Текст книги "Дедушка, Grand-pere, Grandfather… Воспоминания внуков и внучек о дедушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX – XX веков"

Автор книги: Елена Лаврентьева

Следующее письмо относится к самым отчаянным. Друг Ленька Зуев кончает с собой. Тетя Лида давала мне читать это письмо задолго до того, как отдала все письма, которые сохранила, это письмо потрясло меня на всю жизнь. Его детали, содержание предсмертной записки папиного товарища, несколько дней трясущаяся щека, вызовы в органы… Все это настолько не сочеталось с тем папой, которого я знала! Он об этом событии с нами никогда не говорил.

06.05.1932. с. Лешуконское

Тетя Маня!

Ленька 6/5 в 12 часов 23 минуты застрелился из малотульки. В 2 часа 30 минут он умер, а на другой день в 4 часа его похоронили. Все свершилось страшно быстро, и вот только на восьмой день я смог относительно спокойно сесть за письмо. Для более ясного понимания этого события придется подробнее остановиться на многих вещах. Итак, он приехал в феврале со Свирьстроя. В нем в это время произошла какая-то перемена: он часто задумывался и как будто что-то не договаривал. Жили мы ничего. Ругались очень мало, а последнее время в Пушкине и Торжке это было частенько. В общем, все текло нормально. Говоря откровенно, решили еще год прожить в Лешуконском с такой установкой – он привозит мать, у нас хорошая квартира. В колхозах закупаем продукты, мать готовит дома, и мы не ходим в столовую. Усиленно занимаемся учебой в заочном Университете, ставим свой пятиламповый приемник и т. д. После, т. е. в 1933 году, мы поедем в ВУЗ с хорошими отзывами, как работники, проработавшие в отдаленной местности 2 года. Но… У нас в Лесоуче работала одна делопроизводительница, так называемая Верочка. Девочка. Ей сейчас 16,5 лет, но уже замужняя. Муж – 36 лет, зав. киноустановками района, киноадминистратор. Человек с плешью, тонкими ногами и пессимистическими взглядами на жизнь. Сама Верочка примерно такая: маленькая, с тебя или Лидку, но некрасивая. Покатый лобик, жидкие волосики, запавшие глубоко глазки. В Лешуконском она все-таки была одна из наиболее приличных. Училась в техникуме год, но потом приехала в Лешуконское… В общем, она с Ленькой сошлась. Не знаю, чем он пленился, но только заявил, что Верочку он не любит, и т. д. Что чувствует к ней не больше чем к любой девице Лешуконского. Я его не отговаривал. Если человек решил жениться, пусть женится. Он деловито говорил с Завом в части квартиры, я должен был переехать в новую комнату, собирался мать выписать, планировал свой бюджет и т. д.

Правда, одно время на него нашло раздумье. Написал он тебе длинное письмо, но не отослал, а после разорвал. В этом письме он жаловался на скверное психическое состояние, которое его заставляет решиться пойти на этот путь. Я его не понимал, не знал, как квалифицировать его поступки. Настало 6/5. Мы, по обыкновению, проспали, до звонка оставалось 5 минут. Скоро оделись и, не позавтракав, побежали в Лесоуч. Здесь он вел себя очень весело: смеялся, шутил с преподавателями, был вообще вполне нормальным человеком. Ходил в Леспромхоз и говорил, что собирается купить мелкопульку. В перемену все выпрашивал у преподавателя военного дела Верещагина патронов – собираюсь идти на охоту! Патронов 10 штук он ему дал. Урок 11–12 часов. Я занимаюсь с лесозаготовительным отделением. Пишут ребята контрольную работу. Вдруг открывается дверь, и Верочка: «Сергей Руфович, скорее на минутку!» Когда вышел из класса, она заплетающимся языком произнесла: «Алексей застрелился!» В библиотеке на полу лежал действительно Ленька с пулевой раной между глаз. Он был жив, изо рта текла кровь, хрипел время от времени. Верочка была близка к обмороку, и мне приходилось разыгрывать роль успокаивающего. На столе две записки, написанные ровным почерком. Вот они дословно, что в них было записано:

1. Верочка!

Прости, но я не любил тебя. Я думал, что хоть немного будет легче с женщиной, но убедился в обратном. Л. Уважаемые коллеги! Извините, что я доставил Вам маленькую неприятность. А. Зу…

И мне…

Серега! К чему тянуть? Этот конец должен быть рано или поздно. Мне надоело жить. То, что я сделал сейчас, продумано. Я «видоизменяюсь» с удивительным спокойствием. Если не сделаешь этого, то моя психика… В общем, что говорить, мне все равно. Жить в соц. обществе не хочу, оно мне не нужно, как и я ему. В остальных 5/6 таких дураков, как я, слишком много. Все закономерно. Я думал, что если женюсь, то, может быть, немного просуществую, но это приятное заблуждение. Жаль, что принесу Верочке много горя. Наконец, это я сделаю так, как мне этого хочется. Передай барахло и деньги матери, нет, лучше возьми себе, она умрет от разрыва сердца. Привет М.Я., Лидочке и Феде. Счастливо, Алексей. 1932 год 6/V

Вот и все его послание, оно проливает свет на многое. Он мне и раньше говорил, что на Свири чуть с собой не кончил, что зашел в тупик и т. д. Я полчаса держал Верочку и смотрел, как Ленька хрипел. Приехал врач, положил его на санки и повезли в больницу. Через 1,5 часа он умер. Матери сообщаю с этим письмом. Вещи его и деньги пошлю багажом и почтой. Первые дни приходилось мобилизовать все самообладание. Меня таскали по уголовным розыскам. Я бегал с устройством могилы, организацией похорон и т. д. Три ночи не смог абсолютно заснуть. Потом прибегнул к помощи брома. Дергалась пять дней правая щека. Сейчас этого нет. Ясно, я постараюсь из Лешуконского выехать. Я ведь только закрепился до конца пятилетки, и вряд ли меня выпустят с чл. билетом да и с премией вольника. Итак, Леньки нет! Приеду числа 12 июля. Пиши Лидке, я не могу сочинять еще. Как будет потрясена мать, да останется ли она жива?

20.02.1933

Дорогая Лидка!

Сегодня первый день нахожусь в «домашней» обстановке. Вчера временно, примерно на неделю, выехал из леса. Это удовольствие так непродолжительно! Надоело в лесу до чертиков! Мы, конечно, физически не работаем, а просто являемся как бы воспитателями своих учеников. Историю нашего отъезда ты знашь: по краю перерасходовали хлебные фонды, и для того, чтобы лесозаготовки не сорвать, Леспромуч сняли со снабжения и послали в лес на 2 месяца. Потом объявили «Сталинский поход за лес» и два месяца, скорее всего, видоизменятся в 3. Как и где мы живем? Вообрази маленькую северную деревушку, так от этой деревушки нужно ехать 22 км лесной дорогой на базу. База – это несколько бараков для рабочих, конюшня кузнеца, фельдшерский пункт, и все. Сразу начинается стена леса. От базы нужно пройти еще 4–5 км, где происходит рубка леса. Срубленный лес вывозят на катище. (Расчищенная лесная площадь для свалки бревен.) От катища идет 12 км ледяной дороги до реки Вашки. На берегу Вашки вывезенный лес снова откатывается в «бунты» для того, чтобы весной сплотить и отправить на 49-й лесозавод, находящийся в горле Мезенской Губы.

В бараках страшная теснота. На койке для двух мест спят трое. В некоторых бараках на участках, где живут лесорубы, сделаны двойные нары. Около потолка развешивают одежду для просушки. В бараках всегда воздух тяжелый от испарений.

Мы находились в несколько лучших условиях. В комнате жило 15 человек. Преподаватели размещались свободнее: по два человека на койку. Имели свою лампу 5 линий, что давало возможность читать вечерами. За все пребывание в лесу я прочитал 50 томов (!), взятых из нашей библиотеки. Что я только не читал! Леонов, Лидин, Фурманов, Мопассан, Караваева, Дж. Лондон, Подячев, Никоноров и т. д. С огромным удовольствием прочитал «Записки революционера» Кропоткина. Приспособился читать в фантастической обстановке: точат пилы, топоры, хлопают дверцами, смеются, и я с упорством фанатика пропускаю все мимо ушей, стараясь понять, что говорится в книге.

…Вечерами и в полдень гуляли. Это было для нас обязательным. Чтобы сохранить здоровье. Здесь лучшая часть нашей жизни на базе. Выходим часов в 10–11 и идем по ледянке. Бесконечно тянется аллея, прорубленная среди огромных елей. Мягкий снег, Луна… В общем, замолкаю, ибо природу ты не любишь.

Ученики работают возчиками, навальщиками. Навальщикам досталось больше всего. Приходится наваливать на сани до 100 бревен на человека! Это не так легко.

Кормили плохо. Мы самостоятельно питались навагой, которая была не из дешевого продукта (3 р. 50 – kilo). Но сначала набросились с жадностью. Вчетвером жарили 2 kilo и сразу поглощали. Навага ведь очень вкусная и нежная рыба.

Туфли постараюсь достать. Без каблука нет, а с каблуком все слишком маленькие размеры. Может, где в деревне найду.

Вот опять скоро в лес. В лесу как-то тупеешь и вид приобретаешь Золотородца. Я даже отощал, хотя ничего кроме моциона в 16 километров в день не делал.

О ВУЗе я сейчас просто не в состоянии думать, пока не кончится эта чертовщина. Феде <муж сестры Лиды. – В. С.> привет и ряд наилучших пожеланий. <…>

В 1934 году Сергей Руфович наконец приезжает в Ленинград и сдает экзамены на филологический факультет Ленинградского университета. Как понятно из писем, экзамены он сдал хорошо. Как он мне рассказывал позже, сдавать надо было даже на гуманитарный цикл и математику, и физику, и химию. Так что приготовления к поступлению в технический институт не пропали даром. Сдал папа все экзамены на пять в основном, но сначала его не приняли. Это была последняя возможность получить высшее образование, и приходится только удивляться папиной настойчивости в достижении цели.

30.08.1934

Дорогая Лида!

Итак, я один из лучших по сдаче экзаменов, и все-таки отказали, так как вообще в ЛИФЛИ огромный наплыв. Это выяснилось сейчас, когда составлялись списки принятых и отказанных. Сегодня я нахально пошел к директору, причем завуч долго просто не пускал, говоря, что директор подобными делами не занимается. Директор, человек важный и солидный, сначала даже не хотел говорить, но потом, когда я сказал о Крайнем Севере, он вспомнил: «Это вы в двух районах работали? Какие отметки?» Отметки у меня были хорошие, и это его тронуло. Позвал завуча и в результате долгого разговора сказал: «Мы вас зачислим первым кандидатом. – И добавил: – Это все равно что принят». В результате я двенадцатый человек, обучающийся на африканском цикле. В общем, все это произошло довольно скоро. Хорошо, что комиссия обо мне долго говорила, и директор запомнил мою фамилию. Я теперь думаю, что все-таки зачислят и в число студентов. Профессорский состав лучший в Ленинграде. Встретил одного человека, так он три раза пытался поступить в институт. Это бывший филологический факультет Ленинградского университета. Феде привет.

Сергей.

09.12.1934

Ты уж извини меня за такое длительное молчание, но… Уважительных причин для молчания, конечно, не было. Как твое здоровье? Я все время спрашивал у тети Мани о твоем носе. Как прошла операция и нет ли каких-либо последствий? У меня с глазами до сих пор неладно. Левый глаз все время краснеет и по вечерам делается подобным глазу испанского быка. Три раза был в платной клинике, что стоило всего 6 р. 75 коп. Давали капель, которых нигде нельзя достать, и прижигали черным снадобьем. Итог довольно неожиданный – прописали очки, хотя очень слабенькие 0,75 и 0,5 (оказывается, и глаза у меня разные). Очки до сих пор не купил (прописали два дня назад), но я думаю купить обязательно круглые и в черной роговой оправе. В них ведь и можно будет только заниматься, и играть в шахматы для пущей важности. Заниматься приходится очень много – ведь три языка и арабский один может нормального человека свести с ума. Правда, я и по нему имею 4, но преподаватель исключительно скверный. Он доцент и хороший арабист, но лишь первый год преподает. Раньше он на уроках краснел, а теперь хоть ведет себя прилично, но спрашивает зверски и говорит как патефонная пластинка, поставленная на последнюю скорость. Каждый из наших уважаемых наставников считает свой предмет главным и жмет немилосердно. Суахили значительно легче и интереснее. Мы уже довольно прилично говорим и можем между собой переговариваться: «Nataka kwenda katika choo!» Удержание этой фразы самое неожиданное: «Я хочу идти в уборную!», но это не умаляет ее благозвучности. Назначена зачетная сессия, и вот, уважаемая сестра, попрошу я у тебя об одном огромном одолжении – пришли мне Лукина «Новейшая история», по которой мы еше в ВУЗы готовились, где с английских революций начинается. Она мне очень нужна, причем это самый важный зачет. Кажется, такая книга есть у Вали, и потом, если у тебя есть «Капитал» Маркса. Ты, конечно, вправе ругаться, что вот, мол, столько времени не писал, а здесь сразу стал просить книгу, но, Лида, пойми и, поругав в письме, при первой встрече, вышли. Чем скорее ты это сможешь сделать, тем лучше. Зачеты у нас начинаются с 17 января (по истории), и за месяц, если у меня будет книжка, я сумею хорошо подготовиться. Ты только сразу напиши о результатах, и в случае невозможности высылки буду искать на месте. Я серьезно очень много работаю и чувствую, как постепенно в голове накапливаются факты и… масса английских, суахильских и арабских слов. Привет Феде и маме.

Сергей.

29.08.40. Торжок

 
Дайте в руки мне гармошку,
Дайте скрипку, дайте лютню,
Барабан, трубу, гитару
Иль рояль лауреата.
Я спою вам песню эту,
Чтобы правнуки и внуки,
Сидя в зимнее ненастье,
Этой песне бы внимали.
Чтоб дела великих предков
Им служить могли примером
В повседневной трудной жизни…
 

Это письмо должно носить характер «исторический», но… времени так мало. А сделать за последние дни я должен так много, что первоначальный план отпадает, и письмо будет самым обычным обыденным письмом, содержащим страницы 3–4, а не 1, да и то написанное убористым почерком моей дорогой сестры.

Вы уехали… Поезд умчал Вас в далекую Москву. Я стоял на платформе и клялся довести дело, начатое нами до конца (!!!).

8-е число.

…Утро… Долг превыше всего. Я быстро встаю, стоически выползаю из под теплого одеяла. Надеваю свои знаменитые лесные брюки и папину фуфайку берлинской шерсти. От фуфайки осталось очень мало – ворот, обрывки рукавов и дырявый остов. С трудом натягиваю на голое тело и с удовлетворением замечаю, что папа был не шире меня. Наверное, в такой фуфайке мог бы на Новоторжской сцене исполнить роль мельника из оперы «Русалка». На фуфайку надеваю рубашку. Вышло хорошо. Тепло, легко… Заготовляю провиант. Знаменитое сало, хлеб и чеснок тщательно завернуты в «Знамя ударника». Тетя Маня мирно спит на своем сундуке. Пять часов… Утро спокойное и прохладное, а в голове чудные стихи Лонгфелло.

 
Он с кровати быстро спрыгнул,
Натянул рубаху быстро,
Ноги сунул в макасины на
Резиновой подошве.
Взял с собой краюху хлеба,
Чесноку, побольше сала,
И, на цыпочках ступая,
Вышел тихо за ворота…
Пять часов… На ясном небе
Солнца блики засверкали.
Вышла Катя за ворота,
Чтоб свою корову Зорьку
Выгнать в поле на прогулку.
 

И вот я за городом. Ведь так недавно мы вдвоем направляли свои стопы в поисках грибных мест, но, увы, я один. В ногах легкость необыкновенная. До «нашего места» обогнал 12 партий грибников. Корзину привязал к ремню, что дало возможность работать руками. Мастина <лубяной короб, который крепят на ремнях за спину. – В. С.> уже не прежняя, а новая, которую дала мне Александра Александровна. В кармане – объемистая сумка тети Мани.

 
Быстрым шагом ирокезов,
Легкой маминой походкой
Он бежал, как лань от вепря,
По поклонницкой дороге,
Вызывая удивленье у идущих за грибами…
 

Здесь не хватает мастерства художника, чтобы все описать. Вышел в лес у наших «знаков». Тишина!.. Вокруг никого!.. Роса… Холодок… Сажусь у края дороги и еще раз убеждаюсь в высоких вкусовых достоинствах сала и чеснока. Пробираюсь к нашим заветным полянам. Пока грибов нет, но вот один, второй, третий… Рядом с почтенными старцами, которые прожили два-три дня, совсем малютки. Шляпки, как светляки, торчат то здесь, то там. Разбегаются глаза. В волнении сую в рот папиросу горящим концом. Яростно отплевываюсь. Вижу столько грибов, что боюсь даже потерять из виду уже «найденные».

Минут через 40 мастина, моя новая мастина, которая вмещает почти меру картошки, полна. Что делать? Ведь я пришел гулять, а здесь так получается, что надо идти обратно. Быстро принимаю решение. Сажусь и бесстрашно отрезаю корни, оставляю только шляпки. Жаль корней. Они здоровые и крепкие, но здесь не должно быть места жадности.

 
То орлом смотрел повсюду,
То как тигр бросался в чащу,
Рвал грибы и клал в корзинку,
Напевая басом хриплым
Ряд романсов Джапаридзе,
И напев гремел по лесу…
Убегали в чащу зайцы,
Куропатки разлетались
Как от выстрела берданы.
Даже уж, сверкнув на солнце,
Поспешив ретироваться.
Он же рвал грибы поспешно,
Он их клал в свою корзину.
Он спешил, и пот ручьями
На сырую землю падал…
Даже птицы замолкали,
Увидав в лесу ТАКОЕ…
 

Очень скоро корзина была полна одних шляпок и стала весьма тяжелой. Стал собирать в сумку. Поставлю корзинку около большого дерева и иду в одном направлении. Обратно возвращаюсь, неся в охапке штук 10–15 замечательных грибов. Нашел 20 белых. Места для грибов уж больше не оставалось, да и таскать такую тяжесть стало трудно. Забрался в какую-то непролазную чащу. Вдруг на полянке в десяти шагах от меня появились две точеные фигурки диких коз. Неужели это всего в десяти километрах от Торжка? Заговорил инстинкт охотника. Вместе с грибами (оставить нельзя – потеряешь) затрюхал наперерез. Красавицы козочки быстро скрылись в кустах. Потом, когда я об этом рассказывал, никто не верил. Говорят – домашние. Потом мне охотники рассказали, что в Новоторжском районе пущено несколько косуль для развода. Домой я еле дошел. Принес в общей сложности 367 шляпок. Варили мы их с тетей Маней день, а ели 8 дней и с трудом кончили.

Ходил в лес несколько раз и всегда приносил добычу. Недавно взял две мастины (одна спереди, другая сзади) и приволок их полными. На это уходило два дня. День в лесу и день «освоения». Последний раз ездили на залетке с Натальей Николаевне. Весь день лил дождь да так и не переставал весь день. Приехали на кирпичный завод. Встретила баба и сразу реплика: «У нас даже в лесу таких потешных нет». Были мы действительно «потешными». Я в своих знаменитых брюках, тулупе, пальтушке Натальи Николаевны, тапках. Наталья Николаевна в плаще, огромных резиновых сапогах метростроевца. Вышли в лес и сразу вымокли до нитки. Набрали по ¹/ ₂мастины и решили уходить, а уходить жаль. Уж больно грибов много. Пришли на завод мокрые абсолютно. Нас добрый старик-сторож пустил греться к кирпичным печам. И вот я в новом оформлении – шляпа, трусы, тапки. Одежда высохла сразу. Наталья Николаевна сидела где-то между печками, а я старательно сушил ее платье и т. д. Ехали в Торжок по замечательно красивой дороге через Киевский лес. Подберезовики сидели даже в колеях дороги. Дождь все шел. Потом Наталья Николаевна лежала у себя дома под двумя ватными одеялами и матрацем, пила спирт, но ее все равно трясло.

Привез замечательную группу – 5 грибов сразу. Тетя Маня торжественно водрузила их в чашку с водой и стояли они рядом с прекрасным букетом около 4 дней. Хотел нарисовать, но долго собирался и вот только сегодня буквально за 30 минут сделал прилагаемый набросок.

Но, однако, поздно. Сейчас сварим в соленой воде свежую картошку без кожуры и поедим ее с малосольными огурцами, маринованными грибами и русским маслом. Правда вкусно?!

Да, были еще раз в Таложне, устраивали пикник ночью в Поклонницком лесу, и было даже весело.

В общем, присылать одну страничку письма – свинство! Жду настоящего, достойного вас творения. Привет маме и дяде Васе.

Сергей.

20 декабря 1942 года, Ташкент

Дорогие Лида, мама и Валерик! Постараюсь связно рассказать вам события последнего времени. Пятого октября мне была вручена повестка, и назначили меня в танковую школу. Пригодность моя к подобного вида оружию определили, по-видимому, по внешнему виду. Институт стал хлопотать, и во всякого рода отношениях я фигурировал как единственный в Советском Союзе специалист по африканским языкам. К сожалению, это правда, так как африканский кабинет ИЯМа погиб полностью: зав. кабинетом убит на фронте, а Алексеев, мой товарищ по учебе, погиб еще в январе в Ленинграде. Вообще меня трепали здорово, хотя все военные власти шли навстречу, но «приказ есть приказ», а райвоенкомат имеет право давать отсрочку только на десять дней без учета того, что броню для меня нужно получать через президиум, находящийся в Казани, и дальше через комиссию по отсрочкам при Совнаркоме СССР. Мне самому надоела эта волынка, и я снова представил себя с нашивками лейтенанта, причем решил попасть в тяжелый танк, ибо при его содействии можно бы было перебить немцев куда больше, чем в том амплуа, в котором я фигурировал на Ленинградском фронте. Отсрочку мне давали несколько раз, и последняя отсрочка была за подписью самого начальника штаба САВО (Среднеазиатского военного округа). Я уже смотрел картину «Парень из нашего города» и завидовал его лаврам. Вообще, танк – самое грозное орудие, и был большой смысл идти в танковое училище. Пришла телеграмма от теперешнего секретаря Академии наук академика Бруевича – заместителя президента Академии Комарова – о том, что отдано распоряжение о моем бронировании. И вот только совсем недавно пришла броня из совнаркома за подписью Шверника. Так моя карьера танкиста пока и не удалась. Вообще, все это обязывает меня ко многому, и, как говорят, нужно постараться «оправдать доверие партии и правительства». За это время произошел занятный случай, и чего доброго, я мог бы повидаться с вами. Вы из газет знаете, что в Свердловске происходила юбилейная сессия Академии наук. Из Ташкента направились в Свердловск все здесь живущие академики, причем им был отведен правительственный вагон. Я уже имел телеграмму от Бруевича, но самой брони не имел, а то бы я снова у вас в Шилове на день-два, т. к. здешний совет директоров назначил меня начальником этого вагона. Жаль, но эта самая поездка так и не состоялась. Вообще, было бы здорово. Ведь мы ехали бы с собственным вагоном-рестораном, водкой и прочее… да и на сессии хотелось бы побывать. Я твердо решил, что побываю в Шилове, но… видно, была не судьба. На этой самой сессии был и мой бывший директор – Исаак Натанович Винников. Вообще, сволочь, каких на свете мало. Я не находил ни одного человека из его знакомых, которые отозвались бы о нем хорошо. Вообще, как говорят многие, «бандит в науке». До сих пор не понимаю, как он после всего им содеянного продолжает оставаться на своем посту. Здесь ходят слухи, что сотрудники случайно распечатали письмо, адресованное его заместителю, но заместителя не оказалось, так они это письмо распечатали, думая, что там что-нибудь официальное. Написано следующее! Вы устройте так, поговорив с NN обо мне, чтобы он поддержал мою кандидатуру в члены-корреспонденты, а я в свою очередь постараюсь, чтобы вам дали степень кандидата без защиты. Здоров! Не правда ли! Так вот этот самый Винников впомнил в отделе кадров о моем проваленном экзамене (началась уже война, и я подал заявление о приеме меня в армию) и ученому секретарю ИВАНа нач. кадров заявил, что вот, мол, так-то и так-то, приедете обратно, сделайте Смирнову экзамен. Этот экзамен во многом мне помог. Комиссия состояла из академика, члена-корреспондента, двух профессоров и одного доцента. Выдержал сие испытание блестяще. Благодарил своего Гранде за то, что он меня в такой короткий срок так здорово научил арабскому, жал руки и так далее. (Благодарил тут же по просьбе Струве.) В общем, получилось здорово. Ольдерогге Д. А. (он ведь в Ташкенте, недавно приехал из Ленинграда) даже сказал приятный, но несколько двусмысленный комплимент, что я слишком талантлив, чтобы заниматься хорошо. Одним словом, экзамен мне во многом помог, и я окончательно укрепил свое положение в таком уважаемом учреждении, как Институт востоковедения АН. Вообще, теперь ясно, что «положение обязывает». Впереди страшно много интересного. Просто голова идет кругом от перспективы той огромной работы, которая меня ожидает. Установка основная – современный арабский язык. Если я овладею им так, что смогу без словаря читать газеты, то ведь в пределах моей должности вся Восточная Африка и все арабские страны. Таких данных у нас в стране нет ни у кого. Оказывается, я и тут был прав, когда выбрал еще в 1934 году несколько странный африканский цикл ЛГУ. Тема диссертации «Восстание Махди». Тема касается арабского Востока и Африки (Западный Судан). Очень интересное время – 80-е годы, т. е. годы становления колониальной империи. Эпоха империализма в своей начальной стадии. Теперь только задача выдержать огромную нагрузку в работе и уложиться с диссертацией в срок (срок – август – сентябрь 1943 года). В Ташкенте литература есть по этому вопросу, но, возможно, придется съездить в Москву. Вот, кажется, все основное. В свете вышеизложенного станет понятным мое раздражение Лидиной открыткой, наполненной полуупреками и мудрыми советами Феди. Зоя сейчас заболела. Вчера у нее была температура 39. Кажется, простуда, но пока неизвестно. Здесь многие хворают – климат зимой неважный. Был вчера у нее, лежит в жару и с больной головой.

У нас устраиваются прекрасные фортепианные концерты. Здесь замечательная традиция – «Музыкальные среды». В здании АН каждую среду устраиваются концерты, причем билет стоит всего 4 рубля. Я слушал Льва Оборина, Гольденвейзера, Перельмана, а из мастеров сцены таких корифеев, как Берсенева и Гиацинтову (стара она стала, а ведь когда-то, кажется в 24 или 23 году, она была молода и прекрасна). Я никогда и не думал, что музыка камерная может давать так много для отдыха. Прекрасная «душевная баня» или, что звучит более поэтически, «духовное причастие». Потом целый день ходишь под впечатлением замечательной музыки. А Шопена часто играла тетя Маня, и здесь, в Ташкенте, часто думаешь о Торжке.

Да, я ученый секретарь семито-хамидского кабинета, а В. В. Струве – председатель. Назначил он сам, и я до такой почетной должности, ей-богу, не дорос.

Очень радуют наши успехи на фронтах. Все-таки все это замечательно! Мои два товарища – один когда-то учился в нашей группе – награждены орденами, а несколько замечательных ребят уже погибли. Материально живу скверно. Денег не получал с августа, т. е. авансом получил 1200, но это ведь так мало! Стал тощий, и многие спрашивают, не болен ли я. Но это все пустяки. Хорошо, что все же я здоров. Работать нужно. Это главное на данном этапе. Всем нелегко. Как-нибудь и вы перетерпите, а там будет жизнь замечательная, как только кончится война и покончат с немцами. Завтра с утра на работу. Тете Мане снова начну писать часто, а то я ей в последнее время писал мало. Тяжело ей, бедной. Верка пишет, получил две открытки и одно письмо. Отвечаю по мере возможности. Получил от Феди письмо, плохо ему одному в Москве.

Сергей.

В 1958 году деда направили в Судан, где он провел несколько месяцев. Он был первым советским ученым, который увидел собственными глазами страну, истории которой он посвятил научную жизнь. Вот два письма, которые он писал в сектор истории Африки Института Африки АН ССР. Писались они в стиле путевых заметок специально, чтобы использовать их позднее в научном обиходе.

10.5.58

Дорогие мои друзья!

Время идет быстро и незаметно. Осталось от моей командировки всего дней 20–25, а потом опять в путь. Пока совершил на машине интересную поездку по стране. Побывал в Вад-Медани, Бараказе и Сеннаре. Всего пройдено около 700 км. По дороге встретил живописную группу (из двух арабов и двух верховых верблюдов) кочевников, вооруженных допотопными мечами и щитами! Так и разгуливают они по стране, «декорированные» как бы для выставочного зала Музея этнографии. Было уже много интересных встреч. Вот два дня назад посетил историка и в то же время начальника одного из подразделений личной охраны Халифа. «Первоисточник» стар, очень высок, костист и глуховат. Ему много за 80, но он совсем недавно, по словам его внука, решил жениться еще раз. Пока же он холост и охотно беседует о временах махдизма. Вернемся все же к путешествию. Очень было интересно посмотреть Гезиру. Впечатление сильное. Огромные поля, рассеченные многочисленными каналами. На приеме в Вад-Медани видел почти все начальство этого «хлопкового комбината». Голубой Нил сейчас не шире Оки у Рязани. Много песчаных отмелей. Вода очень теплая. Крокодилы у Сеннара бывают большие, метров до 7. (По словам авторитетных местных жителей.) Но я, увы, так и не увидел ни одного. В Сеннаре гулял в великолепном саду, где растут и вызревают апельсины, лимоны, папайя, манго, бананы, яблоки, но в густой и невысокой траве все время шуршат змеи. Это неприятно.

Сергей Руфович Смирнов в Африке (Судан), 1958

Знаменитую Сеннарскую долину удалось сфотографировать с двух берегов. Что получилось, не знаю.

Здесь бывает очень много москитов после периода дождей. Москвичи – посольские работники – уверяют, что июньские комары Опалихи и Кратова – ничто в сравнении с ними. Сейчас москитов нет, а вот мелкие муравьи охотно лезут в нашу комнату. Здесь все же сейчас очень жарко. Днем в тени бывает и 45 и 46 по С. Ночью – 38. Жить можно, но работать трудновато. С 2 до 5 все учреждения закрываются. Пешком в часы наивысшего «жара» никто почти по городу не ходит. Да, из овощей здесь есть все наше рассейское – морковь, лук, перец, капуста, свекла, горох, бобы, картошка, помидоры и т. п. Но, наряду со всеми этими нам знакомыми сортами, есть много неведомых мне овощей, которые в приготовленном виде очень вкусны.

Недавно встретил на пароходной пристани эфиопа – летчика гражданской авиации. Рассказал он мне много интересного о стране. Завтра рано утром на самолете улетаю в Порт-Судан, а оттуда уже на машине проеду в Суакин. Думаю, что смогу познакомиться с бишаринами, которые обитают недалеко от города.

Никогда не думал, что в городах Северного Судана так много выходцев с Юга. Как-то на выставке французской живописи мне запомнилось полотно Пикассо – акробаты. На шаре балансировала худенькая девочка, а неподалеку сидит худой очень широкоплечий человек с длинными руками и осиной талией. Южане очень похожи на этого акробата: все они очень высокие, очень длинноногие и многие из них в меру широкоплечи. Работают на строительстве в любую жару, и кажется, что +45 – самая подходящая температура для тяжелого физического труда.

Я стал активным врагом кока-колы. Напиток черного цвета и пахнет аптекой. Самое удивительное, что рекламу этой неприятной жидкости можно встретить в любой части страны – и вдруг на переправе через Нил около маленькой станции железной дороги, а то и просто в суданской деревне бойко торгуют американской «газированной водой». Она – кока-кола – здесь трех видов – кока-кола, пепси-кола и китти-кола: разницы между ними почти никакой.

В Хартуме попадаются учреждения с оригинальными названиями. Так, совсем недавно с одним суданским писателем я встретился в кафе «Лорд Байрон». Его владелец – грек, и он из уважения к освободительной деятельности английского классика решил присвоить его имя своему предприятию.

Большой интерес для кинолога представили бы суданские собаки. Они как бы сошли с древнеегипетских фресок: высокие в ногах, тощие, со стоячими ушами и длинной мордой, суданские шавки, по-видимому, – прямые потомки знаменитых египетских борзых. В нашей вилле два пса – мама и сын, который родился на пятый день моего приезда в Судан. Мама, напоминающая по окрасу, и не только по окрасу, но и по экстерьеру, эрдель-терьера, с изумительным проворством ловит мышей и каких-то страшных «чешуйчато-крылых», которые появляются на веранде, если включить электричество. Как-то я был свидетелем странного зрелища. Вечером буквально тысячи летучих мышей летели в течение часа в одном направлении. Это было в Хартуме, и подобного в жизни я никогда не видел.

Привет всем самый суданский по степени нагретости. Живите мирно и помогайте Марине в культурно-просветительной работе, вовремя платите Розе членские взносы, слушайтесь профсоюзного вождя в лице Яблочкова. Да, извините за доплатное письмо. Сейчас таких писем я отправил не только это. Всего доброго всем членам сектора.

Смирнов.

21.05.58

Дорогие мои друзья!

Съездил в Порт-Судан. Город красивый и своеобразный. Прожил я в нем около пяти дней. Красное море совсем не красное, а изумрудно-зеленое. На причале много пароходов. Вечерами, когда неожиданно наступает тьма, пароходы рассвечиваются гирляндами из ярких лампочек. Становится прохладнее… жители выходят на улицы, где у небольших «кафе» чуть ли не на дороге расставлены столики. Едят тот же, что и в Хартуме, «кебаб» (шашлык), пьют кока-колу и простую воду со льдом. Познакомился с ковбойскими американскими фильмами. Чушь потрясающая! Артисты здорово дерутся и стреляют из пистолетов. В конце одного такого фильма все герои (их было 8) полегли с пробитыми головами. Не выдержал и рассмеялся, ибо все это было действительно смешно. Сосед европеец удивленно пожал плечами.

Съездил в Суакин за 65 км. Сейчас это мертвый город. В нем никто не живет. Коробки бывших домов пугают своей пустотой. И вот на окраинах этого города в полуразрушенных домах поселились Хадендоа и Бишатин. К европейцам относятся с подчеркнутым презрением. Гордая посадка головы, своеобразная одежда и набор оружия – кинжал, сабля-мечь, щит, который кажется взятым на прокат из фондов А. Ив. Собченко. Фотографироваться не желают. Отцы закутывают малышей в темную накидку и быстро уводят в сторону. Женщину на улице вообще трудно встретить. Не могу забыть величественную фигуру воина, заботливо несшего на руках маленького козленка.

Свое пребывание в городе отметил купанием. В укромном уголке города, где когда-то к каменной набережной приставали корабли португальцев эдак в веке XV, разоблачились, «ризы» свои бросили здесь же на песок и влезли в чуть прохладную, крепко соленую воду. Плавать было одно удовольствие. Потом выяснилось, что на этом месте никто и никогда не купается, что в бухту заходят акулы. А мы-то только твердо знали, что в море крокодилов нет. В городе очень интересна старая крепостная стена с красивой аркой-воротами. От стены почти ничего не осталось, а ворота целы. С другой стороны города высится остов старинной Четырехугольной крепости. Все это я постарался заснять с разными выдержками.

Когда термометр показывает +46.

Извините, это небольшое и почти лирическое отступление. Надо под свежими впечатлениями записать, а точнее, описать и эту сторону хартумского бытия. Жарко!.. Вся жизнь города и поведение каждого гражданина, вне зависимости от национальной, племенной и расовой принадлежности, определяется этим, решающим для мая месяца, фактором. Организм человеческий здорово приспосабливается и к этим условиям. В городе с 2 до 5 учреждения не работают. Жизнь замирает. На улице редко встретишь пешехода. Все население много и жадно пьет. За обедом, даже в самой паршивой харчевне, подают кувшин воды со льдом. Выпиваешь стаканов 5, а то и больше. Кроме воды пьют лимонный сок, разбавленный большим количеством воды, коку и пепси-колу, лимонады всякого сорта, соду просто и соду с виски. Если я работаю дома, то почти в наряде легендарного Адама делаю четыре шага от веранды под лимонное дерево и, вооружившись палкой, сбиваю 8–9 плодов. Затем в большой стакан (400 гр.) наливаю холодной воды из холодильника, туда же кладу несколько кусков льда, ложки две (чайных, конечно) сахарного песку и великолепного консервированного натурального сока черной смородины итальянского происхождения. Затем лимон я разрезаю пополам и выдавливаю все содержимое в стакан. Все это размешивается. Напиток, годный для употребления обитателями Олимпа, готов. Это, пожалуй, лучший вариант. В городе приходится пить пепси-колу или соду даже без виски. В машину, если она стояла на солнце, влезаешь с отчаянием героев, заделывающих дыры в неохлажденных топках паровозов и иных машин. К ручке дотронуться нельзя. Баранку машины держать одной рукой, хотя бы минуту, тоже нельзя. Стакан от холодной воды трескается.

Кажется, я еще не писал вам о посещении знаменитого поля Керрери. От Хартума это км 25, от Омдурмана – км 12. Машина идет по песчаной дороге. Голая степь с маленькими рощами каких-то колючих кустарниковых деревьев. Добрались до места часам к 10. Уже солнце высоко, и стало нестерпимо жарко. Полезли на гору, которую в 1899 году брали части камерунских стрелков (они были в английской армии). Вскоре машина оказалась далеко где-то у подошвы этого холма. Черные глыбы камней… С самой вершины величественная панорама: справа – неясные очертания далеких холмов, слева угадывается силуэт города. На обратной дороге все же нашли английскую гильзу. И это на тропинке, по которой прошли за истекшие 59 лет тысячи туристов! Неподалеку от этого суданского «Бородина» (только с иным исходом) – памятник погибшим английским солдатам. Сооружение уникальное в некотором роде. Оно окружено высокой оградой, а сам памятник – сеткой, дабы суданцы, которые не питают дружественных чувств к англичанам, не испортили бы его камнями.

В городе, я имею в виду Хартум, много красивых мест. Очень красивая набережная Голубого Нила. Она напоминает ташкентские улицы: тенистые деревья, рядом вода, хорошая прямая дорога. На набережной в красивых виллах-дворцах размещаются правительственные учреждения. К «Гранд-отелю» вечером съезжаются машины со всего города. Их персональные владельцы коротают время на веранде за содой с виски и пепси-колой. А во время праздника Рамадан по набережной идут стройные толпы приверженцев Махди либо Миргани. Из городов мне, пожалуй, больше других, если не считать самого Хартума, понравился Вад-Медани. Много земли, много тени, очень красив Голубой Нил. Вот сегодня у меня деловое свидание, и я был вынужден отказаться от весьма заманчивого предприятия – охоты на гусей. Может, в дальнейшем еще успею поохотиться.

Собираюсь в Д…чубу (?) на Юг Судана. Если эта поездка состоится, то буду считать программу путешествий выполненной почти на все 100 %. Вот только жаль, что не успею съездить в Кордофан и посмотреть Эль-Обейд. Несмотря на жару, мух, которые стали злобно кусаться по ночам, жаль так скоро покидать Судан, хотя по Москве я очень соскучился. Писем от своих очень занятых институтских товарищей до сих пор не получал. Думаю, что Иван Изосимович или Марина Вениаминовна все же сообщат о делах эфиопских. Заказал обратный билет. В Москве буду числа

9-10. До скорого свидания. Всего вам хорошего, желаю больших успехов в работе.

Смирнов.

В архиве деда сохранились заметки, написанные им в конце жизни. Вот один из отрывков, представляющий несомненный интерес. Назван он «Пушкин».