Текст книги "Полдень XXI век 2003 №5-6"

Автор книги: Елена Хаецкая

Соавторы: Виктор Точинов,Марианна Алферова,Александр Бачило,Николай Романецкий,Александр Тюрин,Ярослав Веров,Ирина Бахтина,Нина Катерли,Тарас Витковский,Полдень, XXI век Журнал
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

13 июля

Спешу записать, пока не стерлось впечатление. Черная полоска на горизонте расширялась. Подул ветер, но жара не спала. Ночь наступила почти мгновенно. Отсутствие поры entre chien et loup на экваторе помножилось на то, сколь быстро надвинулись тучи. Давно я не видел такой темноты – к ней не привыкают глаза, ибо света нет совсем, ни намека, как в подземелье с замурованным входом. В половине девятого начался ливень – без предупреждающего накрапывания и шума листьев. Он надвинулся стеной, как огромная волна, и мы оказались заложниками мощных струй, бьющих, словно из пожарной помпы. Крыша тут же стала протекать, мы с трудом нашли пятачок сухого пространства, сдвинули туда спальные мешки и лежали без сна, слушая раскаты грома. Монотонный звук дождя постепенно заслонил собой все остальное, и я почти уснул, как вдруг где-то вдалеке раздалось… Я точно сейчас не могу сказать, что именно раздалось, но Марсель тоже услышал и потянулся за спичками, чтобы зажечь фонарь. В полной темноте невозможно было бы понять, что происходит, если б не m-r Beaudoin, снабдивший нас подробнейшим описанием сего, за неимением лучшего определения, природного феномена. Ибо звук, издаваемый тысячами крыльев в намокшей листве слишком своеобычен, чтобы его можно было сравнить с тем, как садятся на землю крупные хищные птицы – возможно, потому, что последние редко организовываются в стаи, их сообщества крайне ограничены в числе. То, что мы сегодня слышали, скорее похоже на шлепание колес многих пароходов по мутной воде, если оттуда вычесть стук машин.

«C'est са, – прошептал Марсель, – ils sont arrives!»

О том, чтобы спать, не было и речи; о том, чтобы выходить – тоже, поскольку ливень ничуть не уменьшился, и к тому же света ручных фонарей едва ли было достаточно, чтобы что-нибудь увидеть, поэтому мы с нетерпением ждали рассвета. Гамма звуков, издаваемых непонятными существами, постоянно менялась – то это был ровный гул, потом из него можно было вычленить влажный треск ломающихся веток и отрываемых листьев, хлопанье набрякших водою крыльев, какую-то утомительную возню, судя по всему, в нижнем ярусе леса, у самой земли. А затем – да-да, раздалось самое обыкновенное хрюканье!

Марсель вскочил словно ужаленный и стал вытаскивать из ящика каучуковый дождевик. Мне стоило больших трудов утихомирить его и убедить в том, что следует все-таки дождаться света, тем более что дождь уже начал стихать.

Признаться, мне тоже было невтерпеж, но здравый смысл взял верх, и мы приподняли в фонаре фитиль, чтобы пока суд да дело надлежащим образом экипироваться. Мы достали дождевики с капюшонами, зарядили револьверы (кинув плюс к этому в карманы по десятку патронов), проверили фотографический аппарат, присовокупили к нему пару дюжин пластинок в светонепроницаемых кассетах и в девятом часу утра вышли из хижины.

Было пасмурно, но дождь прошел, только с веток, стоило их задеть, опрокидывались целые ушаты воды. Хрюканье, как и предполагалось, доносилось с болота.

«Пойдем напрямик, через лес» – предложил Марсель. Но я придерживался другого мнения и сказал, что гораздо безопаснее зайти со стороны горы, так как, во-первых, ветер западный и о нашем присутствии на склоне нельзя будет догадаться по запаху, и, во-вторых, более редкий лес позволит двигаться бесшумно и не тратить лишних усилий. Марсель согласился, и мы пошли вдоль берега, чтобы, не доходя южного мыса, свернуть в лес.

Нет, пожалуй, мы не пошли. Мы все-таки скорее побежали, насколько позволял песок, а потом джунгли. Мы спотыкались о камни, промчались лишних полмили по берегу, дали изрядного крюка, потом, тяжело дыша, неуклюже протискивались между деревьями, насквозь промокли, несмотря на плащи, и когда у меня сердце стучало громче гвардейского барабана и, казалось, остается лечь в ближайшую лужу и больше не вставать, нашим взорам открылась пустошь.

«Ого», – только и смог вымолвить мой спутник.

Болото кишело. Сотни мелких, неуклюжих, но проворных тел терлись друг о друга, толклись в грязи, выпихивали оттуда собратьев и вновь опускались в самую гущу, не оставляя ни единого свободного промежутка. Мы, не шелохнувшись, взирали на этот debauche, какое-то торжество падшей, выродившейся плоти, завороженные не укладывающимся ни в какие логические рамки действом, монотонным и бессмысленным. Словно неизвестными месмерическими волнами мы были пригвождены к месту, когда внезапно вся картина переменилась. Из самой глубины туловищ раздалось глухое, угрожающее рычание и, словно по команде, из спин тварей что-то вскинулось и затрепыхалось. Я не сразу понял, что это были крылья, а когда схватился за бинокль, чтобы рассмотреть бестий получше, ничего уже не было видно. Яростно забились тысячи крыльев, и над болотом поднялся рой тяжелых, черных брызг, полностью заслонив от нас происходящее.

«А вы уши развесили, – радостно завопил Марсель, – слоны, mon Dieu! Какие к дьяволу слоны! Это же самые обыкновенные свиньи, только крылатые».

«Да уж, обыкновеннее некуда», – вздохнул я.

И все же в это невозможно было поверить до конца. Как ни банально это звучит, мне трудно было отделаться от ощущения, будто я таки уснул ночью, под шум воды, и вскоре последует холодное и мокрое пробуждение.

«Вниз» – решительно предложил Марсель. И мы стали осторожно спускаться по склону. «Мне сдается, мсье Руденко, – сказал Марсель, – что сейчас к ним можно подойти безнаказанно».

Свиньи резвились, не слишком заботясь о безопасности. Мы неслышно подобрались к камню, торчавшему из пологого склона в десятке метров от границы болота и легли на землю. Ждать пришлось недолго. Пока мы шли вниз, волнение в стане бестий начало стихать. Глина медленно осела, крылья сложились, и мы наконец увидели вожделенную цель своего путешествия – крылатую свинью во плоти. Одна особь выбралась из болота и расположилась почти под самым камнем, так что мы без труда могли рассмотреть сего представителя местного животного мира в подробностях.

Всем – и ростом, и внешним видом, и производимыми звуками (то есть хрюканьем) – существо это как две капли воды походило на домашнюю свинью; у него была голова свиньи, ноги с копытами, коричневато-розовая шкура, просвечивающая местами сквозь жирные подтеки грязи, и жесткая, типично кабанья, щетина. Если существо поворачивалось en face, то и вовсе можно было подумать, что перед вами стоит обыкновенный, только чуть исхудавший боров. Однако стоило бестии развернуться, как картина резко менялась. Во-первых, у нее было ровно две ноги! Не передние, не задние, просто две мощные универсальные конечности, словно у петуха, – соответственно, туловище было в полтора раза короче, и ноги росли из него ближе к голове. Но главное, разумеется, было даже не это, а два полноценных перепончатых крыла. Их, если так можно выразиться, основания, или корни, находились ближе к шее, а сами крылья складывались вдоль спины и представляли собою натянутую на костяк кожу, похожую на остальной покров свиньи, только несколько тоньше. Крылья тоже были покрыты жестким ежиком щетины. Существо передвигалось подобно куропатке, чуть семеня, а когда расправляло крылья, сжимало вместе обе ноги и делало несколько прыжков.

Несколько слов о крыльях. Когда они сложены, их почти не видно. Но стоит существу их расправить, как его облик самым радикальным образом меняется. Это не обычные крылья в нашем, «птичьем» понимании, они раскладываются под какими-то неуловимо «неправильными» углами, а когда существо ими взмахивает, то раздается не хлопающий или свистящий, а скорее хлюпающий звук, напоминающий трепыханье мокрой парусины на ветру. Но при этом во взмахе чувствуется недюжинная сила! Когда крылья начинают методично колыхаться, во все стороны разлетается грязь, туловище напрягается, и, кажется, положи этой хавронье на спину пятипудовое бревно, она не заметит его и взлетит.

К полудню вышло солнце, и мы начали фотографировать с разных точек, медленно пробираясь по зарослям вдоль края болота и в нужный момент выставляя из-за кустов объектив. За неполный час все пластинки были использованы. Солнце уже припекало вовсю, вода с листвы испарилась, в непромокаемых тяжелых плащах стало невыносимо жарко, и тут мы вспомнили, что всю ночь не спали и почти сутки ничего не брали в рот.

Едва доковыляли до лагеря. Еще не стемнело, а Марсель уже храпит. Заканчиваю писать и тоже ложусь.

14 июля

Опять рассовали по карманам пластинки и пошли на болото. Обстановка там, надо сказать, по сравнению со вчерашним днем существенно изменилась. Прежде всего, не было того чудовищно плотного скопления свиней, когда все пространство без просветов занято телами. Напротив, на самом болоте их было мало. Большинство разбрелось по лесу в поисках пищи, которую эти твари отыскивают примерно так же, как обычные кабаны – подкапывают рылами кусты, объедают побеги и т. п. Некоторые, собрав в зубы столько листьев и корней, сколько может туда поместиться, несут припасы в облюбованный кусок взбаламученной жижи и складывают в кучки, когда же в кучу набирается достаточно для солидного обеда, приступают к трапезе. Иногда одну кучу собирают несколько особей, чтобы потом, всем вместе, в несколько рыл, перемешав собранное с грязью, начать пожирать, громко хрюкая. Наевшись, они ложатся рядом и некоторое время так переваривают пищу, а потом или прыжками добираются до следующего места добычи, или же взлетают и парят над островом, издавая низкие утробные звуки.

Мы пока остаемся незамеченными, хотя шансов невзначай натолкнуться на наших экзотических птиц хоть отбавляй – они, кажется, расползлись по всему острову, а в полете выбираются и за его пределы. Марсель даже хотел специально вспугнуть пару-другую и посмотреть, как те отреагируют – «Не хищники же они, мсье Руденко, обыкновенные травоядные», но я воспротивился, сказав, что нам еще представится такая возможность, а сейчас лучше понаблюдать за ними, покуда они не подозревают о нашем существовании.

Как бы в подтверждение моих слов, летающие свиньи сегодня явились нам в самом своем интимном качестве.

Совокупляются эти твари вполне естественным для их облика образом. Все отличие от бескрылых собратьев (что тоже понятно) заключается в том, что самец во время совершения акта усиленно хлопает летательными органами, весьма напоминая петуха.

Удалось сделать два снимка в полете. Один обещает быть настолько удачным, что Марсель, вынув пластинку, сказал: «Боюсь, господ из Сорбонны нелегко будет убедить, что это не фальсификация». «Да уж, – согласился я, – если меня до сих пор нельзя убедить, что все представление – не фальсификация г-на Бодуэна».

«Или не заговор злых сил природы».

«В каком смысле? – удивился я. – Сомнительно, что они в состоянии на нас напасть даже целым стадом. Да вы сами только что упирали на их травоядность! Бывали, конечно, случаи, когда свиньи загрызали человека, но вы же не безоружны», – я указал на толстую рукоять «Смита и Вессона».

Марсель улыбнулся и поправил револьвер.

«Merci, но я совсем не то хотел сказать. Если прямо, то разве у вас нету ощущения, что наши бестии – некий род миража? Я не физик и плохо во всех этих преломлениях и диффузиях разбираюсь, но меня никак не покидает чувство, будто эти свиньи бестелесны, суть не что иное как оптический образ, и если их проткнуть палкой, ничего не случится».

«Интересно!» – промолвил я с искренним удивлением, ибо как раз вопиющей, смердящей телесностью наших подопечных был с самого начала поражен более всего. Ирреальность прошла, как только я почувствовал их запах, услышал биение их крыльев – если и приходили мне в голову мысли такого свойства, то о том, не галлюцинирую ли я, а не о бестелесности их.

«Вам интересно? – скривился вдруг Марсель. – Мне тоже. И почему-то мне кажется, что в этих тварях отсутствует обыкновенный земной смысл. Я допускаю, что их не проткнешь палкой, что они – не мираж, но я так же серьезно допускаю, что это – бесы, которых, между прочим, тоже никто не видел и палкой не протыкал. Понимаете?»

«Где-то – да, – я неопределенно взмахнул рукой. – Насколько я вижу, вы предлагаете абстрагироваться от их видимого облика, поведения, всего приземленного, а попытаться понять, откуда они взялись и что они тут делают? Так ведь именно это мы и хотим выяснить».

«Да не то, – удрученно вздохнул Марсель. – Смотрите. На севере, очень-очень крайнем, есть остров. Там обретают покой души нибелунгов. Но бедные викинги просто не подозревали о существовании юга, их география жила вне магнитной стрелки, vous me suivez? И валькирий они рисовали в своей мифологии подобными женщинам, с которыми им хотелось спать».

«Вероятно, мы имеем дело с перевоплотившимися нибелунгами? – осведомился я. – Что ж, ищущий найдет. Например, в русских мифах бытуют три птицы, которых изображают с человеческим лицом; следуя вашим рассуждениям, мои соплеменники, быть может, всего лишь недостаточно испорчены, чтобы представить себе пророчества, извергающиеся из свиного рыла?»

«Eh bien, – сказал Марсель. – Идемте, наши бесплодные дискуссии мы продолжим за кофе».

16 июля

Свиньи бродят по всему острову, летают над акваторией, роют свои корни, любят… Одна даже бодро продефилировала на двух ногах мимо нашей хижины.

Марсель бросается в крайности. Вчера вечером он впал в меланхолию, утром отказался идти к болоту и сообщил, что ждет не дождется отплытия. Сегодня же – семь пятниц на неделе! – заявил безапелляционно:

«Мсье Руденко, мы не знаем, откуда гады прилетели. Но в наших силах разобраться, куда они улетят! Я хочу дождаться этого момента, а вы, если поделаете, уезжайте с этим подонком Бодуэном».

Я пытался урезонить моего друга тем, что «гады» могут и вовсе не улететь, так что, если «подонок» заварил кашу, то стоит его уговорить самому остаться на острове. По крайней мере, это Марселя развеселило.

«Ладно, – ответил он. – За неделю можно многое успеть, даже выгнать свиней с острова».

После обеда барометр начал падать. Похоже, через пару часов пойдет дождь, подновит свиньям болото. Я не стал огорчать Марселя своими предположениями, но судя по всему, ему-таки не дождаться, покуда свиньи покинут остров. Мы не можем даже догадываться, откуда они взялись на Мбондо, но одно ясно, и это наверняка – до 12-го числа их не было, а потом они прилетели – обжились, собираются обзаводиться потомством. Словом, мы, похоже, имеем обычный распорядок действий перелетных птиц, а последние обычно за неделю со своими делами не управляются. В случае же свиней, чья беременность протекает несколько месяцев, а детеныши подрастают, дай Бог, за полгода, мне видится, дело особое. Впрочем, это лишь домыслы. Каждый, в том числе и крылатая свинья, волен поступать как ему заблагорассудится.

17 июля

Сегодняшний день начался с того, что, проснувшись и высунув голову из мешка, Марсель с довольным зевком заявил, что не прочь бы отведать мяса. Лишь очень сильно покривив душой, могу сказать, что не понял, какого именно мяса ему захотелось, но, тем не менее, я начал с того, что остался несъеденным целый ящик консервов с самого различного рода мясом. Ответ последовал незамедлительно:

«Мсье Руденко, я уже неделю не могу смириться с тем, что вы, как естествоиспытатель и сторонник чистой науки, должно быть, сочтете блажью, но все же – остров наводнен свининой, а мы с вами как ни в чем не бывало изо дня в день потрошим консервные банки. Вон, уже целую свалку за стеной устроили».

«Но позвольте, – воспротивился было я. – С вами, конечно, трудно не согласиться в плане наводненности острова свининой, но не стоит забывать, что планета Земля не наводнена островами, подобными Мбондо, и пусть даже на какой-нибудь горсти земли размером едва ли больше Парижа находится несколько сотен крылатых свиней, все равно не следует думать, что уникальное, невиданное доселе создание природы можно использовать в пищу при таком изобилии провианта, как у нас».

Марсель расстегнул мешок и сел на землю.

«Monsieur Roudainko, – сказал он. – Черт с ним, с мясом, но давайте подумаем о другом. Вокруг нас бродят образцы – или, скажем иначе, представители – неизвестной науке части природы. Мы, в свою очередь, бродим вокруг них, что-то там кропаем в журнальчик, портим перья, изводим фотопластинки, даже не задумываясь, что там у них внутри, у этих…»

«Образцов, – вставил я. – Валькирий, нибелунгов, бесов… Вы хотите заспиртовать сердце нибелунга, то есть его материализовавшейся души и привезти в дар Парижской академии?»

«Да хотя бы! Не будьте же ханжой, мистер ботаник! Помнится, в один прелестный закатный час вы отдали фауну мне на откуп – не отказываетесь ли вы теперь от своих слов?»

«Вы, между прочим, злопамятны», – проворчал я.

«Пусть. В конце концов, я не заставляю вас убивать эту вонючую свинью. У меня тоже есть револьвер. Если в вас отсутствует простое любопытство, я готов обойтись без вашей помощи».

Не могу сказать, что меня легко убедить в необходимости действия, претящего мне пускай чисто в силу ничем рационально не обоснованного, сугубо внутреннего дурного предчувствия. Обычно я остаюсь при своем мнении, даже если со временем осознаю его ошибочность. Может быть, это и вредная черта, но вовсе не по этой причине я свой принцип сегодня нарушил. Точно не могу даже сказать, почему – скорее всего, тут был просто элемент товарищества, нежелание отпускать Марселя одного. Коли уж нас на острове двое и один на чем-то настаивает, не стоит противиться. Разумеется, я приводил еще какие-то доводы, но совершенно незаметно разговор перетек в иное русло, и за утренним кофе мы уже вместе обсуждали план действий, словно оба с самого дня высадки на Мбондо мечтали пристрелить крылатого кабана.

У Марселя, естественно, моментально улетучилась хандра.

«Мы разрежем туловище вдоль, – разглагольствовал он, кидая в рот размоченные в кружке с кофе сухари, – обе половинки заспиртуем в огромных банках, левую я повезу в Париж, а вы правую – в Петербург. Но некоторую малую часть мы, конечно же, съедим?»

Мы взяли около десяти метров прочной веревки, зарядили револьверы и отправились на поиски отдельно бродящей особи.

Сначала решено было, лукаво не мудрствуя, пойти на болото, но, побродив вдоль подножия холма, мы решили найти для охоты другое место. Свиней на болоте копалось слишком много, чтобы не привлечь их звуком выстрела, тем более что за несколько дней твари так вытоптали окрестный лес и кустарник, что, даже двигаясь бесшумно, долго оставаться вне поля их зрения было невозможно. Тогда мы обогнули гору с юга и двинулись вдоль берега. Несколько раз из лесу раздавалось хрюканье и хруст сучьев, но шум явно принадлежал нескольким свиньям сразу. Пройдя по пляжу пару миль, мы пришли, однако, к выводу, что лучше все же будет углубиться в лес.

В том месте, где мы изменили направление поисков (по первоначальному разбиению, четвертый квадрат), лес не слишком густ, и по нему, хоть и медленно, но можно передвигаться.

Покружив между деревьями не более часа, мы услышали над головой хлопанье крыльев и затаились. Животное (одно, без сотоварищей) приземлилось, шумно рассекая листья и тотчас же, сложив крылья, уткнулось носом в землю. Мы выхватили револьверы и, медленно раздвигая заросли, пошли на звук.

Мне показалось, что шли мы очень долго, поэтому, когда вдруг из-за дерева показалась задняя часть туловища свиньи, я невольно вздрогнул. Марсель поманил меня, указывая, что нам обоим нужно подойти к животному спереди, я осторожно сделал шаг вбок, и тут увидал нашу жертву в полном, так сказать, объеме. За те дни, что мы бродили вокруг болота, выслеживали, затаясь, одну свинью за другой, фотографировали, старались не оставить без внимания и запомнить самые незначительные подробности их поведения, я настолько свыкся с их обликом, что, пожалуй, даже начал забывать о существовании обыкновенных, четвероногих свиней без крыльев. Теперь мне уже кажется, что за выискиванием деталей, за стремлением ухватить в наших подопечных что-то, чего мы не заметили вчера, позавчера, etc., мы утеряли – нет, не утеряли, я неверно выбрал слово, а просто пропустили некую черту, вне которой нет самого этого явления – крылатая свинья. Мне вообще теперь трудно выбирать слова, и, когда я буду перечитывать нынешние записи, наверное, сам удивлюсь их сбивчивости, но, как бы там ни было, и это непременно надо отметить, даже в момент, когда, в то утро после дождя, передо мной открылась пустошь, усеянная копошащимися в грязи удивительными тварями, я не был столь сильно поражен, как сегодня, в последние мгновения перед выстрелами. Я вдруг как бы увидел существо, к которому мы так долго стремились, целиком, все сразу, и меня охватило уже не любопытство, не удивление, не желание протереть глаза, не чувство, что все происходит во сне, а благоговейный ужас вкупе с невыносимым омерзением. Отдельные абсурдные особенности строения тела этой твари – две торчащие, будто у курицы, но увенчанные копытами, ноги, несуразные перепончатые крылья и обыкновенная свиная голова со сморщенным влажным пятачком – отошли на второй план, а выплеснулось наружу вдруг нечто, сводимое к простейшему – этого не может быть, это не существует, иначе все остальное бессмысленно.

Когда нам уже не было нужды скрываться и под нашими ногами затрещали ветки, существо вынуло пятачок из ямы и тускло обратило на нас пару равнодушных, узеньких глазок, я выстрелил ему прямо в голову. Секунду спустя прозвучал выстрел моего спутника. Обе пули попали точно в цель, и, думаю, смерть наступила мгновенно.

Мы подскочили к туловищу, Марсель вытащил веревку, и мы начали увязывать жертву. Одним концом веревки мы накрепко охватили ноги, другим обвязали тушу, стараясь не слишком повредить крылья, и, сделав удобные захваты для рук, попробовали ее поднять. Свинья весила около 4–5 пудов (к счастью, нам попался не самый крупный экземпляр), и мы вдвоем, хоть и с передышками, но без затруднений дотащили ношу до пляжа.

По берегу идти было еще легче. Через час с небольшим, сделав несколько остановок (как ни странно, не натолкнувшись ни на одного из бродящих по острову и летающих над ним сотоварищей нашей жертвы), мы были вместе с крылатой кабаньей тушей дома. Как-то само собой получилось, что о сохранении заспиртованных органов для Парижской (как, впрочем, и для Российской) академии мы оба забыли напрочь, а голод между тем и у меня, и у Марселя разыгрался не на шутку, тем более утром, перед походом, мы были так возбуждены, что лишь перекусили на скорую руку. Коротко говоря, убитая свинья была обречена не на что иное, как на съедение.

Марсель в предвкушении обеда устроился поудобнее на пороге хижины и раскурил свою толстую черную сигару, я же расчистил место для костра, собрал дрова и приготовил нехитрый наш кулинарный инструмент – вертел и два кола с рогатинами на концах – не помню уж когда срубленными (кажется, они появились в самом начале нашего пребывания на Мбондо, просто как необходимая деталь походного инвентаря, и всяко уж без расчета на сегодняшний сорт мяса). Когда затрещали в огне сучья, Марсель протянул мне охотничий нож.

«Ну что, начнем, мсье Руденко?»

И мы приступили к свежеванию или препарированию, ибо анатомический интерес был не совсем перешиблен настроениями желудка.

С туши были сняты веревки, мы перевернули свинью на живот и воздали должное Эскулапу (если последний покровительствовал ветеринарам). Первое, что мы определили совершенно точно: свинья, несмотря на удивительные способности, коими ее наделила природа, была, как и положено ей, млекопитающим. На своих местах имелись сердце, печень, желудок, наполненный вполне традиционной пищей (как то ветки, листья, коренья и т. п.), там, где нужно, была вся система детородных органов (кстати, нам досталась особь женского пола) – словом, все соответствовало нормальным, земным представлениям о свинье. Двуногость лишь спрессовала внутреннее устройство существа и чуть изменила форму и размеры некоторых основных органов. Словом, пока мы не добрались до головы, ничто не удивило нас настолько сильно, чтобы помешать быстрой разделке туши и нанизыванию лакомых кусочков на вертел. Заглянуть под череп мы догадались лишь после обеда, а пока ничто не предвещало открытий более серьезных, нежели все, что успело выпасть на нашу долю. Крылья, как орган, не имеющий собственных внутренностей, были попросту отрезаны и забыты.

Странное чувство, охватившее меня, когда я увидел пасущуюся на поляне свинью и понял, что мне надо ее пристрелить, прямо скажем, не совсем приятное, словно кто-то предостерегал меня от ложного шага, которое не совсем покинуло меня и во время переноски туши в лагерь, исчезло совсем, уступив место скучной обыденности. Костер почти погас, на земле тлели угли, сочные куски свинины издавали запах, которого мы уже много месяцев в силу понятных обстоятельств были лишены, нами овладело сладостное нетерпение, и, лишь только мясо поспело, мы жадно набросились на еду.

Кстати, когда костер еще не догорел, над лагерем зависли две свиньи. Они внимательно смотрели вниз, делая узкие круги над самыми вершинами деревьев, но мы, мельком подняв головы и удостоверившись, что это наши старые знакомые, а не какой-нибудь новый каприз местной фауны, забыли о ненавязчивых соглядатаях.

Обед, надо сказать, удался. Такого удовольствия от еды я не получил даже на трапезе у архимандрита Питирима летом 83-го года – оттуда я вынес свое по сию пору самое сильное гастрономическое впечатление. Конечно, сказалась и длительная отлученность от нормальной пищи, но даже на самом высоком званом обеде, я уверен, то простецкое блюдо, что мы отведали сегодня, пришлось бы вполне к столу. Не зря, ой, как не зря, из этого мяса растут крылья! Дело в том, что, несмотря на почти полное соответствие анатомии свиньи летающей свинье vulgaris, нечто птичье вобрано этой тварью прямо в живую ткань. Если можно представить себе сочетание молодой нежирной свинины с волокнисто-воздушным мясом хорошо приготовленного цыпленка табака, то именно это получилось из подстреленной в лесу бестии. Марсель был просто вне себя от восторга и, конечно, не преминул меня уколоть напоминанием о моей утренней политике. Я вынужден был целиком и полностью признать свою неправоту, после чего предложил устроить, как только придет «Sparrow», охоту персонально для г-на Бодуэна. Идея была со смехом и аплодисментами поддержана. Тут же возникла еще одна.

Марсель начал издалека. Птица, сказал он, «материя тонкая», пусть и в обличий свиньи, и по внешнему виду мозга можно порой больше сказать о его обладателе, чем по всей остальной анатомии. А уж если наружные признаки столь же выдающиеся, сколь, скажем («вы только вдумайтесь, m-r Roudainko, и, бьюсь об заклад, едва ли вы не содрогнетесь!»), у двуногой крылатой свиньи, то неужели мозг так тщательно укомплектованного существа не являет собой чего-нибудь сногсшибательного?

Конечно, учитывая свойственное ему, как и любому французу, красноречие, нетрудно догадаться, что речь моего друга заняла гораздо больше времени, нежели мне понадобилось для записи ее краткого изложения. Но существо дела я, разумеется, уяснил с самого начала: возле задней стены хижины, вместе с прочими отходами нашей поспешной кулинарии, ожидающая закапывания лежала отделенная от туловища свиная голова.

Солнце клонилось к закату, следовательно, времени у нас оставалось совсем мало.

Я пожал плечами, сказал, что теперь сыт и не возражаю против некоторой толики научного труда, ибо для того на остров и прибыл. Марсель сбегал в хижину и вынес продолговатый деревянный ящичек, в котором оказался, ни больше ни меньше, набор хирургических инструментов, включая трепанационные сверла!

Используя меня в качестве ассистента, Марсель за полчаса вскрыл череп и обнажил мозг. Должен признаться, увиденное нами после снятия крышки черепной коробки заслуживает самого детального описания, хотя Марсель, разумеется, сделает это гораздо более профессионально.

Берусь утверждать, что доставшийся нам образец не был похож на мозг ни свиньи, ни птицы. Я бы скорее провел аналогию с обезьяной или даже с человеком, хотя сходство это чисто размерное (кости черепа у летающей свиньи тоньше, чем у обычной, а голова чуть больше, что позволяет в ней разместить большего объема мозг). Но если у нормальных млекопитающих мы обнаруживаем два полушария, то у нашей жертвы мы обнаружили деление на три почти равные по объему части. При взгляде сверху это напоминает круг, разбитый на три сектора, два из которых (передние) занимают приблизительно по 130 градусов, третий же, задний, – чуть более узкий. Чем вызвана столь странная структура – неясно. Марсель был ошарашен еще более моего и от каких-либо комментариев отказался.

Опять посетовав на то, что кончились фотопластинки, Марсель, подержав чудной орган на вытянутой руке, вздохнул и опустил его на землю.

Уже в темноте, при свете фонарей, мы выкопали метровой глубины яму, побросали туда остатки пиршества и ученых изысканий, после чего забросали землей.

«Недурно поохотились», – резюмировал Марсель.

Наши маленькие естественнонаучные чудеса продолжаются. Не знаю, как у моего спутника, у меня на душе опять кошки скребут.

Кстати, свиньи этим вечером словно затаились – со стороны болота не доносится ни звука.

18 июля

20 минут десятого утра. Пишу оттого, что больше нечего делать – мы в осаде. Как ни прискорбно это сознавать. Еще вчера, когда мы ложились спать, я отметил про себя, что стоит неожиданная тишина. Болото в нескольких сотнях метров от лагеря, не говоря уж о том, что свиньи еще в самый первый день начали бродить по острову, и отовсюду денно и нощно были слышны то похрюкиванье, то хлопанье крыльев, то треск ветвей. Вчера ничего этого не было. Когда свиньи затихли – я точно сказать не могу, мы были слишком увлечены сначала обедом, потом вскрытием головы. Одно могу сказать – в восьмом часу вечера, когда мы, закопав яму, унесли лопату в хижину и, сев на порог, закурили, тварей уже не было слышно. Плюс к тому совершенно отсутствовал ветер.

Сегодня я проснулся около половины седьмого с таким чувством, словно я не один. То есть, конечно, я был не один, тут же в своем мешке сопел мой напарник, но я имею в виду другое – мне показалось, что рядом находится кто-то совершенно посторонний, более того, наблюдает за мной.

Я встал, надел башмаки и оглядел хижину. Сквозь щели в бамбуковых стенах уже пробивалось солнце, но тем не менее я зажег фонарь, интуитивно решив не открывать дверь, и, светя перед собой, облазил буквально все углы, естественно, ничего не обнаружив. И конечно, шумное ползанье разбудило Марселя.