Текст книги "Чисто семейное убийство"

Автор книги: Елена Юрская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Глава 2

Свадьба состоялась в ноябре. Учитывая исключительность моей брачующейся персоны, регистрация моего нового гражданского состояния в восьмой раз произошла во Дворце торжественных событий, недавно отремонтированном по случаю вспышки активности Гименея, посетившего сына губернатора. Сын, кстати, оказался нашим человеком, к январю был практически свободным и мог быть включен в список моих потенциальных женихов.

От белого платья по причине давно утраченной девственности пришлось отказаться, но приняли меня как родную. Заведующая ЗАГСом самолично выспросила у меня, собираюсь ли я в горе и в радости, в беде и в бою, летом и зимой пройти по жизни с этим человеком, и я, потупив красивые, блестящие от волнения глаза, скромно и честно прошептала: «Да». Моя свекровь Евгения Сергеевна вела себя несколько напряженно: она комкала батистовый китайский платочек, один раз пыталась заголосить и два раза упала в обморок. Причем в первый раз почему-то под звуки глинковского «Славься». Впрочем, куда как целесообразнее звучал марш Мендельсона на моей первой свадьбе, вальс из «Ласкового и нежного зверя» на второй и третьей, «Естердей» – на четвертой, «Как молоды мы были» – на пятой, «Хава нагила» – на шестой и опять же пресловутый Мендельсон, реабилитированный консервативными демократами, на седьмой. Только что хорошего вышло из этого следования традициям? В этом смысле «Славься», конечно, было уместнее. Моя мама ровно держала спину и удар. Она точно знала, что из-под венца я не сбегу, а информация, которая могла бы помешать нашему с Тошкиным браку, подробно записана в делах 18/21 и 45/124, над которыми он когда-то работал. Похоже, мама умилялась его смелости и подсчитывала в уме варианты, при которых я смогу, наконец, исполнить брачные обеты. Как будто в прошлый раз от меня вообще что-то зависело. Папе же было не до меня – по настоянию нового свекра, владельца ощенившейся суки, он завел себе друга и соратника, который в эти дни как раз осваивал курс молодого бойца. Перед выходом на свадьбу Гриша съел мамины лаковые лодочки и был нещадно бит веником. Будучи исключительным оппортунистом по духу и тираном по сути, папа так и не решил, чью же сторону принять ему в этом конфликте. Однако по настоянию мамы ни Гриша, ни его (теперь уже и моя) родственница Матильда во Дворец торжественных событий приглашены не были. Зато среди присутствующих приятно мелькали розовые щечки Владимира Игнатьевича, мертвенная бледность Полины-сектантки и хмурые глаза Соколатого, который снова не сумел подвести меня под монастырь, в смысле – под венец.

Получив на безымянный палец кольцо, Тошкин сразу сник. Он, видимо, ощутил всю тяжесть ответственности перед миром за меня и мое благополучие. Впрочем, он сам выбрал этот выход как единственную возможность больше не заводить на меня дела. Дурашка, право слово. Впрочем, теперь он не мог свидетельствовать против меня в суде.

Тяжелую мужскую руку на горле я ощутила почти сразу.

– Паспорт будем менять, – торжественно изрек он, замечая, как мой волшебный, истрепанный в сражениях вкладыш выпадает из документа. – Фамилию можешь оставить свою. Но это…

Все понятно, Тошкин хотел начать новую страницу. И хотя бы символически быть в моей жизни первым. Ах, если бы он знал, как мне не нравятся подозрительно незаполненные пространства!

Но я согласилась. Я согласилась даже на большее – на торжественный банкет в ресторане, где, по уверению Евгении Сергеевны, должны были собраться только самые близкие люди. Их оказалось двести тридцать семь человек. Практически все они были родственниками Тошкина по разным линиям и направлениям, свято блюли семейные традиции и готовы были разорвать на кусочки каждого, кто не хотел бы составить счастье дорогого Димочки. К сожалению, моя идея обеспечить каждого желающего сухим пайком и отпустить с миром воспринята не была. А потому пришлось подсуетиться и для соблюдения минимального равновесия пригласить своих «близких», которых, исходя из моего генеалогического древа, было не так уж и мало. Из мужей сторона невесты была представлена только Иваном Алексеевичем, который сильно постарел и решил относиться ко мне как к старшей дочери. Во всяком случае, за моей мамой он ухлестывал с самыми серьезными намерениями.

Депутат Сливятин, баллотирующийся по всем выборным округам во все общественные и государственные организации, явился без приглашения, считая себя моим посаженым отцом. От щедрот властных структур он подарил новобрачной упаковку флегмонозных пирожных, которые я и в дни перед стипендией скармливала кошкам, и обещал подробно рассмотреть вопрос о приватизации квартиры. Моего друга Аслана пришлось принимать на заднем дворе столовой, где все, собственно, и происходило. Тошкин в принципе уже не имел ничего против моих близких связей с легализовавшейся мафией, но деликатный Аслан не хотел портить ему карьеру. Аслан погорячился и в приступе свадебного веселья сказал: «У тебя все есть! Тебе ничего не надо. С меня – любое желание. Американка». С тем и отбыл, провожаемый подозрительным взглядом Евгении Сергеевны, которая, кажется, ознакомилась с моей подробной криминальной биографией и теперь подумывала о том, чтобы эту кинопленочку отмотать на годик-другой назад.

Но – увы. Поезд счастливой семейной жизни вовсю набирал ход, и остановить его могло только невыполнение Тошкиным главного предсвадебного обещания. В первую брачную ночь Тошкин стал мне мужем. Он продемонстрировал глубокое знание женской психологии и совершил сразу несколько сексуальных призывов: он ковырялся в ухе, долго заглатывая сопли, потом кашлял надрывно и натужно, потом улегся на спину и начал подозрительно похрапывать. При первых признаках перехода легкого посапывания в утробно-громоподобный рык я по привычке скомандовала: «На бочок!» – и не ошиблась. Перебравший Тошкин при неудачном перевороте попал в вертолет, создаваемый потолком и полом, и был вынужден покинуть поле сексуальной битвы, чтобы в растрепанных чувствах совокупиться с унитазом. Не имея привычки жениться, он, конечно, выпил лишнего, поэтому свидание с туалетной комнатой затянулось до рассвета, который мы, молодожены, увы, встречали не вместе.

Евгения Сергеевна позвонила утром и, видимо, спросила у сына: «Ну как?» Он, едва держащийся на ногах, честно ответил: «Плохо, мама. Мне очень плохо». По экипировке свекрови, которая уже через десять минут звонила в нашу дверь, можно было догадаться, о чем она подумала. Преданная женщина привезла с собой упаковку шприцев, систему для переливания крови, пару флаконов метрогила, тест на беременность, два килограмма ваты и километров десять бинта. Интересно, что она собиралась им обматывать?

– Дима, где у тебя болит? – спросила Евгения Сергеевна, краснея до корней волос. – Скажи маме, не стесняйся. Здесь все свои.

Невменяемый муж Дима, утративший весь свой прокурорский лоск и мечтающий только о бутылке холодного светлого пива, невнятно произнес:

– Везде, – и подозрительно зашатался.

Евгения Сергеевна бросила на меня умоляющий взгляд и прошептала: «Ну зачем же так?» Она прижала голову сына к груди и задохнулась в его объятиях. В основном от выхлопа разнокалиберного алкоголя, который Дима дегустировал накануне.

– Ты напился? – обиженно воскликнула она. – Ты напился, паршивец! Я же предупреждала! Я говорила. Дима, как тебе не стыдно. – Она ринулась к своей аптеке, достойной лечсанупра, и выхватила пол-литровую баночку, на которой было любовно выведено: «Валериановые капли».

– Сколько? – спросила я, желая хоть раз в жизни быть хорошей невесткой.

– Стакан! – скомандовала Евгения Сергеевна и принялась трясти моего мужа, как грушу с переспевшими плодами.

В ситуациях, когда любящие люди выясняют отношения, я предпочитаю оставаться в тени. Никто не может пожаловаться, что я когда-то кому-то перебежала дорогу именно в этом вопросе. Я приняла ванну, приготовила завтрак, пропылесосила немодный ныне ковролин, отнесла в чистку свадебный, он же будущий советника юстиции костюм Тошкина, перекусила, поболтала с папой по телефону и, наконец, решилась заглянуть в спальню. Евгения Сергеевна пребывала в том же состоянии, в котором я ее оставила. Лицо уже более вменяемого Тошкина приобрело почти осмысленное выражение, глаза смотрели уныло и зажглись надеждой на спасение при виде меня.

– Дима, – приветливо улыбнулась я. – Мне хочется помочь твоей маме. Что она все одна да одна. Теперь мы понесем тебя по жизни вместе. – Я зашла со спины и, стараясь попадать в такт движениям свекрови, начала трясти благоверного, чтобы он запомнил первый день нашей совместной жизни до самой смерти.

– Пива, – прошептал старший следователь городской прокуратуры. – Пива, пожалуйста. Я больше не могу.

При этих словах мы с Евгенией Сергеевной одновременно отняли от его тела руки. Дима, не выдержав призывного притяжения земли, упал на коврик.

– Вот так-то, – сдувая с лица милую, чуть рыжеватую прядь, удовлетворенно заметила свекровь и улыбнулась мне. – А я уж черт-те что подумала. Вы меня, Наденька, извините за эту грязную свинью.

– Чистую, – пробормотал осмелевший Дима. – Я каждый раз мылся. Всю ночь я только и делал, что мылся.

Проделав сложную работу по возвращению мужчины в человеческое общество, мы с Евгенией Сергеевной приняли валериановых капель и бутылочку оставшегося от пира шампанского. Она отбыла восвояси, предложив мне называть ее мамой, в крайнем случае – Женей. И разумеется, на «ты».

В тот день Тошкин еще долго был непригоден для выполнения супружеских обязанностей, и я решила немного подумать о смысле своей новой жизни. В целом, не считая этого первого блина, который лежал в моей кровати комом и нервно постанывал от сладких воспоминаний, все было не так уж плохо.

Во-первых, я, следуя основным тенденциям развития современной ситуации, обзавелась ментовской, нет, даже круче – прокурорской крышей, что явно возносило меня на некие недосягаемые доселе высоты. Теперь я, например, могла легко мутузить государственное лицо, и мне ничего за это не грозило.

Во-вторых, когда бандитские кланы стали смиренно отдавать своих детей на обучение в институт МВД, дела правоохранительных органов и органов, их контролирующих, пошли так хорошо, что постоянными покупательницами магазина «Тарас» стали не какие-нибудь любовницы Самвела, а что ни на есть законные жены районных, областных, городских начальников РУОПов, не говоря уже о женах лидеров ОМОНов, ОБЭПов и прочих служб безопасностей.

В-третьих, я выяснила, что держателями акций вновь открытых бутиков типа «Пьер Карден», «Мария Медичи» и «Лотто-миллион» стали главы вышеперечисленных формаций, а их драгоценные супруги получили ряд теплых директорских кресел в разнообразных мебельных, строительных, компьютерных и прочих салонах. Жена одного из генералов на этой почве вообще стала многостаночницей. Утром она восседала в президентском кресле «Итальянской сантехники», а вечером подрабатывала администратором в казино «Первый Рим». Глядя на расцветающий в смысле торговли промышленными товарами город, я с удовольствием отмечала, что правоохранительные вкусы гораздо приличнее бандитских – теперь вещи с лейблом «Пьер Карден» шились не на Малой Арнаутской, а по меньшей мере в Дейре – торговом центре Дубаи, что, если кто не знает, находится в Арабских Эмиратах. Справедливости ради надо отметить, что по городским, но в целом проверенным данным, милицейские чины поменьше тоже обзаводились прибыльным торговым делом – кто секонд-хэндом, кто маленьким стихийным рынком, кто студией звукозаписи. Да мало ли в городе полезных для развития управленческой мысли местечек!

Я слышала даже, что депутат Сливятин решил сменить специальность и после техникума общественного питания получил второе высшее юридическое образование. Может быть, в тюрьме, куда при следующем президенте ему явно откроется дорога, оное, конечно, и пригодится. Но на сегодняшний день практически все экологические ниши разобраны лицами, долго работающими по нужной государству специальности.

В этом смысле перспективы мои были, конечно, не самыми радужными – только при вящем усердии Тошкина можно еще было успеть куда-то всунуться и курировать, предположим, теннисные корты, гольф-клуб и торговлю соевым мясом. Правда, при мысли о последнем я начинала либо дрожать мелкой дрожью, либо покрываться сыпью на самых уязвимых местах. Впрочем, кто-то из моих бывших мужей усердно доказывал мне, что деньги не пахнут. Можно надеяться, что запах соевых биточков к ним не пристанет. Намного тяжелее все же будет мне – за генеральшами уже не угнаться, они так ревностно продают голландские кухни и немецкую мебель, будто сами рубили для них лес, а сидеть на вышке и кричать «гейм, сет, матч, шесть-два, шесть-три» при моем-то шиле совершенно несподручно. Да, остается мясо… Правда, некоторые сведущие люди, к числу которых я смело могу отнести свою новую свекровь Евгению Сергеевну, намекали, что в абсолютно подвешенном состоянии находится весь многоуровневый маркетинг, начиная с продажи лекарств и заканчивая патентами на пожизненную пенсию с первоначальным взносом в размере пяти-шести тысяч долларов, но, боюсь, мой Тошкин не сможет вникнуть в эти тонкости, и мне самой придется разбираться с командой: «Вам нужна работа? Вы смелы и энергичны…» Но если надо, значит, надо.

Да, мой новый пост нравился мне все больше и больше. Разумеется, я не собиралась покидать стены академии, тем более что методичка, вышедшая в скромном соавторстве с мэром и принесшая последнему ежегодную педагогическую премию, мною уже была давно издана. Естественно, что и «Экспресс-обозрение», связанное со мной теперь уже и родственными узами (кто бы мог подумать, что у моего тамошнего шефа в детстве была кличка Вова Супчик!), не могло обойтись без собственной звезды. Кстати, наша свадебная фотография, помещенная на первой полосе этого издания, могла быть и покачественнее, а подпись – полояльнее. «Вперед, за Элизабет Тейлор!» – как вам эта дикая подтасовка фактов? Да если бы я только захотела, плакала бы старушка Лиззи горючими слезами и записывалась на мои курсы по приращению мужей за два года вперед. Ах, где она, моя свобода? Где?..

В тот день «свобода» так и не вышла, чтобы осмотреть апартаменты, скромно доставшиеся мне по наследству от бывшего мужа и его партии. Только к ночи Тошкин обрел способность говорить, но, к сожалению, не способность мыслить. Выслушав мои предложения по его блестящей карьере, в которой я, разумеется, во всем бралась ему содействовать, он возопил как ненормальный:

– Я честный человек! Тебе понятно? Я – честный человек! И не собираюсь! И не смей даже думать…

Может, он запретит мне еще и видеть сны, которые после таких брачных возлияний обязательно станут эротическими?

– И не смей. У меня долг!

Вот это новость. Я взяла в мужья банкрота, с долгами, склонностью к алкоголизму и явно выраженной паранойей. Сейчас он еще скажет, что на нем все держится.

– На таких, как мы, как я, как Коля Гребенщиков, как твой заведующий кафедрой Мишин, мир держится.

И еще у него мания величия. Стало быть, я могу оказать большую услугу американцам: доведу Тошкина до ручки – и все рухнет. А что, это мысль… Но мой муж стих так же быстро, как и завелся.

– Я просто не могу! Но кто-то должен быть в этой стране хорошим? – спросил он, нежно заглядывая мне в глаза и приглашая меня поучаствовать в проекте «Сказки новой России».

Я упрямо мотнула головой.

– Я не умею воровать, – доверительно прошептал он. – Я умею только расследовать…

– Чужие успехи, – добавила я и довольно легко согласилась. – Я тебе помогу. Пришла пора выполнять свое обещание. Помнишь?

– Помню, – обреченно сказал Тошкин, немного успокаиваясь и заводясь вновь. – Помню, но, может быть, не так скоро? У нас же медовый месяц…

Весь медовый месяц Тошкин рьяно доказывал мне свое занудство. Он был совершенно неутомим в ежедневном двухразовом выполнении супружеских обязанностей, и я стала подозревать его в злом умысле. Создавалось впечатление, что он специально пытается сублимировать мои интеллектуальные потенции в сексуальную энергию и тем самым выбить меня не только из рабочего ритма, но даже из мыслей о нем. К концу дистанции половые излишества следователя городской прокуратуры начали меня сильно утомлять. Возраст акробатически-сексуальных этюдов уже вышел, а на рождение второго ребенка я пока не отваживалась.

В декабре я пыталась было снова напомнить мужу о его предсвадебном обете, но на голову свалились сразу две проблемы, одна из которых оказалась крайне приятной, но неожиданно обременительной: из Израиля возвратилась наконец моя дочь Аня в сопровождении моего же бывшего шестого мужа Яши. По его несчастному виду стало понятно, что в Тель-Авиве Зибельманы не эксклюзив, а места под солнцем хоть и много, однако для всех приезжающих все же недостаточно. Яша не смог пустить корни на земле обетованной, хотя я смутно осознавала, что их там просто вырубили, опасаясь за собственную экономику, политику и культуру. К тому же выяснилось, что Яша так и не удосужился выучить иврит, свободно общаясь с соплеменниками на русском, щедро пересыпанном босяцким вариантом идиш.

– Я таки рад, что ты наконец остепенилась! – сказал он, широко раскрывая для объятий свои коротенькие ручки. – Ну, знакомь же меня со своим мужем, шоб он сдох через сто лет.

Опешивший Тошкин сурово протянул открытую ладонь, по которой тут же получил шлепок. Яша подпрыгнул, изображая удовольствие, и подмигнул левым навыкате глазом.

– Будем смотреть, и что у вас за семья. Я же свою Анечку не отдам куда зря! Меня ж мама Римма просто не поймет. Кстати, звонить она будет, как всегда, по пятницам. Ну, что стоим? Что стоим? Поехали? И кого у вас опять убили? А Зяма таки сел? А Кленька женился на своей брюхатой гойке? Слушай, там в Израиле женщины уже бреют усы! У нас бреют? Нет, слава Богу! Терпеть не могу эту щетину! О, забыл сказать, Наум-то пока живой! Ой, было ему от Галит. Но пока живой. А этого Мымрика завалили. Слушай, там по местному каналу передавали, так все наши лежали в трауре! Что ты…

– Яша, перестань, – вдруг недовольно буркнула Анька, изображая тот самый русско-еврейский диалект, с которым, по моему разумению, можно было только родиться и которым в совершенстве владела моя свекровь Римма Бениаминовна: уже в машине она тесно прижалась ко мне и прошептала: «Я так за тобой скучала…»

Мне даже стало стыдно. Лишить ребенка материнского тепла только из-за суровых реалий капиталистического строительства и любительской деятельности по раскрытию преступлений – это было несправедливо. Я поцеловала ее в макушку и мысленно пообещала себе больше никогда не расставаться. Я зажмурилась и представила, как через много лет морозным зимним утром я бреду босая, в ночной рубашке, без макияжа, по коридору собственной квартиры, чтобы пожарить какому-то вонючему зятю гренки, и… передернула плечами. Мечты о сиамском существовании с дочерью, пожалуй, стоило распространять только на ближайшие десять лет.

У моего дома Яша ничтоже сумняшеся выгрузил из такси все свои вещи, которые весьма комфортно разместились бы в контейнере для перевозки оружия, красиво расплатился с водителем и легко взбежал по ступенькам.

– Он будет с нами жить? – удрученно поинтересовался Тошкин.

– Наверное. – Я пожала плечами, совершенно сметенная Яшиным напором.

– Надеюсь, не во всех смыслах этого слова, – зло и неудачно пошутил мой нынешний муж.

Яша обустроился в кабинете. Около двух часов по приезде его не было видно, но слышно. Он явно вколачивал гвозди и долбил стены электродрелью. Запыхавшийся и счастливый, он забежал на кухню и неожиданно замер при виде Аньки, которая добросовестно обыгрывала Тошкина в дурака.

– А как же я? А почему без меня? А экскурсия? Ну, хоть на минуточку, я же старался.

Кабинет, некогда очень европейский, комфортный и почти пустой, превратился в обиталище полинявшего мамонта. Во всяком случае, бивни оного висели по обе стороны этажерки и весьма недвусмысленно намекали о библейском, а стало быть, допотопном происхождении моего бывшего мужа. Стена напротив стола была изрешечена дырками разного калибра, между которыми очень непрочно повисли портреты Голды Меир, Ясера Арафата и Леонида Ильича Брежнева в молодости. В книжном шкафу в видавших виды розовых рамках стояли фотографии многочисленной Яшиной родни, друзей и их отпрысков. Одного из них признала моя Анька:

– Это Давид, летом я еду отдыхать с ним в Англию. Очень хороший мальчик.

Яша деловито кивнул и дернул за веревочку, которую, кажется, вырезал из моей шторы. В комнате образовались неясные тревожные сумерки. Жалюзи из вьетнамской соломки, чуть побитые временем и молью, плавно подняли пыль, закрыли ясный морозный солнечный свет.

– Ничего, – бросила Аня и опрометью выскочила из комнаты. Она вернулась и вручила Яше собственное изображение руки неизвестного мастера, явно будущего авангардиста.

– Только повесь меня на стену, – потребовала она и, мило улыбнувшись Тошкину, проворковала: – Ну, пойдем продолжим?

Да, в моей дочери определенно чувствовалась порода. Главным образом моя. Не прошло и недели, как Тошкин растаял и истлел под взглядом ее серо-голубых прозрачных глаз. Под его чутким руководством Ане были куплены конструкторы «Лего», кожаная короткая юбка и маленький телевизор, чтобы девочка могла играть в приставку. Лично я такой щедрости от мужа за весь изнурительно-сексуальный медовый месяц так и не дождалась.

Новый год мы провели по-семейному: я, Аня и мои два мужа. Причем один из них, Яша, занял позицию хулиганствующего Васисуалия Лоханкина. Он не спешил устраиваться на работу, лез в мои кастрюльки до такой степени, что я просто вынуждена была ретироваться с кухни, кроме того, он начал вести наш общий семейный бюджет, следить за нашими художественно-музыкальными вкусами (на этой почве семью чуть не хватил инфаркт от еженедельного просмотра «Списка Шиндлера»), поддерживать санитарное состояние квартиры. К Новому году мне была подарена стиральная машина-автомат. На этом фоне скромный двухсотмиллилитровый флакон духов, привезенный товарищем Тошкина из Парижа, выглядел как-то бледненько. Социалистическое соревнование мужей, живущих под одной крышей, иногда приносило и положительные результаты. Тошкин, например, волевым решением продлил медовый месяц и начал ходить за продуктами. Яша, встречая нас каждое утро, задумчиво улыбался и произносил грустно: «Мы, онанисты, народ плечистый…», что, впрочем, не мешало ему на субботу – воскресенье оставлять нашу семью в покое. Аня, получившая оценки за все первое полугодие, блаженствовала, окруженная заботой и вниманием огромного количества родственников. И только я, спрятав голову в плечи, ждала весьма и весьма неприятного разговора, в котором я была готова разменять пешку Яшу на ферзя – предсвадебное обещание Димы. Но тот, хитрец, делал вид, что без Яши просто не представлял себе нашей семейной жизни.

Когда в марте выяснилось, что вскормленная Яшиной калорийной пищей наша семейка поправилась на десять килограммов, из которых шесть пришлись на меня, мой организм не выдержал и сел на голодную диету. Это, конечно, не придавало мне очарования, спокойствия и терпения. Жизнь под постоянной угрозой ожирения становилась мне не в радость. Однажды, улучив момент, когда Аня отправилась в школу, а Тошкин – на очередное тяжкое телесное, я ворвалась на кухню и, ужаснувшись количеству дрожжевого теста, приготовленного на неделю Масленицы, решила выяснить с Яшей отношения.

– И как тебе наша семья? – спросила я без обиняков.

– Вполне, – ответил он, пробуя куриный бульончик с булочкой, который готовился специально для Ани. Боже, и как я не замечала в нем таких избыточных кулинарных талантов. – Подходяще. Будем надеяться, что ребенок будет и далее развиваться в столь гармоничной обстановке.

– Ты считаешь, что две мужские рожи с претензиями на отцовство – это гармоничная обстановка? – взбесилась я.

– Две, Наденька, это всегда лучше, чем одна, – философски заметил Яша, ошпаривая кипятком заварочный чайник. – Ну неужели ты выкинешь меня на улицу просто потому, что тебе не нравится, как я готовлю?

Нет, по этому принципу в дом можно ввести еще пару-тройку идиотов, каждый из которых начнет долбить стены для линялых костей.

– Яша, что ты мелешь?

– Я просеиваю. Муку через сито. Ну, Надя, мне с вами нравится. Мы даже с Димой уже подружились. Мы вместе болели за нашего человека – Павлика Буре…

– Так, я устраиваю тебя на работу, и ты выметаешься из нашей квартиры!

– Эти вопросы в доме решает хозяин, – с достоинством ответил Яша и обиженно отвернулся. – Впрочем, по поводу работы – может быть, может быть… – пробормотал он, задумчиво пробуя гречневую кашку.

Да, так мелко и навязчиво меня еще не шантажировали! Выкинуть на улицу – было, оставить без денег – тоже да, в конце концов – умертвить при помощи колюще-режущих, эфиросодержащих и огнестрельных предметов. Но заполнить подобную красоту излишками жира – такая извращенная месть могла прийти в голову только любящему человеку.

– Разговор не окончен, – пообещала я, надеясь на Димино благоразумие.

– Интриганка, – огрызнулся Яша. – Не порти человеку нервы, у него ответственная государственная служба. Ему надо хорошо питаться. А что можешь ты, если не считать котлет из моркови и ссохшихся бутербродов, которыми ты снабжаешь ребенка?

Я выдержала паузу и отказалась принимать пищу из Яшиных рук. Идея поставить Тошкина в качестве навеса над торговцами соевыми и другими бобы содержащими продуктами не оставила меня просто так. Первые эксперименты я, как человек долга, производила на себе. Вес мой, конечно, нормализовался, я, как человек публичной профессии, городская гордость, не могла себе позволить лопнуть под ехидными взглядами тех, кто успел выйти замуж за моих мужей. Но характер вконец испортился, а кожа покрывалась пятнами при одном взгляде на поедаемую продукцию. Наконец мои мужчины обратили внимание на мое нервное и телесное истощение.

– Надя, ну мы же не можем выкинуть человека на улицу, – ласково сказал Тошкин, замечая, каким охотничьим азартом наливаются мои глаза при виде портрета Голды Меир. – Это все-таки не чужой человек, это твой муж. Нельзя же быть такой жестокой.

Пришлось изменить тактику и воззвать к мужскому разуму, который, по мнению продвинутых женщин, размещается где-то на уровне паховой складки, по линии карман – плавки – карман. Так как материальные условия нашего уже немирного сосуществования с Яшей были вполне приемлемыми (я даже думала, что он подрабатывал где-то в выходные дни), самым уязвимым местом Тошкина должна была стать ревность. Я собрала все изрядно подрастраченные силы и сделала Яше ряд авансов. Например, пригласила его в ванную комнату для разговора и мытья мне спинки, похвалила его знаменитую рыбу и даже заметила, что он неплохо выглядит. Но Яша оказался стоек и непреклонен.

– На дешевой проституции ты меня не поймаешь. Нельзя же нервировать Анечку.

Такая форма отказа возобновить со мной супружеские отношения была в целом приемлемой, но проблему устранения кухонного террориста не решала.

– Дима, он ко мне пристает, – трагически заламывая руки, сообщила я.

– Было бы ненормально, если бы он приставал ко мне, – бойко отреагировал Тошкин и отправился смотреть хоккей.

В знак великой солидарности мужчин планеты на некоторое время он даже отказался выполнять свой супружеский долг. Но старого воробья на мякине не проведешь. Димино равнодушие было слишком подозрительным, что-то не укладывалось в мою общую схему представлений о мужчинах. Дима явно хитрил и явно выжидал. Неужели завел любовницу? И так быстро? Хорошо, что к этому времени я еще не успела поменять паспорт – это означало, что мое победное шествие по трупам мужчин (тьфу, тьфу, тьфу, дай им Бог здоровья!) может быть продолжено.

Я затаилась и предалась педагогическому процессу. Гроза разразилась в апреле и подтвердила непреложную истину, что мое предчувствие обмануть невозможно. Дима пришел домой с разбегающимися в разные стороны глазами.

– Надя, у нас неприятности, – сказал он упавшим голосом.

Я тут же просчитала все возможные варианты нашего падения с вершины социальной лестницы. Ниже частной юридической семейной практики мы рухнуть просто не могли. Все остальное при условии крепкого здоровья оставалось перенести достойно.

– К нам едет моя бабушка, – патетически объявил Тошкин и скрылся в спальне.

Лично я не видела в этом ничего плохого. Только одна из моих бабушек была особой, которой следовало опасаться. Она была слегка повернутая на колдовской почве и время от времени исполняла показательные выступления по промывке бриллиантов в унитазе или продаже сатанинских телевизоров по сходной цене. Изредка зачарованными оказывались также продукты питания (за исключением сырокопченой колбасы, икры красной зернистой, печени трески, бананов, печеночного паштета), промышленные товары типа колготок, шторок, хрусталя, скобяные изделия – крепежи шкафчиков, болты в диванах, винтики в окнах. Зато она была мастерицей на все руки – ущерб, причиняемый ее борьбой с бесами, всегда устраняла собственноручно. Скажем, ей ничего не стоило сменить в доме сантехнику, за полдня переклеить обои, собрать из двух заколдованных телефонных аппаратов один расколдованный. С ней даже было весело. Если бабушка Тошкина страдает подобным психическим расстройством, я могу подружиться с ней с большим удовольствием. Тем более, что в квартире уже давно пора делать ремонт. Я попыталась успокоить мужа, но натолкнулась на истерику, замешенную на тихой панике. Бабушка-монстр приезжала в конце апреля. И нашей семье, как самой молодой в этом клане, было предоставлено почетное право встречать ее в аэропорту. Видя истерическую озабоченность Тошкина, Яша выразил желание ехать с нами. Из этических соображений мой муж был вынужден отказаться, хотя крепкая рука друга ему не помешала бы.

По дороге в аэропорт Тошкин признался, что бабушка имеет обыкновение инспектировать всех ближайших и отдаленных родственников, жить по нескольку дней на квартире всех жертв кровных уз. Оказывается, последний раз бабушка посетила наш город еще на туманном закате перестройки и по семейным подсчетам не должна была осуществлять повторного визита ближайшие два-три года. Из несвязного Диминого рассказа выходило, что каждый четвертый житель бывшего СССР каким-то образом принадлежал к большой семье Тошкиных, а визит бабушки стал самым страшным, после меня конечно, испытанием его молодого сердца. Во всяком случае, сейчас моего Диму била нервная дрожь. Момент для нанесения удара был самым подходящим.