Текст книги "Волчья Радуга"
Автор книги: Елена Жаринова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
– Мы с Плюхой учились вместе в МИФИ, а теперь каждое лето ездим сюда добровольцами реставрировать церковь. Слышали, наверное, – Преображенская церковь.
– Очень красивая, – вежливо вставила Катя.
– Наша работа, – гордо заявил Василий. – Нас здесь называют паломниками. Народ здесь чудесный. И места чудесные. Как Плюха выражается, намоленные. А еще говорят – волшебные. Но это уж преувеличивают. С вами здесь никаких странностей не происходило?
Катя, едва не подавившись кашей, на всякий случай помотала головой. Собеседник кивнул.
– Значит, вы нормальный человек. Со мной тоже ничего. А вот Иван на днях рассказывал, будто было ему странное видение. Гулял он как-то вдоль речки, чуть ниже по течению, и вдруг в кустах бузины видит фигуру. Вроде бы человеческую, но только выше и очень темную. Он, естественно, перекрестился, и фигура пропала. Нет, не думайте, Катенька, – смутился Василий под скептическим Катиным взглядом, – мы не злоупотребляли. А у Ивана вообще постный день был. Хотя со мной вот тоже сегодня случилось чудо: я встретил на берегу русалку. Хочешь – верь, хочешь – нет.
Катя рассмеялась. С Василием она сразу почувствовала себя так, будто тоже училась с ним в одном институте, хотя он оказался старше ее на пять лет. Катя уже готова была рассказать Василию про волка и показать загадочный крестик, но тут скрипнула дверь, и но времянку зашел второй ее обитатель.
Иван оказался высок и худ, с благообразным лицом, обрамленным светло-русой бородой, и необычайно ясными голубыми глазами. Этакий князь Мышкин в исполнении Юрия Яковлева. Катя подумала, что ему, пожалуй, пошла бы иноческая ряса. Иван коротко и холодно кивнул Кате, тут же обратившись к приятелю:
– Василий, нас там ждут. Надо ступени померить.
– О, я вас задерживаю, – тактично засуетилась Катя. – Спасибо за гостеприимство, но меня тоже работа ждет. Мне вот только придется у вас плащик позаимствовать, чтобы дойти до дому.
– Я вас провожу, – Василий поднялся. – Лестница подождет. Правда, отец Иоанн?
– Не надоело хохмить? – буркнул Иван. Он явно привык к насмешкам из-за своих убеждений и не принимал их всерьез. – Лучше пригласил бы гостью подняться на колокольню. Оттуда сейчас потрясающий вид.
– Это мысль! – обрадовался Василий. – Пойдемте, Катенька, посмотрите на плоды наших трудов.
– Ой, да неудобно, – замялась Катя. – Я, если вы помните, не совсем одета. Уж точно не для посещения церкви.
– Ерунда. Тем более, мы не в саму церковь, мы на колокольню. Пойдете в плаще. Собирайтесь, мы ждем вас снаружи.
Отказываться было неудобно, да Кате и не хотелось так быстро расставаться с новыми знакомыми: она любила интересных людей. И Иван, похоже, сменил гнев на милость. Убедился, наверное, что она не ведьма.
Надо было, однако, привести себя в порядок. В углу Катя заметила осколок зеркала. Из него на девушку глянули посветлевшие зеленые глаза под распушившейся челкой, загорелые щеки, умытые дождем, и румяные от природы губы. Она пригладила волосы, запахнула поплотнее брезентовый плащ и вышла из времянки.
После холодного душа, выпавшего на Катину долю, она все мокрое воспринимала с кошачьей брезгливостью. Пробираясь к колокольне через кусты белой сирени, она даже руки спрятала под плащом. Правда, тогда нечем было подбирать длинные полы, на которые Катя все время боялась наступить. Потом была длинная винтовая лестница. На ней Катя все-таки споткнулась, неуместно чертыхнулась, поймала на себе укоризненный взгляд Ивана и испуганно зажала рот рукой. Но когда она, наконец, оказалась на площадке под самым куполом, выяснилось, что все эти испытания оказались не напрасны.
– Колоколов еще нет, – сказал Василий. – На них собирают пожертвования. Знаете, сколько находится спонсоров? Точнее, инвесторов: народ вкладывает деньги в отпущение грехов. А колокольню мы за три года подняли практически с нуля.
Но Катя его не слушала. У нее сердце защемило от красоты. Необъятный сияющий мир не умещался в глазах. Летние краски утроили свою яркость после дождя, и девушке показалось, что никогда она еще не видела такого зеленого леса, и синей реки, и голубого неба, и желтого песка на отмели. Купола чистым золотом отражались и воде. В стороне Камышино, над гороховым полем завис фиолетовый край тучи, уползающий за горизонт, и солнечные стрелы с жестокостью победителя пронзали ее рыхлое, медлительное тело. А сквозь тучу, сквозь небо, сквозь поле тянулась семицветная полоса. Катя запрыгала от восторга.
– Смотрите, смотрите, радуга! Ой, а вон вторая появилась.
– Где? Где? Я только одну вижу.
– И я одну.
– Да вон же, как вы не видите? – удивилась Катя. Чуть повыше. Она как бы отражается от первой.
– Сдаюсь, – сказал Василий. – Я вижу только одну радугу.
Иван с любопытством и даже с какой-то завистью посмотрел на Катю.
Верующие люди говорят, увидеть двойную раду – значит получить Божье благословение.
– Я тоже как – то раз видел. Тогда и решил окончательно, что должен посвятить себя Богу. Но сегодня двойную радугу показали, Катя, только вам одной. Что ж, в этих местах случается и не такое.
Василий закатил глаза.
– Плюха, только не надо опять про видения. Расскажи лучше легенду об этой церкви. Знаете, Катюша, это очень интересная история.
Иван с готовностью начал.
– Давным-давно, в начале девятнадцатого века, в Петербурге жил молодой граф – настоящий светский лев, красивый, удачливый и порочный. Все его ночи проходили в пьяных оргиях, в домах терпимости и опиумных притонах. Разные видения посещали его в наркотическом бреду, и все они были так же непристойны, как его жизнь. Но однажды ему привиделся ангел.
– Понимаете, Катенька, вот так просто и со вкусом: ангел, – вмешался Василий.
Иван возвел глаза кверху.
– Боже, пошли мне терпения. Так вот. Ангел окружил графа неземным светом. Блаженство, которое тот ощутил, было несравнимо с непостоянной радостью греха. Граф попытался схватить этот свет руками, но тот просочился сквозь пальцы, и ангел сказал: „Великий грешник! Этот свет окружает праведных мира сего и дарит им блаженство. Таким, как ты, никогда его не узнать“. „Зачем же ты показал мне его?“ – растерянно спросил граф. „Чтобы грешная жизнь показалась тебе невыносимой. Ты будешь чувствовать то же, что узник, который, сидя в темном колодце, видит над головой недоступное голубое небо“. Ангел исчез, а граф с того дня оставил свою распутную жизнь. Он уехал подальше от столицы, построил хижину на берегу реки и стал отшельником.
– Ходил в дерюге, питался кореньями, спал в гробу или на гвоздях, – снова вмешался Василий.
– Как положено, – согласился Иван. – Но вот, лет через десять в праведном сне ему снова явился ангел. Отшельник! – сказал он. – Построй церковь на месте своей хижины, и твои грехи будут прощены». С этими словами ангел протянул графу кирпич и исчез. Проснувшись, отшельник действительно нашел кирпич у порога. В тот же день он отправился в Петербург, все свое имущество обратил в деньги и начал строительство церкви. Тот самый кирпич граф собственноручно заложил в фундамент.
Через пять лет церковь была построена. Граф в торжественном смокинге отправился посмотреть на дело рук своих, и тогда солнечный свет, отраженный от золотых куполов, ослепил бывшего грешника. Слепым граф дожил до глубокой старости, и местные жители почитали его, как святого. Вот такая история.
– Где-то я читала похожую, – задумалась Катя. – Может быть, у Лескова…
– Не знаю, – пожал плечами Иван. – Главное, что церковь эта была построена по велению свыше. Так что места здесь действительно чудесные. Вы это обязательно поймете.
Провожать Катю отправились оба «паломника». Незаметно они перешли на «ты», и даже Иван поддерживал беседу, а Василий так и сыпал веселыми историями.
– Нет, Кать, ты про Ваньку не думай, раньше он не был таким занудой. Курсе на третьем, в зимнюю сессию, мы ко всем экзаменам готовились одинаково: напивались на положения риз. И вот на один экзамен – по-моему, это была начертательная геометрия…
– Философия, – уточнил Иван.
– Ах да, философия. В общем, с утра были мы никакие. Ну, я еще ничего, а Плюха совсем плох. А что делать, надо идти сдаваться. Взвалил я его на плечо, как куль, и понес в институт. Складываю на парту перед преподом. Тот спрашивает: «Ему тройки хватит?» Я Ванькину голову подымаю, тот же вопрос задаю, а этот наглец головой мотает: мало, мол. «Мяу» сказать не может, а туда же. «Ладно. Поставлю четверку. За героизм». Хороший был препод, Михал Борисыч.
– Борис Михайлович, – невозмутимо поправил Иван.
Отсмеявшись, Катя выступила с ответной историей.
– А я забавно диплом защищала. Боялась ужасно. Ну, меня друзья и уговорили пятьдесят граммов принять для храбрости. Я подхожу к кафедре и… тут же ловким движением руки смахиваю с нее вазу с цветами. Кто-то из комиссии говорит: «Посуда бьется к счастью». И действительно, язык у меня стал без костей. Так красиво выступала, с эпитетами и метафорами… Ой, а вон мои вещи.
Действительно, на берегу лежали мокрые насквозь покрывало и шорты с маечкой. Катя сгребла одежду в охапку и отдала тяжелую, промокшую подстилку Василию, любезно предложившему помощь.
Почти у самого забора бабы Вериного дома им встретилась баба Аня, гнавшая домой коз.
– Добрый вечер, баба Аня, – вежливо поздоровалась Катя.
Старуха неодобрительно зыркнула в сторону Катиных провожатых:
– Добрый, добрый. А с кем это ты, Катюша?
– Баба Аня, это паломники. Они церковь реставрируют.
– А, паломники, – заулыбалась соседка. – Это хорошо. А тот светлянький парень, он к тябе из города приехал? Ухажер, что ли?
– Какой светленький? – изумилась Катя. – Никто ко мне не приезжал.
– Ну, някто значит някто, – не стала спорить баба Аня. Но, все-таки, уходя, повторила:
– А был здесь такой, светлянький…
У самой калитки девушка отдала Василию плащ, надеясь, что соседи не успеют застукать ее в одном купальнике. Все-таки нравы в деревнях куда строже городских!
Прощаться было немного грустно: вряд ли такой веселый вечер еще раз повторится. Катя прикрыла калитку и медленно, срывая забинтованной рукой мокрую веточку сирени, пошла к дому. И у крыльца закричала но весь голос. Услыхав это, Василий с Иваном тут же вернулись. Втроем они оторопело стояли перед крыльцом, на котором, свисая по ступеням, лежало окровавленное волчье тело.
Глава 6
ОБОРОТЕНЬ
Волк умирал. Катя, набросив поверх купальника сарафан, стояла возле него на коленях и бесстрашно щупала горячий, сухой нос, но зверь не замечал ее руки. Мокрая от дождя и крови шерсть свалялась, худые бока вздымались и опадали, дыхание прерывалось хрипами. И при каждом вздохе струйка крови толчками истекала из пасти на половик.
– Мучается, – покачал головой Иван.
– Катюша, мы его, пожалуй, унесем, – хмуро сказал Василий. – Он вот-вот сдохнет. А ближайший ветеринар, наверное, в Твери.
– Да что с ним? – чуть не плача, воскликнула Катя. – Я видела его вчера вечером, он был совершенно здоров. Надо хоть посмотреть, от чего ему так плохо.
– Катюша, у тебя есть бинтик? – спросил Василий.
Катя суматошно заметалась по веранде. Где же у бабы Веры аптечка? И что там еще может пригодиться? Господи, хорошо, что дали свет, можно будет хоть кому-нибудь позвонить. Но кому? На вызов ветеринара в такую глушь у нее может и денег не хватить. Бинт, наконец, нашелся. Катя протянула его Василию, и «паломник» ловко замотал волку пасть, смешно завязав бантиком сверху. Катя не могла сдержать улыбки.
– Вот так. Больной, не нападайте! – удовлетворенно кивнул Василий. – Это знаешь, Катюша, сестренка моя в детстве играла в доктора. Ну, а пациентом был наш кот Васька. Слышим, она ему серьезно так: «Больной, потерпите. Больной, у вас температура. Больной, вам прописан укол». Ну, уколы и перевязки он еще кое-как терпел. А когда дошло дело до удаления аппендицита, кошачье терпение лопнуло. Слышим – из детской доносится отчаянный мяв, выбегает кот, весь в бинтах, а за ним сестра. Руки поцарапаны, а сама кричит: «Больной, не нападайте!»
Василий и Катя вдвоем приподняли зверя. Тело было тяжелым и безжизненным.
– Стоп! – вдруг остановил их Иван. – Посмотрите-ка! Похоже, он действительно ранен.
И действительно, из волчьей холки торчала рукоять кинжала.
– Странно, – Иван коснулся оружия. – Рана совсем неглубокая. Уж во всяком случае, не смертельная.
Быстрым движением он выдернул лезвие. Зверь забился так, что от неожиданности Катя с Василием уронили его обратно на крыльцо, и снова затих. Иван с любопытством повертел в руках короткий, тонкий кинжал – на перепачканной кровью серебряной рукоятке была гравировка: змея, широко распахнув пасть, проглатывает четырехконечную звезду. Изгиб змеиного тела очень напоминал букву «М».
– Смотрите-ка, – шепнула Катя. – Кажется, ему лучше.
Иван отбросил кинжал, и все трое склонились над неподвижным зверем. Он по-прежнему не открывал глаз, но вид его теперь не был безнадежным. Волк дышал тяжело, но равномерно, и страшные хрипы в легких прекратились. Нос стал теплым, как у спящей собаки.
– Может, выживет, – пожал плечами Василий.
– Вы поможете занести его на веранду? – попросила Катя.
Катя постелила два старых фланелевых халата, и больного устроили на этой постели.
– Спасибо вам, ребята, – сказала она. – Дальше я справлюсь.
– Катюша, у тебя в доме иконка какая-нибудь есть? – спросил вдруг Иван.
– Ну… Есть, наверное, у бабушки. А что?
– Да так… Все-таки волк…
– Да ну тебя, Иван, – возмутился Василий. – Не пугай ее на ночь глядя. Катюш, может нам остаться? Ты не подумай чего, просто не хочется бросать тебя наедине… с этой проблемой.
– Я не боюсь, ребята, спасибо, – ответила Катя. – Честно говоря, я так устала, что бояться просто нет сил. Со мной все будет в порядке. Сейчас лягу, высплюсь…
– Ладно, Катюш, отдыхай, – кивнул Василий. – Если что – ты знаешь, где нас искать. Чип и Дейл придут на помощь.
Закрыв за «паломниками» дверь, Катя включила свет и поставила заряжаться телефон. Потом задумчиво опустилась на корточки у подстилки. Рана в холке затягивалась неправдоподобно быстро, и определить источник крови, перепачкавшей шерсть, уже было трудно. В забытье волк перебирал лапами, словно бежал изо всех сил, прижимал уши, вздыхал – ему что-то снилось. Но его жизнь, очевидно, была вне опасности. Выспится, отлежится и будет в полном порядке. Надо подумать, как помочь ему добраться до ближайшего леса. И намордник этот дурацкий пора снять – не собирается он кусаться.
– Не было забот, купила баба порося, – проворчала девушка, качая головой. Если так пойдет дальше, все ее рабочие планы сорвутся. Она уже в долгу перед собой страниц на пять, если не больше. А тут то волки, то паломники, то опять волки… Вот и сейчас ей как-то не по себе, словно кроме них с волком совсем близко, прямо за дверью, есть кто-то еще. Паломникам она соврала: на самом деле ей совсем не до сна. И очень даже страшно – только неизвестно, что ее так пугает. А раз спать она не ложится, надо, не теряя времени, продолжить работу. Катя решительно придвинула стул к столу.
Фаргит прислонился к стене убогого домишки. Его окружала непроглядная ночь. В саду пели цикады, а за окном ярко горел свет. Он видел, как девушка склонилась над раненым волком, бережно гладя окровавленную шерсть. Вот неудача! Оборотень сумел превратиться в волка и доползти до ближайшего жилья. И люди догадались выдернуть серебряный кинжал, а ведь самое большое через полчаса серебро погубило бы человека-зверя. Фаргит прекрасно видел клинок Морэф, небрежно брошенный на пол.
Демон знал: никто не успеет ему помешать. Он ворвется, подхватит кинжал Морэф и нанесет два быстрых и точных удара. Оборотню тогда никто не поможет, и не останется свидетелей его появления в этом мире. Но что-то мешало демону выполнить приказ черной королевы. Девушка, словно почувствовав чье– то присутствие, подняла прекрасное смелое лицо. Оно околдовывало сильнее, чем власть Морэф, сильнее далее, чем желание бессмертия. Это лицо было зеркалом чистой и благородной души. Именно такие души притягивают темные сердца, внушая им непреодолимую жажду обладания. Но не любовь. Фаргит был демоном, а потому не умел ни любить, ни жалеть. Он просто хотел сохранить эту девушку для себя. Как жаль, что она не девственница – такие вещи демон чувствовал за версту. И откровенное платье, противореча невинному лицу, не говорит о скромности. Но это не важно, все равно такой красивой наложницы у него еще не было…
Впрочем, для наложницы она слишком хороша. Почему бы ей не сделаться герцогиней Тифлантской? Такая красавица принесет его правлению больше пользы, чем любая добродетельная дурнушка из самой знатной семьи. За оказанную честь она будет боготворить своего повелителя.
А что же Морэф? При мысли о темной королеве Фаргит поежился. Он прекрасно понимал, что, нарушив приказ, навлечет на себя страшный гнев. Но Морэф нуждается в нем. Ей не обойтись без его грубой страсти. Никто из придворных кавалеров не сможет доставить ей удовольствие. И если придумать оправдания, которым она поверит, то гнев королевы будет недолгим. Придя к такому легкомысленному выводу, Фаргит еще раз полюбовался на Катю, потом вышел на дорожку и беззвучно взмыл в ночное небо.
«Полотенце, завязанное на узких бедрах Рауля, упало на пол. Фиби не отрывала глаз от его возбужденной плоти. Рауль охватил страстным взглядом всю девушку, стыдливо теребящую на груди дорогой пеньюар. Подхватив Фиби на руки, он отнес ее в спальню и положил на постель. Застонав от неземного блаженства, Фиби закрыла глаза»…
С волчьей подстилки действительно послышался почти человеческий стон. Катя бросила взгляд на волка и остолбенела, чувствуя, что покрывается испариной.
На подстилке совершалось что-то чудовищное. Тело зверя неестественно изогнулось, лапы вытянулись, а потом… начали расти. Кости хрустели, стремительно меняя форму. Кажется, Катя кричала или просто хватала воздух пересохшим ртом. Что-то неясное происходило с шерстью: она выравнивалась, истончалась… Уродливо плющился длинный нос, со скрежетом ходили ходуном оскаленные зубы. Не в силах оторвать глаз от ужасного зрелища, девушка ледяными пальцами вцепилась в спинку стула.
Все продолжалось минуты три. В наступившей тишине сквозь туман, застилающий глаза, Катя видела распростертое на полу обнаженное тело. Человек лежал, крестообразно раскинув руки. О таком она читала в книжках, видела в фильмах ужасов… Оборотень! Девушка отказывалась верить своим глазам. Это у нее что-то с головой. Сбой в системе. «Винда» полетела. Матрица: перезагрузка. Она тихонечко, жалобно прошептала:
– Мама…
Словно в ответ послышалась бодрая полифония мобильника.
– Да, мамуля, привет! – чрезмерно бодрым голосом ответила Катя. – У меня все хорошо. Да, работаю. Как раз сейчас. Как ты? Что там папа с бабушкой? А когда выписывается? А у тебя как? Со Львом Михайловичем помирилась? Ладно, мам, при встрече расскажешь, хорошо? Что ты имеешь в виду? Конечно, одна. Нет, ни с кем не познакомилась. Здесь, знаешь ли, одни волки да оборотни. Что? Волки, говорю! Все, пока, целую.
– Я сошла с ума. Мне нужна она, – неизвестно кому сообщила Катя, сжимая в руке трубку, как последтою соломинку. Последнее напоминание, что где-то по-прежнему существует нормальный мир, в котором оборотней не бывает. Стоп, сказала она себе. Так недолго и в самом деле умом тронуться. Она не пьяна, никогда не курила ничего, кроме обычных сигарет, – почему же она не верит своим глазам? Ну и что, что раньше она не встречалась с… с таким? Все когда-то случается впервые. А этот… он не укусил ее, будучи полком, возможно, и сейчас не укусит.
Осторожно Катя приблизилась к неподвижному телу. Мужчина лежал ничком, положив голову на руки. Светлые волосы были спутаны и перепачканы кровью. На спине между лопатками тянулась высохшая рана – след от кинжала.
– Эй, – позвала девушка, – ты меня слышишь?
Мужчина в ответ невнятно застонал. Катя коснулась холодного плеча, потрясла, а потом с усилием перевернула оборотня на спину. Он был бледен до синевы. И молод – не старше самой Кати. Длинная, светлая, спутанная челка наискось закрывала лоб. Вылитый Леонардо ди Каприо – в том кадре из «Тита– пика», когда он навсегда уходит под воду. Его просто не могло здесь быть – а он был.
Широко распахнув дверь, Катя выскочила на крыльцо, сбежала по ступеням, плеснула себе на лицо холодной воды прямо из бочки. И только тогда огляделась, глубоко вздохнув. К усталому запаху отцветшей сирени добавился душистый аромат шиповника. Над спящим садом высоко плыла растущая луна. Серебряный крестик холодил грудь, а ночной воздух – обнаженные плечи. Глядя из темноты сада на дом, на освещенные окна веранды, девушка прислушивалась к стуку сердца. Вдруг обострились зрение и слух, и еще какое-то неведомое шестое чувство. И память ошпарила горячим воспоминанием: лет семь назад, такая же лунная ночь и предчувствие чуда, и влюбленность в кого-то… И строки стихотворения, подаренного той ночью:
И когда в сотый раз не усну я,
И когда проклянут меня звери,
Сбросив темную шкурку лесную,
Поскребусь у незапертой двери…
По странной случайности стихотворение называлось «Оборотень»…
Далекий крик ночной птицы заставил вздрогнуть. Катя поежилась и пошла к дому. У нее была смутная надежда: а вдруг это все же игра фантазии? Сейчас она вернется, и веранда будет пуста. Она успокоится, и ей сразу станет тоскливо – чудо-то вновь не случилось.
Вместо этого она испытала смешанное чувство страха и облегчения: оборотень все так же лежал ничком на подстилке возле дверей. Собравшись с духом, девушка поволокла его в комнату. И как это в фильмах про войну медсестры вытаскивали раненых с поля боя? Бесчувственный человек тяжелее бегемота. Отбрасывая со лба мокрые от пота волосы, Катя взгромоздила оборотня на софу. Когда она накрывала его одеялом, веки оборотня дрогнули, и серые глаза бессмысленно скользнули по Катиному лицу; он прошептал что-то спекшимися губами и снова потерял сознание.
* * *
Морэф нетерпеливо постукивала сверкающими ногтями по каменной ступне Домгала. Ворон на ее плече сердито вторил карканью своих сородичей, круживших над шпилями Сварбора. Никто из придворных не рисковал приближаться к королеве, чье бледное лицо, обрамленное высоким воротником темно-зеленого блестящего платья, выражало крайнее раздражение.
Наконец стражники бросились открывать ворота, и Фаргит, бледный как смерть, бросил поводья взмыленного коня подоспевшему слуге.
– Ну! – Морэф не дала ему перевести дух. – Ты принес Ключ?
Фаргит опустился на одно колено, срывая с головы берет, и постарался улыбнуться как можно более обольстительно – обычно это помогало.
– О, моя королева, позволь рассказать тебе все по порядку…
Морэф схватила любовника за подбородок. Острые ногти впились в кожу так, что Фаргит страдальчески охнул. Черные глаза королевы пронзали насквозь. Демон опустил взгляд.
– Ты не принес, – простонала Морэф, отшатнувшись. – Негодяй. Жалкий мерзавец, ты обязан мне всем. Ты посмел мечтать об эликсире бессмертия? Мечтай лучше о спасении своей ничтожной жизни! Домэг филен штагвир!
Заклинание эхом отразилось от стен Сварбора. В руке волшебницы оказалась огненная плеть, и Морэф, что есть силы, хлестнула коленопреклоненного Фаргита. Тот попытался защитить лицо руками, упал на землю, обратился в демона, жалобно закричал, закрываясь крыльями, но от беспощадных жалящих ударов было не спастись.
Придворные и стража сгрудились у дверей замка. Морэф они боялись как собственной смерти, а Фаргита ненавидели, потому, что королева безгранично доверяла ему. Теперь они могли вдоволь злорадствовать, глядя на унижение фаворита. Несчастному Фаргиту это добавляло мучений.
– Домэг филен фазвул!
Королева бросила плеть на землю; та извивалась змеей, пока не растаяла, рассыпавшись искрами. Ушат холодной воды обрушился на неподвижного демона. На его обожженном теле не осталось живого места. Он с трудом поднял голову, повел истерзанными крыльями.
– Вставай, – велела ему королева. – Постарайся привести себя в порядок побыстрее. Я жду твоих объяснений.
Морэф резко развернулась. Незадачливому рыцарю, оказавшемуся слишком близко от входа в замок, она без всякой магии отвесила оплеуху. Побитым псом Фаргит поплелся следом за ней.
– Я не собираюсь тебя жалеть, – сказала Морэф, когда двери ее комнаты закрылись, пропуская демона. – Ты заслужил трепку. Ты разочаровал меня, герцог Фаргит. Наверное, зря я возилась с тобой столько времени. Отвечай, что тебе помешало?
Стараясь сохранить остатки достоинства, Фаргит придал лицу выражение мученика. Он сменил изорванную одежду, но тело саднило даже от нежного шелка нижней рубашки.
– Моя королева, клянусь Домгалом Всемогущим, я ничего не мог сделать! Я ранил оборотня, но ему удалось сбежать. Он знал, что я не должен показываться перед обитателями Бекелфела, и прямиком бросился к людям. Они вытащили кинжал раньше, чем его действие стало неотвратимым. Прежде чем я снова напал на его след, он обернулся волком и окружил себя многими свидетелями. Людей было слишком много, я не мог убить всех!
В наступившей тишине тревожно прокаркал ворон. Морэф побелела от злобы.
– Глупец, – прошипела она, царапая ногтями подлокотник кресла. – Сейчас уже не время осторожничать. Если бы не твоя трусость…
– Я не струсил! – оскорбился Фаргит.
– Если бы не твоя трусость, – гневно продолжила Морэф, – Ключ сейчас был бы у меня, а жалкий народец Бекелфела чуть раньше узнал бы о королеве Морэф из Фенлана! Ты самый жалкий слуга из всех, кого я когда-либо приближала к себе. Даже поваренок на кухне вернее служит своей госпоже! Но на этот раз у меня были основания ожидать от тебя большего усердия: ведь ты жаждешь бессмертия! По-моему, ты мне лжешь, Фаргит… Хотелось бы знать, почему. Что же произошло на самом деле? Неужели какая-нибудь красотка из Бекелфела вскружила тебе голову?
Если бы Фаргит был человеком, он бы покраснел от смущения или побледнел от страха разоблачения. Но демон лишь удивился: откуда такая проницательность?
– Моя королева, прекрасная Морэф, ты же знаешь, что моя любовь навеки принадлежит тебе, – как можно убедительнее сказал он.
Морэф саркастически рассмеялась.
– Навеки? Увы, мой милый Фаргит, никакого «навеки» для тебя не будет. Твоя жалкая жизнь через пару столетий подойдет к концу, а через триста, через пятьсот, через тысячу лет я, по-прежнему молодая, прекрасная и могущественная, и не вспомню о тебе. Ибо бессмертия ты не получишь. Убирайся! Ты мне больше не нужен. Я все сделаю сама.
Дверь распахнулась, но Фаргит не спешил уходить, возмущенно дыша. Терять было нечего, и это придало ему дерзости.
– Что ты будешь делать одна со своим бессмертием, моя королева? – насмешливо поинтересовался он.
– Лучше так, чем вечно делить его с дураком, – холодно ответила Морэф.
Вот как? Тогда, я думаю, тебя не слишком расстроит, если я скажу, что ты права. Я действительно встретил женщину, и она красивее тебя. А еще она моложе. А мне так надоело ублажать твое пятисотлетнее тело! Мне кажется, от тебя пахнет тленом!
Прежде чем Морэф оправилась от неожиданного удара, демон быстро вышел прочь. Разъяренная горгулья, вытянув бронзовую пасть, ухватила обидчика хозяйки за полу камзола. Оставив у нее в зубах бархатный лоскут, Фаргит на ходу превращался в демона. Трещала одежда, расширялись плечи, крылья задевали стены. Раскрошив кулаком цветное стекло, демон оттолкнулся от подоконника и взлетел. После жестоких побоев двигаться было тяжело и больно, однако Фаргита могла спасти лишь скорость. От гнева оскорбленной любовницы он мог спрятаться только в Тифлане, за стенами герцогского замка Хошбор.
Морэф выбежала за ним в коридор, но увидела лишь край черного крыла.
– Дай мне ружье, – прорычала она оторопевшему стражнику.
Схватив тяжелое оружие, она выстрелила вслед Фаргиту, но промазала: демон был уже слишком далеко. Швырнув разряженное ружье на пол, Морэф в ярости стукнула кулаком по стене и долго потом дула на разбитую руку. Вернувшись к себе, королева пнула ногой подскочившего к ней Крока. Ворон обиженно каркнул, взлетел на шкаф и забился в угол. Но и этого Морэф показалось мало. Она дернула за шнурок звонка, вызывая служанку, и долго мучила несчастную, заставляя сотни раз перетряхивать наряды в поисках моли. Наконец плачущая девица со щекой, распухшей от пощечин, рыдая навзрыд, выбежала из королевских покоев. А Морэф бросила на пол одно из старых платьев и, прочитав простенькое заклинание, превратила его в пепел.
– Так будет и с тобой, Фаргит, – прошептала она. А потом упала на кровать и горько расплакалась. Но каждая слеза, падая на атласные подушки, прожигала их насквозь: ведь даже слезы бессмертной Морэф перестали быть человеческими после того, как она выпила эликсир. Ядовитые слезы не приносили облегчения; они лишь раздували ненависть в ее груди. Если бы Фаргит услышал, какие беды она призывала на его голову, он содрогнулся бы и пожалел, что появился на свет. Сердце Морэф не ведало любви, а потому не знало, что такое прощение.
