Текст книги "Полдень XXI век 2003 №5-6"

Автор книги: Елена Хаецкая

Соавторы: Виктор Точинов,Марианна Алферова,Александр Бачило,Николай Романецкий,Александр Тюрин,Ярослав Веров,Ирина Бахтина,Нина Катерли,Тарас Витковский,Полдень, XXI век Журнал
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

На перекрестке стояла девушка в длинной белой рубашке. Рубашки эти выдают перед посадкой в ладью. Их надевают уже здесь, а прежнюю одежду сдают Танталу.

– Я так и знала! Так и знала! – воскликнула девушка с торжеством в голосе. Она видела ЗАГРЕЯ впервые, но обратилась к нему, как к хорошему знакомому. Сразу видно, новенькая. Новички часто обращаются именно к ЗАГРЕЮ.

В зеленоватом свете кожа ее казалась очень бледной. Впрочем, на этих улицах не встретишь людей с румяными щеками. Толстые бывают – румяных нет. Девушка была худой, как спичка. Ее прозрачные белые руки напоминали водоросли, шея походила на тонкий стебель, который вот-вот переломится под тяжестью головы.

– Я смогла! – повторила она, как заклинание, и молитвенно стиснула пальцы.

– О чем вы?

Несколько секунд она смотрела на ЗАГРЕЯ огромными черными глазами. Лицо ее было все слеплено из теней – светился лишь лоб и острая черточка носа. В черных провалах глазниц зрачки были как два озерца без блеска и мути.

– Я смогла победить. Главное – воля. – Каждая ее фраза звучала как заклинание. – И еще верить, что преодолеешь. А я знала, что преодолею. Последние две недели тяжелее всего. Я не могла двинуть ни рукой, ни ногой. Но я выдержала… – Она вдруг покачнулась, прислонилась к стене. – Все плывет. Это бывает… – Она тряхнула головой. Густые волосы цвета спелой пшеницы на миг скрыли ее лицо.

Надо срочно отвести ее в таверну и дать выпить воды из Леты. Таков ритуал. Обряд милосердия. Но до таверны далеко. А дом ЗАГРЕЯ здесь, рядом.

– Зайдем ко мне, – предложил он.

Она перепугалась. Все новички ужасно боятся. И всегда того, чего боялись прежде на том берегу.

– У меня можно выпить. – ЗАГРЕЙ взял ее за локоть.

Наверное, она хотела убежать. Она даже попыталась вырвать руку. Но сил не хватило. Ноги ее подкашивались. Если бы ЗАГРЕЙ не держал ее за руку, она бы сползла по стене на мостовую. Он потянул ее за собой, с силой, почти грубо. Она раскрыла рот, хотела закричать. Но губы лишь беззвучно шлепали друг о друга.

Из ближайшего переулка выплыла огромная студенистая гусеница, с бессчетным количеством мохнатых ножек по бокам. Круглую голову венчала пара острых рогов. В теле гусеницы светились окна – как в доме или поезде. За гусеницей неслась с лихим гиканьем кавалькада – белые скелеты на белых конях. Скелеты рубили мечами гусеницу, но не могли причинить ей никакого вреда. Гусеница медленно уползла в ближайший переулок. Скелеты на лошадях помчались дальше.

– Что э-т-то? – Девушку стала бить дрожь.

– Сны. Всего лишь сны, – отвечал ЗАГРЕЙ.

– Какие сны? – она не поняла.

– А вот какие, не знаю. И никто не знает, пока сон не пройдет через ворота и не отправится к спящим. Если улетит через роговые ворота – то эта правдивое видение, а если вылетит через белые, из слоновой кости, то сон ложный.

Когда-то любил ЗАГРЕЙ сидеть подле ворот и прежде, чем сон устремится к воротам, пытался угадать, что перед ним – пророчество или всего лишь очередной обман, посылаемый людям. Но обычно всегда ошибался. Самые правдоподобные сны бывали самыми лживыми. Потому и занятие это ему надоело.

– И что же, они всегда здесь бродят? – шепотом спросила девушка.

– Да, пока не уйдут к людям. Но они совершенно не опасны. Ты привыкнешь и не будешь обращать на них внимания.

– Я устала! – девушка скривила губы. Она пыталась заплакать. Но слез не было – она еще не научилась плакать здесь.

ЗАГРЕЙ поднял ее на руки и понес. Она была легкая, как пушинка. Даже по лестнице наверх он нес ее без труда. В прихожей она вдруг вцепилась в косяк, и стоило немалых усилий оторвать ее пальцы от бруса из мореного дуба. Наконец, он впихнул ее в свою комнату, она потеряла равновесие и упала. ЗАГРЕЙ огляделся. На столе – чашка с кофе. Невыпитый кофе остыл, подернулся черным ледком. Кофе, который варила Пина, всегда покрывался льдом. А что если дать гостье хлебнуть кофе? Жестоко, конечно, но забавно. А если Пина узнает? Ну и что? В конце концов он ничем не обязан жене Дита. Абсолютно ничем. ЗАГРЕЙ разжал рот девушки и влил весь оставшийся кофе, не боясь, что она захлебнется. Оставил ее лежать на полу, сам отошел и плюхнулся на диван. Поначалу она не двигалась.

Внезапно дрожь пробежала по ее телу, и она раскрыла глаза.

– В груди жжет, – сказала она. – И мне плохо.

– Хочешь, подарю платье? – спросил ЗАГРЕЙ и положил ей на грудь лиловое платье, Танталов презент. Хорошее платье, неразрезанное, с пуговицами сверху донизу.

Она не ответила, лежала, прижимая одной рукой к груди платье, вторую положила под голову. Хмурила тонкие темные брови, мучительно хмурила, так, что меж бровей пролегла глубокая морщинка. Вспоминала.

Хорошо, что он не дал ей воды Леты.

– Все-таки я смогла, – сказала она вновь и улыбнулась. – Я была уверена, что смогу справиться. Предлагали операцию, но я отказалась. Не стала себя уродовать. Есть же и другой путь. Должен быть. А профессор мне сказал: «Все равно к нам вернетесь». А я не вернулась. Я упрямая. Сказала – под скальпель не лягу. Ведь это так глупо – ложиться под нож!

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Ни-Ни… – Она засмеялась. – Не понял? Это имя такое – Ни-Ни. Сокращенное от Анны.

– А-а! – ЗАГРЕЙ рассмеялся тоже.

Она встала, скинула длинную рубаху. Она была очень худа – кожа да кости. Ребра можно было пересчитать. Рак? Скорее всего. Ни-Ни облачилась в платье и вдруг сделалась стройной, как струя, стильной стервой. Она медленно провела ладонями по скользкому шелку сверху вниз – то ли демонстрировала себя, то ли оценивала.

– Ты красивая, – он произнес это почти искренне.

– Зеркало есть? – Она озабоченно обвела комнату взглядом, но зеркала не заметила. Зеркало, что подарил художник, отражало чью-то пустую комнату с разобранной постелью и разнокалиберными бутылками на полу. Посреди была лужа вина.

– Смотрись в мои глаза, – предложил он.

Она последовала совету, наклонилась вперед, уперла ладони в колени.

– И правда! Вот я! И вот еще я!

Ни-Ни уселась рядом с ЗАГРЕЕМ на диван.

– Главное, мама в меня верила. Она знала, что я смогу. Она все время говорила: «Ни-Ни, ты такая сильная, ты поправишься. Надо только еще и это последнее испытание перенести, и тогда – все…»

– Ни-Ни, теперь все позади, – он положил ей руку на плечо. Плечо было не теплое и не холодное. Никакое. Как у всех.

– Да, да, теперь все позади. Я смогла. Теперь уже нет боли. Какое счастье – нет боли! И силы возвращаются.

Нет боли! Счастливица! У него так сильно заныло в груди, что ЗАГРЕЙ едва не закричал.

Ни-Ни вскочила и закружилась по комнате.

– Мне кажется, я могу летать! – Она оттолкнулась от пола и в самом деле полетела. Сделала два круга под потолком и опустилась на диван. – Замечательно! – она поцеловала ЗАГРЕЯ в губы. Ему показалось, что губы у нее горячие. Такого быть не могло, но он был уверен, что ее губы обжигают.

– Меня зовут ЗАГРЕЙ, – ему хотелось, чтобы Ни-Ни поцеловала его вновь.

– Я хочу позвонить. Где здесь телефон?

Он кивнул в угол. Почему-то все сразу кидаются кому-то звонить. Это всегда так. Все помнят какие-то номера и непременно звонят.

Ни-Ни набрала номер. Раздраженно ударила ладошкой по рычагу, вновь набрала. Потом швырнула трубку и скорчила капризную гримаску:

– Занято.

– Кому звонишь? Матери?

– Не-а.

– Жениху?

– Подруге.

– Это так обязательно?

Ни-Ни задумалась. Опять нахмурила брови.

– Нет, конечно. В конце концов, Иришка – стерва. Точно. Можно закурить? У тебя есть сигареты?

ЗАГРЕЙ открыл ящик. Пачку сигарет притащил тайком Тантал. В пачке оставалось еще три сигареты.

Ни-Ни затягивалась и выпускала дым чуточку театрально, видимо, давно не курила. Комнату тут же заволокло густым туманом. Пахло не табаком, а дымом осеннего костра из палых листьев. От этого дыма у ЗАГРЕЯ полились слезы – едкие, обжигающие, бесполезные слезы.

– Ни-Ни, скажи, а как это было?

– Что?.. – она насторожилась. Судорожно затянулась. – Что?.. – В глазах ее был испуг.

– Ну, переход.

– Ничего не было. – Она спешно раздавила окурок в серебряной пепельнице. – Ни-че-го.

– Но что-то ты должна помнить, – настаивал ЗАГРЕЙ, он был жесток, он хотел знать.

– Оставь меня, оставь! Прекрати! – У Ни-Ни затряслись плечи, она попыталась заплакать. Несколько раз она провела ладонями по лицу, размазывая несуществующие слезы.

– Ты должна помнить! Должна! Ты же помнишь все другое!

– Прекрати! – Она зажала ладонями уши.

ЗАГРЕЙ привлек Ни-Ни к себе. Он знал, что она не может испытывать к нему ни любви, ни отвращения. То есть ей может казаться, что она испытывает любовь или отвращение. Но это только иллюзия. На самом деле она к нему равнодушна. Как и ко всем прочим. Как и все прочие.

Она ответила на его поцелуй. И вновь ему показалось, что губы ее горячи. Она застонала, рванулась к нему, исцарапала ногтями кожу. Ей хотелось испытать наслаждение – немедленно, сейчас же. Так со многими бывает в первые дни. Они торопятся есть, торопятся любить, торопятся что-нибудь делать. Но это быстро проходит.

Он достиг венериного спазма, а она – нет. Несколько секунд Ни-Ни лежала неподвижно, глядя в потолок. Потом вздохнула. Все разочарованно вздыхают поначалу, а потом смиряются с тем, что здесь ничего нельзя достичь – ни в любви, ни в трудах.

Он подумал о трудах и вспомнил художника, о его беспримерных тяжких творческих муках. О его борьбе со временем за свет и тепло, о сотнях картин, бесследно исчезнувших в жерле камина. Но может быть, художник наконец сумеет сберечь одну картину?

– Скоро таять начнет, – сказала Ни-Ни. – Я весну люблю. Весной небо сумасшедшее. И облака плывут быстрее, чем осенью.

«Весна. Значит, Прозерпина не скоро вернется», – подумал ЗАГРЕЙ.

И обрадовался.

ГЛАВА 3. ТАНАТ

1

На потрескавшейся штукатурке стены большое пятно – будто кто-то выплеснул чашку кофе. Рядом красным нарисована стрелка вниз. Вниз ведут ступени, все разной ширины и высоты – не угадать, как ставить ногу. При каждом шаге спотыкаешься и едва не падаешь вниз. Но следующая ступенька не дает упасть – непременно подхватит и поставит на место. А та, что за ней, вновь заставит споткнуться. И так – до самой двери. Прямоугольник из мореного дуба с бронзовой позеленевшей ручкой.

В таверне ЗАГРЕЙ был соизмерим со всеми. ЗАГРЕЙ, не выше и не ниже. В таверне нельзя себя выпячивать. Даже Танат здесь был, как все, – умерял силу голоса и смеялся с оглядкой. Таверна уравнивала. Здесь все было покрыто липкой влагой – мраморные плитки на полу, дубовые панели на стенах, и даже одежда людей темнела пятнами сырости и кожа влажно поблескивала в мутном свете.

Стул, разумеется, шатался, стол был кособок. Стакан, если не придерживать рукой, соскользнет и разобьется. Пол усеян черепками, они хрустят хитиновыми панцирями под каблуками.

Испарения Тартара ползают по таверне многоголовым драконом, заглядывают посетителям в рот. Одна драконья голова особенно настырно тыкалась в губы. ЗАГРЕЙ отгонял ее кожаной мухобойкой.

– А, это опять ты… – буркнула голова разочарованно и поплыла дальше. В центре таверны на стальном проржавевшем обруче чадили вкривь и вкось прилепленные свечи. А под светильником за круглым столом со столешницей из серого мрамора помещался Танат. На голову ему стекали капли горячего воска. Блестящий череп Таната порос редкими седыми волосами. В черных провалах глазниц не видно глаз. У Таната глаза не блестят, даже когда он смеется. А Танат большой шутник.

ЗАГРЕЙ сел напротив приятеля. Мальчишка-официант поставил перед ним бокал с густой, маслянисто поблескивающей водой.

– Я тут такую шуточку на днях устроил, – хмыкнул Танат. Он уже был изрядно навеселе. – Вообрази: девчонка собралась замуж. Парень и умен, и внешности приятной, и при деньгах – дельце свое, и дельце процветающее, с перспективой. И вот наши влюбленные идут вечерком по улице: пройтись захотелось. Бывает такое с влюбленными. Темно, фонари не горят – ну прямо как у нас… А под асфальтом трубу прорвало. Две недели не чинили, промоина образовалась. Парень шагнул в сторону – поглядеть, нельзя ли поймать машину, и асфальт под ним проломился. И вот он в этой ямине с горячей водой плещется, а выбраться не может. А у них свадьба через три дня. И невеста над ним стоит, и вопит, бедненькая, благим матом.

– Это смешно? – спросил ЗАГРЕЙ.

– А разве нет? Она его вытащить бы могла – если бы могла. Вот ситуация. Он рядом – она его за руку держит. Но парень-то весит восемьдесят семь килограммов. А девчонка дотянуться до него может, а вытянуть наверх силенок не хватает. И позвать на помощь некого. Хоть лопни от крика, а нет рядом никого. А он там живой еще, кричит от боли. Когда его наконец подоспевшие прохожие вытащили – он жив еще был – умер от шока, пока «скорую» ждали.

– Сил не хватило, – повторил ЗАГРЕЙ и выпил. Вода не обеспамятовала его и не пьянила. Танат тоже пил и не забывал, но пьянел быстро.

– А у них уже билеты на самолет… в Париж… В свадебное путешествие, – хрюкал от восторга Танат. – И подарки куплены, и квартира отдельная двухкомнатная на его имя. А она с родителями и братиком младшеньким в хрущобе мается. И все это сварилось в дурацкой яме, которую надо было закопать две недели назад. Свекровь несостоявшаяся назад хотела даже колечко обручальное, уже подаренное, забрать, да несостоявшаяся теща колечко то не выдала. И вместо города Парижа вареный женишок в гробике. Лицо, правда, не пострадало, лежит, будто живой, весь в цветах.

Танат был коллекционером. Он коллекционировал истории. А еще глаза и зубы, иногда сердца. Но сердца ему чаще всего не нравились, и Танат выбрасывал их в Стикс.

Вообще Танат был весельчак, с ним одним ЗАГРЕЙ чувствовал себя живым. Но этой дружбы стеснялся – помнил, что Танат убивает, и убивает безжалостно.

Под курткой ЗАГРЕЙ принес рукопись. Каждое утро ЗАГРЕЙ описывал сцену своей смерти. Но на другое утро все переписывал. Добавлял подробности, убавлял. Всякий раз сцена умирания казалась ему то недостаточно жалостливой, то фальшивой. Но он не знал, насколько жалостливой должна быть сцена смерти. Ведь он никогда не видел этого. То есть самого перехода. Это его угнетало. Ему казалось, что в том миге и заключена вся тайна. Остальные мгновения не имеют никакой цены. И все пытался по этим, лишенным цены, эпизодам восстановить тот, единственный, бесценный миг.

Он и сам не знал, зачем взял с собой рукопись. Отдать Танату? Глупо. Зачем описание смерти тому, кто сам смерть? Впрочем, Танат сам никогда смерть не переживал. Но и ЗАГРЕЙ не переживал. Он лишь видел тех, кто ее пережил. Сотни, тысячи переживших. Но эти сотни и тысячи о пережитом не помнили ничего. Они даже не подозревали о том, что переход был.

Танат закурил – он всякий раз привозил сигареты тайком и непременно дорогие. Угостил и ЗАГРЕЯ.

– Мне нравятся твои истории, – сказал ЗАГРЕЙ.

– Еще бы! – Танат выпустил струйку дыма приятелю в лицо. – Ведь здесь не помнят прошлого, его сочиняют, каждый – свое.

– Погоди! Но я же помню!

– Ну и что? В чем преимущество твоего «запомненного» прошлого перед выдуманным? Ведь никто не может подтвердить, что твой рассказ – подлинный. Так что выдумка и правда равны, как видишь. – В голосе Таната послышалось торжество. Впрочем, в голосе Таната всегда слышится торжество.

– А если они вспомнят? Если другие тоже вспомнят, что тогда? – настаивал ЗАГРЕЙ. Он был уверен, что когда-нибудь все должны все вспомнить.

– Как вспомнят, так и забудут.

– Но они могут вспомнить? Могут или нет?! – не унимался ЗАГРЕЙ.

– Вероятность никогда не равна нулю. У каждого человека есть даже вероятность стать бессмертным. Пусть и ничтожно малая вероятность.

– Стать бессмертным, – повторил ЗАГРЕЙ. Боль, что едва тлела в глубине его существа, вдруг вспыхнула ярко и пронзила грудь раскаленной иглой.

– А ты настоящее вино пробовал? – спросил ЗАГРЕЙ.

– Случалось.

– И на что оно похоже?

– На живую кровь! – Танат схватил свою кружку и выплеснул воду Леты на пол. Посетители встревожились. Шепоток пробежал меж столиков, тревога изобразилась на лицах – тревога искусственная, придуманная, по-настоящему здесь никто не умеет тревожиться. – Эй, всем летской воды! – крикнул Танат хозяину. – Вдруг кто еще не забыл прежнюю жизнь. Вот хоть ты! – Он ткнул пальцем в толстяка, прикорнувшего у стойки. Сразу видно – новичок. Перводневный. На рыхлом желтом лице недоуменное и жалостливое выражение. И пахнет от него лекарствами и табаком – курил, значит, при жизни. Толстяк, пошатываясь, подошел. Выпил он изрядно. Но все равно в глубине его зрачков сохранилась какая-то осмысленная точка. Толстяк что-то помнил. Помнил и пытался это сохранить при себе. Уберечь. Зачем?

– Садись, – указал ему Танат на табурет из кедрового дерева.

Толстяк присел на краешек.

– Кем ты был прежде?

– Винодел, – признался толстяк, хотя еще секунду назад дал себе клятву – молчать. Но от Таната ничего утаить нельзя.

– Он помнит, – вздохнул Танат, наполнил из кувшина свою кружку и подтолкнул толстяку. – Пей.

Толстяк глотнул, а проглотить не смог. Так и сидел с раздутым ртом и с выпученными глазами. Потом вода Леты полилась меж плотно сомкнутых губ на подбородок с сероватой щетиной и на ворот белой рубашки.

– Пей! – закричал Танат и схватил толстяка двумя руками за уши. Тот подчинился и проглотил… Медленно сполз с табурета на пол.

– Он пил настоящее вино, счастливчик! – ЗАГРЕЙ глядел на толстяка, не отрываясь. – А я – никогда. – Он позавидовал толстяку жгучей завистью, куда более жгучей, чем слюна Цербера. – Привези вино, а?

– Как? – ухмыльнулся Танат. – В лодке Харона, что ли? Да, Харон не повезет вино, это точно.

– Как-нибудь исхитрись, – попросил ЗАГРЕЙ. – Одну бутылку. А лучше целый ящик. Чтоб другие тоже попробовали.

– До других-то тебе какое дело?

– У меня есть надежда. Я хочу ею поделиться. Надежда для одного – слишком скучная и слишком тяжкая ноша. – ЗАГРЕЙ знал, что Танат его не понимает, но все равно говорил.

– Зачем тебе вино? Вода Леты лучше.

– Вино, – повторил ЗАГРЕЙ. – Настоящее вино. Пойми… мне так больно… – в ту минуту боль почти прошла, но это не имело значения. – Ведь я – живой. И мне нужно живое вино.

– А ты никогда не думал, что они, – Танат при этом кивнул на Философа, – тоже считают себя живыми?

ЗАГРЕЙ изумленно посмотрел на Таната. Совершенно растерянный, несчастный взгляд. Танат вновь расхохотался.

– Обиделся? Вижу, что обиделся. Глупо обижаться, поверь.

Танат любил говорить с ЗАГРЕЕМ. Потому что ЗАГРЕЙ умел слушать и услышанное в нем задерживалось и обжигало мозг своим значением. Остальные слышали иначе. Их барабанные перепонки вибрировали – но и только. При громком звуке они вздрагивали или втягивали головы в плечи. Они даже отвечали что-то, если их спрашивали. Но звуковая волна тут же стекала из головы в желудок и вызывала икоту.

2

Они шли по берегу. Река слегка светилась в темноте. ЗАГРЕЮ казалось, что он еще никогда не бывал в этом месте. Или он ошибался? ЗАГРЕЙ рвал асфодели, их толстые полые стебли легко переламывались в руках, и скоро получился огромный букет. Зачем ему букет? Никогда прежде он не дарил цветы. Даже Прозерпине не дарил. Да и зачем Прозерпине асфодели? ЗАГРЕЙ задумался. Ну конечно – асфодели для Ни-Ни. Их чудодейственный запах за несколько часов вернет ей силы.

Танат тоже сорвал несколько асфоделей и размял в пальцах мелкие бледные цветки. Поднес ладони к лицу, с наслаждением втянул горьковатый острый запах.

– На той стороне рассказывают о нас небылицы. Будто мы лишены обоняния. А посему и обаяния тоже. Вранье. Ведь те, кто возвращается отсюда, не помнят ничего. Или почти ничего.

– Отсюда нельзя вернуться, – веско произнес ЗАГРЕЙ. – Неужели ты, Танат, веришь в подобные сказки?

– Это не сказки. Надо лишь пройти комиссию, и тебя направят назад – в новое воплощение, для новой жизни. Перед отправкой дают вновь выпить воды Леты, чтобы забыть пребывание в этом мире. Как видишь – все просто. Лишь процедура утомительна.

– Я не знал об этом, – прошептал ЗАГРЕЙ.

– Об этом мало кто знает. Только избранные. Только по особому приглашению. Я, к примеру, могу пригласить. А вот ты – не можешь. Комиссия опасается, что слишком большой процент возвращений опасен.

– Кому опасен?

– В принципе опасен.

– А кто возглавляет комиссию?

– Минос.

– Значит, ты меня приглашаешь? – спросил ЗАГРЕЙ.

– Попробуй, – последовал краткий ответ.

ГЛАВА 4. КОМИССИЯ

1

Список телефонов приколот на стене. Если набрать номер, на том конце провода отзовутся.

– ЗАГРЕЙ, наконец-то! – Осчастливленный его звонком будет говорить и говорить, и никак ему не наговориться, не насытиться собственной речью.

Но ЗАГРЕЮ никто не звонит и никогда. Они лишь ждут его звонка, его призыва. Он перечитал номера, хотел набрать последний, но передумал, повесил трубку. Ни один номер не привлекал, никого не хочется слышать. Он устал от их голосов, однообразно пустых, постоянно-тревожных. Хорошо бы продлить список, добавить имя, любое. Пусть кажется, что появился новый друг. Но для этого надо выйти из дома, пересечь площадь и кварталы у реки и дойти до пристани. И еще ждать ладью. Стоит ли новое имя таких усилий?

ЗАГРЕЙ присел на кровать подле Ни-Ни. Она чуть пополнела, округлилась, теперь видно, что ей не больше двадцати. В старинной этрусской вазе стоял огромный букет прозрачных асфоделей. Ни-Ни спала и вдыхала их запах. А что, если он видит ее в последний раз? Поцеловать? Тогда разбудит. Нет, нет, нельзя. Он не имеет права ее пригласить. А если бы и имел – все равно не взял бы. Вдруг комиссия ее пропустит, а его – нет? Он этого не вынесет.

ЗАГРЕЙ на цыпочках двинулся к двери.

2

Он занял очередь. Рядом с ним сидела немолодая женщина и со скучающим видом лузгала семечки. Шелуха сыпалась на пол.

– Бери! – она повернулась к ЗАГРЕЮ и щедро отсыпала ему в ладонь. Он разгрыз парочку, хотя заранее знал, что семечки пустые.

– Хочешь остаться или вернуться? – спросил ЗАГРЕЙ.

– Разве мое желание что-нибудь значит?

– Конечно, – соврал он. Зачем – и сам не знал.

ЗАГРЕЙ вспомнил о Ни-Ни и нахмурился. Что будет с Ни-Ни, если комиссия его пропустит? Она ведь даже не знает, куда он ушел. Бедняжка. Проснется, увидит асфодели. Не надо думать о ней. Нельзя ни о чем сейчас думать.

Его наконец позвали. ЗАГРЕЙ вошел. В белой комнате за белым столом, накрытом белоснежной скатертью, сидели трое. Они были в белом, и лица тоже белые, и глаза – бельма. Они улыбались белыми губами.

– Ваше имя, – спросил белый, сидящий в центре.

– ЗАГРЕЙ, – он мог только так произнести свое имя – вровень со всеми. Ведь он, придя на комиссию, пытался сравняться со смертными. Но лишь пытался, ибо и сам чувствовал – не удалось.

Сидящий слева стал рыться в каких-то бумагах. Сидящий справа потирал худые, тонкие руки, будто замерз. Тот, что в центре, остался неподвижен.

– А когда вы умерли, ЗАГРЕЙ? – сидящий слева оставил бумаги, и его бельма строго уставились на ЗАГРЕЯ.

– Я не умирал. То есть… Я всегда здесь. Здесь родился.

Тот, что справа, хихикнул:

– Такого не бывает.

ЗАГРЕЙ сообразил, что совершил чудовищную глупость, сказав правду. Надо было выпытать у кого-нибудь имя и под этим чужим именем пройти комиссию и получить пропуск на возвращение. Но теперь было поздно. Злясь на себя, ЗАГРЕЙ стукнул кулаком по лбу. Но это мало помогло.

Трое за столом стали перешептываться.

– Если он не умирал, то как мы его выпустим? – шептал один довольно громко.

– Но он живой, здесь ему делать совершенно нечего.

– Ну и что, коли живой? Разве это имеет значение? Главное, он не умирал.

– Послушайте! – ЗАГРЕЙ попытался вмешаться. – Живому здесь совершенно невыносимо. Я наказан, как Тантал, но наказан без вины.

Теперь три пары бельм уставились на него. Тот, что справа, вновь стал тереть руки.

– Его нет в бумагах, значит, его нельзя выпустить, – сказал тот, что слева.

– В конечном счете, жизнь лишь миг по сравнению со смертью, – сказал тот, что справа. – Зачем она тебе?

– Я хочу жить! – заорал ЗАГРЕЙ, наваливаясь всем телом на стол. – Слышите, вы, тупые комья белой слизи! Внесите мое имя в список!

Он схватил бумагу, схватил стило и принялся писать. Но напрасно стило скребло бумагу – имя ЗАГРЕЯ в списке не появлялось. Он скомкал лист, отшвырнул в угол и вышел. Боль билась в груди, пульсировала в висках, пронизывала каждую клеточку тела.

«Во всяком случае, у меня есть Ни-Ни», – попытался он утешить себя.

Но это было слабое утешение. Становилось только больнее. Он почему-то вспомнил куклу во дворе-колодце и пообещал дать ей хлеба.

Он долго бродил, по улицам и даже вышел к самой окраине – там, где плотно роился сизый туман, то есть из сонной массы еще не выделились волокна сна. В этот плотный сизый туман никто никогда не углублялся. Говорят, если уйти туда, то сойдешь с ума и назад не выйдешь и будешь бродить и бродить, пока не расплавишься и сам не станешь чьим-то сном. Сказки, наверное. Но у ЗАГРЕЯ не было желания проверить.

Старик с растрепанной седой бородой плел веревку. Плел и плел, веревка стлалась по земле и терялась в слоистых полосах тумана, что отделялись от сонной массы и плыли к темной каменной массе города, которым правил Дит.

– Ты Окнос? – спросил ЗАГРЕЙ.

Кажется, он слышал что-то про него. Но что – припомнить не мог.

– Окнос, – подтвердил старик. – Разве не видишь – плету веревку. Значит, Окнос.

– И зачем тебе веревка? Чтобы повеситься?

Старик не рассмеялся. Даже не улыбнулся. Как видно, не любил шуток.

– Когда сплету веревку и два конца ее сомкнутся, тогда над нашим миром загорится белое солнце вместо черного.

– Разве наше солнце черное? – подивился ЗАГРЕЙ.

Он поднял голову и стал глядеть на небо. Солнце еще было высоко. Ему всегда казалось, что их солнце – яркий белый круг.

– Конечно, черное, – заявил Окнос не терпящим возражений тоном.

– И когда ты сомкнешь концы своей веревки? – спросил ЗАГРЕЙ.

– Скоро, – пообещал Окнос. – Очень скоро.

Спорить дальше ЗАГРЕЙ не стал. Он двинулся вдоль лежащей на сером песке веревки. Странно, почему он ничего не слышал про Окноса? Неужели никто не знает о странном замысле старика?

Из сизой полосы тумана вышел осел. Он медленно брел навстречу ЗАГРЕЮ, опустив голову к самым ногам. Присмотревшись, ЗАГРЕЙ понял, что осел поедает сплетенную Окносом веревку.

ЗАГРЕЙ вновь поглядел на небо. Так какое же над ним солнце? Он не мог понять. Ему вдруг в самом деле стало казаться, что солнце черное.

ГЛАВА 5. ВИНО

1

Здесь каждый спал, когда хотел и сколько хотел. Здесь не было ни ночи, ни дня. ЗАГРЕЙ не был уверен, что здесь есть даже свет. Ибо то, что позволяет им видеть, возможно, и не свет вовсе. ЗАГРЕЙ сон не любил. Сон отнимает время. Сон – утраченная часть жизни.

Ему снилось, что он одет в пятнистую шкуру леопарда, а на голове у него венок из листьев винограда и спелых гроздей. Вокруг пьяные обнаженные девицы исступленно выплясывали, козлоногие существа, тоже хмельные, толпились подле и дули в свирели. И ЗАГРЕЙ плясал. От этой пляски его бросило в жар. Одна из девиц протянула ему бутыль с вином. Он поднес бутыль к губам, жадно сделал глоток и… проснулся от грохота. Грохотало на лестнице. Ветхий дом дрожал. Кто-то распахнул дверь, заглянул внутрь, скрылся. Ни-Ни застонала во сне и перевернулась на другой бок. Она и не подозревает, что в эту ночь могла остаться одна. Он поцеловал ее в плечо – пухлое округлое плечико.

– Отстань! – фыркнула она.

Как она старательно изображает кокетство. И нежность изображает. И венерин спазм – тоже. Потому как венерин спазм испытывать не может. Краткий восторг первой ночи давно улетучился. Все сделалось скучно, рутинно, будто они уже женаты лет сто.

– Я вчера хотел уйти и не ушел. Не пустили, – сказал он вслух.

– Куда уйти? – пробормотала она. Кажется, совершенно не испугалась. Не поверила.

– Далеко.

– А мне сон хороший приснился. Будто ты – известный актер, а я – твоя поклонница, и мы встретились случайно. Мы летели на самолете, и самолет захватили террористы. Нас взяли в заложники и привезли в какой-то замок. Террористы решили, что я тоже известная актриса. А ты знал, что я обычная девушка. И если террористы узнают, кто я, то сразу меня убьют. Ты убил охранника, и мы убежали. Террористы кинулись в погоню, и ты их всех победил, убил или искалечил. Тебя ранили в руку, но ты спас меня. И ты меня полюбил. Все кончилось счастливо. Я уже свадебное платье купила, и ты подарил мне кольцо с бриллиантом.

– В жизни так не бывает, – сказал ЗАГРЕЙ.

И сам удивился – что он такое говорит! «В жизни»! А что он знает о жизни? Банальности, которые ему поведали другие, прежде чем все позабыть.

– Я знаю, что так не бывает. Но все равно – сон хороший.

Да, наверное, приятно видеть сон, в котором все случается, как ты хочешь. А что, если ЗАГРЕЙ ушел в мир живых, кем бы он стал? Вдруг – в самом деле – актером? Он заложил руки за голову и закрыл глаза. Наверное, хорошо быть актером. Можно проживать десятки, сотни разных жизней. Быть смельчаком и трусом, героем без страха и упрека или проходимцем. А может быть, он бы стал комиком и всех смешил? А что если стать актером здесь? Он спрыгнул с постели, взял тюбик с краской – у художника стащил тайком однажды – и подошел к зеркалу. Отражение чужой комнаты исчезло – появилось отражение ЗАГРЕЯ. Худой юноша, похожий на мальчишку с растрепанными волосами. Его облик не менялся уже много лет. Он выдавил на пальцы немного краски и сделал синие круги вокруг глаз. Он уже стал актером или еще нет? Хорошо получилось или нет? Он не знал. Он растянул губы, пытаясь изобразить улыбку. Покрасил синим зубы. Краска была безвкусной. Нет, актер из него не получится. ЗАГРЕЙ отшвырнул тюбик в угол. Зачем изображать что-то здесь? Ведь никто не поймет, что он играет, все решат: он такой и есть.

Вновь грохот – теперь выше этажом. Здесь никто не таился. Зачем? Послышался треск ломаемой двери. Крик, причитания, падение чего-то тяжелого на пол. Сгустки звуков выкатились на лестницу, тягучие причитания липли к стенам, к загреевой двери. ЗАГРЕЙ хотел выйти на лестницу, чтобы посмотреть… Потом передумал. Зачем смотреть, если он помешать не может. К чему?

Звуки смолкли на улице. Причитаний уже не было слышно. Только шаги.

Все же ЗАГРЕЙ подошел к двери и выглянул. Человечек, одетый в белое, спускался вниз в обнимку с огромной амфорой.

– Его сбросили в Тартар? – спросил ЗАГРЕЙ.

– Кого? – человечек вздрогнул и едва не уронил амфору.

– Его, – ЗАГРЕЙ ткнул пальцем вверх.

– Нет. Нет. Его нет, – бормотал человечек и заспешил, бочком проскользнул мимо ЗАГРЕЯ. Да, рядом с ним твое имя может быть любой величины. Лишь бы уместилось на гранитном надгробье.

Не сразу сообразил, что его зовут.

– ЗАГРЕЙ! ЗАГРЕЙ! – орал толстяк-винодел, стоя на площадке внизу. Мгновение назад его там не было. И вдруг – возник. – Вино, там вино!