Текст книги "Святой – Гарпун для акулы"

Автор книги: Элеонора Хитарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

– Струна, каждый день слышу от тебя одно и то же. Никакого размаха, никаких идей. Скучный ты человек…

– Презираешь! – заныл вор. – А я тебя уважаю, хоть ты и дурак. Круглый идиот.

– Это еще почему? – скорее по инерции, чем из любопытства, спросил Новиков.

– Прикинь! Отсидел порядочно. – Струна глубоко вздохнул. – Выйдешь конченым фраером. Ни кола ни двора. Прописки нету…

– К друзьям подамся.

– Постесняешься позорить! – уверенно возразил Струна. – Кем ты к ним приедешь? Зеком, срок оттрубившим по полной… Не заливай, Витек! Совесть тебе не позволит в родных краях показаться. Ушел офицером – вернулся блатарем!

На работу тебе не устроиться, разве что ассенизатором.

– Годится! – бросил Новиков, с грохотом отставив кружку с чифирем.

– Опять маньку клеишь! – качнул головой Струна. – Гордость не позволит бывшему офицеру дерьмо черпать.

Я тебе дело предлагаю. Сейчас знаешь какие возможности!

Капитализм, бляха-муха. Бери лопату и греби бабки. Фирму с тобой откроем.

– Чем торговать будем?

– Водярой, естественно! – удивился наивности предполагаемого компаньона Струна. – Лучший подъем на беленькой. У меня знакомый директор спиртзавода имеется, я его хазу обчистил, а потом на пересылке встретились.

– Так он небось сидит…

– Откупился! Я с ним скорефанился. Поможет дело закрутить. Представляешь, Витюха, бизнесменами станем. Ты на белом "мерее" ко мне в гости приезжаешь…

– Лучше на розовом.

– Чего? – Выведенный из мечтательного транса Струна уставился на говорившего круглыми совиными глазами.

– Розовый цвет мне больше нравится.

Уловив насмешку, приятель обиделся.

– Хорошо, что не голубой… Конкретный ты мужик, а выгоды своей не понимаешь! – Уголовник внезапно расплылся в широкой улыбке. – Библию ‹Библия (блат.) – книга.› недавно прочесал… – Струна любил читать и перелопатил почти всю лагерную библиотеку. – Рип ван Винкль называется. Слыхал?

– Нет, – признался Новиков.

– Ну да. Ты, кроме как об уставы, гляделки больше ни обо что не чесал. Так вот. Этот самый Рип ван Винкль… – трудное голландское имя Струна произнес с выражением, – в Штатах лет двести тому назад жил. Жена его зажимала, как наш Вепрь оборзевших контролеров. Он в горы от бабы слинял. Встретил там каких-то чудиков, кирнул как следует и уснул. Проснулся через двадцать лет. Домой вернулся и ни черта не узнал. Все не то. Грымза его загнулась, дочка замужем, народ другим стал…

– К чему это ты? – Новиков внимательно посмотрел на рассказчика.

– К тому, что и с тобой то же самое будет, когда выйдешь! Сел ты, Витек, в одной стране, вольняшку потянешь совсем в другой… – Струна стал серьезным, поднялся, длинно выругался и, шаркая ногами по полу барака, побрел к нарам. – Усек, командир?!

Вечером, когда узкие тени легли между сосен, бригада засобиралась домой, в зону. Конвоиры поторапливали заключенных, те собирали инструменты.

– Колонна, марш! – пролаял прапорщик и стал переговариваться с кем-то по рации.

Заключенные занимали места в автозаках.

– Новиков, зайдешь к начальнику! – просипел прапорщик, дождавшись, когда Виктор поравнялся с ним.

– Быстрее! – торопили солдаты зеков. Им хотелось поскорее выбраться из леса, сдать оружие и окунуться в тепло казармы.

– Новиков, тебя Вепрь на правилку вызывает? – поинтересовался Струна. Он всегда придерживал для приятеля место у кабины, где меньше, по его мнению, трясло и было теплее.

– Не знаю. Гена, – ответил Виктор. Он иногда называл вора по имени.

С начальником колонии Федором Васильевичем Котиковым Новиков беседовал два раза. Первый – сразу по прибытии в лагерь. Его отвел дежурный контролер. Здание администрации колонии, на воровском жаргоне "ментовская контора", стояло вне жилой зоны, окруженной трехметровым забором и опоясанной сигнальной системой.

– Осужденный Новиков, статья… – Виктор по-военному четко начал рапорт.

– Отставить, старший лейтенант… – тоже по уставу остановил его подполковник. Он сосредоточенно перелистывал дело. – Семь лет вкатили… Федор Васильевич, похожий на огромный гриб, разговаривал сам с собой. – Как себя чувствуешь, десантник?

Вопрос был неожиданным, и Виктор не успел ответить.

– Садись! – начальник зоны, "хозяин", как его величали и зеки, и персонал колонии, указал на стул. – Что ж, лейтенант, рассказывай, как тебя угораздило?

Новиков почувствовал приступ удушья. Все происшедшее, несправедливое, подлое, не до конца осознанное и не забытое, комком подкатило к горлу.

– В деле все указано.

– Я бумажкам не доверяю! – сказал подполковник. Его взгляд не был враждебным. Скорее оценивающе-сочувственным.

Новикова вдруг прорвало. Выговорился человеку, которого видел первый раз и который должен был стеречь его, держать подальше от нормальных людей, а если потребуется, то и отправить на тот свет.

Виктор словно раскручивал кинопленку с третьесортным боевиком, так все там было дико и нелепо.

Верил ли подполковник Котиков, хозяин зоны, разжалованному гвардии старшему лейтенанту?! Новикову казалось, что он говорит в пустоту.

Начальник колонии слушал заключенного и задумчиво чертил на листе бумаги геометрические фигуры. Исчертив лист, он прятал его в стол и брался за новый.

– Значит, приговор считаешь несправедливым? – Котиков отложил карандаш. – Просьбы о пересмотре наказания писал?

– Писал! – безнадежно-тоскливо ответил Новиков.

– Безрезультатно! – догадался Котиков. Подполковник прошелся по кабинету. Половицы по-мышиному попискивали под его ногами. – Я, Новиков, не следователь! Сиди… сиди.., не вставай! Может, твое дело и тухлое, не мне судить.

Но наказание определено…

– И надо искупить вину честным трудом! – горько усмехнулся заключенный, сожалея о том, что выворачивал душу перед Вепрем.

– Придется дотянуть срок. – Подполковник пропустил насмешку мимо ушей. – Главное, лейтенант, не наделай новых глупостей…

– Мне со старыми расхлебаться бы!

– Определим тебя на должность… – Котиков прищурился и стал в упор рассматривать сидевшего заключенного. – Предположим, что-нибудь по культурно-воспитательной части. Как смотришь?

– На понт, гражданин начальник, берете! Я лагерную науку назубок выучил. В КВЧ пусть закосившиеся греются, я вместе с мужиками из своей бригады повкалываю. Для здоровья полезнее, и народ коситься не будет! отказался от предложения Вепря бывалый зек.

– Толково, лейтенант, мыслишь! – одобрил хозяин зоны. – Сейчас не тридцать седьмой год, на лесоповале народ не умирает, а КВЧ – для придурков и немощных. К себе тягать не буду, иначе стукачом прослывешь. Вовек не отмоешься…

Подполковник наморщил лоб, подыскивая нужные слова.

– Не надо, гражданин начальник! – Виктор предугадал ход мыслей Котикова.

– Что не надо?

– Утешать! – Бывший лейтенант пристально посмотрел собеседнику в глаза. – Вы ведь это собирались сделать?

– Ты не ерепенься, Новиков! – устало промолвил подполковник. – Если считаешь, что незаконно осудили, пиши кассационки. Сейчас времена другие. Демократия. На весь мир обижаться нечего… Главное – твердость духа, старший лейтенант, и все будет нормально!

– Спасибо за напутствие, товарищ начальник. Обязуюсь примерным трудом искупить свою вину перед Родиной и народом. – Новиков встал. Страшная безысходность душила его, а тут еще подполковник бормочет казенные слова, которые ничего не значат. – Разрешите идти?

– Да… – Котиков втянул воздух изуродованным носом.

Его ноздри раздулись, и нос окончательно превратился в поросячий пятачок. – Не получился у нас разговор…

Вторая беседа состоялась после спасения Струны от кастрации.

Котиков лично разбирался с чрезвычайным происшествием возле пищеблока. Подполковник вычислил двоих шестерок Сюсьмана, выжал из них всю правду и отправил отдыхать в карцер.

Новикову, немного помятому конвоирами, он с сожалением сказал:

– Ну ты, лейтенант, совсем озверел! За блатных заступаешься?!

– Человека резали… – заметил на это Виктор.

Больше Новиков с хозяином зоны не общался. Он видел подполковника на разводах, поверках, осмотрах барака, но Котиков проходил мимо, не произнося ни слова.

Новиков не мог знать, что этот необщительный, суровый человек с жесткими глазами уже послал запрос по линии Министерства внутренних дел о возможности пересмотра наказания заключенного в сторону смягчения приговора или включения в список подлежащих амнистии.

Даже если бы Виктор увидел эти бумаги с подписью подполковника, не поверил бы. Зона быстро отучает верить в доброту. Место такое.

***

Привалившись плечом к кабине машины, Струна надсадным, сиплым голосом выводил рулады:

– Споем, жиган, нам не гулять по бану, нам не встречать весенний праздник май… Витюха, с какого тебя к хозяину вызывают?

– Понятия не имею! – пожал плечами Новиков.

От лесозаготовок до зоны машины ехали сорок минут по посыпанной гравием дороге. Точнее, гравий имелся у въезда в зону и перед воротами лесозаготовок. Остальная часть дороги напоминала стиральную доску.

– Споем о том, как девочку-пацанку везли этапом, угоняли в дальний край… – сипел Струна, не забывая попыхивать сигаретой. – Где ж ты теперь и кто тебя ласкает? Быть может, мент иль старый уркаган, а может быть, пошла в расход налево… – Зек прервал пение. – Правое ухо чешется!

Хорошая примета!.. И при побеге зацепил тебя наган. Споем, жиган, нам не гулять по бану… Витек! Амнистия! Зуб даю! Вепрь тебе об амнистии балакать будет! Ну, кореш, сегодня проставляться будешь!

Амнистия – волшебное слово, вечная мечта зоны. О ней переговариваются тихим шепотом, сладко прищуривая глаза. Это слово заключенные произносят, как имя любимой женщины, смакуя каждую буковку.

Слухи об амнистии, приуроченной к какому-то новому государственному празднику, будоражили зону. Бывалые зеки до хрипоты спорили, какие статьи под нее попадут, а какие нет. Перебирали в памяти прошлые амнистии, вспоминая славное времечко, когда юбилей Октябрьской революции сменяла круглая дата какого-нибудь важного партийного события или очередной победы в строительстве социализма.

– Заглохни, Струна, – попросил Виктор, но сердце у него учащенно забилось.

Большая часть срока осталась за плечами. Воин-интернационалист, да еще с наградами, так и не отобранными Верховным Советом, распущенным после того, как он оказался в лагере. Новому, российскому, было не до орденов и медалей бывшего старшего лейтенанта воздушно-десантных войск.

– Точняк, Витюха! – Уголовник не на шутку разволновался. – На волю тебя выпустят! Ох, везунчик! – Радость Струны была искренней. – Неспроста у меня ухо целый день чешется! Верняк!

– Ухо, Струна, у тебя от клеща свербит!

Новиков старался уйти от волнующей темы в сторону.

– Какой клещ! Весна только началась! – обиженно шмыгнул носом собеседник. – Эти кровососы друшляют под листиками! Ты с КПП ноги в руки и бегом к хозяину…

Мать моя женщина! Один останусь баланду хлебать! Последнего кентового свояка теряю!

Автозак проехал КПП. Начальник конвоя открыл дверь.

– Новиков, к товарищу подполковнику.

Виктор шел в темноте. Лучи прожекторов обшаривали зону. Сторожевые овчарки лениво перебрехивались после скудной пайки. Солдаты в нарушение устава прятали лица в поднятые воротники шинелей, ища спасения от холодного вечернего ветра.

А Новикову было жарко!

– Заходи! – не оборачиваясь, ответил на стук в дверь подполковник Котиков. Начальник разглядывал график внутрилагерных убийств за последний год. Линия уверенно проходила только по нулевой отметке.

Виктор должен был, согласно правилам, отбарабанить свою фамилию и номер статьи, доложить о прибытии, но его язык прилип к гортани.

На столе лежали какие-то бланки.

– Догадываешься, зачем позвал? – Котиков продолжал любоваться графиком.

– Нет! – выдавил из себя бывший десантник, а в голове билось: "Не тяни резину! Выкладывай скорее…"

Подполковник обернулся, подошел к столу, выбрал листок, нацепил на свой знаменитый нос очки и зачитал фрагмент. Котиков читал, мерно раскачиваясь всем своим могучим телом.

Из всего услышанного в сознание Виктора проникло только "это сладкое слово" – амнистия.

"И чего он сломанные очки носит?.. – невпопад думал Новиков. – Дужки изолентой примотаны, как у бедного пенсионера. Ведь только свистни – умельцы зоны ему такую оправу сбацают… О чем это я?.. Зачем мне Вепрь указ читает?" – Удушливый комок подкатил к горлу.

– ..Конечно, придется потерпеть! – Котиков говорил медленно, стараясь, чтобы смысл сказанного доходил до собеседника. – Пока оформим бумаги, то да се, бюрократия, понимаешь, у нас исключительная. Но планы на будущее можешь строить!

– Какие планы? – Новиков, не спрашивая разрешения, опустился на стул. Его пальцы рвали полу заношенной лагерной фуфайки.

– На будущее! – повторил подполковник Котиков. – Нормальное будущее! Ты хоть уловил, о чем я тебе сказал?

Потрескавшимися от ветра и холода губами Новиков прошептал:

– Амнистия…

– Правильно! – как можно бодрее подтвердил Котиков.

Еще в молодости он, тогда начинающий оперуполномоченный, сознательно заковал себя в душевный панцирь.

Лишние эмоции настоящему менту ни к чему. А фраза о "горячем сердце чекиста" годится разве что на стенку клуба повесить или для актера кино в роли седого комиссара милиции. Но вид обалдевшего заключенного, который неизвестно за что оттрубил немало лет, задел Вепря.

– Пиши домой. Пусть встречают! – Голос подполковника смягчился. Друзья армейские остались?

Новиков отвечал машинально, как запрограммированный на беседу робот:

– Мой комбат в Приднестровье погиб! Четырнадцатая армия… Слыхали? Дубоссары защищал. – Новиков пересказывал письмо, полученное от своих два года тому назад. – Командовал батальоном спецназа, потом из армии уволился и в батальон "Днестр" добровольцем пошел. Молдаване его к смерти приговорили…

Воспоминания встряхнули бывшего лейтенанта.

– ..Из Румынии группу коммандос для исполнения приговора привезли, сами с комбатом и его парнями справиться не могли… Боевой был мужик.

– Как погиб? – осторожно спросил Котиков.

– Писали: попал в засаду, – глухо ответил зек. – Гранатометчики в упор расстреляли "уазик". Никого в живых не осталось. Остов машины с тремя обуглившимися трупами…

– К родителям поедешь?

– Вряд ли, – отрицательно качнул головой Виктор. – Навещу, конечно, но жить с ними… Городок маленький, каждый тыкать пальцем будет: "Смотрите, вот тот самый придурок идет. Был в Афгане и свихнулся. Для него человека убить – что под забором отлить". Не хочу слышать за спиной таких разговоров.

– Понимаю! – Подполковник снял форменный зеленый галстук. – Все вокруг изменилось. Я сам слабо разбираюсь в том, что происходит в стране. Сижу в глуши, ничего не вижу, кроме зеков и колючей проволоки. Иногда наведываюсь в управление что-либо выбить. Так за день по кабинетам набегаешься – света белого не видишь. Глаза слипаются.

Они… – Котиков махнул рукой, имея в виду эмвэдэшных бюрократов, сидящих в теплых, светлых кабинетах, далеких от зоны, лесоповалов и зеков, штаны протирают, кофеек с машинистками пьют!

Хозяин зоны жаловался, словно обычный мастер обычного предприятия:

– Сигнализация допотопная, чуть ли не со времен Лаврентия Павловича. Плюнешь – короткое замыкание! Что сигнализация? Вещевое довольствие выдать новым заключенным не могу. Нету! Судам впору при вынесении приговора сразу указывать: "На отсидку прибывать с полным комплектом одежды на весь срок!"

– Ничего, народ у нас неприхотливый! – иронично вставил Виктор.

– Зря смеешься! – насупился подполковник. – Прикинь в масштабах страны! Сколько у нас сидит? Доведем зеков до ручки, а потом на свободу выпускаем?! Они же зубами рвать будут! Наверстывать, так сказать, упущенное.

– Если здоровья хватит!

– Туберкулезники по-своему счеты сведут. В солонки плевать станут, стаканы слюнявить. Мол, сам не жилец, и вы, сытенькие и довольные граждане, помучайтесь! Мне хоть и не положено думать о политике… – Котиков торопливо прикурил, забыв потушить спичку. – Мне заключенных охранять государство поручило, но лезут мыслишки в голову, особенно вечерами.

– К каким выводам пришли, товарищ подполковник? – Новиков был так ошарашен свалившейся с неба свободой, что даже обратился по-армейски.

– Конкретно? Только к одному! – Спичка обожгла пальцы Котикова. Он чертыхнулся и бросил ее на пол. – Фуфло у нас, а не политика. Сами себя губим.

– Это как понять? – скорее из вежливости, чем от желания продолжать беседу, поинтересовался Новиков.

– Американцы реабилитационные центры для отсидевших еще в середине семидесятых годов открыли. Целую систему разработали. Прием на работу, бесплатное лечение от алкоголизма и наркомании…

– Загнули, товарищ подполковник! – усмехнулся зек. – С Америкой, насколько я помню, Хрущев соревноваться собирался. Остальные наши вожди уже и не заикались. Кроме гонки вооружения, разумеется.

– Это точно! – вздохнул Котиков. – Ладно. Имеем, что имеем. Провозгласили демократию в стране… Пусть будет демократия, но государства никто не отменял. Исправительно-трудовые учреждения в любой стране имеются, и сидят в них преступники. А у нас что? Зоны по испытанию на выживаемость? Выжил, с ума от безделья не сошел, туберкулез не заработал – добро пожаловать обратно к нормальным людям?! Вот и выходят от нас доходяги законченные…

– Вы, товарищ подполковник, со своей колокольни смотрите, – не согласился Новиков. – Кое-кто очень неплохо время проводит. У нас зона прессовая. Вы постарались. А на других полный беспредел. Проституток автобусами через КПП провозят, не говоря уже о тачках с наркотой.

Котиков теребил пачку, стараясь достать новую сигарету.

Его руки нервно подрагивали.

– О блатных разговор особый! Они давно свое государство в государстве создали. В нынешнем бардаке оно еще крепче станет, посмотришь!

– Вам виднее!

Вепрь понял, что эта тема мало интересует собеседника.

– Ладно, закругляемся! – устало сказал он. – Хотел тебе первому об амнистии сообщить.

– Спасибо! – поблагодарил Новиков.

– Завтра на утренней поверке всей зоне объявим. – Широкое лицо подполковника Котикова приняло выражение невозмутимого безразличия. – Ты никому не говори, а то ночью отмечать начнете. Знаю я вас!

Вепрь снова был суровый хозяин зоны, не доверяющий никому.

Лагерные масти и без Новикова пронюхали о событии.

Свои люди были среди контролеров, солдат-срочников, которым зеки сбывали свои поделки.

Вернувшись в барак, Новиков увидел приготовления к пиршеству. Струна как чувствовал – три дня тому назад он отобрал хлеб у хлюпиков из числа вечно виноватых, замочил его в целлофановом мешке. Начинался сложный таинственный процесс приготовления самогона.

Струна, как заправский метрдотель дорогого ресторана, руководил сервировкой:

– Падла! Что ты сушеный лук насыпал! Нормального в блеваловке найти не мог?.. Запивон приготовьте! Подсаживайся, Витюха!

По голосу было заметно – Струна первую пробу приготовляемого питья снял. Его язык, по образному выражению зеков, цеплялся за зубы.

– Ой, пардон! – Вор картинно всплеснул руками. – Сидеть – это теперь наша забота. Вы же, товарищ гражданин, на волю отваливаете.

– Завидуешь? – Новиков присел рядом.

– Телок снимешь, в кабак закатишься… – нараспев протянул Струна. Завидую, конечно… Я сижу за решеткой, слезы взор мой туманят… – Он был вроде музыкальной шкатулки: тронь – отзовется куплетами душещипательных воровских романсов. – Перед людьми я виновен. Перед богом я чист… Завидую, Витюха, ох как завидую… Передо мною икона и запретная зона, а на вышке маячит очумелый чекист… Давай, кореш, выпьем!

Словно вышколенный официант, незаметно возник шнырь и подал две кружки с первачом.

– Погнали! – произнес Струна традиционный тост и одним махом осушил свою емкость. – Поставьте на стрему кого-нибудь! – приказал вор. – Налетит Вепрь, всю гулянку испортит. Ты чего не пьешь? Отличная самогонка!

Слегка окосевший Струна участливо пододвинул кусок хлеба с розовым ломтиком сала.

– Пей, командир, оттрубил ты свое…

– Я выпью. Струна! – сказал Новиков. Его снова забила нервная дрожь. Поверить не могу… Сидел ни за что! – Неприятно пахнущая жидкость перелилась из кружки в горло. – Налей еще… Сколько лет в лагерях!

– Брось! – примирительно сказал Струна. – Посидел, отдохнул, с честными фраерами скентовался. А что твоя армия? Та же тюрьма!

– Закрой пасть! – отрезал Новиков. – Не касайся армии своими…

– Усек! – быстро исправил оплошность собутыльник. – Армия – наша надежда и опора, непобедимая и легендарная… – Тираду прервал тычок в бок. Струна не обиделся, переключился на шестерок, сновавших около праздничного стола:

– Жеванину несите из заначек. Что мы, деревня, чтобы салом да луком закусывать?

Попозже подтянулись гости из других отрядов. Пропустил сотку забежавший на огонек контролер-сверхсрочник по кличке Штырь.

Самогонная вонь пополам с запахом пота взопревших от выпивки мужиков превратила воздух в нечто среднее между слезоточивым газом и атмосферой давно не чищенной выгребной ямы. Табачный дым свинцовым туманом висел под потолком.

Почувствовав подступающую к горлу тошноту, Новиков вышел из барака. Высокое темное небо без единого облачка сияло мириадами звезд-светлячков. По внутреннему, простреливаемому коридору медленно брел служебный наряд с собакой.

– Гуляете, волки?! – крикнул солдат, заметив пока еще заключенного.

Вторя караульному, тявкнула собака, как будто и ей хотелось выпить браги, а не обнюхивать стылую землю, слабо согретую весенним солнцем.

Новиков отступил в тень. Ему не хотелось говорить.

Из приоткрытой двери барака доносилась песня. Хриплые мужские голоса невпопад подтягивали:

…дорога дальняя, казенный дом.

Быть может, старая тюрьма Центральная

Меня, мальчишечку, по новой ждет.

Старая как мир воровская песня, шлягер уркаганов и блатарей России всех времен, разносилась по зоне:

Таганка, все ночи полные огня.

Таганка, зачем сгубила ты меня?

Таганка, я твой бессменный арестант,

Погибли юность и талант

В твоих стенах…

Заслушался часовой на вышке. Остановилась сторожевая собака, а ее проводник ослабил поводок. Контролер по прозвищу Штырь закрыл ладонями уши и шлепнулся задом на холодные ступени КПП.

Надрывная мелодия летела над зоной:

Я знаю, милая, и без гадания:

Дороги разные нам суждены…

Подполковник Котиков, накинув шинель, стоял у открытого окна своего кабинета. Начальник колонии выключил свет и вслушивался в едва различимые слова хорошо знакомой песни:

Опять по пятницам пойдут свидания

И слезы горькие моей родни…

Бывший старший лейтенант воздушно-десантных войск, без пяти минут бывший заключенный, Виктор Новиков прислонился к дверному косяку лагерного барака и пел вместе со всеми, сжимая кулаки до боли.

Глава 2

Жизнь – это яростная, непрекращающаяся борьба. И победа в этой борьбе не имеет ничего общего со справедливостью.

Дж. Оруэлл. "Каталонский дневник"

Трелевочная машина, подпрыгивая на ухабах, медленно, но верно приближалась к районному центру Верхотурье, где находилась ближайшая от зоны железнодорожная станция.

Словоохотливый шофер делился с Новиковым планами:

– Подамся в роту охраны. Новый набор начинается.

Твердый оклад плюс форма. Детскую колонию закрыли, взрослую расширяют… – Он достал из бардачка сложенную вчетверо районную газету "Новая жизнь". – Смотри, что пишут…

– Дай я сам. – Виктор перехватил газету. – Лучше за дорогой следи. Вылетим в кювет с такой ездой.

Машина выписывала немыслимые кренделя.

– Да я ее как пять пальцев знаю! – уверенно сказал шофер, но газету отдал. В этих местах с зеками старались лишний раз не связываться.

Статья была написана по всем правилам рекламы: "Спешите, ну кто еще сегодня даст вам возможность стать самостоятельными и независимыми людьми в этом царящем вокруг хаосе".

Новиков смял газету.

– Фуфло! – коротко бросил он.

– А куда еще податься-то? – возразил водитель. – На девять тысяч жителей – тысяча безработных. Жена в детском саду воспитательницей, так ей зарплату три месяца не платят! Хорошо, огородик свой есть, иначе ноги давно протянули бы. А тут хоть что-то…

Райцентр был грязен и непригляден, как любой заштатный городок русской провинции. Все его величие богатого перевалочного пункта на пути из Сибири в центральные российские губернии осталось где-то далеко в прошлом.

Машина свернула у Крестовоздвиженского собора, построенного на купеческие деньги. Уральские толстосумы хотели утереть нос самому Санкт-Петербургу и поэтому не жалели своих миллионов. Возвели собор почти как Исаакиевский, огромный и величественный. Большевики же переоборудовали храм в колонию для несовершеннолетних.

– К станции топай прямо по этой улице! – бросил шофер на прощание.

Убогое здание железнодорожного вокзала окружали лужи, сравнимые по размерам с небольшими озерами. Вода, подернутая маслянистой пленкой, переливалась всеми цветами радуги.

Людей было немного: две-три старушки в платочках, молодая пара, попеременно укачивающая плачущего в коляске младенца, несколько мрачного вида мужиков с вонючими цигарками.

Окошко кассы прикрывала фанерная дощечка. Новиков постучал. Фанерка отодвинулась, и пространство окна заполнила пухлая физиономия.

– Чего ломишься? – недовольно пробурчала она.

Виктор видел лишь двойной подбородок, карминно-красные губы, маленький носик, затерявшийся среди объемистых щек. Он пригнулся, чтобы получше рассмотреть кассиршу.

– Куда хайло суешь? – послышалось из-за амбразуры. – А, товарищ отсидевший! Давно красивых баб не видел? Полюбуйся! – обратилась она к кому-то, кто поддержал ее тявкающим хохотом.

– До Нижнего Тагила билет сколько стоит? – спросил Новиков.

– Домой собрался? – вопросом на вопрос ответила толстуха.

Было в ней что-то неприятное. Раскормленное лицо, похотливо поблескивающие глазки, массивные золотые серьги, оттягивающие мочки ушей, ряд мелких оскаленных зубов.

– Ответьте, пожалуйста: сколько стоит билет? – предельно вежливо повторил пьянеющий от долгожданной свободы, отмотавший немалый срок зек.

– Обедаю! Читать на зоне разучился? – окрысилась кассирша.

Дощечка вернулась на прежнее место.

– К тебе по-человечески обращаются! – из-за перегородки взывал Виктор. – Уехать мне надо, подруга!

– Всем вам, сволочам, побыстрее смотаться хочется, – донеслось из-за фанерной брони. – Что, не нравится у нас?

Кассирша принадлежала к породе вдохновенных самок.

Вышедший на свободу зек был подходящим объектом для демонстрации этого таланта перед подругой.

– Отойди от окошка, урка! – трещала толстуха. – Лезет внаглую, поесть спокойно не дает! Видишь, Надюша, как тут работать?!

– Кошмар, Инночка, – поддакнула невидимая подруга. – Я, будь моя воля, вообще их из лагерей не выпускала бы. Мало нечисти пересажали. Сталина на них нет!

Женский галдеж сменился шепотом. Иногда фанерка отодвигалась, и две пары глаз пытливо изучали мужчину.

Скучающая вокзальная публика навострила уши. Скандал, как выражаются футбольные комментаторы, назревал.

– Девушки! – упорствовал Новиков. – Давайте по-хорошему…

– Угрожает! Ты слыхала, Надя?! Эта сволочь мне угрожает! – взорвалась кассирша, давясь непрожеванным бутербродом. – Беги, вызывай милицию! Раскрасневшаяся физиономия снова просунулась в узкую амбразуру окна. – Ты не домой у меня поедешь, а обратно на зону, бандюга!

Виктор аккуратно вытер капли слюны, попавшие ему в лицо. В следующее мгновение его кулак выбил деревяшку.

Кассирша истошно завизжала. Старушки с редкостной для их возраста прытью выскочили из здания.

– Слушай, шалава. – Новиков держал женщину за отвисшую мочку уха. Если ты думаешь, что человек, побывавший за решеткой, уже не человек, то глубоко ошибаешься!

Он понимал, что зря сцепился с этой дебелой хамкой, отупевшей от лени.

– Ишь, ряху наела!

Молодой папаша, отставив коляску и развернув грудь колесом, направился было к кассе. Его осторожная супруга уцепилась за рукав:

– Обалдел! Посмотри на его рожу!

Подруга кассирши шальными глазами наблюдала, как воспитывают ее знакомую.

– – Отпустите ее, пожалуйста, – просила она сквозь слезы. – Ухо оторвете. Женщине без уха никак нельзя.

– Новая серьга… Грабит! Милиция! – истошно вопила кассирша.

– На кой мне сдалась твоя серьга? – Новиков отпустил женщину, но тут же об этом пожалел.

Тяжелый металлический компостер пролетел над головой Виктора, но тот успел вовремя присесть. Вслед за компостером выглянула мегера, чтобы убедиться, уложила ли она противника. Милиционер, за которым сбегали резвые бабушки, застал конфликтующие стороны в забавном положении. Мужчина сидел под кассой, пригнув голову, его обидчица пыталась разглядеть, куда делся наглый зек.

– Стоять! – потрясал пистолетом совсем юный блюститель порядка. – Руки за голову! Лицом к стене! Нет… Ложись!

– Начальник, ты определись! – сказал Новиков, без Опаски глядя на оружие. – Стволом не размахивай, – посоветовал он, а сам подумал: "Паренек, я мог бы тебя моментально уделать".

Представитель власти обшарил карманы нарушителя.

– Кто такой?

– Справка об освобождении в сумке, – ответил Виктор.

Вышедшая из укрытия кассирша расшвыривала его убогие пожитки.

– Зверюга! Цапнул меня за сережку, давай с мясом рвать.

Ограбить хотел и меня, и кассу…

– Еще изнасиловать! – пошутил Новиков.

Молодой правоохранитель юмора не понял.

– Только освободился и опять за свое?! По какой статье срок отбывал? Из какой колонии?

– Шестьдесят восьмая ИТК. Освобожден подчистую по амнистии. Руки опустить можно?

– Стой, гнида! – вмешалась толстуха. – Не будешь сучки протягивать к порядочным женщинам. Наручники наденут, тогда и опустишь свои крючки зековские.

Ситуация складывалась не в пользу Новикова. Пискнула милицейская рация.

"Воронок" вызывает, – понял Новиков. – Врезать менту? До двери метров сорок. А что дальше? Фамилию он успел прочитать…"

– Извини, товарищ начальник, погорячился! – Виктор сделал попытку погасить глупый конфликт.

Ответом на мирную инициативу послужил удар сапогом в лучших традициях "сталинских соколов".

– Стой, не рыпайся! – рявкнул милиционер. Конечно же, он принял сторону знакомой кассирши. – Поедем в отделение, там разберемся. Ты, Инна, пиши заявление с подробным изложением факта ограбления.

– Ага, Пашечка! – приторно-сладким голосом произнесла вокзальная фурия. – Все до мелочей изложу. Оскорбления, угрозы… Буковка в буковку.

Рация не отвечала. Краем Глаза Новиков видел, как парень тряс черную коробочку, надавливал пальцами на кнопку, дергал антенну.

– Дерьмовая у тебя техника, – хмыкнул он.

– Зато наручники хорошие, – ухмыльнулся милиционер и снял с поясного ремня стальные браслеты.

Поглазеть на бесплатное зрелище собралась целая толпа.

Молодой папаша громко возмущался совсем обнаглевшими урками. Бабушки вздыхали да охали. Главная свидетельница происшествия предлагала подруге какое-то лекарство.