Текст книги "Чисто семейное убийство"

Автор книги: Елена Юрская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Глава 19

– Ой, а что у тебя такое в пакетике? – Я решила сменить тему скользкого разговора и с большим интересом уставилась на бежевый кусочек глянцевой бумаги.

Брови Тошкина поползли вверх. В последнее время он стал вести себя кое-как, он, словно папин пекинес Гриша, отзывался на имя только с третьего раза и в голодном состоянии делал вид, что вообще ничего не понимает. И это не считая сегодняшних светлых брючек!

– Что? – выдохнул мой Дима на пределе своих возможностей.

– Ну вот это? Хорошенькое? Маленькое?

Мне правда было очень интересно. И жалко Аглаиду Карповну, которая после признания в хранении огнестрельного оружия вся как-то спала с лица и тупо глядела в окно.

– Это не маленькое и не хорошенькое! – рявкнул Дима. – Это кусочек журнала, который был зажат в руке учительницы! И вообще… – начал он зловеще.

Наверное, Ира уже доложила ему о моих подвигах. Потому что я не видела другого разумного объяснения этой немотивированной агрессии. Да, он сильно изменился. Раньше он спокойно посчитал бы Мишу пустяком, но сейчас… Кажется, его служебная карьера складывалась удачно. И я перестала быть той, к кому он всегда стремился.

– Возьми себя в руки. Дим, ты должен быть рад. Твой родственник Федор нашелся. Надо сообщить девочкам. Хватит им уже следить друг за другом по подворотням. Особенно Людочке.

Ну вот я его и успокоила. Дима наконец вздохнул полной грудью.

– Надя, – прошипел он. – Прошу тебя, уйди. Уйди по-хорошему. Займись своими непосредственными обязанностями. Не лезь, Надя.

Я бы занялась, но на кухне сидит Яша, в душе у моей дочери Сережа, в родительском доме – пекинес Гриша. Получалось, что Тошкин остался единственным человеком, не охваченным моей заботой и вниманием.

– Специально для тебя. Только для тебя. Эксклюзивно, – снова начал Тошкин, которому, судя по настроению, удалось мне изменить так же, как мне ему, то есть не удалось…

Я даже испугалась. Если прокуратуру понесло на эксклюзивные интервью, то прощай, тайна следствия, оружие и детство. Кстати, на месте Аглаиды Карповны я бы попыталась съесть этот злосчастный пистолет. Как в «Угрюм-реке». Только там, кажется, съели пыж из газеты.

– Так вот: если Федор вернулся, то он убийца, жертвой которого стал маляр Пономарев, проходящий по блестяще проваленному тобой делу. А если он не вернулся, то убийца наша Аглаида Карповна. Это ясно?

Чужая глупость заразительна. Это я точно знала. Но как она попадает в организм – воздушно-капельным путем или через рукопожатие? На всякий случай я перестала дышать и спрятала верхние конечности в карманы.

– Дима, ну все же в порядке? Осталось выяснить, кто есть кто, и мы можем идти ужинать. Ты же не будешь оставлять бабушку в тюрьме только потому, что у нее такая хорошая память? Кстати, я на ее месте могла бы ошибиться – мало ли похожих «вальтеров». Сейчас с пистолетами вообще никаких проблем. А может, подделка? А? И кто ей такой этот маляр Пономарев?

– Тебе делать нечего? – грустно спросил Тошкин, сдается, успокоился наконец. Я аккуратно повела плечами и выстроила мимические мышцы в обворожительную улыбку. Правда, эта модификация мне порядком надоела, но другой, увы, не было. Да и действовала эта улыбка безотказно. После ее обнародования мужчины всегда смотрели на меня с удивлением, как солдат на вошь.

– Пока да, – честно признала я. – Бери шинель, пошли домой.

– Это я шинель? – возмутилась бабушка.

А что я такого выдала? Шинель, не ватник же. И домой пригласила. Меньше надо Гоголя на ночь читать!

– Это я – шинель, Дима. У тебя хорошая жена. Но она ЗНАЕТ. – Вот так прямо большими буквами бабушка и обозначила все слово. – Она ЗНАЕТ. Она участвует. Она специально здесь сидит. Мой Федор…

– Самых честных правил, – подхватила я. Классика так классика. – Не расстраивайтесь. Ну, пострелял ребенок. Дедушку убил. С кем не бывает? Главное – что не со зла…

– Дима, открой ее сумку, и ты все увидишь, – приказала бабушка.

Ну все не все, а только то, на что я перевожу львиную долю собственных доходов. Помада, пудра, лак, гель, мусс и еще десяток предметов, без которых ни в дальней дороге, ни на чтениях по ГО не обойтись. А если она намекает на запланированный утром разврат, то это только молодое поколение выбирает безопасный секс. А старое от него вообще отказывается, в пользу голодающих детей Эфиопии. Но что касается Федора, то его там нет.

– Посмотри ее сумку, – снова настойчиво попросила бабушка.

– Ну мне, пожалуй, пора, – расстроилась я.

Тошкин и не подумал побегать за мной по кабинету, он даже не сделал движения в мою сторону. Скукотища…

– Вот-вот, – ответил мне муж. – Тебе заведующий звонил. У вас сегодня заочники. Выходить некому. Так что просили явиться к шестнадцати часам на замену. Тебе очень пора. Если не поспешишь, опоздаешь.

Вот когда пожалеешь, что не завели дачу! Конечно, заочники – это золотое дно. Клондайк, Эльдорадо. Но на зачет моя коллега Инна Константиновна явится, даже если он будет назначен в день Праздника Урожая. В сущности, его эти заочники ей и соберут. Я стала сомневаться в справедливости поговорки «что посеешь, то и пожнешь». Ведь разбрасывать бисер буду я, а бусы станет собирать целая команда. Нет, эта прокуратура сведет меня с ума.

– Ты точно не хочешь меня обыскать?

Я подошла к Тошкину сзади и прижала его спину к своей трогательно вздернутой груди.

– Что за шутки? – возмутился он и покосился на нерушимую и легендарную Аглаиду Карповну, в детстве она, наверное, била его по губам за всякое проявление сексуальности.

– Ладно, ладно, я еще пожалуюсь бабушке на внука-извращенца.

– Напрасно, – процедила она. – Пришла пора открывать все карты.

– Все претензии к Яше, – улыбнулась я на прощанье и бросилась спасать новое поколение заочников от темноты и невежества.

Учиться и работать по субботам я привыкла со школьных времен. Но за время счастливой антитрудовой капиталистической дисциплины я как-то подрастратила навыки и потому первые шаги по внутренней лестнице Академии управления, бизнеса и права дались мне с большим трудом.

В коридорах было тихо, время от времени из аудиторий раздавались взрывы смеха, характерные звуки по-гусарски удаленных пробок и привычные, почти цензурные выражения, которые в приличном обществе применяются для связки слов в предложениях. Заочники были старшим поколением, которое так и не подружилось с марихуаной, амфетаминами и долгими рейвовскими дискотеками. Если окажется, что по случаю они еще и выучились читать, то обработанное знанием пространство будет просто вселенским. С другой стороны, если они умеют читать, то кто будет платить за зачет? Я пыталась произвести стыковку праведного с грешным и, мучаясь неудачей, забрела на кафедру. Выяснилось, что в субботу делать нечего не только мне. За столом Танечки-лаборантки сидел грустный, пришибленный мыслями Мишин – наш заведующий и мой личный друг, с которым были связаны самые приятные воспоминания по совместному предотвращению еврейской экспансии на север. Он был странным человеком с хорошим характером и вертикальными ушами, но страсть к армейскому образу жизни меня всегда пугала.

– Нас, кажется, слили, – сообщил Мишин, не разжимая губ.

– Куда? – спросила я, не надеясь, что моему шефу удалось так вот просто освоить среднерусский сленг конца двадцатого века. По нынешним нормам слить можно было: информацию, футбольный матч и воду, последнее означало неудачное завершение какого-либо процесса.

– Не куда, а с чем, – огрызнулся Владимир Сергеевич.

– Хорошо, что не замуровали, – осторожно пошутила я.

– Да, спасибо. Нет, вы только подумайте! Кафедра страноведения не нужна! Теперь мы снова войдем в состав кафедры социально-гуманитарных дисциплин. Это уже не война! Это аннексия и контрибуция. Это симптом! Вы согласны?

Пожалуй, да. Я была согласна. Это был опасный симптом. Если вузам не нужна кафедра страноведения, это означает, что страна им не нужна тоже. И по этому поводу, наверное, уже было какое-то указание.

– А может, мы входим в дом? В общеевропейский? Будем жить единым фронтом? А что, Европа – континент маленький, но там меня еще не знают. Жаль, конечно, что королевство маловато и развернуться негде, но лучше что-то, чем ничего.

– Вот именно фронтом! Но мы уйдем в нелегалы! Вы со мной? – строго спросил шеф.

– Ну конечно. Обожаю всякое движение сопротивления.

Владимир Сергеевич посмотрел на меня осуждающе. Согласна, это была плохая шутка. Неуместная и святотатственная, но так получилось.

– Извините, – тихо сказала я и в который раз вздрогнула от быстро промелькнувшей в голове мысли.

Что-то такое сейчас прозвучало в нашем разговоре, что-то важное для прокуратуры и для меня лично… Но что?! Работая на общественных началах на ниве борьбы с преступностью, я наконец поняла Менделеева и таблицу, пришедшую к нему во сне. Оказалось, что мое подсознание тоже не дремлет. Оно думает. И за меня, и за того парня, и даже за бабушку Аглаиду Карповну… А что она вообще намеревалась найти в моей сумке? Ой!

Когда мой муж, перспективный до поры до времени политик Боря Отопчук пытался разобраться в предвыборных программах своих оппонентов, он составлял синхронистическую таблицу, в которую вписывал лозунги и требования. По горизонтали он вносил простые слова типа «земля», «война», «зарплата», «Америка», «СНГ», «культура», а по вертикали в алфавитном порядке расставлял партии. В этой схеме были одни «линкольны» и ледоколы. Маленькие лодочки попадались редко, потому что все сорок семь партий, претендующие на сорок восемь мест в областном совете, на вопросы о земле, демократии и культуре отвечали одинаково правильно. В Бориной таблице было сорок семь «собственностей частных», «культур национальных, государственных», «парламентаризма правового юридически оформленного».

– А если они все такие одинаковые, почему бы им не объединиться? – спросила моя наивная дочь.

Действительно! Тошкинские родственники были такими одинаковыми, что их трудно было различить по особым привычкам. Но значит ли это, что они – банда? И если да, то против кого воюют? Я прикинула, что по горизонтали имеет смысл расположить не так уж много позиций: «квартира от бабушки Аглаиды Карповны» (ибо бытие определяет сознание для всех тех, кто изучал три источника и три составные части марксизма), «Федор как объект любовного томления» (сама я в это не верю, но другие помнят, а стало быть, все возможно), «Федор как объект черной зависти, мести и человеческой неблагодарности» (этот пункт оформлен по принципу: «если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло») и, наконец, «Федор – бессовестный должник». По вертикали можно смело вписывать всех родственников, знакомых и прочих пострадавших на ниве взаимозаймов.

Чтобы не стать объектом слежки и изъятия секретных материалов, я расположила свою таблицу исключительно в голове, потому что бумага многое стерпит, но ее и везде пришить можно. А надо ли мне это?

Под первым номером я записала самого Федора Кривенцова, да простит меня бабушка. Поскольку я его не знаю, то он – самая лучшая фигура для следствия и сидения в тюрьме. А кому охота иметь знакомых, обремененных сроком в исправительно-трудовых учреждениях? Как ни странно, но Ф. абсолютно соответствовал кандидатуре преступника. Он был заинтересован в квартире, любил себя и самому себе завидовал и многим был должен. По совокупности все это может толкнуть человека на преступление… Впрочем, второй номер, мой шеф Владимир Игнатьевич, он же Вова Супчик, он же Лойола, тоже очень подходил. Квартира, томление по Кате, месть разлучнику и деньги. Деньги, одолженные по страшному недосмотру. Я проверила по своей таблице всех: Гену, Катю, Дину, Тошкина, себя, бабушку и даже Мишу с Ирой. Мы подходили! Кто по двум, кто по трем, а кто и по всем четырем показателям.

К слову, я лично, к счастью, проходила только по одному. Меня можно обвинить только в московских иллюзиях. Но при ближайшем рассмотрении – в томлении тоже. Честно говоря, я уже была похожа на винегретик, что засиделся в желудке и был обильно полит водкой за здоровье дорогого Федора Кривенцова. Последнее время Федор приходил ко мне в снах, и я очень хотела выбраться наружу и посмотреть, за кого это все там пьют…

Но я, кажется, никого не убивала…

– Что это вы там шепчете? – подозрительно спросил Мишин и выразительно посмотрел на часы. Моя пара уже пятнадцать минут как шла в никуда.

– Гимн демократической молодежи, – ответила я.

– Ах, оставьте, Надя. С волками жить – по-волчьи выть. Зароем в сердцах коммунизм и будем сражаться с демократией ее же методами.

– Забастовка? – обрадовалась я. – Голодовка?

Это даже пошло бы мне на пользу. Потому что отказываться от пищи ради никому не нужной фигуры это одно, а ради общего блага совсем другое. Нет, ну надо же, как этот Миша меня подставил! У меня и раньше была прививка против любви, теперь на всякие внесупружеские отношения образовался просто стойкий иммунитет. Не пройдет и трех лет, как я в лучших папиных традициях стану запрещать Анне встречаться с женатыми мужчинами и вступать в половую связь вне брака. Над чем посмеешься, тому и послужишь.

Миша… И снова бодро ускользающая мысль. Это начало склероза или избыток тормозной жидкости в организме? Я напряглась из последних сил и крепко зажмурила глаза. Ну? Опять нет. Я что-то знаю, но не помню! Может, мне начать вести дневник?

– Не надо так расстраиваться, – сказал Мишин. – Не надо голодовок. Мы не можем рисковать здоровьем нации. А оно напрямую зависит от здоровья самой красивой женщины в городе.

Я улыбнулась. Мишин умел спровадить меня на пару так, чтобы я чувствовала себя либо комдивом заблудившейся армии, либо Жанной д’Арк, ангажированной для показа моделей в стиле «милитари». За полтора часа, воодушевленная мишинским комплиментом, я ввела заочников в культурологию, озадачила сообщениями об анимизме, перигорде и меандре, чем несказанно повысила долларовый рейтинг дифференцированного зачета. Студенты сломались где-то между ориньяком и мадленом, и по их лицам было видно, что при изучении языковых семейств они мысленно попрощались с бесплатной формой контроля знаний. Как жаль, что я лишь батрачила на этой земле! Точнее, в этой аудитории. Впрочем, теперь, при «слиянии двух лун», моим коллегам придется зарабатывать больше. Объективные обстоятельства: Мишин судорожно собирал деньги на столы, а заведующий кафедрой социально-гуманитарных дисциплин строил себе дачу. Стало быть, наш сессионный взнос теперь будет гораздо выше. И уложимся ли мы в смету с учетом инфляции и тихого блуждания рубля?

На всякий случай я добила заочников терминами «лингва франка» и «внеязыковая суггестия» и задала выучить к зачету все ветви индоевропейской семьи языков. А на кафедре меня ожидало наглядное пособие давешнего комплимента. Господин Тошкин собственной персоной.

– Надь, ты извини, я совсем замучился с этим делом. Я не хотел… Давай помиримся.

Мой муж – странный человек, он всегда просит у меня прощения в те моменты, когда я на него не обижаюсь, и, наоборот, абсолютно не подозревает о моих оскорбленных чувствах в те часы, когда извиняться просто необходимо. В этом вопросе мы еще ни разу не совпали с ним по фазе.

– Но ты тоже хороша. – Он протянул ко мне руки. – Сбиваешь с рабочего ритма.

– Надеюсь, не весь квартал, – буркнула я, когда он наконец соизволил прижать меня к груди.

Моя щека удобно устроилась на мягкой шерсти его свитера, и я прерывисто вздохнула. В некоторых местах мой Тошкин был чудо как хорош. Я прислушалась к сердечному ритму своего супруга и, обнаружив серьезные явления тахикардии, поняла, что ему есть что от меня скрывать. Сердечко стукало как у хорошо загнанного зайца.

– Во рту не сушит? – спросила я нежно.

– Сушит, – признался Тошкин и обнял меня покрепче.

– В ушах не звенит?

– Звенит? Да, точно, звенит, – томно улыбнулся он.

Ну все – поймали! Все признаки гнилого вранья налицо. Даже в глаза смотреть не надо. И что дальше будет? Признание с клятвенным заверением, что он никогда никого не любил так, как меня? Эх, Тошкин, Тошкин, молчал бы уж лучше…

– Надь, а у тебя не звенит? – прошептал мой муж, неверно расценивая мои вопросы. Он заигрывал, а я пытала. – А давай поцелуемся, – предложил он.

– Давай, – согласилась я.

С тех пор, как в нашем доме поселились гости, мы не так уж часто оставались наедине. Мы не хотели огорчать по пустякам Яшу, нервировать Аню и пугать бабушку. Тошкинская болезнь напрочь лишила наши тела всякой возможности соприкосновения. Вполне возможно, что сегодняшние брючки Димы были связаны с элементарным застоем в малом тазу. Бедный мальчик.

– Гм-гм, – деликатно прокашлялся Мишин. – Я тут буквально за фуражкой. И вы бы не торчали тут в пыли. Погоды сейчас замечательные.

Он вышел, а я прямо застеснялась. Раскраснелась, вспотела и даже задрожала в коленях. В следующий раз, когда я буду отправляться налево, нужно будет обязательно пройти тренировочный турнир с мужем. Не хватало еще на четвертом десятке в чужой постельке строить из себя Орлеанскую девственницу.

Тошкин был таким нежным, что я даже испугалась. Если совращение меня на рабочем месте войдет у него в привычку, я могу прослыть извращенкой и на этой почве поссориться с родителями. Чтобы не закреплять в сознании подопытного мужа условные рефлексы, я предложила ему пойти погулять.

– Да, – покорно сказал он и трепетно взял меня за руку.

Весна и впрямь была чудесной. Призывной. Томной. Как в такие моменты можно было думать об огородах, я не понимала. Гораздо пикантнее было глядеть на почки, гулять с мужем и решать, на кой черт кто-то стрелял из бабушкиного «вальтера». Вообще, муж – это приобретение дельное, если распоряжаться им с умом. С ним можно разговаривать, спать, пить чай, выходить в свет. Главное – не мешать друг другу. Одной моей приятельнице муж не мешал до такой степени, что всегда оказывался единственным человеком, которому она могла пожаловаться на черствость и жадность своих любовников. Мы с Тошкиным еще не дошли до такого уровня родственности, но меня просто подмывало настучать ему про подлости Миши…

Чтобы не совершить подобной глупости, я переключила сознание на более безопасную тему.

– И зачем этот Федор всех убивает? Не понимаю! Вот честное слово, не понимаю. Если это месть, то почему выборочная? Если просто так, зачем вокруг собственной семьи?

– Ты кровожадная, – в который раз констатировал Тошкин, нежно касаясь губами моей щеки.

А не надо на меня пенять. Тысячу раз в течение вечера я прошу: «Выключи ты эти криминальные новости». Нет, он смотрит их с упорством маньяка. Я тоже. Результат налицо. Если бы я припадала к сериалам, то наверняка стала бы душечкой… А так – однова пропадать.

– Только знаешь, я думаю, что убили как раз Федора, – помолчав, добавил Тошкин.

– Уже? – огорчилась я. Выходит, мне осталась на память только фотография девять на двенадцать с отрезанной женщиной. Я была очень разочарована. – А почему ты мне сразу не сказал?

– Не мог. Я сам это недавно понял. И то не на все сто процентов.

Значит, кое-какие шансы увидеться с Федором у меня оставались.

– И кто? И где труп? И когда? – От нетерпения у меня даже пропали планы по разрушению захватничества кафедры социально-гуманитарных дисциплин. – Или ты рассказываешь, или мы разводимся. – Я пустила в ход тяжелую артиллерию, так как точно знала, что мама Женя не разрешит сыну бросить меня на полдороге. Я села на лавку и приняла полупозицию Наполеона, взирающего на Ватерлоо с высоты сегодняшнего дня.

Дима вздохнул и начал излагать. Постепенно картина ужасающего преступления стала не просто запутанной, а в полном смысле слова запутанной намертво. Кто бы мог подумать, что Дима такой фантазер. Он, скромный служащий городской прокуратуры, спокойно сидел на лавке в тени набухающего листьями тополя и шил дело сразу всем своим родственникам. Слышала бы его Евгения Сергеевна.

– Значит, Федор собирался бежать с Катей? И назначил встречу в квартире? А точно с Катей? Ты ничего не перепутал?

– А с кем из всей этой компании можно еще сбежать? – огрызнулся Тошкин, кажется выдавая адрес утреннего загула. – Нет, ну кроме тебя, – быстро поправился он. – Но вы-то, надеюсь, не знакомы? Хотя бабушка утверждает обратное.

Аглаиде Карповне я все припомню, только чуть позже. Сейчас меня интересовало совсем другое.

– А не сбежали потому, что она увидела на лавочке Лойолу? И ей стало стыдно? Ты вообще в своем уме? Спать с ним было не стыдно, а замуж выйти – нервы сдали?

– Не все женщины способны мыслить так здраво, как ты. Но факт остается фактом. Только Катя решила, что Федор хочет над ней посмеяться. И ушла…

– Не заходя в квартиру? Не сообщив последнее «сволочь ты проклятая»? Вот так, тихо, по-английски развернулась и ушла? Завидую я твоей наивности, Тошкин!

– Она подумала, что Федор специально пригласил Володю, чтобы показать ему свою власть над ней.

– Очень романтично!

Если бы все прокуроры были такими доверчивыми, как мой муж, мы давно бы жили в правовом государстве. И непонятно, что теперь лучше, а что хуже.

– А что еще подумала? Конечно, теперь Супчик вообще что угодно подтвердит. В крайнем случае признается, что убил Федора, взял деньги и раздал их бедным.

– Вова? Раздал? Деньги? Бедным? – удивился Тошкин. – Ты сама-то веришь в то, что говоришь? Даже если он убил Федора в состоянии аффекта, то пройти мимо чемодана валюты он был бы просто не в силах. И где деньги сейчас?

– На счетах в швейцарском банке. Зарыты в землю. Уложены пачками в сейфе. Поражаюсь я некоторым, Димочка, тем, которых бедность ума лишила.

– Ага, имел миллионы и брал кредиты. Умно! Да он за одни проценты бы удавился. Наш Володя из тех, кому легче отсидеть, чем потратить.

– Это я заметила. Не надо. Я его не обвиняю. Катька Федьку и укокошила. Вечно ты, Тошкин, влюбляешься в кого зря. А дело, между прочим, страдает.

По свеженькому румянцу, которым залился мой муж, я поняла, что стрела достигла цели. Но пусть тот, кто без греха, первым бросит в Тошкина камень… Я сегодня добрая. Я возглавляю группу «Поиск», поэтому – ничего личного. А по морде хороший муж всегда получить успеет. И в интересах семьи раздавать пощечины оптом, сразу за все – за Катю, за невынесенный мусор, за симуляцию и неправильно разгаданный кроссворд.

– Она не заходила в квартиру, она с самого утра стояла в подъезде… Ждала.

– Угу, и мастерила бомбу. А Володю видела из окошка?

– Да. – Тошкин разнервничался. Может, он, конечно, и выстроил версию, только я пока что не видела лучшего обвиняемого, чем его драгоценная Катя.

– А как она вышла? И кстати, Федора-то она видела? Или, может, он все-таки тихо утонул? Нет, но главное, как вышла, если тут же дежурил Лойола?

– Федора видела. А вышла… Не знаю… Может, она стояла в другом подъезде? Там дом с загогулиной. Удобно.

– Ага, а на деревьях висели Дина, Миша, Ира, Гена. Тебе не кажется, что…

– Брат убил брата? Как-то не вытанцовывается. – Тошкин на этот раз расстроился даже сильнее, чем из-за Кати. Голос крови в нем действительно поставлен крепко. – Сначала Федора, потом маляра, которого спутал с Федором, а потом на всякий случай всех любовниц-учительниц.

– Предположим, не всех. А по поводу того, что спутал… Слушай! – громко закричала я. – Его спугнули дети. Письмом. Он подумал, что кто-то шантажирует. И принялся чиститься.

Когда мне в голову приходят гениальные мысли, я становлюсь настоящей красавицей. Глаза блестят, щеки пылают, пять паспортных лет теряются однозначно. Вот и сейчас – все прохожие смотрели на меня с восхищением.

– Не кричи, – буркнул Тошкин, – люди оборачиваются.

Вот умеют же некоторые все настроение испортить! А главное – почему? А главное – потому, что не надо так завидовать. Да, я лучше своего мужа, умнее, интеллигентнее, обаятельнее. Ну и что? Ему просто повезло, а он не хочет с этим смириться.

– Напрасно ты отказываешься от Гены, – назидательно сказала я. – Он очень удобный вариант. Убил, труп вынес, деньги присвоил, а теперь просто испугался привидения.

– А Ларису Косенко зачем? – обиженно спросил Тошкин.

– А она ему надоела! – легкомысленно ответила я, но тут же, собравшись, поправилась: – А она была маленькая, играла в песочнице у дома и увидела.

– Она из деревни!

– Будто деревенские не люди. Гостила у бабушки. Квартира-то почти рядом, полквартала пешком, а песочница одна на весь микрорайон, это у нас испокон века. Зашла девочка погулять, вот и догулялась. А Онуфриева случайно заехала на Мира, 12, когда Гена уконтропупил маляра. Свидетелей надо убирать. И только Луизиану Федоровну он убил за дело. Но по привычке. С соблюдением почерка. Чтобы умный следователь сразу догадался. У вас же в семье принято родственников уважать. Ну?

Я ждала заслуженной награды в виде поцелуя. Потому что на костюмчик из «Мимино» Дима не заработал, а в «Тарасе» я одеваться брезговала. Но Дима с поцелуем не спешил. Он красиво обхватил руками голову и стал подозрительно равномерно качаться из стороны в сторону. Как-то он слишком долго готовился к объятиям.

– Дима, ну и где я не права?

– У него алиби. Железное алиби на момент убийства Луизианы. Он в это время доказывал даме свои невероятные мужские способности. А когда пропал Федор, Гена вообще был за границей. В Польше.

– Ну как хочешь. Если бы ты меня любил, то мы бы рассмотрели версию о том, что он вернулся под покровом ночи и…

– А где труп? – спросил Тошкин.

– Так вот что накапала тебе бабушка! – возмутилась я. – Ну, это уж слишком!

Я гордо поднялась со скамейки и, не поворачивая головы, направилась в сторону большого универмага. В минуты отчаяния мне всегда хотелось приобщиться к вечным турецким ценностям – кожаным курткам, шубейкам. Тем более, что по случаю неожиданно грянувшей весны они должны очень и очень упасть в цене.

– Ну подожди, Надя!

Тошкин так трагически закричал мне вслед, что я сразу догадалась о плохо поставленной работе по физической культуре и спорту среди служащих нашей прокуратуры. Но если взглянуть на эту ситуацию с философских позиций, то в любом случае мы с Тошкиным всегда были черепахой и Ахиллом – он просто не был способен меня догнать.

– Не хочешь Гену, не надо, – примирительно сказала я. – А вот, например, Люда…

– Только не это! – взмолился Тошкин, боялся он ее, что ли?

– Нет, почему. Часть преступлений совершила она, а часть он. По системе взаимозачетов. Она для него убила брата, а он для нее своих любовниц. Как?

Глаза Димы сверкнули безумием. Еще минута, и он овладел бы мной прямо на улице. Кажется, именно в роли следователя я его особенно возбуждала. Но никакого профессионального чутья. Голова занята только мной! Мелочь, а приятно. Я готова была выполнять за Диму всю черновую работу.

– Думай, что говоришь, – сказал он как-то особенно томно. – Хотя бы изредка думай.

Вот именно. Превратили меня в квартирантку в собственном доме, лишили мужского внимания, заставили заниматься чужими делами и хотят при этом, чтобы я еще и думала.

Я и так очень стараюсь. Из кожи вон лезу – вот уже вертится что-то такое важное. И никак. Как говорит моя Анна: «Не выходит каменный цветок».

– Дима, давай так договоримся. Ты скажи, кто из родственников тебе всего ближе, а остальных уже будем подозревать и обрабатывать. А то еще поссоримся на нервной почве. Как, например, бабушка?

– Нет, это невозможно. – Дима закрыл лицо руками и не потому, что я показалась ему ослепительно красивой, а из-за того, что я снова посягнула на святое.

– Но она же тебя обижала в детстве? Мисс Фурия? Мисс Гарпия? Так давай сомкнем наши ряды, и я отдам ей свитер. Хотя старушка неплохая.

– О-о-о-о! – Так стонали Яшины мамонты, когда случилось всеобщее потепление.

– Не хочешь бабушку, есть другая гениальная идея. Это Миша!

– Все!

Глаза у Тошкина медленно вылезли из орбит и тут же вернулись обратно. Он впал в ступор и отказывался понимать обращенную к нему речь. Что-то из списка родственников оказалось выше его сил.

– Вот, например, за что могли убить Федора? Если по большому счету? Дима, не отворачивайся. Я тоже читала «Гамлета», это другая история. Более примитивная. Или ты считаешь своих родственников существами высшего разума? Нет? Ну вот, Федора могли убить из-за денег. Элементарно. Какой-то кредитор узнал, что он хочет смыться, и спас свой капитал. Логично? Логично. Так почему не Миша?

Очень хорошо, что Тошкин от меня устал. Если я сейчас аккуратненько посажу Мишу под стражу, то о моем позорном поведении вообще никто никогда не узнает. А если Ира позволит себе сболтнуть лишнего, то кто ей поверит? Кто поверит жене серийного убийцы?

– Дима, ты поцелуешь меня потом, – сказала я, а муж очень удивился. В его глазах я выглядела прямо как Вольфганг Мессинг, читающий мысли на расстоянии. – А сейчас мы пойдем уточнять список Фединых кредиторов.

– Куда? – очнулся Дмитрий Савельевич, обретая разум. – Куда?

– К Дине! – торжественно объявила я. – Кроме того, она тоже могла проследить за Федором, который вылез из воды и поехал домой. От вида Кати ее могло стошнить настолько, что она не побрезговала и убила предателя Федора.

– Стоп! – что есть силы заорал Тошкин. – Ты напоминаешь мне Людочку Кривенцову. Рот не закрывается…

Вот и представился случай заехать мужу в физиономию. Я собрала пальцы в кулак и, аккуратно прицелившись, приложилась к левой скуле. Дима ойкнул и пошатнулся. Мало ли с кем сравниваю его я! Но – не вслух. Не вслух.

– Прости, пожалуйста, – вполне мирно сказал он и потер щеку. – Но почему у Дины должен быть список кредиторов?

– Ну люди же общались. Она же его невеста. Ты и впрямь как маленький.

– Да при чем здесь кредиторы? – удивился Дима. – Может, он вообще жив?

– Давай исходить из того, что он все-таки мертв. Потому что к хорошему быстро привыкаешь.

А у Дины нас ждало разочарование. Точнее, меня. Список кредиторов включал в себя практически всех членов этой большой семьи, а также их приятелей, сослуживцев и просто знакомых. Взнос Миши был разве чуть больше других… Неужели из-за этого «чуть» стоило так заводиться?