Текст книги "Чисто семейное убийство"

Автор книги: Елена Юрская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

– Дима, я буду любить твою бабушку. И избавлю тебя от общения с ней, но ты должен выполнить свои обещания.

Глаза Тошкина просветлели.

– Хорошо, – согласился Дима. – Я дам тебе дело. Но учти, там все просто и ясно. Убили маляра. Есть две подозреваемые. Случай бытовой или около того. Но Яшу пока оставим.

– Ура! – воскликнула я и, воспользовавшись горячечным бредом мужа, завезла его в прокуратуру для совершения должностного преступления. Папка с делом об убийстве маляра приятно грела мне подмышку, распространяя тепло по всему телу. Я была совершенно безмятежна и счастлива, а Тошкин съежился и поник.

К нам направлялась статная седая стриженая дама с цепким взглядом холодных глаз. Мисс Фурия. Мисс Гарпия.

– Аглаида Карповна, – сказала она, протягивая тонкую сухую ладонь. – Здравствуйте, Дима и… – Она нетерпеливо и вопросительно оглядела мою изумительную фигуру.

– Надежда, – отчетливо выговорила я, рассчитывая на всякий случай на ее глухоту. Потому как на вид ей было лет шестьдесят, а на опытный и непредвзятый взгляд – семьдесят три.

– Простенько, но приемлемо, – кивнула Аглаида Карповна, продолжая шарить глазами по моему костюму. – М-да, в провинции как в провинции. На ваших тряпочках небось и имечко какое-то великое проставлено?

– Ага, мое. На бирочке для химчистки.

– О, милая моя, да у вас живот. – Она так искренне удивилась, будто ожидала увидеть под моим пупком что-то вроде зимнего сада. – Нет, до совершенства здесь далеко. Но… будем работать. Да, Димочка?

Мой муж заискивающе кивнул, и я подумала, не поторопилась ли дать честное слово возглавить борьбу с монстрами.

Аглаида Карповна достала из большой холщовой (заметьте: белой) сумки блокнот и что-то в нем отметила.

– Ваша очередь – в конце недели. А сейчас – к Женечке.

Пожалуй, до конца недели с убийством маляра я все-таки не справлюсь…

Глава 3

Геннадий (для многих уже Петрович) Кривенцов почти по праву считал себя гордостью города. Он не вышел умом, красотой, даже ростом и то не вышел, но женщины рядом с ним млели и превращались в биомассу, готовую тотчас же совершить подвиг во имя любви. Причем талант этот не был врожденным: годы тренировок, бессонных ночей, солидной литературной подготовки, изнурительные практические занятия в общежитии политехнического института сделали свое дело. К окончанию вуза Гена уже мог себе позволить не обращать внимания на завистников, прочивших ему славу Дон-Жуана, и не расстраиваться от нелепых сравнений собственной блестящей карьеры с печальной историей импотента Казановы.

Слова Островского о том, что жизнь дается только один раз, так запали в душу юному инженеру, что он только однажды разменял свою свободу на брачное свидетельство, родил сына и даже в мыслях не позволял себе грезить о разводе. Опыт подсказывал, что хорошему любовнику всегда надо возвращаться домой. Поскольку родители Геннадия Петровича были людьми совсем уж старой, местами даже проржавевшей закалки, то высокая сексуальная активность под их осуждающие аплодисменты не могла доставить Гене никакого удовольствия. То ли дело жена… Легким движением руки, иногда даже кулака, она была способна превратить охотника в дичь. Геннадию Петровичу льстила ее первобытная привязанность к домашнему очагу и правилам моногамного существования. Под неусыпным контролем супруги, не раз намекавшей: «Убью, если поймаю», Генины приключения на стороне приобретали горьковатый привкус опасности и ни с чем не сравнимый запах победы.

Еще в студенческие годы Кривенцов понял, что женщины суть дорогое удовольствие, сравниться с которым может только семья. Он не собирался существовать на зарплату инженера и включаться в модную тогда игру – забастовку под лозунгами «долой КПСС». Некоторое время юный Гена в поисках невест и пристанища подвизался в вузовской команде КВН. Там выяснилось, что чувство юмора – это такая тонкая штука, которая не приобретается ни за какие деньги, развить его в себе опытным путем оказалось невозможно. Гена снова прочел горы литературы, но так и не смог уразуметь, что смешного таится в ответе доктора-пессимиста несчастному импотенту: «Зато как висит замечательно» – и почему эта грубая, жестокая фраза вызывает у окружающих подобный восторг. Было, конечно, немного жаль. Их команда КВН набирала стартовые обороты и вот уже два сезона играла в столице. Все это близилось к заветно-ругаемому слову «шоу-бизнес» и вот-вот могло бы начать плодоносить. Но без Гены Кривенцова, потому что, даже имея прекрасную фактуру – маленький, толстенький, кругломорденький, – он стоял на сцене как немой упрек пиру во время чумы. Глядя на Гену-кавээнщика, многим хотелось заняться каким-нибудь настоящим делом: открыть магазинчик, смотаться в Турцию, жениться, наконец. Из команды Гену выставили со слезами на глазах, но по собственному желанию, попросив напоследок придумать пару-тройку рекламных снимков для местных газет. Гена взял у родителей фотоаппарат и, когда напечатал фотографии, понял, что обрел профессию.

О! Какие шикарные возможности она открывала! В угаре перестройки конкурсы красоты стали сыпаться на голову взволнованным горожанам мелким дождем. Чуть не каждый месяц во Дворце культуры имени Ленина на сцену выводили коллектив длинноногих девиц, сражавшихся за титул «Мисс Район», «Мисс Улица», «Мисс Квартал» и «Мисс Подъезд». Каждая из них выучила в своей жизни несколько слов, среди которых паролем для Гены звучало «портфолио». Слава и лавры Синди Кроуфорд стали будоражить провинцию. На моделях и манекенщицах бросились жениться все стриженые и бритоголовые, что не мешало Гене Кривенцову снимать пробу практически перед самым венцом. Генин брат тогда тоже участвовал в гонке с преследованием и, проявляя недюжинный магнетизм, как обычно, опережал его во всем. Но и морду ему били чаще.

От девиц пришлось отойти в начале девяностых. Родился Сережа, и в то же время родилась идея создать собственный пункт широкой продажи фото. Но денег, накопленных в результате непосильного труда, тогда уже не было… Надо было искать партнера и сбрасываться на покупку пленок, машины, аренды помещения… Неожиданно быстро Гена Кривенцов стал богатым, а потому чуточку грустным человеком. К нему подкралась жадность, страх за собственную жизнь и деловой, но бесперспективный в плане личной жизни азарт. «Так дело не пойдет», – решил Геннадий Петрович и усилием воли совместил прибыльный бизнес с охотой на женщин. График его жизни стал слишком напряженным, но себя оправдывал. Слава о похождениях Кривенцова разнеслась по всему городу, и не побывать с ним в постели считалось дурным тоном. Среди продвинутых жен теневого капитала одно время даже существовал тотализатор: ставки делали в валютном эквиваленте и в основном на то, что Геночка бросит свою смурную и прибабаханную Людочку, это раз, и женится на какой-нибудь красотке, это два. Геночка разочаровывал своих поклонниц, и более того – по городу пронесся слух, что он сам и организовал эту новорусскую игру с большими деньгами.

Шло время, а Геннадий Петрович Кривенцов не собирался сходить с пьедестала. По большому счету ему просто некому было оставить свой почетный пост, потому что юные наследники его мужских достоинств подались кто в бизнес, кто в голубизну. Осознав сей прискорбный факт, Геночка чуть сдвинул рабочее расписание, чувствуя себя ответственным за осчастливливание женской половины человечества: в отпуск он не ходил, с женой проводил только вторую половину субботы и утро воскресенья, из-за человеколюбия он отменил гастрольно-командировочные туры, справедливо рассудив, что в каждой стране должен быть свой Геночка Кривенцов.

К тридцати четырем годам его реденькие каштановые волосы слегка подрастерялись на чужих подушках, аккуратненький в молодости живот надулся до размеров небольшого дирижабля. В состоянии лежа на животе Геночка был похож на детскую качельку-лодочку. Зато его темные масленые глаза продолжали светиться неугомонным желанием, что по временам капиталистического строительства стало просто ходячим антиквариатом. Поговаривали, что одного Геночкиного взгляда хватает для того, чтобы женщина год не приставала к мужу с непристойными предложениями. Если бы Кривенцов был чуть победнее, то вполне мог бы зарабатывать деньги избавлением мужей от сексуальных притязаний жен. Но как говорится, венгерские гусары с женщин денег не берут. А поэтому Геночка трудился бесплатно.

Однако на пороге третьего тысячелетия Геночку начали поджидать суровые разочарования. Во-первых, жена Людочка, кажется, совсем махнула на него рукой. Во всяком случае, ни вид помады на предметах мужского туалета и под ними, ни длинные белые волосы, искусно оплетенные вокруг пуговицы на заднем кармане, не вызывали у нее былого восторга. Она не била ни Гену, ни посуду, не взывала к парторганизациям и движениям, не контролировала длину юбки его секретарши. Это настораживало и наводило на мысль, что у Людочки появилась собственная личная жизнь. А всем известно, что жена Цезаря должна быть вне подозрений. Даже если он не Цезарь, а немножко проститутка. Во-вторых, юная прелестница, обольщением которой между делом занимался Геннадий Петрович, вдруг непрозрачно намекнула, что со старенькими дяденьками она с четырнадцати лет спит только за большие денежки. Гена опешил и выдал пять долларов, считая, что обеспечил девчонку на всю жизнь, и немного приуныл. Получалось, что вся его слава распространялась очень неравномерно и вот теперь стала похожей на клубный вечер тех, кому за тридцать.

Что-то в жизни надо было менять. Поскольку к разводу он не был готов ни морально, ни физически, он пересмотрел свой перспективный план сексуальных контактов на пятилетку и сделал существенную поправку на омоложение контингента.

Глубина морального падения нового поколения сразила Геннадия Петровича чуть не до сердечного приступа. Оказалось, что период ухаживания за самкой от семнадцати до двадцати пяти можно спокойно свести до трех – семи минут, в которые нужно втиснуть правильно сформулированное предложение. Выражения типа «ах, я давно мечтал», «вы снились мне всю жизнь», «на склоне лет сильней мы любим, безмятежней», «моя жена – страшная женщина, она меня не понимает» не годились абсолютно. Не годились до такой степени, что девица фыркала, выпускала тугую струю явно не сигаретного дыма и нагло спрашивала: «Перепихнуться хочешь?» Такого издевательства над своими чувствами Геннадий Николаевич вынести не мог!

Но дело есть дело. Всем бывшим комсомольцам известно это простое русское слово «надо». Мужественно сцепив зубы, Геннадий Петрович терпел и учился. К сожалению, среди молодежной тусовки он не смог приобрести того веса и величия, что имел среди дам постарше. Он безнадежно устарел: не любил совокупляться в холле и в туалете, не выносил разлитого по сиденью машины пива и настаивал на безопасном сексе. Его высмеивали, но терпели… И главное, совершенно некому было пожаловаться. Что могла бы понять его вечно занятая Людочка в перипетиях борьбы с молодым поколением. Даже проверенная в боях секретарша и та считала рассказы Кривенцова каким-то страшным преувеличением. Она предположила, что Геннадий Петрович не там ищет: дискотеки – не место для сборища интеллектуальной элиты. Нужно окучивать вузы. Лучше бы Геннадий Петрович этого не делал. Студенческая любовь в общежитии нового типа, без воды, газа и отопления, принесла ему затяжной грипп и желание писать в Министерство высшего образования. Уровень развития студенток, пойманных для продолжения марафонской дистанции, был крайне низким.

– Геночка, оказывается, Геродот – это не извращение, а просто один врач из Древней Греции, – блеснула эрудицией одна третьекурсница академии финансового права, и Гена с арией «О дайте, дайте мне свободу!» долго бежал прочь, подальше от храма науки и монастыря идиоток, организованного при нем.

Еще немного – и Геннадий Петрович отказался бы от карьеры провинциального обольстителя, завел бы второго ребенка и стал бы подумывать о переезде на Запад. Огорчение неудачами было столь сильным, что он чуть не пропустил свой шанс начать все сначала. В качестве почетного фотографа всех времен и народов его пригласили поучаствовать в конкурсе видеомоделей, который проводил завод химических реактивов. Лицо одной из участниц шоу показалось Геннадию Петровичу знакомым. Он даже напрягся, чтобы вспомнить, но сквозь наваждения последних неудач перед его взором проплыли невнятные татуировки на интимных местах, длинные сигареты в мундштуках и компьютерные игры, которыми увлекались все его юные возлюбленные… Девушка тем не менее подошла к нему сама.

– Меня зовут Лариса, – пропела она. – Я узнала, что вы будете в жюри, и согласилась принять участие. Все ваши ранние работы меня просто завораживают. Я много чего о вас знаю, – погрозила она ему хорошеньким пальчиком.

– Очень приятно, Геннадий Петрович. – Он смущенно кашлянул, вспоминая, когда последний раз вообще брал в руки фотоаппарат. – Можно Гена. А сколько, простите, вам лет?

Теперь этот вопрос был для Геннадия Петровича принципиальным: он не собирался больше стирать памперсы за бестолковыми дурами.

– Двадцать один, – прошептала Лариса и томно подкатила глазки. – Для подиума я старовата, но как фотомодель еще сгожусь.

Да, она не преувеличивала. Абсолютно чистая, почти прозрачная кожа, глубоко посаженные глаза, резко очерченный чуть длинноватый нос, роскошный, чуть припухлый, пьянящий, многообещающий рот и абсолютная естественность движений. Не девочка – просто загляденье. Она сразу взяла быка за рога, а Гену под руку.

– Я давно хотела с вами познакомиться. Но боялась: кто вы и кто я. И эта разница в возрасте. Всегда эта разница в возрасте. – Тут Ларочка чуть не расплакалась, и почти разбитое сердце Гены застучало в два раза быстрее. – Я потом как-нибудь вам расскажу, как долго и какими кругами я добиралась к вам… А сейчас – подсудите мне. Хотя… я и так лучше всех.

Разумеется, что конкурс Лариса выиграла. От завода ей подарили набор кислот для выведения насекомых, средство для сохранения эмали в ванне и упаковку витаминов, улучшающих интеллектуальную деятельность. Последний презент был ноу-хау завода химреактивов, недавно ставшего банкротом по причине неплатежей в бюджет. Геннадий Петрович посчитал свою миссию выполненной и горько вздохнул, понимая, что его, уже в который раз за последнее время, нагло использовали. Но через неделю почти голая (исключительно из эстетических соображений) Ларочка появилась в его кабинете. Из одежды на ней были трусики «шорты для лилипутов» и лифчик – мечта стриптизерши. А на дворе стоял марток, еще не предполагающий хождение без порток.

– Где верхняя одежда? – отечески озаботился своей репутацией Геннадий Петрович, потому как на работе он не грешил и слыл азиатским деспотом.

– В приемной. – Ларочка беспечно махнула рукой и соблазнительно повела бедрами.

Во времена Гениной молодости такие движения считались дешевыми и непристойными. Но когда это было… Он судорожно облизнул губы.

– Мой муж – палач, и дом его тюрьма, – прошептала Лариса.

Геннадий Петрович понял, что это были стихи, но дальше «любовь – не вздохи на скамейке и не прогулки при луне» его поэтическое образование не шло. Почувствовав подвох, он просил:

– И кто у нас муж?

– Может быть, им станешь ты, – беспечно сказала королева химреактивов и поцеловала Кривенцова в губы.

Их отношения развивались стремительно. Ради Ларисы Геннадий Петрович еще больше ужесточил свое расписание, вычеркнув из него двух (из двенадцати) своих старых, проверенных подруг. И поддался страсти. Лариса оказалась обворожительной, нежной, сговорчивой и понимающей. Такого сочетания ума, интуиции, фантазии Геннадий Петрович не встречал даже в годы обильных сексуальных тренировок. Время от времени Кривенцов чувствовал, что девушка его мечты не вполне бескорыстна, иногда даже ему казалось, что над ней и над ним работает какой-то невидимый, но очень проницательный мастер. Все было так хорошо, что слухи о возрождении короля адюльтера мгновенно распространились по городу. Лариса неустанно водила Геннадия Петровича по ночным заведениям, где он, наконец, обучился хорошим манерам. Телефон, например, не нужно прятать в «дипломате», лучше всего он будет смотреться в миске с овощами, зубочистки следовало использовать при наибольшем скоплении народа, они, застрявшие во рту, обозначали мыслительный процесс посетителя, к официанту следовало обращаться «эй ты!» или «иди сюда», а счет, принесенный им, принято подробно сверять с ценами в меню и пересчитывать в столбик на салфетке или цивильно на калькуляторе.

Несколько раз Геннадий Петрович ловил на себе застывший, оценивающий взгляд Ларочки, от которого по коже бегали мурашки. Время от времени она многозначительно замолкала, предаваясь каким-то далеким, одной ей известным переживаниям. Иногда ни с того ни сего она вдруг начинала сперва легонько, а потом истерично, надрывно плакать. И если бы Ларочка не была такой хорошей, свежей любовницей, Геннадий Петрович предпочел бы от нее отдохнуть. Однажды Ларочка перебрала и устроила некрасивый пьяный скандал с пугающими обвинениями.

– Вы все надо мной издеваетесь. Я для вас – игрушка, кукла. Но я не маленькая девочка. Не маленькая. И про всех, про всех… Я все про всех… И ты, Геночка, еще пожалеешь. Потому что я и тебя на чистую воду выведу… Я все могу…

Неделю осторожный Геннадий Петрович от нее прятался. Мужественная секретарша забронировала дверь собственным телом, а Людочка вообще отключила телефон.

Еще через неделю Геннадий Петрович заскучал. За четырнадцать дней он осуществил всего две новые вылазки, обе оказались успешными, но очень скучными. Кривенцов поймал себя на мысли, что немного влюбился. Он решил порадовать Ларочку чем-нибудь необыкновенным. Для этого с антресолей Геннадий Петрович достал сценарий старой стэмовской постановки, который раньше казался ему очень смешным.

– Ларочка, я буду у тебя в восемь.

Он позвонил ей с работы прямо с утра, чтобы весь день ощущать сладкую приподнятость всех органов и систем.

– Я рада, – сказала Лариса надтреснутым заспанным голосом. – Мне нужно сказать тебе что-то важное… Я тебя люблю.

Она встретила его голым телом и сильно накрашенным лицом. Планы грандиозного секса могли воплотиться прямо на пороге, но Геннадий не любил, когда кто-то уводил у него из-под носа выношенную инициативу. Он пришел мириться и удивлять.

– Давай чаек-кофеек и жди меня на кухне. – Гена заговорщицки подмигнул красивым темным оком и скрылся в ванной. Через десять минут из мест общего пользования вышел психически больной красноармеец, решивший начать карьеру сексуального маньяка. Голову его украшала буденовка, тело – Людочкин вышитый розочками фартучек, под которым забавно дергался привязанный к причинному месту голубой атласный бантик. Для полноты картины на ноги были надеты валенки, на время позаимствованные у вахтера Гениного предприятия. По задумке авторов этот образ должен был воплощать «сумасшедшую любовь», которую в студенческие годы инженеры понимали буквально. На пороге кухни Гена разволновался и забыл текст. Импровизация помогла плохо.

– Сюрприз, сюрприз. К вам пришел сюрприз.

Ларочка схватилась за щечки и скорчилась от смеха.

– На аукционе все продается. Все можно купить по сходной цене. Сто пятнадцать поцелуев – стартовая.

Гена сдернул с головы буденовку и запел что-то о красных кавалеристах. Столь внезапно проснувшийся в нем актерский талант потребовал лошадки. Вспомнив молодые годы, Геннадий Петрович, владелец крупного капитала, отец семейства и вообще, взгромоздился на тонкую турецкую швабру и лихо поскакал по коридору.

– У меня тоже сюрприз, – проворковала Лариса. – Я достала чудное возбуждающее средство. Называется «шпанская мушка». Я уже разлила. Выпьем и начнем!

Лошадь Геннадия Петровича резко затормозила и почти встала на дыбы.

– Мне не надо. Пей сама. Я же этот… Карлсон, у которого всегда есть крыша.

– Нет, вы все какие-то странные. То хлеба зимой не выпросишь, то в откровенность впадаете, – задумчиво выдохнула Ларочка. – Гена, ну перестань. Давай по-простому. Мне с тобой поговорить еще надо. Меня давно беспокоит один вопрос.

– Если бы меня беспокоил только один вопрос, я был бы самым счастливым человеком на свете, – обиделся Гена и решил отпустить лошадку. Черт знает что – ведь хотел удивить. Нет, с разговорами своими… – Сядь! – выкрикнул он. – Сейчас будет для нашей девочки стриптиз.

Лариса послушно села и налилась красной обидой. Гена аккуратно потянул за веревочку фартука и смешно качнул животом, из-под оборочки показался атласный бантик. От восторга Ларочка дернула головой и выпучила глаза. Геночка деликатно отвернулся и услышал, как она хрипло и надрывно, прямо до истерики, смеется. Наконец-то.

– А вот и я!

Он оголился до валенок и предстал перед Ларочкой во всей красе.

На ее лице застыла какая-то странная гримаса: то ли восторг, то ли недоумение. Гена даже удивился. Что она, в первый раз видит его в первозданном состоянии или это великая сила искусства?

– Не надо аплодисментов. Здесь все твое. – Он галантно поклонился и потянулся к дамской ручке, чтобы запечатлеть поцелуй.

Ларочка не двинулась с места, рука осталась вялой, безжизненной и плетью повисла вдоль тела. Гена занервничал: уж не довел ли он женщину до обморока? Слегка ущипнул Ларочку за щечку. Она не реагировала. Сидела, точнее, держалась на стуле, полуприкрыв глаза.

– Что-то ты бледненькая, – забеспокоился Гена и не нашел лучшего выхода, как плеснуть на девушку сырой водой с палочками Коха, вирусами гепатита и прочей ерундой, которая расползалась по городу. – Ты только не слизывай, – опомнился Гена.

Девушка не шелохнулась. Она, наверное, все перепутала – это не возбуждающее средство, а снотворное. Во дает! Гена искренне огорчился и присел прямо на пол, рядом с Ларочкой.

В кухне было тихо и совсем темно. Время от времени урчал холодильник «Днепр», оставленный в наследство от перевыполненного плана семилетки, тикали ходики. Гена замер и затаил дыхание. Его концерт по не зависящим от него причинам провалился. Вдруг ему стало страшно – по всему выходило, что минуту назад в этом помещении дышал только он один. Значит, Ларочка не спала? Он встал и навис над девушкой, подсунув ухо к самому кончику ее длинного носа. Оттуда раздавалась тишина. И ничего больше.

– Ой, Лариса, ты что? – прошептал Геннадий Петрович. – Ты, случайно, не это?.. Ну, это?.. Эй… Лариса. – Он осторожно взял ее за руку, пытаясь нащупать пульс.

Отсутствие медицинских навыков поначалу привело к тому, что вместо пульса девушки Геннадий Петрович бодро сосчитал свой и немного успокоился. Даже вздремнул полчасика в тишине. Когда он проснулся, девушка сидела все в том же положении и опять подозрительно тихо дышала. А вроде как и не дышала вовсе. Он осторожно положил ладошку под левую грудь и принялся ждать: заветных толчков не было. То есть абсолютно! Все небольшое, но ухоженное тело Геннадия Петровича покрыла испарина. С одной стороны, ему, несостоявшемуся кавээнщику, было лестно, что своим бенефисом он рассмешил человека до смерти, с другой, человек этот вроде бы не чужой, почти любимый и никаких желаний попасть в рай пока не высказывал. Выходило, что он, Геннадий Петрович Кривенцов, насильственным образом убил девушку, и теперь ему за это отвечать… Он почувствовал острую жалость: сначала к девушке, а потом к себе. Последняя разрослась до гигантских размеров. В голову с чудовищной скоростью полезли мысли о тундре, о широкой дороге, о паханах и шестерках, о продырявленных ложках, плохом питании и отсутствии женского пола в исправительно-трудовых учреждениях.

– Но я ее не убивал, – прошептал он, честно глядя на красную октябрьскую звездочку, которой была украшена его буденовка. – Я же ее не убивал. Даже не собирался. Это вот меня могли сто раз укокошить. И поделом, конечно, но я – никогда. Честно.

Геннадий Петрович смотрел на безжизненное тело Ларочки и чуть не плакал. Таких жутких ситуаций в его практике еще не было. Никогда. Что же делать? Что делать? Звонить в милицию и сдаваться? Сразу, без хорошего адвоката – в тундру? Нет, только не это. Только не тюрьма.

Геннадий Петрович начал лихорадочно давать себе и всем, кто мог его услышать, торжественное обещание взять повышенное обязательство и никогда больше не задирать чужих подолов. Он клялся быть верным мужем, идеальным отцом, примерным налогоплательщиком… Мысли о налогах как-то вдруг отрезвили его. И представили смерть (если, конечно, это была она, а не летаргический сон) в совершенно ином свете. В Кривенцове пробудились криминальные наклонности, приобретенные им в ходе борьбы за выживание и при просмотре американских боевиков. Светлая мысль о вывозе и расчленении тела, промелькнувшая было в мозгу, была отвергнута как неконструктивная и нелепая.

А вот идея о том, что его здесь не было… Вот не было, и все… Кривенцов окинул взглядом семиметровую кухню и определил для себя фронт работ. Необходимо стереть отпечатки пальцев со всех предметов, к которым прикасалась его рука. В список были включены чашки, ложки, вилки, мыльница, зубная щетка, турецкая швабра, выключатели, двери и их ручки, телевизор и еще сто мелочей, которые когда-то продавались в одноименном магазине. Кто мог бы подумать, что он здесь так наследил. После двух часов напряженной чистки посуды Геннадий Петрович притомился и вспомнил Людочку, которая заменяла ему не только спарринг-партнера, по боксу, но также и кухонный комбайн, пылесос, химчистку и прачечную. Злобная мысль о том, что жена разбаловала его специально, завершилась вдруг неприятным открытием. Кривенцов похолодел и с ужасом посмотрел на тело некогда любимой Ларочки. А ведь ее смерть могла быть неестественной, то есть искусственной, то есть созданной по чьему-то злому умыслу. Конечно, это убийство. И все было сделано так, чтобы он, Геннадий Петрович, стал сначала подозреваемым, а потом обвиняемым в этом страшном преступлении.

Или жертвой?.. В маленькой квартире было уже совсем темно, но Геннадий Петрович не решался трогать любовно протертый выключатель, а уж тем более искать свечи. Вот если бы он тогда не выгнал представителя канадской оптовой фирмы, сейчас в его дипломате, кроме глупого сценария, лежал бы фонарь, а к нему – бесплатно – щеточка для мытья окон. То есть все, что нужно в его скорбном положении…

Жертвой?! На кухонном столе уютно расположились два прибора, две чашки для кофе и маленькие мензурки, из которых даже коту водку лакать было бы стыдно. Ларочкина мензурка была пуста. А та, что предназначалась Кривенцову, притягивала взгляд мутным содержимым. Он протянул руку, взял рюмочку и осторожно нюхнул. Запах оказался неизвестным и чуть спиртовым. Попробовать Кривенцов не решился. Он не спешил последовать за Ларочкой. Что-то она там говорила о шпанской мушке? Неужели побочный эффект? Или все же… покушение? Красиво и тщательно спланированное и не воплощенное в жизнь только по причине актерского таланта, долго дремавшего, а вот теперь спасшего его от смерти. Кривенцову стало страшно. Он закрыл лицо руками, снова затаил дыхание и попытался сосредоточиться. Кажется, на площадке послышались шаги. Сюда? Уже пришли? За трупами, чтобы сделать контрольный выстрел, или за убийцей, чтобы сразу в тюрьму…

Так! Еще раз и медленно. Уши уже болели от напряжения. То казалось, что на площадке топчется стадо диких буйволов, то слышались мертвые шаги привидения, то глухая, звонкая тишина. Гена тихо, но внятно завыл.

Если бы Николай Гаврилович Чернышевский слышал, сколько раз Геннадий Петрович Кривенцов повторил про себя название его бессмертного произведения, того самого, что «перепахало» Ленина, он понял бы, что жизнь прожита не зря. После внезапно отпустившего ступора наступила новая фаза активных действий. Кривенцов взялся за пылесос, мысленно проклиная всех соседей, которые потом, при опросе свидетелей, всенепременно скажут, что накануне смерти Ларочка занималась уборкой.

Нет, это переходило все границы. Все! Отпечатки росли в геометрической прогрессии, тряпок и памяти уже не хватало. Кривенцов матерно выругался и взял себя в руки. В конечном итоге Ларочка могла умереть и сама, от передозировки своей злостной мушки. Но если это не так, то Геннадия Петровича Кривенцова просто хотели убить. То есть убить, конечно, не грубо и некрасиво, а очень эстетично, в духе его собственных увлечений. Впрочем, теперь это не имело значения. Между тюрьмой и жизнью Геннадий Петрович предпочел выбрать старые связи, которые могли гарантировать если не избавление от этого кошмара, то уж комфортабельную камеру-одиночку точно.

Почти не дрогнувшей рукой он снял телефонную трубку и набрал номер своего дальнего родственника.

– Дима, – умоляющим голосом прошептал он. – Мне нужна твоя помощь… У меня большие неприятности с законом. С самым большим законом. Нет, не с налогами. Нет, не с таможней.

Он набрал в грудь побольше воздуха, чтобы поведать о случившемся. Совет этого человека ему был нужен больше всего на свете.

А потом он вернулся к Ларочке на кухню, прикрыл глаза и стал ждать. Время от времени мимо пробегали тараканы, они оживляли мертвенный кухонный пейзаж, а потому Геннадий Петрович давил их с каким-то благоговейно-благодарственным трепетом.

«И чего я здесь сижу? – вдруг подумалось Гене Кривенцову. – И почему мои доллары не лежат в приличном месте? И кто уговорил меня вкладывать деньги в оборудование этих фуджи-фильмов?» Итог размышлений был неутешительным. «Я нищий моральный урод», – решил Гена и заплакал. По-своему он все же любил красивую молодую девочку Ларочку…

Входная дверь наконец-то вздрогнула. Вместо славянского шкафа, ночной посетитель использовал три длинных, два коротких, пауза, три длинных, один короткий. Гена подбежал к двери и посмотрел в глазок. Он! Пришел все-таки! Голос крови – не фунт изюма. Кривенцов осторожно приоткрыл дверь и впустил спасителя – разумеется, с маленькой буквы.

– У нас тут карнавал? Костюмов не хватает? – брезгливо поморщившись, спросил родственник. – Давай быстро и внятно.

– Там… – Кривенцов неопределенно махнул рукой в сторону кухни.

– Я не угощаюсь бесплатными девочками.

– Она мертвая.

– Тем более. Что случилось? Ты задушил ее этим бантиком и завязал его узелком на память?

Геннадий Петрович покраснел и вспомнил, что его костюм даже для библейского Адама выглядел слишком вызывающе.

– Я сейчас оденусь, – пробормотал он.

– Да ладно! Что случилось? – Посетитель вошел в кухню, профессионально тронул Ларочку за руку, чуть приоткрыл веко, прикоснулся ко лбу. – Мертвая! Надо вызывать группу. Это – не моя компетенция. Ты здесь к чему-нибудь прикасался?