Текст книги "Сестра звезды"

Автор книги: Елена Жаринова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

– Чем я могу услужить милостивому и всемогущему? – спросил купец, с поклоном возвращая свиток мнимому посланнику. – Недавно я привез несколько шерстяных ковров, сотканных руками степных мастериц. Если Хозяин доверяет твоему вкусу, славный Чи-Гоан…

– Хозяин вполне полагается на меня, – перебил его Готто, – но ковры его не интересуют. Милостивый и всемогущий привык украшать свои покои коврами собственных ткачей. У тебя, славный Итака, бывает и более ценный товар, – и он кивнул в нашу сторону.

– Милостивый и всемогущий опять хочет одну из моих рабынь? – лицо купца выразило усталую покорность судьбе. – А что стало с той светловолосой северянкой, которую я отправил ему меньше полугода назад?

– Она не перенесла жары, – не моргнув глазом ответил Готто. – А может быть, того внимания, которое оказывал ей милостивый и всемогущий. Поэтому теперь он особенно подчеркнул, что ему нужна молодая, здоровая девушка. Я думаю, славный Итака, ты позволишь мне сделать выбор. Я вижу, все лучшее как раз в этой комнате.

Итака сделал широкий жест, приглашая посланца подойти к рабыням. Брови купца страдальчески сошлись на переносице.

Готто медленно и важно прошелся вдоль стены, удостаивая каждую из нас томным равнодушным взглядом высокопоставленного вельможи. Оказавшись напротив меня, он провел рукой вдоль моего тела, словно рисуя с меня картину, и я увидела, каким азартным, безрассудным блеском сверкнули на меня из-под опущенных ресниц его серые глаза. Риск, на который он шел сейчас ради меня, опьянял юношу. А риск этот был не малый: я уже успела узнать от Оммы, прекрасно осведомленной об обычаях разных стран, что здесь, в Цесиле, за воровство карают смертью без суда: только так в этом страшном городе можно было сохранить порядок. Готто собирался похитить рабыню у купца Итаки и мог жестоко поплатиться за это. Не зная, чем помочь ему, боясь выдать наше знакомство, я тихо стояла, не поднимая на него глаз.

– Мне нравится вот эта! – заявил мнимый Чи-Гоан, указывая на меня пальцем, на котором сверкал тяжелый перстень. – Хозяин побережья будет доволен таким подарком, славный Итака.

Омма отчаянно сжала мою руку. Я ответила ей тихим пожатием, давая понять, что со мной все будет в порядке. Но если Готто удастся увести меня, как спасти Омму?

– Славный Чи-Гоан, ты выбрал самую красивую рабыню. И самую дорогую, – натянуто улыбнулся купец.

Готто изобразил на лице легкомысленное непонимание:

– Ну так что ж? Разве Хозяин побережья недостоин ею владеть? Разве ты пожалеешь эту девчонку для своего благодетеля?

– К тому же она строптива.

– Милостивый и всемогущий умеет обращаться с женщинами. Через неделю она будет ласковее кошки.

Я не знала, кто такой Хозяин побережья, но это имя оказывало на Итаку прямо-таки волшебное воздействие. Не пытаясь больше отговорить мнимого посланца из Лю-Штана, он велел Асике отвести меня в отдельную комнату, а сам побрел к столу писать соответствующую бумагу.

Когда Асика запер за мной дверь, оставив меня в маленьком помещении без окон, я почувствовала себя в полной растерянности. Что же будет с Оммой? Я уже поняла, что мои спутники придумали, как вызволить меня, но как убедить их спасти чужую женщину? Нет, я не имела права даже просить их об этом. Я сама должна была помочь своей подруге, и, кажется, я придумала, как.

Скоро Асика велел мне выходить. У дверей ждал Готто, с трудом удерживая торжествующую улыбку; в руках он сжимал свиток – дарственную бумагу, подписанную Итакой.

Отказавшись от помощи надсмотрщика, Готто взял меня за руку и вывел из дома купца. До этого времени мы соблюдали осторожность и не обмолвились ни единым словом. Но оказавшись на улице, за поворотом, где нас нельзя было увидеть из окон, я вырвала у Готто руку.

– Готто, ты должен меня выслушать.

– У нас мало времени, Шайса, – недоуменно ответил юноша, пытаясь снова увлечь меня за собой. – Настоящий Чи-Гоан лежит связанный в трюме своего корабля и грозится, что завтра в полдень прибудут остальные корабли из Лю-Штана. Мы должны немедленно покинуть Цесиль.

– Да постой же, – я гневно топнула ногой, но тут же смягчилась. – Я все понимаю, Готто. У меня не хватит слов отблагодарить тебя за мужество. Но сейчас ты должен сделать так, как я скажу. Ты должен вернуть меня Итаке, сказать, что я не подойду этому Хозяину побережья, и выбрать вместо меня высокую темноволосую женщину – ты ни с кем из рабынь ее не перепутаешь. Это Омма, моя подруга. Надо вывести из дома ее. А ночью я сама постараюсь пробраться в гавань: ко мне вернулись силы Келлион.

– Я и не знал, что ты их теряла, – удивился Готто. – А мы не могли понять, как этим разбойникам удалось тебя схватить. Мы думали, тебя схватили спросонья, а потом тебе удалось убежать, и прежде чем приплыть в Цесиль на корабле Чи-Гоана, искали тебя повсюду, боялись, что ты заблудилась. Нет, Шайса, не болтай ерунды. Какая еще Омма? А если тебе не удастся убежать этой ночью? Мы не можем ждать.

Я спокойно покачала головой.

– Нет, Готто. Ты сделаешь так, как я сказала, иначе я немедленно разоблачу тебя. Мне будет очень тяжело увидеть твою смерть, но клянусь… клянусь Келлион, я поступлю именно так.

Святотатственно произнеся такую клятву, я обрекала себя на вечный гнев моей далекой сестры, ибо знала, что не смогу подвергнуть Готто смертельной опасности. Но я продолжала смотреть на юношу широко открытыми глазами, сохраняя холодную твердость: он должен был мне поверить.

И к счастью, Готто поверил.

– Ты сумасшедшая, Шайса, – пробормотал он, таща меня обратно к дому Итаки. – Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Иначе лучше мне самому признаться в воровстве: по крайней мере, не придется объясняться с Рейданом.

Готто подробно рассказал мне, где стоит корабль Чи-Гоана, и уже потянулся к дверному колокольчику.

– Постой! – схватила я его за расшитый шелковый рукав.

– Ты передумала? – с надеждой посмотрел на меня юноша.

– Нет. Скажи мне… Что с Висой? Она… умерла?

– Нет, – улыбнулся Готто, – жива твоя кошка. Рейдан собственноручно ее выхаживал и на себе тащил. А сейчас она уже ходит сама.

Я встала на цыпочки и горячо поцеловала юношу, принесшего мне счастливую весть.

– А теперь звони, – подтолкнула я его к дверям.

Итака несказанно обрадовался, когда вельможа, брезгливо толкнув меня к нему, капризно сказал:

– Прости меня, славный Итака, но на солнечном свете я разглядел, что волосы этой рабыни имеют рыжеватый оттенок. Хозяин побережья терпеть не может рыжих!

Я приметил у тебя еще одну – темноволосую. Тебя не затруднит порвать эту бумагу и написать новую?

Купец едва не рассыпался в благодарностях и бросился исполнять волю знатного гостя. Вскоре Асика привел ничего не понимающую Омму, на глазах которой я увидела слезы, которые она гордо старалась скрыть от своих мучителей. Готто мрачно взглянул на меня и повел к выходу мою подругу. А у меня на душе было необычайно светло, во-первых, потому что я узнала, что моя сестренка жива, а во-вторых, потому что я поступила правильно. Даже если мой побег сорвется, Омма избежит страшной участи рабыни в Цесиле.

Сейчас, когда я вспоминаю эту историю спустя многие годы, я спрашиваю себя: поступила бы я так же, если бы мною руководил не безрассудный порыв юности, а плод раздумий умудренного опытом человека, для которого смерть давно не пустое слово? Спрашиваю и не нахожу ответа…

Глава 17. В ОБИТЕЛИ СМЕРТИ

Итак, отправив Омму с Готто, я осталась в доме Итаки в одиночестве. Ни с кем из девушек мне не хотелось заводить разговоров, они словно не существовали для меня, и судьба их вовсе меня не беспокоила. Я бродила по двору там, где ходили мы с Оммой, мечтая о свободе, и старалась, чтобы мое лицо не выдавало горячую радость. Мне казалось, что от моих друзей меня отделяет только шаг, я знала, что за меня волнуются, меня ждут, и это придавало мне силы. Очень скоро я смогу прижать к груди тяжелую лобастую голову Висы и снова грезить о таком близком и недосягаемом для меня Рейдане…

Чем быстрее время двигалось к ночи, тем большее возбуждение охватывало меня – то липким холодом страха, то горячей волной надежды. Одинокая прогулка во дворе без Оммы тянулась бесконечно, и я, не зная, куда девать время, бродила, как запертое в зверинце животное, взад и вперед по дорожке вокруг пруда.

В сумерках меня охватило отчаяние. Я уже была уверена, что ничего не выйдет, что моим друзьям придется уплыть без меня – я надеялась, что у них хватит на это благоразумия – а меня, если не забьют до смерти, продадут страшным ачуррским пиратам. Но когда в высоком зарешеченном окне блеснула первая звездочка, страхи и сомнения оставили меня. Я ощущала холодную, спокойную уверенность в себе, и силы Келлион бушевали во мне с веселой яростью.

Когда все девушки улеглись спать, я подкралась к дверям и тихо поскребла ногтями по гладкому дереву. Я знала, что Асика или младшие надсмотрщики сейчас караулят у нашей комнаты. У них чуткие уши, услышав подозрительный звук, они обязательно захотят проверить, что здесь происходит. Так и вышло. Не успела я поскрестись в третий раз, как дверь отворилась, и на пороге, держа перед собой масляный фонарь, показался заспанный Асика. Он увидел меня и открыл было рот, чтобы извергнуть свои обычные ругательства, но в этот миг желтоватое пламя фонаря скрестилось с пронзительным голубым огнем, который изливался, казалось, из самого моего сердца. Надсмотрщик выпучил глаза и схватился за горло, не в силах издать ни звука, а потом рухнул, как подкошенный.

Разумеется, грохот огромного падающего тела в замершем ночном доме прозвучал оглушительно. Вскочили испуганные, ничего не понимающие рабыни. У них сейчас тоже была возможность убежать, ведь дверь была открыта, но я не знаю, воспользовался ли этим кто-нибудь из них. Не знаю также, остался ли в живых Асика – я не испытывала к нему ненависти и не хотела его смерти, но, как говорила мне Арзель, я не умела обращаться с силой, которой владела. Легко перескочив через тело надсмотрщика, я выскочила в коридор и бесшумно понеслась к выходу. Кто-то бросился мне наперерез, но тут же замер, бессильно вращая изумленными глазами; двое купцов в шелковых ночных рубашках до пят высунулись из своих комнат – я лишь метнула взгляд в их сторону, и они приросли к дверным косякам. Не оглядываясь, я сбежала вниз по лестнице, с силой отодвинула засов, толкнула дверь – она была заперта! Заперта на ключ!

В досаде я ударила кулаком по двери, так что разбила руку в кровь. Я стала лихорадочно соображать, что же мне теперь делать. Как я глупа, что не предусмотрела такой возможности! Наверняка ключ находится у Итаки, или он его где-то прячет. Возможно, из дома ведет какой-нибудь другой выход – например, для прислуги. Но оставаться здесь, у запертой двери, и вдыхать сквозь замочную скважину сладкий запах освобождения было нельзя; по всему дому слышались голоса; всем уже стало известно, что одна из рабынь пытается сбежать. Где-то на другом конце дома раздавался собачий лай, и я вздрогнула от страха: собак остановить мне не удастся. Шум приближался.

Я быстро огляделась. Вся наша жизнь протекала на втором этаже, только мыться нас водили вниз – ванная комната находилась в западном крыле. Сразу за лестницей была невысокая дверь, я догадывалась, что она ведет во внутренний двор. Вдоль восточной стены шел темный коридор, и я юркнула туда.

В самой середине ладони я зажгла крошечный голубой огонек и прикрыла его пальцами. Этой свечи было достаточно, чтобы рассмотреть в стене старую, ржавую железную дверь; она кособоко висела на петлях, и, видимо, поэтому ее не удалось закрыть. За дверью, в кромешной темноте, я осветила несколько ступеней, ведущих вниз.

– Дверь заперта, я же говорил! – услышала я голос Итаки. – Она где-то в доме. Ведите собак. И слушать больше не желаю этих россказней о колдовстве!

Раздумывать было некогда. Я осторожно двинулась вниз, хотя понимала, что, возможно, загоняю себя в ловушку. Ладонь светилась призрачным голубоватым светом, который выхватывал из мрака то шершавый камень стены, то длинные хлопья пыли, свисающие с потолка. Потом на моем пути оказалась новая дверь, из-под которой падал луч слабого света. Я тихонько толкнула дверь.

И вот я оказалась в огромном помещении, посреди которого на столе в тяжелом подсвечнике горела толстая свеча. От сквозняка пламя вздрогнуло, словно пытаясь сорваться с фитиля и умчаться прочь. Вдоль стен тянулись ряды полок, сколоченных из неструганых досок, и исчезали в темноте где-то под потолком. Все полки были заставлены какими-то предметами. Любопытство побудило меня подойти поближе и сделать ярче огонь. И тогда в голубом сиянии Келлион моим глазам предстало такое страшное зрелище, что я не смогла сдержать крик.

Я видела бусы из человеческих ногтей и зубов, черепа со вставленными в глазницы рубинами, украшенные настоящими волосами, маски, сделанные из кожи, снятой с человеческих лиц… Забальзамированная женская рука, прикрепленная к деревянной планке с петлями, страшно крючила мертвые пальцы с длинными ногтями, накрашенными ярким кармином… Длинный плащ, сшитый из скальпов белокурых женщин… Я готова была потерять сознание.

Лязг задвигающегося засова вернул меня к действительности. Резко обернувшись, я увидела у двери самое отвратительное создание, какое встречалось мне за мою недолгую жизнь за пределами храма Келлион. Маленький горбатый старик, гнусно улыбаясь желтозубым ртом, тихонько хихикал и тряс головой, покрытой засаленной черной чалмой.

– Хе-хе, маленькая гостья, старый Крошиса рад тебя видеть. Это тебя, наверное, ищет весь дом? Ничего, посиди пока тут, я слишком стар, чтобы бегать по лестнице и докладывать Итаке о тебе. Они все равно тебя найдут. А убежать тебе некуда. Некуда!

Я бросилась к дверям, метнув в страшного старика огонь Келлион. Но ужас! Мерзкий обитатель этого хранилища даже не поморщился, словно не заметив голубого огня. На миг недоумение отразилось на его сморщенном лице, а потом он снова засмеялся мелким, леденящим душу хохотом.

– А ты не простая девочка, как я погляжу. Но старого Крошису не берет колдовство. Его и смерть не берет – уже очень давно. Ты боишься меня? Почему? Они все тоже боялись, – старик обвел взглядом полки, – и напрасно. Старый Крошиса знает свое дело. Они умирали легко – гораздо легче, чем это предстоит тебе. А потом я превращал их в эти прекрасные предметы.

Я тяжело дышала, пытаясь не закричать от ужаса. Крошиса подошел к стене и начал любовно поглаживать свои изделия.

– Смотри, моя маленькая гостья, – он протянул ко мне что-то, и, приглядевшись, я отшатнулась. Два связанных между собой шара оказались женскими грудями.

– В одном степном племени есть славный обычай: такое украшение муж делает из грудей неверной жены и вешает на стену для острастки остальным. Хе-хе, и все-таки у некоторых шатры увешаны этими чудесными шариками – женское сердце таит большие загадки. Сердца у меня тоже есть, они там, под самым потолком. Мне тяжело лезть туда, а жаль: ты не увидишь, как прекрасны они, если розовую колбу, в которой они плавают, поднести к свече.

Я снова и снова пыталась воспользоваться силой Келлион, но тщетно: передо мной была такая нелюдь, что голубой огонь оказался бессилен.

Крошиса сладострастно прижал к губам мертвые груди, и я с трудом удержала приступ тошноты. А старик продолжал говорить надтреснутым, дребезжащим голосом – так тихо, словно его бормотание само собой рождалось в моей голове.

– Хе-хе, для живых, девочка, время – это жестокий убийца, который подкарауливает за углом, готовясь нанести удар. Лишь мертвые умеют ценить время и договариваться с ним, ибо оно уже не властно над ними. Я многим помог приблизиться к вечности. Все мои создания переживут меня, несчастного старика, которому никто не окажет такую же услугу. Я знаю, все они мне благодарны, ибо я спрятал их от суетного мира страстей, опасностей и разрушений в это тихое место, куда не задувает ветер, где не слепит глаза солнечный свет. Ты чувствуешь, девочка, как здесь спокойно? Единственный звук, который нарушает тишину, – это стук твоего молодого сердца. Он раздражает меня, ему здесь совсем не место. А старый Крошиса сам уже давно похож на свои творения – его сердце почти не бьется. Он научился здесь молчанию и покою. Молчание и покой – вот в чем мертвые превосходят живых! Разве не должны мы завидовать им? Разве ты, девочка, не испытываешь зависти вот к ней?

И он ткнул мне в лицо страшную маску – женское лицо, натянутое на деревянный каркас. Я отшатнулась с отвращением, но мягкая, бархатистая холодная кожа успела коснуться моей щеки.

– Послушай, девочка, – старик положил маску на место и снова подскочил ко мне, подобрав полы длинного кафтана неопределенного цвета. – Ты мне понравилась, и я готов тебе помочь. Зачем такой красавице доставаться на утеху всяким развратникам? Не пройдет и года, как ты подурнеешь, и тело, и душа твои захотят смерти. Разве не лучше остаться навсегда среди этой красоты? Итака никогда ничего не узнает. Я служу не ему – я служу искусству. Чем бы ты хотела стать? У тебя прекрасные волосы и жемчужные зубы; из тебя получится настоящий шедевр, который я не продам ни за какие деньги. Я буду тебя холить и лелеять, каждый вечер протирать пыль и шептать тебе ласковые слова – ты, дурочка, никогда не слыхала таких слов. Не бойся, всего лишь миг отделяет тебя от спасения, и ты почти не почувствуешь боли – старый Крошиса знает свое дело…

Ни жива ни мертва я вцепилась похолодевшими пальцами в край стола. Крошиса подходил все ближе и ближе; его маленькие крысиные глаза горели фанатичным огнем. Вдруг он выхватил из-под полы кафтана длинный тонкий кинжал. Я закричала и хотела броситься к двери, но старик с неожиданной прыткостью подбежал ко мне и ловко ухватил за волосы. Лезвие блеснуло перед моими глазами. Смрадно дыша мне в лицо, Крошиса зашептал:

– Ну-ну, моя маленькая удача, помоги мне, не надо сопротивляться…

Наверное, кролик так смотрит в завораживающие змеиные глаза своей смерти – еще немного, и я бы безропотно позволила себя зарезать. Но жажда жизни сильнее всех наваждений. Почти не понимая, что делаю, я перегнулась через стол и, схватив подсвечник, со всей силы ударила старика по голове.

Крошиса не успел даже охнуть и мягко осел на пол. Свеча упала рядом, и на кончике фитиля посреди растекшегося воска все еще горел огонек, который освещал застывший взгляд Крошисы, залитое кровью лицо, слипшиеся, жидкие седые волосы.

Меня начала колотить лютая дрожь, и слезы градом покатились из глаз. Мерзкий старик собирался меня убить и сделать из моего тела одну из своих отвратительных поделок, он кощунственно называл это искусством, он пытался говорить со мной о красоте там, где все пропахло смертью; он даже настолько не был человеком, что Келлион была бессильна против него – и все-таки мне не хотелось быть убийцей. С ужасом глядя на свои руки, на которые не попало ни капельки крови, я плакала, прислонившись спиной к закрытым дверям. В этот миг я забыла, где нахожусь и какая опасность мне угрожает. Повинуясь слепому инстинкту, я воздела руки и громко крикнула, призывая Келлион. Между моими руками вспыхнуло необычайно яркое пламя. Оно разрасталось, вытягивая из меня новые и новые силы, а потом огромным облаком взмыло к потолку. Ослепительный голубой свет озарил помещение, полки и мертвое тело на полу. Внезапно стены заходили ходуном, как во время землетрясения; в потолке разверзлась длинная трещина, страшное содержимое полок посыпалось на пол. Вокруг меня летели куски камня, какие-то колбы, дверь за моей спиной вдруг с визгом сорвалась с петель, кусок потолка рухнул на стол, расколов его в щепки, и голубое облако метнулось выше, к расписным потолкам второго этажа.

Страх умножал мои силы, и теперь они разрушали дом Итаки. Надо было спешить. Я опрометью бросилась вверх по лестнице, к входным дверям. Еще раз метнув голубой огонь, я легко вышибла запертую дверь и оказалась на улице. Не успела я отбежать и ста шагов, как позади раздался неслыханный грохот. Я обернулась и увидела, как в дыму и огне – уже обычном, красном огне – оседают стены купеческого дома.

Не оглядываясь, я помчалась по улице. Готто объяснял мне, как попасть в гавань, но непроглядная темнота незнакомого города морочила меня, заставляя снова и снова возвращаться к горящим руинам. Я боялась звуков и запахов чужого места, как случайно забредшее из лесу животное. Я шарахалась от одиноких прохожих, чьи шаги гулко раздавались в темноте, предвещая мне новые беды. Мои силы были на исходе – слишком много их я выплеснула этой ночью. Сжав зубы, я заставляла себя идти. На одной из пустынных улиц я потеряла сознание, упав у чьих-то дверей и успев лишь подумать, что теперь наверняка корабль уйдет без меня.