Текст книги "Чисто семейное убийство"

Автор книги: Елена Юрская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Глава 5

Чувство юмора мне отказало, не позаботившись о достойной замене. Причем отказало до такой степени, что я начала делать одну глупость за другой. Например, вместо того чтобы сослаться на ужасные обстоятельства, я пришла на работу. В Академию управления, бизнеса и права. Здесь интерес к моей персоне стал мало-помалу утихать. То есть входить в цивилизованное русло. Совокупление наших с мэром имен в одной отдельно взятой методичке выдавало мне карт-бланш и делало меня священным животным. Египетской кошкой. За мной все меньше следила учебная часть, и даже заведующий кафедрой Мишин «при встрече лапу подавал». Вообще-то в нормальном обществе тыканье рук женщине считается верхом неприличия, но в нашем городе такие подробности этикета знали всего два-три человека и я. И то случайно.

Академия росла и крепла. Это если по праздничному протоколу достижений. А по-простому – зажиралась. Ректор за два года защитил сразу две диссертации и теперь с полным основанием носил титул академика им же и созданной региональной академии каких-то важных наук. Подустав на ниве голой теории, руководящий состав учебного заведения задумался о высоком. Очень хотелось остаться в памяти поколений. Для этого был избран самый простой и проверенный метод. Наскальное, то есть настенное творчество. Кафедрам вменили в обязанность создать наглядную агитацию и украсить ею аудитории. Нам еще повезло. Страноведение не располагает к бурному полету фантазии, во всяком случае, перепрыгнуть в этом вопросе историков партии на сегодняшний день невозможно. Порученный мне стенд я оформила за три дня. Территория, население, национальности. Трудности вышли с определением политического строя и перечислением оппозиционных партий, их названия просто не помещались. Но нужно было обладать стратегическим чутьем, чтобы выбросить ту, которая никогда не придет к власти. Поразмыслив над своими перспективами в случае ошибки, я проявила инициативу и сделала еще одну наглядную агитацию, в которую честно-благородно поместила все и в соответствии с алфавитным порядком. Коллеги с других кафедр мучились куда дольше. Они собирались в группы, совещались, заключали конвенции о дележе пространства между микроэкономикой и макроэкономикой, между менеджментом непроизводственной сферы и менеджментом внешнеэкономической деятельности, они пытались выработать общую концепцию и при этом не лезть на чужую территорию. Результаты этого непосильного труда вылились в плакат, который я наблюдала, заставив своих студентов письменно отвечать на вопросы семинарского занятия. На стену были наклеены покрытые золотой фольгой слова: «Главное качество менеджера – физическая привлекательность». Этот афоризм вынудил меня задуматься о новой порции глупостей, которые плотно угнездились в моей голове. Если главное качество менеджера – физическая привлекательность, то зачем мы мучаем наших детей пять лет? Два визажиста, три парикмахера, три раза в неделю бодибилдинг – всего-то делов. С другой стороны, возможно, стилистический акцент этой фразы расположен на слове «физическая». Потому что часто бывает еще химическая, психическая, математическая, прокурорская… Кстати, о прокурорской.

Я тихо вышла из аудитории, чтобы наконец выяснить, почему Тошкин вставляет мне палки в колеса и где, в конце концов, он шастал прошлой ночью.

– Дима, это я, твоя жена Надя. – Мой голос звучал уверенно и несколько ехидно. – Сколько можно меня подставлять?

– М-м-м, – нечленораздельно промычал муж. – Мне не очень удобно разговаривать.

Ну вот, пожалуйста, началось. Ему уже неудобно со мной разговаривать. А набивать полный рот каши – удобно? А перебегать мне дорогу? А посылать меня туда, не зная куда, чтобы найти то, что уже давно нашли? А бросать меня в одиночестве, зная, что я долго этого не выдержу и найду ему достойную замену? Или недостойную – какая разница?

– Дима! – строго сказала я, улыбнувшись Танечке-лаборантке. Пусть знает наших.

– Надя, я держу трубку плечом, – сообщил мне муж очень торжественно. – Потому что одной рукой я пишу, а другой…

– Включаешь и выключаешь лампу для ночных допросов? Ковыряешься в носу? Обмахиваешь даму веером? Дима, скажи немедленно своей жене, что ты делаешь другой рукой?

И у него все-таки хватило наглости бросить трубку. На этом фоне оценки за контрольные работы у моих студентов резко пойдут вниз. И после этого Тошкин еще считает себя большим человеколюбом? Кафедральный телефон вежливо мяукнул.

– Надежда Викторовна, это вас, – мило улыбнулась Танечка и культурно вышла вон.

– Ну? – сказала я.

– Я правда был занят. Я переписывал сводку. Там нужно очень тщательно сверять данные. Другой рукой я…

– Мне это уже неинтересно, – отчеканила я. – Мне интересно, на каком основании ты дергаешь оперативников? За мной следят? Меня подстраховывают? Ты же обещал!

– Не по телефону, – умоляюще прошептал Дима, намекая (уже в который раз), что, поручив мне это дело, он совершает должностное преступление.

– А где ты ночевал? Где провел ночь? Это тоже не по телефону? Или мне сразу звонить Старкову?

Страсти во мне кипели. Они теперь все время кипели во мне, выступая в роли заменителя любви, ума, трезвости, дальновидности и практических занятий по выживанию.

– Я тебе все объясню дома, – снова умоляюще прошептал Дима и бодренько спросил: – А что там в школе?

– Ничего. Еще не убила. Но скоро. Не бойся, я прилично обставлюсь, – успокоившись, пообещала я.

В самом деле, у меня есть ребенок. Первый, а не восьмой, и его интересы надо соответственно защищать. И не в восьмую очередь. Можно подумать, что мне не приходилось видеть гулящих мужей. Эка невидаль! Как говорила одна моя знакомая: «Мужик не мыло, не смылится». Так что – ариведерчи, Дима. Сведем наши семейные баталии к счету один-один. За мной не заржавеет.

– Нас пригласили в гости, – грубо вмешался Тошкин в мои мысли и был сурово наказан.

– А мне нечего надеть. Пойдешь один.

– Это бабушка. Это принципиально. Ты не можешь так поступить, – заныл Тошкин в излюбленной манере всех обманутых самцов.

Конечно, весь последующий рабочий день был изрядно скомкан думами о высоком. О новом наряде, который в общем-то можно было бы купить со свадебных денег, но никто не мог дать гарантии, что кто-то из тошкинских родственниц, та же Людочка например, не напялит на себя нечто подобное, приобретенное по случаю на дорогой распродаже дешевых турецких вещей в «Тарасе». С большой долей уверенности я могла бы воплотить в себе главное качество менеджера – физическую привлекательность, если бы потратилась на одежку в «Мимино». Но Тошкин, наивный мечтатель, хотел купить машину… Поймет ли он высокое горение моей души, если обнаружит, что сдача с моей покупки не покроет даже стоимости колеса от велосипеда?

Да, ему определенно пора становиться чьей-то крышей! Иначе мы пойдем по миру с протянутой рукой, причем я при этом буду выглядеть хорошо. А ему будет стыдно.

Внимательно выслушав подробности моего визита в школу, Яша немного успокоился и предложил немедленно ехать на Птичий рынок, чтобы купить там ядовитого тарантула. Он почему-то считал эту покупку самым безопасным методом вытравливания учительницы из Анькиной жизни. Начитавшись глупостей из жизни насекомых, он был уверен, что на тарантуле не останется никаких отпечатков пальцев. Но у меня на этот вечер были совершенно иные планы. И Яша обиделся.

– А я? Я уже вам не родственник? Как же так? Почему я не иду с вами? Там будет много полезных людей? Мне нужны связи с общественностью. Ты хочешь, чтобы я умер кухаркой на твоей кухне? Аню, значит, вы тоже не берете? – Вот в этом вопросе Яша полностью попал в свое право.

Он ощетинился как еж и начал угрюмо, но ловко нарезать морковку, намекая, что точно так же нарежет каждого, кто только посмеет тронуть его драгоценное дитя.

– Аня идет с нами! – виновато объяснил трусливый Тошкин и спрятался в ванной.

– Ладно, – согласился Яша. – Но без меня – это в первый и последний раз.

Завтра он объявит голодовку, а послезавтра в моей квартире поселится еще и Римма Бениаминовна, которая будет уговаривать Яшу скушать хотя бы маленькую ложечку этого цимеса за свою дорогую мамочку. Нет, этого я уже не вынесу. Тем более, что юбка от самого свеженького костюмчика, купленного еще прошлой весной, застегнулась на мне с большим трудом.

Тошкинские родственники жили в довольно босяцком, почти промышленном районе. Рядом с макаронной фабрикой. И мясокомбинатом. В хорошие ветреные дни запах разложившихся трупов коров и свиней должен был доставлять им массу удовольствия. Впрочем, на сегодняшний день, даже при всей этой конверсии, еще можно было достать упаковку семейных противогазов и пару-тройку противочумных костюмов. А вот их окна я признала сразу. На фоне покорежившихся от времени деревянных рам их пластиковые, украшенные с внутренней стороны занавесками в жутких розочках выглядели просто вызывающе.

– Эти? – спросила я, проверяя свои дедуктивные способности.

– Да, – кивнул Тошкин, не желая вступать со мной в дискуссии. – Пойдем скорее, я не люблю опаздывать. Там же бабушка…

Любовь к родственникам явно входила в число главных добродетелей Тошкина.

Уже у лифта я услышала душераздирающие вопли. Бетонный пол под ногами подрагивал, стены вибрировали. В квартире натужно орали… под музыку. Я прислушалась – там пели. Причем в очень приличном варианте. На иностранном языке и в исполнении Паваротти. «Смейся, паяц», кажется. Но только очень-очень громко. Сразу видно – культурные люди. Я предложила Тошкину не звонить, а, удобно расположившись на коврике, внимать чудесным звукам, которые с безопасного расстояния были вполне приемлемы. Но он упорствовал и чего добился? Вялое треньканье не внесло даже фальшивой ноты. За дверью было по-человечески тихо, а по-оперному громко.

– Может, бабушка их уже порешила? – осторожно спросила я, благодарно глядя на лифт, который не сдвинулся с места.

– Порешила – это по математике? – спросила Аня, глядя на Дмитрия Савельевича, которого она давно уже звала папой.

– Это по русскому, – сказала я и ударила в дверь кулаком.

– Не надо, Надя. Не надо так. Ты же обещала, – снова заныл Тошкин, решивший взять меня измором.

Если и дальше он подобным образом будет прививать мне любовь к своим родственникам, я придумаю какую-нибудь антисемейную вакцину и уж с ней-то точно войду в историю.

Я снова ударила по двери, и она волшебным образом отворилась. На пороге стояла очаровательная женщина, которой для леди не хватало происхождения, а для дамы – умения царственно носить не Бог весть какую улыбку.

– Проходите, – сказала она. – Миша там оперу слушает.

– Мы поняли. Я Надя. С Тошкиным вы уже знакомы. А моя дочь представится сама.

– А тут есть дети? – скромно потупившись, спросила Аня.

– А как же, Катя и Даша, только они не очень большие, – расцвела Мишина женщина, не удостоившая меня своим именем. – Да вы проходите, у нас тут все по-простому.

Лично я об этом догадалась еще на улице. Занавески подсказали. И не обманули. Зеленый ковролин мрачно гармонировал с серо-синими обоями, розовым потолком и ткаными, не иначе ручной работы персидскими коврами, что висели на стенах прямо в коридоре. По-простому выглядели и массивные позолоченные ручки дубовых дверей, алебастровая лепка на потолке и небольшая хрустальная люстра, достойная Большого театра, что надменно дребезжала всякий раз, когда стереосистема начинала выдавать басы. Как говорит моя мама, это была та простота, что хуже воровства.

– А бабушка? – спросил Тошкин, затравленно оглядываясь по сторонам.

– Выехала, – отчеканила женщина, продолжая держать нас на пороге.

Бедный Тошкин расправил плечи и оживился. Интересно, какие такие рассказики читала ему на ночь эта бабушка, что мальчик до сих пор вздрагивает при упоминании ее имени?

– Кстати. – Девица повернулась ко мне, приближая вплотную к моему лицу следы собственной угревой сыпи. – Меня зовут Ира.

Она гордо тряхнула густыми, выкрашенными узором волосами, обильно посыпанными не то перхотью, не то личинками вшей. Мне она не понравилась.

Я ей, разумеется, тоже, потому что «высока, стройна, бела и умом, и всем взяла». Всем – это в данном случае Тошкиным, который не повышал мой культурный уровень посредством приближающейся глухоты от Лучано Паваротти. Ира измерила меня прохладным взглядом кассирши из сельского продмага и приложила неплохо обработанный палец к губам:

– Т-с-с, проходите на кухню. Миша дослушает и выйдет. Не будем ему мешать.

– Отчего бы и нам не послушать? – мило улыбаясь, спросила я. – Очень люблю диско…

– Музыка для Миши… – тут Ира закатила глаза к лепному амурчику, что провисал над раковиной, – интимнее, чем секс. Он любит это делать в одиночестве.

– Секс тоже? – спросила я исключительно для того, чтобы не показаться хозяйке букой.

Чтобы прервать светскую беседу, Тошкин наступил мне на ногу. Ира норовисто фыркнула и оставила нас для выяснения отношений в стиле экспресс.

– Это она – твоя родственница? – спросила я, чтобы знать врага в лицо; Тошкин мотнул головой и обиженно засопел: мол, как я могла подумать, что эта лошадка Пржевальского может быть родственницей чистокровного рысака. – Меломан Миша? Дети? – наконец догадалась я. Конечно дети. Они не виноваты, что их мама разошлась с их папой и нагрузила отчимом в виде фанатика классической оперы. Я в этом смысле была куда осторожнее и разборчивее, если не считать кое-каких пустячков.

– Не дети! – огрызнулся Тошкин и понял, что нужно сдаваться. – Мои родственники прибудут сюда позже. Просто было удобнее собраться здесь. У сестры жены моего троюродного племянника, твоего редактора Володи. Если хочешь, у партнера моего двоюродного брата по материнской линии.

– У сестры жены кого? Лойолы? Ты притащил меня в логово зверя голой?

Тошкин дернулся как от удара и посмотрел на меня внимательно. У него все еще сохранилась дурная привычка принимать каждое мое слово на веру. Убедившись, что все причинные места, кроме головы, на мне прикрыты, он облегченно вздохнул и засмеялся. А я убедилась, что со временем из него получится хороший муж: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу.

– Разобрались? – Ира с ехидной улыбкой заглянула в кухню и соизволила предложить нам кофе, запах которого вызывает во мне всякие славянофильские начала.

– А где бабушка? – нежно осведомилась я.

– Сейчас будет!

Ира нервно дернулась и вдруг попала в тишину. Впрочем, мы попали в нее все. Это штука оказалась действительно сильнее «Божественной комедии» Данте. То, что за ней последовало, – тоже. На пороге кухне стоял типаж, от которого в самые младенческие годы я выпадала из коляски. Если смуглую кожу на его щеках обезобразить отвратительным шрамом, на благородно очерченную верхнюю губу нацепить немыслимо тонкие усики, а зеленые раскосые глаза чуть резче подтянуть к ушам, то он стал бы похож на Жофрея де Пейрака, Ретта Батлера и Чингисхана одновременно. Впрочем, красоту ничем не испортишь. Это я знала по себе.

– Миша, – сказал он, явив в довершение еще и ямочки.

Это меня добило и насторожило.

Не удержалась и громким внутренним голосом скомандовала себе: «Не влюбляться». Немного подумала и добавила: «Ну, если, конечно, он сам…»

– Надя.

Я протянула ему руку и замерла от восхищения. Ладонь была большой, сухой, взволнованной. Ира уже набирала высоту, чтобы пролететь над нашим нарождающимся чувством, но в дверь позвонили.

– Бабушка, – выдохнули одновременно три взрослых человека, и, едва не выломив косяк двери, ринулись в прихожую, чтобы преклонить колена.

Я набрала в грудь побольше воздуха и поставила себе «неуд» за неумение соответствовать текущему моменту. Кроме всего прочего, меня глодало чувство легкой зависти по отношению к этой странной барыне, которую принимали не хуже, чем в свое время товарища Сталина.

– Дима, тебя уже спустили с поводка? – вместо «здрасьте» проговорила Аглаида Карповна и, не сбавляя темпа, расплылась в комплименте. – Какая пошлость! Умопомрачительно!

Интересно, это она «расхваливала» бра в стиле писающего мальчика или ванну-джакузи, обзор которой открывался прямо с порога? Да, мне стоило записаться к ней на курсы.

– Ничего, высшее образование в любом случае не прививает вкуса. Ну, ребятки, что могли, вы уже показали, а продолжать учиться вам смысла нет. Или вы, Ирочка, все-таки собираетесь получить диплом инженера?

Бабушка продолжала ровнять хозяев с землей, а в коридор вынеслись дети. Моя Анна, демонстрируя плохой вкус, привитый ей с детства, потребовала включить радио. Наша местная волна носила гордое имя «Класс» и отличалась устойчивой ориентацией на вкусы самых маленьких.

– Ну? – сказала Аня и нетерпеливо притопнула ногой. Я трусливо закрыла глаза, ожидая «фактов и комментариев» от Аглаиды Карповны. – Можно? Я знаю, как настроить!

– Детям можно все! – объявила бабушка Тошкина и удалилась в гостиную, игнорируя меня и мой жалкий книксен, в котором я присела, держась за ручку газовой конфорки.

«Сегодня мэр города принимал посетителей из Ленинского района. Решая насущные проблемы земляков, он дал им всем положительный ответ», – раздался из динамика гнусавый голос ведущего, претендующий к тому же на останкинские интонации. Аглаида Карповна зловеще усмехнулась.

– Говорить всем «да» неприлично! И невозможно, – процедила она, явно сожалея, что не может поучаствовать в выборах.

– Выключить? – осторожно спросила Ира, с ненавистью глядя на моего ребенка.

– Ни в коем случае! Я это обожаю. – Аглаида Карповна достала длинный костяной мундштук и вложила в него тонкую черную сигарету. – Вообще-то я курю «Беломор», но у вас его не достать, – сообщила она печально, затягиваясь. – Еще пять минут, и мы начинаем переговоры. Кто не успел, тот опоздал!

Мой муж Тошкин воспрянул духом и облегченно вздохнул. На антично-арабском лице Миши не отразилось никаких эмоций. В конечном итоге это была не его бабушка.

Его квартира просто выполняла роль Хельсинки 1975 года выдержки. Или поддерживала традиции Женевы. В любом случае Лойола, мой шеф, мой герой, не мог бы этого пропустить. Я подозревала, что он в очередной раз пошел на поводу собственной рачительности и во избежание ненужного износа дорогого «форда» воспользовался общественным транспортом. Бывают, конечно, миллионеры и похуже. Вот Пол Гетти, например, тот вообще стирал себе носки в раковине. В этом смысле Владимир Игнатьевич мог смело равняться на правофланговых. Ира предложила сесть к столу и перекусить чем Бог послал. Кстати, эта ее формулировка не выдерживала никакой критики. В пицце, наборе плохо копченых колбас, маслинах и бутербродах с икрой не было ничего святого. Так, стандартный набор начинающей тосковать домохозяйки. Детям был предложен отдельный стол – соки, мюсли, печенье и пастила. Аня, ходячая утроба, разбалованная Яшиными разносолами, зашла в гостиную и попросила сделать радио погромче. Абсолютно ненавязчиво, просто к слову, она поинтересовалась, будут ли подавать горячее. Тошкин мотнулся было доставать недоеденный на работе бутерброд, но тут явились родственники и спасли меня от позора, который, судя по глазам Иры, должен был кончиться банальным мордобоем.

Царственная Аглаида Карповна, мягко щурясь (когда-то, наверно, это выглядело сексуально), принимала горячие поцелуи в одряхлевшие щеки и высокое темечко. Приветствия происходили в полном молчании, и я почувствовала предгрозовое напряжение у всех участников саммита. Мой Тошкин в две секунды умудрился надеть на лицо мундир старшего следователя городской прокуратуры. Лойола представил мне жену Катю, наряд которой, заказанный лет пять назад в нашем трикотажном ателье, примирил меня с собственной одеждой.

– А где Гена? – спросила Аглаида Карповна, угрюмо поглядывая на кварцевые часы с боем, что украшали комнату для приемов. – Неужели придется без него?

Тошкин вздрогнул и выпрямил спину. Похоже, что при таком раскладе итог переговоров ему был заранее неприятен.

– Они поднимаются по лестнице! – заявил Владимир Игнатьевич, принимаясь за копченую колбаску. – Он Людочку худеет…

– Людочку? Какая прелесть! Кто бы мог подумать, что мы таки близкие родственники.

Тошкин напрягся еще больше. Неужели сто долларов, подаренные нам этой парой, оказались фальшивыми?

– Сережа, надо разуваться. Это же ковры, их потом что, с полов снимать и в чистку везти? Сережа, я кому сказала. Причешись, тут же девочки. – Голос Людочки я узнала бы из тысячи. – Гена, не вертись у зеркала. Гена! – Она на секунду замолчала и, подумав, что не высказалась, продолжила тараторить: – А почему нас не встречают? А почему у них вообще дверь открыта? Может, не входить? Эй, люди…

Ира по-хозяйски подобрала губы и метнулась в коридор. Миша созерцал происходящее со спокойствием олимпийца. Он казался бы спящим, если бы не мутно-зеленый глаз, хищно следивший за моими коленками. Это было довольно пошло по сути, но приятно щекотало нервы. Не стареют душой ветераны, правда, у меня пока не хватает мужества причислить себя к ним.

– Надя! – взвизгнула Людочка и вознамерилась повиснуть у меня на шее.

– Дима? – дрожащим голосом спросил Гена, не доверяя своим глазам.

Похоже, что для этой парочки мы были настоящим киндер-сюрпризом от бабушки Аглаиды Карповны. Интересно, как ее все-таки зовут в миру?

– Мама. – Аня с набитым ртом заглянула в комнату переговоров. – Это Сережа, мой одноклассник. Мне нужно представлять вам его официально? И насколько он мне родственник? Ну, в смысле инцеста?

– Ужас, – прокомментировала Людочка и бросила на меня заговорщический взгляд.

Если бы только она! Даже предатель Тошкин смотрел на меня как на ракету немедленного реагирования. Что-то нужно было сказать. В смысле инцеста, конечно… Но я усиленно молчала, позабыв все приличествующие случаю слова. Зато за меня усиленно трудилось радио. «Мы передаем наши поздравления дорогому Феденьке Кривенцову. Ничего, Федор, что тебя не любят родные. У тебя есть ты и мы, твои друзья. Для Федора Кривенцова звучит песня Кристины Орбакайте «Танго втроем» о времени и о себе». Наступила долгая пауза. Пожалуй, на радио «Класс» искали диск так же судорожно и безрезультатно, как я объяснения для дочери, которая, впрочем, спокойно развернувшись, покинула залу, не желая дожидаться, когда выдернутая ею чека превратит обычный кусок железа в боевое оружие…

Все молчали и напряженно переглядывались. Создавалось впечатление, что кто-то здесь женат-таки на родной сестре…

– А что, собственно, слышно о… – Лойола, как всегда, пришел мне на помощь: бесплатные порывы благородства давались ему достаточно легко.

– Нет! – строго проговорила бабушка. – Об этом позже. Не сейчас.

– Но это по меньшей мере странно! – выкрикнул Гена, явно излишне волнуясь по поводу девственности своего сына. – В конце концов, все неприятности от досрочных и несистематических отношений наших детей лягут на мои плечи! Впрочем, смею надеяться, что в одиннадцать лет… – Но это касается меня лично. Ребята, не молчите…

Ага, как же. В тридцать седьмом году находились идиоты, которые кричали «не молчите!». А толку? Бабушка сказала «ша». Все. Как говаривала моя Анька, еще не отравленная Луизианой Федоровной: «Концерт окончен».

– Собственно говоря, – начала Аглаида Карповна, – я уже поделилась своими планами со старшим поколением. Теперь ставлю в известность вас. – Людочка усиленно заморгала глазами, стараясь не перебивать старую даму. Это давалось ей с большим трудом. – Так вот, милые. Я хочу оставить кому-нибудь из вас квартиру в Москве. Свою квартиру. И не по завещанию, что глупо. А по дарственной. Надеюсь, что до смерти никто меня из нее не выкинет. – Аглаида Карповна грустно усмехнулась, явно не веря собственным словам. – Я хочу выбрать самую достойную пару и…

– А где квартира-то? – спросила я, полагая, что и Звенигород и Ивантеевка уже лет пять как считаются почти центром столицы. Подумаешь, делов – два часа на электричке.

– На Патриарших. Три комнаты, – процедил весь красный Гена и, не сдержавшись, выкрикнул: – Но, ба, ведь я твой самый близкий внук. Так почему…

– У тебя стесненные жилищные условия? – усмехнулась Аглаида Карповна. – Нет? Я вас по этому принципу и отбирала. Неохота, знаете ли, пасть жертвой собственной щедрости… Так что я поживу, присмотрюсь, определюсь. И где-то через месяц вынесу решение… Кстати, Ира и Миша, если желаете, можете принять участие. Считайте это капризом старой дамы. – Аглаида Карповна послала убийственный взгляд Людочке, попытавшейся что-то рассказать о родственных чувствах. – Теперь давайте решим, кто будет, а кто нет. Чтобы я не задерживала вас своим присутствием.

Тошкин наступил мне на ногу. Что означал сей жест? Молчать? Отказываться? Уточнять метраж и условия дарения? Складывать вещи для переезда? Я наступила ему обратно и, промахнувшись, попала на Мишину. Боже, какая квартира, если от меня уже идут искры! Причем в разные стороны и даже достают окружающих…

– Ну при чем здесь Ира и Миша? – не выдержала Людочка и пустила слезу: похоже, что старшие родственники проболтались ей о цели бабушкиного визита и последние несколько дней она только и делала, что выбирала мебель для новой квартиры. – Ну почему?

Ее косенькие глаза трагически замкнулись в щелки.

– А Ира – Катина сестра. Миша – Геночкин партнер. Ваши родственники и друзья – мои родственники и друзья… Ну что? По рукам? Итак, есть четыре претендента…

– Три, – подсказал любящий точность в расчетах Лойола. – Три семьи…

– И Федя. Если я не ошибаюсь, это ему только что передали поздравления? – Аглаида Карповна коснулась рукой почти бритого затылка и задумчиво отломила кусочек хлеба.

– Но он пропал, уехал, – удивился Владимир Игнатьевич, видимо уже прикинувший, как будет очаровывать старушку.

– Похоже, что нет. Похоже, что все-таки не пропал. – Глаза Аглаиды Карповны сделались матовыми и блестящими. Видимо, Федя был лучшим и самым благодарным слушателем ее страшных сказок имени Кривелло.

– Тошкин, отпусти спину, – посоветовала я, понимая, что мой муж сейчас лопнет от натуги. Хоть и чужой по жизни человек, но все-таки жалко. – Отпусти спину, ваша бабушка шутит. Она сошла с ума. Если ты выведешь меня на кухню, я дам Аньке по заднице и расскажу примеры из жизни.

Тошкин перевел свой замороженный взгляд из внутреннего мира на меня. Казалось, примерял мою фигуру к квартире на Патриарших. «Пойдем», – одними губами сказал он. Вырвавшись на свободу, Дима чуть не сломал кран, который, не обладая технической капиталистической смекалкой, вообще нельзя было привести в движение. Жадными голодными глотками он пил воду и тяжело вздыхал. И наконец закашлялся, давая мне полное моральное право врезать ему по спине.

– Твоя бабушка – большая затейница. Но не надо так волноваться. Она шутит. А вы верите.

– У узбекских родственников она так же разыграла золотую диадему начала века. Без дураков, – расстроенно сообщил Тошкин, понимая, что рядом с такой женой его шансы на Патриаршие пруды сводятся к минусовой шкале. – А ты ведь так хотела жить в столице, – притворно вздохнул Тошкин, припудривая мне мозги своей покорностью.

Не тут-то было. Все эти переговоры были настолько ненатуральным цирком, что в них можно было поверить. Носился здесь и привкус чего-то такого, что делало глаза моего мужа жесткими, цепкими и прохладно-рабочими.

– А что, этот Федя так резко понижает наши шансы? – спросила я, нащупывая нить всеобщего волнения.

– Нет. – Тошкин снова напряг спину. Стало быть, совсем соврал. – Нет, он пропал восемь лет назад. Но был, конечно, любимым бабушкиным внуком, во всяком случае на нашей земле.

– Похоже, что нет. Похоже, что не пропал.

– Не повторяй за ней. Это невозможно. Это не бабушка, а завод по производству зомби. Все пляшут под ее дудку. Что же это такое?

– Материальная заинтересованность, милый. – Я чмокнула Тошкина в щеку и прислушалась к скандалу, который назревал в гостиной.

Тошкин тоже выставил антенны в виде ушей и мрачно констатировал:

– Вот так она всю жизнь и забавляется. Ладно, Надя, мне тут еще кое с кем поговорить надо. – Он неделикатно подтолкнул меня к выходу.

– Когда вы собираетесь пожить у нас? – вежливо спросила Катя, мало похожая на собственную сестру.

Впрочем, при детальном рассмотрении кое-какие размытые очертания ее носа и губ совпадали по форме с четко выраженными плебейскими линиями Иры. Катя была немного старше, немного воспитаннее и много дороже. Несмотря на занюханный костюмчик, русые волосы, невысокий лоб, небольшие глаза и чудный, словно снятый с рекламного плаката, рот. В ней была мягкость, свойственная настоящим хищникам. Рядом с такой женщиной опасно было волочиться за юбками. Вот почему Лойола с таким остервенением предавался своему единственному пороку – жадности.

– Мы можем подготовить отдельную комнату. У нас тихо и нет детей, – продолжала Катя.

– Как будто это большое достоинство! – фыркнула Люда. – И зачем вообще семье без детей роскошь в виде квартиры в Москве? Род Аглаиды Карповны тем и хорош, что должен продолжаться и жить в веках.

Так, похоже, мы с Анькой не попадали. Впрочем, не мы одни. Миша аккуратно выключил радио, продолжавшее пугать население курсом доллара, и усмехнулся.

– Ребята, давайте выпьем и потанцуем, – сказал он, поглядывая на свои нелепые домашние тапочки. – Только я, чур, босиком…

– Хоть дураком! – снова выкрикнула Людочка, оборачиваясь к столу в поисках мужниной поддержки. Странно, но толстенький Гена куда-то исчез, а точнее, дезертировал, не желая, видимо, разочаровывать бабушку единым семейным фронтом. – Потанцуешь! Ты все норовишь на нашем поживиться. Все тебе мало… Аглаида Карповна! – Людочка воздела руки к небу. – Он же квартиру Генкиных родителей купил. Ему все мало.

– У нас двое детей, – встряла Ира.

– Хоть четверо. Управляйтесь, но на наш каравай – рот не разевай. Пусть тогда квартиру на Мира отдадут назад, – не унималась Людочка.

– На Мира, 12, квартира 25? – ласково спросила я.

– Да, именно…

– А там бригадира маляров как раз на днях убили, – скромно сообщила я.

– Конечно убили. Они и убили, чтобы за ремонт не платить. Жлобы! И моего Геночку он все время обдирает как липку. Это же преступники. Я бы и в налоговую пошла, но…

Аглаида Карповна сидела не шелохнувшись, она наслаждалась побоищем и сладко позевывала. Миша, отбросив тапочки к батарее, галантно поклонился и пригласил меня на танец. Из стереосистемы призывно журчал Джо Дассен. Я положила руки на Мишины плечи и томно спросила:

– Так за что вы убили Пономарева Степана Степановича, 1935 года рождения, русского, неженатого и, кстати, глухонемого?

Он потянулся к моей шее хищным алым ртом. Тошкин почему-то занервничал и стал громко требовать меня на выход. А я только-только собиралась узнать всю правду о странных родственниках моего мужа.