Текст книги "Чисто семейное убийство"

Автор книги: Елена Юрская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Глава 6

Слишком много потрясений и совершенно непонятно, за что хвататься. Геннадий Петрович приложил руку к упругой и полной шее, а поза мыслителя особенно вдохновляла всех его многочисленных женщин. Господи, сможет ли он теперь когда-нибудь их любить? Не платонической, не семейной, а настоящей мужской любовью. Что делать? Что делать? На всякий случай записываться на прием к сексопатологу, чтобы потом не было поздно? Вот уже второй день, закрывая глаза, Гена видит одну и ту же картину – атласный бантик и мертвые губы Ларисы. Так можно ума лишиться!

С другой стороны, грешно и смешно бежать к сексопатологу, если светят ослепительные лампы исправительно-трудового учреждения. Дело о смерти Ларисы открыто! Никаких естественных причин, кроме желания соответствовать его, Геночкиным, высоким сексуальным аппетитам, не обнаружено. Она умерла от конского возбудителя, смешанного с возбуждающим препаратом для сердечной мышцы. Тошкин сказал – дигиталис. Не яд, но лекарство. О, если бы Гена не был тогда в экстазе от себя – лежали бы они с Ларочкой в морге, как Ромео и Джульетта конца двадцатого столетия. Ничего естественного, ничего своего – даже секс и тот со шпанской мушкой. Неужели Ларочке было с ним так плохо? Неужели он ее совсем не возбуждал?

Ужас, охвативший Геннадия Петровича при этой мысли, совершенно парализовал волю и способность к трезвому рассуждению. Рука потянулась к мобильному телефону, голос – к врачебному уху. Даже если на свободе осталось прожить два дня, их надо провести в соответствии с самими высокими стандартами!

Но кто-то ведь добавил сердечное средство в склянку с мушкой?! Кто-то знал о Ларочкиных пристрастиях и проблемах! Миша? Добрая душа! Хочет подобрать его дело, его квартиру? Еще одну его квартиру? Может, еще и Людочку с Сережей?

Слишком много проблем. Бабушка наотрез отказалась начать свой вояж по родственникам с него, хотя Гена всегда был на втором месте, а значит, самым дорогим. В чем же дело? Опять Миша? Но бабушка все-таки отказалась остаться и у него. Она предпочла Тошкина. Она что-то знает?

Дверь в просторный белый кабинет резко распахнулась. Геннадий Петрович вздрогнул и открыл ящик стола, в котором хранился разрешенный газовый пистолет.

– Ты чего? – Миша спокойно уселся в кресло и выдал вопрос века: – Так что, говоришь, Федя к тебе не заходил?

– Ничего я не говорю.

Гена устало поморщился, но воспоминания о брате все еще жгли душу и застарелой завистью, и мгновенной неприязнью. В свое время Федор был выдающимся мачо, талантливым психологом и быстро растущим аферистом. В погоне за женским вниманием Гена всегда был только вторым. Феде ничего не стоило мило улыбнуться, обдать девочку запахом тяжелого перегара и влюбить в себя на всю оставшуюся жизнь. Позже Гена прочел, это называлось физическим словом «магнетизм». Но как лихо Федя катался на своем обаянии в школе и дома, от него млели учителя, родители, дворничихи и даже неподкупная Аглаида Карповна. Лет восемь назад Федя под свое честное имя занял у людей много денег, обещая мгновенную двухсотпроцентную прибыль, и отбыл в неизвестном направлении. Гену долго и подозрительно допрашивали обманутые вкладчики. Они звонили по ночам, устраивали дежурства у дома, они, в конце концов, вынудили Гениных родителей, насмерть перепуганных озверевшей братвой, дать клятву прожить остаток лет на земле, создавая своим трудом то, что украл (а выходило-таки, украл) их сынок Федя. Геннадий Петрович ни тогда, ни сейчас не счел нужным взять на себя какие-нибудь обязательства брата. Он и так оказался пострадавшей стороной – сам вложил в фонд часть сбережений. Кроме того, пришлось бы заплатить за индульгенцию, выданную ему по месту районирования лидером одной из преступных группировок. Она была без печати, подписи и гербовой бумаги и выражалась в нескольких словах: «Брат за брата не в ответе». Молва разнесла девиз по городу, и только самые конченые отморозки пытались попросить у Геннадия Петровича хоть что-нибудь. Когда районное начальство теневого кабинета было убито в перестрелке на Ждановской развилке, новое проявило лояльность и денег не потребовало. Правда, к тому времени Геннадий Петрович обзавелся своими людьми в службе безопасности, которые, собственно, и поставили точку во всей этой истории. Официальных бумаг по пропаже Феди решили не заводить, но все бесхозные трупы по дружбе идентифицировали. В течение восьми лет он не всплывал, не откапывался, вообще – не находился. И по всему выходило – жив. И где-то, гад, процветает. Скорее всего, за границей.

– Ты это… – Миша почесал за ухом и немного задумался. – Скажи ему, пусть отвалит. При дележе квартиры вашей бабки его доля – наша доля. Слышишь, – глаза у Миши нехорошо сузились, – Гена, запомни, твой лучший партнер – это я, а не он. А?

– Я молчу, я думаю. Я понял. – Геннадий Петрович кивнул в знак согласия.

Если бы не Миша и не его способности превращать маленькие фотографии в большие настенные портреты, им бы никогда не видеть ни этой сети пунктов, ни рекламного агентства. Миша еще в годы перестройки начал делать глубокие заплывы в область – ходил по хибаркам, землянкам, дачкам и сельсоветам с предложением «увеличить, отретушировать, создать портреты дорогих и любимых».

Брал недорого – пятерочку с фото, со ста домов выходило пятьсот, с тысячи – подержанная машина, с пяти тысяч – ОБХСС, которому и отдано было то, что заработано непосильным трудом в течение одной командировки. Миша не дружил с законом, но и не собирался садиться. Тогда глаза его бегали, руки дрожали, а милицейская форма вызывала желание стоять по стойке «смирно». А в восемьдесят восьмом он зарегистрировал кооператив. Стал богатеть уже официально. Сам по хаткам не ходил, зарплату сознательно с учетом возможного воровства занижал, но с несунами разбирался безжалостно. Эту практику он сохранил и в работе с нынешним коллективом. Но в условиях безработицы, инфляции, кризиса сотрудники ценили его жесткость, напор и умение сказать «нет». Мишу уважали, а Гену любили. Посоветовавшись, они стали сознательно разыгрывать карту доброго и злого следователя. Они притерлись друг к другу и не соперничали. Гена не воровал, считал, что этот процесс надо начинать с миллиона. Миша не волочился, полагая, что падать следует только на королеву. В силу отсутствия означенных денег и означенных личностей они мирно сотрудничали. По мнению жен, даже слишком мирно.

– Ты сильно круто забираешь, – вымолвил Гена устало. – В конце концов, это моя бабушка и мое наследство. Я буду оспаривать.

– Она мудрая женщина. Дарственная не оспаривается, Геночка! – Миша противно ухмыльнулся и легко дал объяснения: – Моя хочет эту квартиру. Была уже на работе. Вчера погыркались, орала как резаная. Шлялась где-то.

– Моя тоже орала и шлялась – это не повод, – мрачно сообщил Гена. – И тоже уже была.

Геннадий Петрович в который раз с нескрываемым удивлением глянул на партнера. И пожалел его. Такой красавец, умница, а бабы – мимо. Как на пустое место. Не умеет слушать потому что… Вот и сейчас – сказать бы ему все, да толку? Посмеется только. Ни сочувствия нет в человеке, ни пользы. Неужели не слышал, как его Люда тут разорялась, грозилась? Так нет, пришел, чтобы ударить первым. Выхватить инициативу. Не человек – машина, робот.

– Вот я и говорю, Геночка, если по недосмотру вдруг объявится Федор, то его доля – наша. Будем жить и в коммуналке. Ты как, храпишь по ночам? Тогда я в дальней, а ты в проходной.

– Ты был, что ли, там? – удивился Кривенцов.

– Считай, план смотрел. – Миша недовольно повел бровью и посчитал разговор исчерпанным. Нечего разводить разлюли-малину, если и так все ясно. Кто-то должен действовать и идти первым эшелоном. В этой роли Миша чувствовал себя неплохо. – Невестке привет!

– Пламенный? – спросил Гена, подсчитывая количество женщин, которым можно было бы передать Мишино послание.

– Пока пионерский, – усмехнулся тот. – А Людочке своей ты рот пока закрой. Гена, у тебя неприятности? – без всякого возможного перехода, уже стоя в дверях, спокойно спросил Миша.

Кривенцов вздрогнул и почувствовал, как белая рубашка прилипла к спине. Пот стекал в штаны, в ботинки, уже грозился вылиться в лужу под столом. Откуда он знает?

– Я не Ванга, не Чумак, посмотри на свой башмак, – засмеялся Миша. – Вчера такую телку и мимо рук! Не похоже это на тебя, а, Геночка? И что ты хватанул на этот раз?

Миша мог себе позволить подобную фривольность, потому что в прошлый раз Кривенцов «хватанул» хламидиоз и почти полгода не мог ни есть, ни, что особенно важно, пить. Всю ответственность за алкоголизацию партнеров взяла на себя Мишина печень. Имидж непьющего Гены подавали на десерт, как приложение к договору: надежный, нерусский, стабильный. Не партнер, а заглядение. Еще немного, и Мише пришлось бы ложиться в клинику, но сто пятый раз сданные анализы, наконец, дали желанный отрицательный результат. Все деньги, ушедшие на лечение Гены, были сняты с общего счета. Да, Миша имел право. Но Гена никак не мог открыть рот, чтобы выпустить оттуда вздох облегчения.

– Молчишь? Молчи. Только давай начинай сразу с антибиотиков, а не с калинового куста. И верни Вальку на место. Телефон в приемной сейчас лопнет. И пусть ко мне зайдет обязательно, мне до прокуратуры надо с ней поговорить.

Калиновый куст был предметом особой Гениной гордости. Он лечил им все: ангину, педикулез, пневмонию, мигрень, стафилококк, ожирение. Все дело было в пропорциях и способах заваривания. Ими Геннадия Петровича снабжала очень грамотная бабка, бывший регистратор в поликлинике номер 3. Она давно вышла на пенсию и освоила фитотерапию, исповедуя при этом главный принцип: «Каждый организм имеет единственный ключ, который открывает все замки». Для Кривенцова такой ключ подбирали долго, его пользовали подорожником, крапивой, льном, смородиной. А помог только куст. Иногда, правда, он вызывал осложнения и генерализацию процесса. Так было при лечении инфицированной растертости: Гена замачивал пораненную ногу в кипятке, потом прикладывал лист и снова замачивал, затем на вареное уже мясо наливался калиновый настой, а сверху – мед. С температурой сорок и восемь десятых его забрали в больницу. Врач настаивал на сепсисе и не обещал Гене выжить. Однако калиновый куст – он и спас. В перерывах между капельницами и общим переливанием крови Гена принимал внутрь спиртовой настой калиновых почек. Выжил и победил. В истории с хламидиями растение повело себя как-то странно – отказывалось помогать и внутри и снаружи. Несмотря на титанические усилия грамотной бабки, Гена так и не решился приложить спиртовой компресс к заболевшему месту. Поэтому и пришлось терпеть все эти препараты и процедуры. И нечего тут смеяться. Гена обиделся, но от души отлегло. Хорошо, что Мишка ничего не знает. Он терпеть не может всяческих отношений с властями, и убийства в новой квартире хватит ему за глаза.

А к сексопатологу все же пойти надо. Но – после Валечки. Верного друга, опытного борца и индикатора Геночкиной половой привлекательности. И где ее действительно носит? Половина десятого! А должна быть к восьми. Вообще, последние несколько дней она какая-то сама не своя. Задумчивая, загадочная, отстраненная. Наверное, все-таки кого-то нашла.

Не удержалась. Геннадий Петрович глубоко вздохнул: «Чего не сделаешь от ревности? От глупости? Эх, Валя, Валя…»

Валентина Сидоровна была старше полового террориста на восемь лет. Они познакомились в налоговой инспекции, где Валя тренировала характер и проходила дистанцию от стервы к суке.

По ее собственным словам, конечно. Она беспощадно травила частных предпринимателей, кооператоров и других ограниченно ответственных личностей. Как голубой воришка Альхен, она ничего не могла поделать с собственными амбициями и все брала, брала, брала. Все, что давали, то и брала. В угаре коммунизма она уже перестала начисто различать половые, национальные и социальные признаки своих клиентов. Она оценивала их только по количеству купюр, вложенных в конверт. Над ней висела статья и угроза утратить себя как личность. Что-то с этим надо было делать. Она не знала что и брала. Кривенцов принес квартальный отчет на день позже положенного срока. Несмотря на то, что тариф ему был известен, он, паршивец, пришел без денег.

– Штрафные санкции я уже наложила, – немедленно отреагировала Валентина Сидоровна.

– Значит, теперь мы будем чаще встречаться? – обрадовался Геннадий Петрович и снял длинный белый крашеный волос с черного ангорского свитера. – Я на это и рассчитывал, собственно говоря.

Валентина Сидоровна посмотрела на него повнимательнее, но ничего достойного в фигуре, похожей на колобка в зрелые годы, она не увидела. Такие, как Кривенцов, по ее мнению, должны были платить. И не только налоговому инспектору, но и всем женщинам, которые проведут рядом больше пяти минут.

– Какую кухню вы предпочитаете? – спросил Гена, имея в виду не разные рестораны, их тогда не было, а просто один-единственный кабак или домашние условия.

– У меня нет времени. Оплатите штраф и можете быть свободны, – резко ответила она, зашвырнув подальше отчет ООО «Герострат». – Да у вас тут все неправильно!

– Может быть, уик-энд на природе? – застенчиво улыбнувшись, спросил Гена. – Нет? Я так и знал! Меня никогда не сможет полюбить женщина вашего уровня, вашей красоты и проницательности.

Валентину Сидоровну нельзя было пронимать дешевыми ловушками – государственное преступление в особо крупных размерах налагало кое-какие обязательства перед собой. Терять ей было нечего, и она эстрадным жестом коснулась ширинки наглого врунишки. Но она не знала Гениного секрета – он никогда не врал женщинам. Во всяком случае, в течение нескольких минут, дней, недель (если кому повезет) состоявшегося романа. Валентина Сидоровна резко отдернула руку и закраснелась. Непроизвольный комментарий «ого!» вылетел из ее алых, блестящих губ.

– Да! – скромно потупив очи, подтвердил Гена. – И давно, – сообщил он с интимной интонацией.

На личном фронте у Валентины Сидоровны было голо, редко и бесперспективно. Реально оценивая свои шансы на счастливое замужество как нулевые, Валентина Сидоровна мечтала лишь о теплом месте, богатом покровителе и юном любовнике, которого она могла бы содержать, как маленькую собачку. Судьба предоставляла ей шанс – немного в другом облачении, но все же…

– Давайте назад платежку, – сказала она, стараясь не смотреть на потную и красную физиономию Кривенцова.

– Я же сказал, что это не имеет значения. Теперь я принципиально заплачу! Мы увидимся сегодня или я могу вам позвонить? Какой номер? – Гена просто выпрыгивал из штанов.

Его личные интересы уже в который раз совпадали с интересами развивающейся фирмы. Им с Мишей нужен был человек, профессионал на все руки – секретарь, референт, бухгалтер, экономист, подай-принеси, контролер. И где его взять? И как обаять, если обороты пока не очень? Геннадий Петрович давно бросал задумчивые, тревожные взгляды на Валентину, таких богатых в любых смыслах, взрослых и воинственных дам в его послужном списке еще не было. Он как мальчик замирал при виде ее обширного бюста, при звуке ее командного, густого, но очень сексуального голоса, при вялом покачивании начесанной башни на голове. Эта башня напоминала Гене нелюбимую учительницу по физике, те времена, когда он еще был большим дураком. Уже целый месяц Валентина Сидоровна была женщиной его мечты. Так что притворяться остро влюбленным Кривенцову не было никакой надобности.

– Тогда сегодня? – Геннадий Петрович уже умел брать быка за рога. – В котором часу мне за вами заехать?

– Я кончаю в восемнадцать.

– Раз в сутки это все-таки мало. – Гена позволил себе пошлость, которая, по его мнению, сближала.

Когда все случилось, ни Гена, ни Валентина Сидоровна не могли поверить своему счастью. Несмотря на несоответствие внешних размеров, внутренние, в том числе и духовные параметры совпадали до самой последней детали. Оглаживая полное, гладкое, достойное полотна Рубенса бедро Валентины Сидоровны, Гена с задумчивой улыбкой произнес:

– Вы женщина моей мечты.

Валентина Сидоровна зарделась и застеснялась. Пошлость, безнравственность и служебно-половые несовместимости проходили через ее душу в разных упаковках. Она спокойно и достойно отличала фальшивые купюры от настоящих, она не искала вечной любви и была жестокой реалисткой. Встреча с Кривенцовым не изменила ее сущности, но оставила в ней глубокий ровный след, который с той самой благословенной минуты соития стал оберегаться как след снежного человека. Пусть его и не было в действительности, пусть это только минутное помутнение разума, но «женщина мечты» было сказано так возмутительно искренне, что у налогового инспектора просто не хватило здорового цинизма посчитать эту встречу случайным развлечением.

– Я ни на что не претендую, – сказала она, усердно взбивая перьевую подушку – предмет особой гордости любой девицы на выданье.

– А я ничего и не могу предложить, – огорчился Гена и собрал тело Валентины Сидоровны в охапку. Честный, спокойно решила она и перестала сопротивляться прихватившему истосковавшееся сердце вихрю желаний. Через неделю Валентина Сидоровна работала на Гену и Мишу «девочкой за все». Через месяц она пережила крупное разочарование, связанное с новым чувством, посетившим Геннадия Петровича. Чувство было направленно на новую ведущую областного телевидения, главным достоинством которой было раскатистое «р» и просвистывающее «с». По всему выходило, что еще до Гены ведущая упала на душу какому-то богатому дяде. Шансы Кривенцова были бы невелики, но Валентина Сидоровна, собрав в кулак волю, любовь и мужество, предпочла держать ситуацию под контролем и жить жизнью своей любви. Формулировка получалась некачественной, но Валентине было не до словесных изысканий. То есть и до них тоже – но не для себя. Она нашла хорошего логопеда и предложила Гене вариант. И он сработал, уже через два месяца ведущая надоела Кривенцову и телезрителям, зато она полностью справилась с посвистыванием и стала подумывать о смене профессии. Гена снова припал к мощной груди Валентины Сидоровны. Воссоединение было и сладостным и горьким.

– Я не могу любить долго, – признался Гена.

– А себя? – уныло спросила Валя, понимая, что из этих цепей ей выход только на тот свет.

– И себя не жалею. Баб-то вон сколько. Иногда здоровья уже не хватает, все лезу, лезу. – Гена чуть не смахнул слезу и вместо нее получил увесистый подзатыльник.

– Не сметь обсуждать при мне! – четко и раздельно выговорила Валентина Сидоровна, стараясь не заплакать.

– Слушаюсь, – обрадовался Гена и принялся доказывать, что она на свете всех милее.

Ужасно огорченная и абсолютно разочарованная, она поняла вдруг, что не может на него сердиться и не хочет ничего, кроме него самого. От любви в горле начинались спазмы, казалось, долгое ожидание сгустилось и вот-вот вырвется наружу то ли удавкой, то ли цепью, то ли клеймом через всю уже не девичью грудь. Она стала закатывать истерики, уходить с работы и заводить романы. Она осталась жить возле. Подле, как говорили раньше. Уже через год она была представлена Людочке.

– Наш секретарь-бухгалтер. Наша жена – директор водокачки.

Они пожали друг другу руки и даже хотели обняться, объединенные общей судьбой. Людочка к Валентине Сидоровне не ревновала. Во всяком случае, рядом с Валечкой Геночка всегда был присмотрен, здоров и накормлен. Деловые качества секретарши-бухгалтера потрясли не только Мишу, но и устои их фирмы. Оказалось, налоговый кодекс был на самом деле хитроумным мышиным лабиринтом, в котором Валентина, несмотря на свою комплекцию, пробиралась виртуозно. ООО «Герострат» уже который год работало исключительно себе в убыток, но на благо государства, интересы которого свято соблюдались. Казалось, что в каждом новом налоговом законе была обязательно приписка «для мальчиков Миши и Гены». Конечно, там были приписки и для других мальчиков, иначе откуда бы при нашей-то нищете все эти бутики и «мерседесы», но что нам другие…

Однако романтическая жизнь Валентины Сидоровны – ветерана Гениной постели – продолжалась так долго из-за Феди. Она, Валечка, оказалась единственной женщиной, которая даже бровью не повела на красавца братца. Впрочем, он не очень-то и старался. Но магнетизм не действовал до такой степени, что Федя нервничал и просил убрать Цербера. Она видела его насквозь: фальшив, лицемерен, приятен во всех отношениях. Гена, к слову, был точно таким же, только честным, и это решало все. Валентина Сидоровна на бережно украденные с фирмы средства купила себе хорошенький домик на улице Демьяна Бедного. Там жили все, кто раньше был ничем. Символическое единение названия улицы с ее краснокаменной финско-югославской застройкой вызывало в народе законную зависть. Там часто случались поджоги, перестрелки, тривиальное битье окон. Но Валентину Сидоровну Бог миловал. В случае чего она свободно могла бы пересидеть год-другой в подвале, который был оборудован на случай вхождения Кривенцова в нелады с законом гор, равнин и нового правительства. К домику на Бедного Людочка немножко взревновала. На нее ведь там рассчитано не было.

– Она любит тебя как старая лесбиянка!

– Да, странно, – удивился Гена, пытаясь уклониться от выполнения супружеской обязанности: раньше ссылка на игры с Валечкой всегда сходила ему за оправдание.

– Да! Как старая лесбиянка своего ребенка.

Голос Людочки не предвещал ничего хорошего, Гена поразмыслил и согласился.

– Лесбиянка, так лесбиянка. Как скажешь, – выдохнул он, поворачиваясь на бочок.

– Тогда пусть перепишет на тебя свое имущество, – прошептала Людочка, занося небольшой, но активный кулачок над его ухом.

– А ты ее убьешь? – удивился тогда Гена.

– Да ты сам ее в могилу сведешь. Плевать!

Дальше были слезы и ничего такого интересного.

Но мысль об имуществе Кривениову понравилась. На правах хозяина он мог бы даже при жизни владелицы организовать там любовное гнездышко. Ах, как это было бы романтично. Прудок с ежемесячным всплытием трупа, лесок, где жарили шашлыки и охотились на диких кошек, заросли кустарника, оборудованные под летние домики бомжей. Но партнер Миша строго-настрого заказал Гене такие гнусные игры.

Кто бы его послушал…

Геннадий Петрович прислонился ухом к телефону и набрал номер Валентины. В трубке ныли длинные скучающие гудки. Часы натикали десять и нагло побежали дальше. В приемной было пусто, холодно и одиноко. Как ни странно, но за эти восемь лет Гена привык к Валентине даже больше, чем к собственной жене. Получалось даже, что без Людочки он мог, а без Валечки… Нет, надо срочно звонить сексопатологу.

Последняя прочитанная Геной книга была как раз о психологии оговорок и случайных мыслей. Если все, что там написано (а Гена привык верить печатному слову), правда, то надо покупать «вирго», «кремлевскую таблетку» и на крайний выход – механический эректор. Черт с ним, лишь бы не опозориться.

– Гена, где она, я тебя спрашиваю? Где? Мне уже ехать пора! Что говорить, надо же посоветоваться. – Миша был вне себя: щеки стали красными, а зеленые глаза замутились болотной тиной. – Ты вообще понимаешь, что происходит? И чем это может для нас кончиться?

Кривенцов вяло кивнул, думая, что их с партнером шансы попасть за решетку сведены к равным. Один – один. Так, может, это заговор?

– Я сейчас же поеду. Все, машину мне! Машину!

– И полцарства в придачу. На машине поеду я, а ты пешком, – скомандовал Миша и скрылся из виду.

Еще лучше! Гене полезен свежий воздух и весенние короткоюбочные пташки. Гене пора влюбиться, выбрать новую жертву и почувствовать себя именинником. Если бы этот сухарь знал, какое это счастье – между столбиками цифр видеть родное, еще не приблизившееся для поцелуя лицо, ноги и грудь, то он бы умер от скорби по собственной жизни. Геннадий Петрович вышел на улицу и расправил грудь, плавно переходящую в живот, кровь разлилась по всему телу и забурлила. Не доверяя прочности, а главное – чистоте уличных знакомств, Гена зашел в кафе на предмет прощупывания контингента. Гена чувствовал себя мойщиком золота: только он был способен среди прыщавых девиц разглядеть наивную душу, а среди душевных бальзаковских дам – нетронутые старением тела. В кафе под названием «Ромашка» ему повезло не очень, его держал то ли гомосексуалист, то ли многодетный грузинский отец. Обслуживали смурные темные мальчики с явным кавказским выговором. Кроме растворимого кофе и пепельниц, сделанных из ручных гранат, любовно распиленных надвое, здесь подавали шашлыки, деловые новости и итоги разборок. Ничего интересного. Геннадий Петрович грустно вздохнул, прикинул возможные расходы на такси и решил проехать троллейбусом, но купить своей, наверное, заболевшей Валечке что-нибудь экзотическое. Немного поколебавшись между салоном «Интим», где задаром отдавали мужские достоинства, и фирменным магазином французской косметики, где задорого скрывали женские недостатки, он купил букет тюльпанов и влез с ним в маршрутное такси – гулять, так гулять!

Коттеджный поселок на улице Демьяна Бедного встретил Кривенцова лаем собак, воем сигнализации и легким матерком вахтера, который пытался популярно объяснить Кривенцову, что чужие здесь не ходят. Окрыленный собственным романтизмом Геннадий Петрович щедро закрыл сторожу рот: он дал один доллар, хотел даже потребовать немного сдачи, но передумал. Предстоящая встреча с Валечкой начисто отбивала давешние грустные мысли о сексопатологе. У калитки Кривенцов ослабил узел галстука, во дворике чуть расстегнул рубаху, на крыльце, скромно оглянувшись, начал возиться со штанами. Он чувствовал высокий душевный подъем и стремление дублировать постельные сцены самого Челентано.

– Это я! – громко сказал Гена, трогая ручку открытой двери. В конце концов, он ведь был джентльменом и не собирался застукать свою единственную женщину, чтобы потом неизвестно зачем волноваться. – Это я, кто не спрятался, я не виноват. Валя, ты что, оглохла?

Приходила пора обидеться – она игнорировала его звонок, она не выбежала его встречать, она молчала, когда он с цветами был в ее доме Что за шутки? Не хочешь – не надо. Мучить-то зачем?

– Я могу уйти, если мне здесь не рады.

Гена обиженно засопел и застегнул одну пуговичку на брюках, купленных прошлой осенью у спекулянта, который воровал брак торговой фирмы Жана Поля Готье.

Тихо. В доме было предельно тихо. Так тихо, что даже страшно. Гена выбежал на улицу и метнулся к вахтеру.

– В семнадцатый дом кто-нибудь входил-выходил? – нервно спросил Гена.

– А тебя там что? – Вахтер прищурил хитрый пропитой глаз. – Раздели, что ли? Так я спал. Вот все время и спал. Что я, дурак?

– Дед, пошли со мной, – предчувствуя неладное, попросил Гена и протянул сторожу еще одну бумажку в один доллар. Зачем переплачивать?

– Это можно. Только я и потом скажу, что спал. Понял? В семнадцатый, говоришь? Так тихо там. Там всегда тихо, если ты про это…

Взволнованный Кривенцов едва поспевал за ушлым дедом, ранее служившим в войсках особого назначения.

– Гляди – открыто? Ты, что ли? Эй, есть кто-нибудь? – Дед быстро зашагал по темному коридору в сторону зала с камином, где раньше так любил посиживать Гена. – Так ты, что ль, бабу пришил? Смотри какой! А свидетель тебе зачем? Не, я на это дело не подпишусь. Так каждый день придется кому-то в свидетели идти. Обстановка у нас, знаешь, нервная. Эй, ну чё не проходишь? Не стесняйся. Не страшно пока. Теплая она…

Противно задрожали коленки, тюльпаны один за другим, как живые, начали выпрыгивать на махровый французский половичок. Гена было наклонился, чтобы их поднять, и почувствовал острый приступ тошноты. Да что такое? Что за напасть? Не может быть! Осторожно ступая по отлакированному паркету, он вошел в комнату и увидел ее. Одетая как на работу, уже накрашенная и начесанная Валентина сидела в кресле. На шее у нее болтался дамский чулок.

– Во, видишь, колготки. А давеча одну, чтоб шибко не орала у нас, с третьего этажа вышвырнули. Так жива осталась. А эта нет. Мертвая. Как специалист говорю.

– Валя. – Он тронул ее за руку и отшатнулся.

Валя была уже не здесь. И ждала его, Гену, чтобы сказать что-то важное. Только вот что? Она была некрасивой в смерти – багрово-синяя, выпавший язык, сбитая набок башня. Она была очень некрасивая, но Кривенцов, казалось, этого не замечал. Он снова взял Валю за руку и начал тревожно гладить, прислоняясь к ладони щекой и губами. Помимо его воли вдруг капнули слезы. Но легче не стало.

– Некрофил! – спокойно констатировал сторож и сплюнул на пол. – Ты пока продолжай, а я пойду милицию вызывать. Давно, уж с неделю как их не было. Сглазил я, наверное, вот подумал «давно не было» – и пожалуйста. А ты сиди, раз горе у тебя такое, так и сиди с ней, покуда приедут.

– Я сам, – прошептал Геннадий Петрович белыми губами. – Я сам знаю, кого вызывать. У меня знакомые.

– Можно подумать, я бы сейчас пошел звонить по 02, тоже, знаешь, народ волновать. Я к своим. К проверенным. Но раз платить не хочешь чужим – твое право. Только быстрее давай, если я тебе нужен. Я же только до полудня трезвый и в мыслях. Потом – все. До завтра, дорогие товарищи.

Гена еще раз осторожно погладил Валину ладонь и набрал домашний телефон. Гулко и тихо ухало сердце, в голову стучали длинные ненастоящие гудки. Людочки не было дома. Миши не было на работе. Оставался Тошкин, который теперь уж вряд ли поверит во что-то, подобное самоубийству. Или ныне такие случаи известны?

– Дима, у меня то же самое, – хрипло вымолвил Геннадий Петрович, когда на том конце бодро поприветствовали: «Прокуратура». – То же самое у меня, Дима.

– Серия, стало быть? – устало уточнил Тошкин. – Адрес, я сейчас буду. С группой, с криминалистом, все как положено. Не могу я, Гена, ходить у тебя на поводу. Ясно?

– А Миша у тебя? Пусть, может, он тоже подъедет?

– Нету. Адрес давай. И общую картину, хотя покойников по телефону не классифицирую.

– Демьяна Бедного, 17. Задушили чулком.

– Допрыгался, – сказал Тошкин с ненавистью. – Доигрался, Казанова. Черт бы тебя побрал! Начитался глупостей всяких в этой желтой прессе. Ты же взрослый человек.

– Она сама! – обрадованно выкрикнул Кривенцов, понимая, что Дима намекает на новомодный секс с задержкой дыхания, которым в городе баловались молодые и наркоманы. Конечно, при нынешней экологии разве кто-то может по старинке, по-нормальному?

– Не чеши, – огрызнулся Дима и бросил трубку.

– Я хотел сказать – без меня. – Гена посмотрел в честные глаза вахтера и не нашел в них никакого снисхождения: «А вот этого я не знаю. Но могу узнать».