Текст книги "Мой зверь безжалостный и нежный (СИ)"

Автор книги: Елена Шолохова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

32

Тимур

– Я понимаю твою злость, твою обиду. Мы оба тогда погорячились. Но я не должен был… – Отец замолчал. Посмотрел виновато. – Но ты мой сын, и что бы ты ни думал, я всё готов для тебя сделать.

– Я все равно никуда отсюда не уеду.

Мы уже больше часа переливали из пустого в порожнее. Он то негодовал, то давил на жалость, то обещал всякие ништяки, только бы я уехал с ним прямо сейчас. И вообще не понимал, почему я так упорно отказываюсь.

А потому что опоздал он. Ещё несколько дней назад я бы без разговоров отсюда умотал. Что я, не помню что ли, как сам хотел из лагеря свалить. Но теперь – нет. Теперь меня отсюда ничем не выманишь. Пока она здесь.

– Да здесь же бардак! Тебя тут чуть не убили. Я не могу тебя тут оставить.

– Да чё ты придумываешь? Убили, ага.

– Вас трое суток искали! А знаешь, почему? Потому что твои товарищи указали совсем на другое место. Потому, что два долбоклюя, которые должны были за вами следить, уперлись хрен знает куда! Потому что ваш директор такой же…

– Да понял, понял, кругом убийцы. Только я все равно отсюда никуда не поеду.

Мы сидели в отцовской машине. Вдвоем. Отец велел водиле покурить, и тот послушно топтался в пяти метрах от хаммера, время от времени поглядывая на нас. Мне тоже адски хотелось курить, а ещё есть, спать и занырнуть под горячий душ. Но сильнее всего мне хотелось найти Марину. В этой сутолоке я потерял её из виду. А позже директор сказал, что ее увезли в больницу. В Байкальск. Вот туда мне и надо было.

– Да в кого ты такой упертый?! Тебя надо врачу показать. Хорошему. Лучшему.

– Зачем? Я же сказал, со мной все в порядке. Не надо мне никаких врачей.

– Да что ж такое-то! Ты хоть знаешь, что я пережил за эти трое суток? Ты хоть представляешь себе? Я ж думал, всё, потерял я сына, не увижу тебя больше. Да я изгрыз себя. Проклял все на свете, что отправил тебя сюда. Ещё так расстались… винил себя...

– Ну и зря, нормально всё. Выдохни.

– Ты всё ещё злишься на меня.

– Да нет же. Я просто не хочу уезжать.

Отец с минуту сверлил меня взглядом.

– У тебя что, тут кто-то есть? Девушка? Ты поэтому вот так? Из-за нее?

Я не сразу ответил. В первый момент хотел бездумно сказать правду, но осекся, сам не знаю, почему. И позже не мог объяснить, что меня тогда остановило. Наверное, в его тоне или во взгляде что-то такое было. Потому что я вдруг понял – если отец узнает про Марину, то это ему точно не понравится. Так-то пофиг, конечно. Сильно он спрашивал мое мнение, когда со своей Жанной мутил. Только вот если ему что-то не нравится, он может и вскинуться, и тогда ждать от него можно что угодно. И испортить ей жизнь – ему как два пальца.

Короче, я решил, что расскажу ему, конечно, про неё, ну и вообще их познакомлю. Но потом, позже, при других обстоятельствах. Когда он успокоится, когда не будет всей этой фигни, что он жаждет забрать меня домой, а я, типа, класть хотел на него из-за неё. Потому что мне надо, чтобы он нормально её принял, без негатива.

Превозмогая себя, я выдавил:

– Да какая, нахрен, девушка? Что ты начинаешь? Просто нормально мне тут, а всякое говно везде и с кем угодно может случиться.

Отец отвернулся к окну. Долго молчал, я уже чуть не задремал, потом сказал:

– Ладно, мы сейчас оба на нервах. Давай так: сегодня никуда не поедем, ни домой, ни в лагерь. Остановимся в Байкальске, в гостинице. Отдохнем, а завтра утром на свежую голову решим, что будем делать дальше.

– Давай, – согласился я, мгновенно повеселев.

Его предложение прозвучало как нельзя кстати. Я всё это время как раз обдумывал, как свалить без палева от отца и как добраться до Байкальска, и тут всё решилось само.

Получаса не прошло, как мы оказались на месте. Отец снял нам номер один на двоих. Это плохо, придется ждать, когда он вырубится, а мне аж припекало, как хотелось скорее найти Марину.

Первым делом я забрался под душ, потом мы спустились в ресторан при гостинице, поужинали. Я думал, что съем вообще всё, что у них там есть, но не осилил даже половины из того, что заказал отец. Ну а затем мне снова повезло. Только мы поднялись в номер, как отец сказал:

– Ты ложись спи, отдыхай, набирайся сил. Тебе надо. А я в баню, пожалуй, схожу попарюсь. Тут, говорят, отличная банька. Может, тоже хочешь?

– Не, я пас.

Даже если бы я не рвался к Марине, эти банные посиделки вообще меня не вставляют.

Отец ушёл, а я на всякий случай немного подождал и тоже свалил. У полусонной администраторши выспросил, где находится больница, она тут, слава богу, одна, и отправился на поиски. По пути мне попался ночной павильон, где я прикупил каких-то шоколадок. Жалко, Рафаэлло не было. Заодно ещё раз спросил у продавщицы дорогу.

***

Больница была двухэтажная и совсем не большая. Ломиться в двери я уж среди ночи не стал, а влез в открытое окно туалета на первом этаже, осторожно вышел в коридор. Везде – тихо, темно и пусто. Куда идти? Без понятия. Подался наобум налево. И там же, в коридоре, обнаружил спящую на кушетке тетку. Вспомнил, что видел её в лагере. Кухарка, кажется. Наверняка ведь, прикинул я, она тут с Мариной. Значит, Марина где-то рядом.

Сунулся в ближайшую палату – мимо, хорошо хоть никого не разбудил. Заглянул в следующую – и как-то сразу понял: здесь она.

Пригляделся – точно. Лежит на боку, свернувшись калачиком. Меня аж захлестнуло от нежности. Присел на её кровать, и она тут же проснулась, подскочила как ужаленная. Но узнала меня и сразу успокоилась.

– Тимур… ты не уехал?

– Как видишь, – я наклонился к ней и легонько коснулся губами её губ. Всего на мгновение, потом она отклонилась.

– Мне сказали, ты уехал с отцом.

– Я никуда от тебя не уеду.

Я снова потянулся к ней, снова нашёл её губы. Приник с жадностью. Она дала себя поцеловать, но вскоре опять отстранилась.

– Подожди, нельзя же так, – зашептала нервно, хотя, как я успел заметить, в палате она лежала одна. Остальные две кровати были не заняты. Так что кого стесняться?

– Кто сказал? Всё можно, – я обнял её, но на этот раз она не дала себя поцеловать.

– Тимур, не надо, пожалуйста.

Я убрал руки, сел прямо.

– Ну что не так, Марин?

– Как ты вообще здесь оказался?

– К тебе пришел. Мы тут с отцом в гостинице остановились. Захотелось тебя увидеть. Завтра он уедет домой, а я останусь. А это тебе, сладкоежка, – я вывалил рассованные по карманам шоколадки ей на одеяло.

– Тимур… – вздохнула она. – Ну зачем? Но спасибо, конечно.

Она собрала их и сложила на тумбочку. Посмотрела на меня. И я непроизвольно напрягся. Я не видел в полумраке её выражения, но почувствовал нутром – сейчас она скажет то, что мне не понравится. Под ребрами сразу зажгло. Ещё и пауза эта…

– Тимур… не надо было тебе приходить.

– Почему? – спросил я спокойно, хотя сердце бухало так, что в ушах стоял грохот.

– Тебя могли… могут увидеть. Это нехорошо.

– Да плевать. Пусть видят. Что тут такого?

– Ты не понимаешь, – вздохнула она.

– Ну так объясни.

– То, что между нами было… в пещере… это было просто…

– Это был инстинкт самосохранения, – зло напомнил я её же слова.

– Нет. Я не то хотела сказать. Я думала, нас никогда уже не найдут и отпустила тормоза, понимаешь? Но для меня это ненормально – вот так взять и переспать с мальчиком, едва его зная. Это нехорошо, неправильно, это… порочно. Тем более я здесь психолог, а ты… ну это все равно что учительница спуталась бы с учеником … понимаешь?

Я не отвечал, не мог. Горло перехватило как тисками. Спуталась?! С учеником? Переспала только от безысходности? Мне будто под дых вломили.

Она тронула меня за руку.

– Тимур, пусть то, что между нами было в пещере, там и останется. А ты… тебе лучше вернуться домой.

– Я тебе не нравлюсь? – спросил я. Вполне спокойно спросил, хотя внутри всего корежило от боли. Всё равно. Пусть уж договаривает до конца.

Я ещё крепился, но понимал – это ненадолго.

Она молчала.

– Говори! – потребовал я, чуть повысив голос.

И опять – ни слова. Как в рот воды набрала.

– Что, боишься сказать честно? Да ты не бойся, Марин. Я тебе ничего не сделаю. Мне просто надо знать правду. Ты просто скажи, что я тебе не нравлюсь и всё. И я уйду. Уеду. Скажи, что тебе на меня пофиг, что был бы с тобой в пещере кто другой, ты бы с ним свои тормоза отпустила. Так? Говори же! – начал заводиться я.

Марина опустила голову, и я вдруг понял, что она плачет. Беззвучно совсем. Только дыхание мелко дрожало.

Я тронул её за щеку – мокрая. Она тут же отвернула лицо, утерла ладонью слезы. Потом выдавила из себя:

– Пожалуйста, Тимур, давай просто всё забудем.

В груди билась и рвалась наружу ярость, мешала соображать, но зато она почти заглушала боль.

Я шумно, со злостью выдохнул. А потом рывком притянул Марину к себе, поборов слабое сопротивление, и снова впился в губы. Только теперь держал её затылок крепко, не давая больше отстраниться. И целовал исступленно, отчаянно. Она сжимала губы, но я не останавливался. Не мог остановиться.

Забудем? Да как я могу её забыть? Когда я каждую секунду только о ней и думаю.

А потом вдруг почувствовал, что она стала отвечать на поцелуй. Притом так, будто не уступила, а сама сорвалась. Обвила шею руками, запустила пальцы мне в волосы. Я задыхался, голова шла кругом, но никак не мог оторваться от неё.

Но тут у меня загудел сотовый в кармане ветровки. Я аж вздрогнул от неожиданности – отвык за месяц. Звонил отец, я сбросил. Снова повернулся к ней. С минуту мы смотрели с ней друг на друга, тяжело дыша. Потом я поднялся. Чёрт, перед глазами и правда плыло. Безумие какое-то.

– Я никуда не уеду. И ничего забывать не собираюсь. Я буду с тобой. А за свою репутацию не бойся, при других я трогать тебя не буду. Даже не прикоснусь.

Марина смотрела на меня снизу вверх и молчала. И это уже было совсем другое молчание…

33

Марина

На следующий день я вернулась в лагерь. Нина не соврала – все там на ушах стояли. Только уехала милиция, как нагрянула комиссия с проверкой. И шерстили каждый угол, отчего лагерь походил на растревоженный улей.

Сплетничали, что мать Алика отстранили от должности и что ему теперь никак не отвертеться. К тому же, у госпожи Рудковской, как только её положение покачнулось, сразу нашлись недоброжелатели. Я особо слухи не собирала, но Нина и без всяких вопросов приносила все последние вести с полей.

– Всё, допрыгался наш Алик. Это точно. Его уже закрыли в сизо и до суда не отпустят. У секретарши Павла Константиныча там знакомый какой-то есть, вот она и в курсе.

Я не злорадная вообще-то, но тут нисколько его не пожалела, наоборот, подумала: там ему самое место. Сволочь он всё-таки редкостная. Только всё же дико это как-то: смерть человека сошла ему с рук – условка не в счет, а за нас – вон как его прижали. Хотя не за нас, конечно, а за Тимура. Видать, отец у него и правда на многое способен. И директору наверняка он же устроил веселую жизнь.

Павел Константинович эти дни ходил злой и нервный и срывался на сотрудников за любой пустяк. Впрочем, со мной он разговаривал разве что устало, но без раздражения.

Зато великий и ужасный господин Шергин невзлюбил меня, по-моему, с первого взгляда.

Если не считать того вечера, когда нас спасли, я его потом ещё раз встретила, через два дня, когда он привёз Тимура в лагерь. Он тогда пожелал снова побеседовать с директором – если, конечно, его неприкрытые угрозы можно назвать беседой. А я как раз выходила из административного корпуса, и так получилось, что мы втроем столкнулись на крыльце.

– Привет, – улыбнулся Тимур, боюсь, слишком радостно. Затем представил меня своему отцу.

Я вежливо поздоровалась. Он тоже кивнул и буквально вперился в меня цепким, пронизывающим взглядом, в котором явственно читалось не просто любопытство, а подозрение. Честно, мне стало не по себе, так что поежиться захотелось. И я побыстрее сбежала от них.

Не знаю, что меня разволновало больше – Тимур, возвращения которого я в душе всё-таки ждала, или недобрый, да вообще какой-то зловещий прищур его отца.

Хотелось уединения, и я пошла к себе. В течение дня мы ещё дважды с Тимуром виделись, и оба раза он так откровенно на меня смотрел, что я начинала нервничать и оглядываться по сторонам: не видит ли кто?

Нет, я так долго не протяну, это точно. Вон и в груди уже поселилась смутная тревога.

А позже, когда уже стемнело, Тимур сам ко мне заглянул.

– Меня никто не видел, – заверил он, когда я попыталась его вытолкнуть. – Я был осторожен.

– Всё равно. Ты обещал держаться от меня в стороне, а сам…

– Неправда, – беспечно улыбался он. – Я обещал не делать вот этого при людях.

Я и рта открыть не успела, как он прижал меня собой к стене, горячо выдохнул в губы:

– Я страшно соскучился.

– Мы же виделись, – забормотала я, а у самой дыхание перехватило.

– Мне тебя все время видеть хочется, – прошептал он, касаясь губами моих губ, отчего шею осыпало мурашками.

– Сказал тот, кто бегал и прятался от меня, – выдохнула я и, не в силах совладать с охватившим меня волнением, закрыла глаза.

И тотчас ощутила, как его губы накрыли мои. Не так пылко и нетерпеливо, как до этого. По-другому.

Сначала он просто касался, будто поглаживал мои губы своими. Потом втянул нижнюю, тоже неторопливо, словно пробовал на вкус. Точнее, смаковал, растягивая удовольствие. Затем взялся за верхнюю, потом вновь захватил нижнюю.

Умом я понимала, что нужно всё это прекратить, найти доводы, выпроводить его, пока это безумие не зашло слишком далеко, но... не хватило воли. От его поцелуев бессильно подгибались ноги и внизу живота разливалась тягучая истома. Голова шла кругом, а под его горячими ладонями кожа сладко ныла. Уже хотелось бы и большего, но он словно нарочно медлил и дразнил, распаляя меня. Быстро же он учится…

Впрочем, его самого хватило ненадолго – нетерпеливая натура взяла своё. Не разрывая поцелуя, он подхватил меня на руки и опустил на кровать. На секунду отстранился, навис надо мной, скользя по телу шальным и полупьяным от возбуждения взглядом, а потом приник губами к шее, опускаясь все ниже. А я и не заметила даже, когда он расстегнул на блузке пуговицы, когда сам успел избавиться от футболки.

Но позже, едва выровняв дыхание и немного остыв, я всё же высказала:

– Этого больше не должно повториться.

И сразу же почувствовав, как напряглось, буквально окаменело, его тело, я добавила:

– По крайней мере, здесь, в лагере.

– Ну, никто же не знает. Никто не видел, как я к тебе зашёл, я смотрел. Дверь мы закрыли, жалюзи опустили. И на лбу у тебя не написано, чем ты ночью занималась. Так что никто ничего не узнает, не волнуйся. А я и так весь день терпел. Знаешь, какая это мука – видеть тебя и не мочь даже подойти к тебе? Но я готов терпеть любые муки, если ночью… мы будем… – Он снова принялся меня целовать.

– Да подожди, я же серьёзно, – отклонилась я и положила ладонь ему на грудь, пресекая дальнейшие попытки. – Может, и не знают, но догадываются. Та же Нина, когда была со мной в больнице, и то высказала предположение, что у меня с тобой что-то есть. А если пойдут слухи…

И вдруг кто-то постучал в дверь, так громко и уверенно, что у меня тут же сердце кубарем скатилось в пятки.

Я запаниковала. Судорожно накинула халат, подняла с пола одежду Тимура, швырнула ему и жестом показала, чтобы он куда-нибудь спрятался. Он неохотно и неспешно встал с кровати, с раздражением глядя на дверь. И тотчас стук повторился.

– Побудь в ванной и, ради бога, не выходи, – одними губами попросила его я.

Это оказался охранник. И слава богу. Охранника я могла, не боясь лишних подозрений, не впускать в дом, а просто выйти на крыльцо. Так я и сделала, ещё и дверь за собой затворила. Если бы эта была, например, та же Нина, которая записала себя в мои подруги, она бы тараном вломилась и обнюхала бы всё.

– Вы одна? Я слышал голоса.

– Я книгу вслух читаю. Что вы хотели?

– Там на посту какой-то парень вас требует. Говорит, что жених ваш. Но мы его пропустить не можем. Пропуска у него нет. Вы же знаете, Марина, что без пропуска, подписанного Павлом Константиновичем, на территорию лагеря никого нельзя впускать. А Павел Константинович вечером уехал в город, будет только завтра. И я даже не знаю, что делать. Как быть с этим вашим женихом. Но пропустить мы его не можем. Если только вы к нему сами выйдете…

Я слушала его, оцепенев. Вдоль позвоночника полз холод. Жених? Требует меня? Какой-то бред, но как же страшно…

– Ну так что мне с ним делать? Выйдете или нам сказать, чтобы завтра приходил? – спрашивал он, а у меня язык прилип к нёбу.

Ну, конечно, это не Ромка. Его давно след простыл. Да и трус он. После своего такого подлого предательства он ни за что бы не посмел показаться мне на глаза. Тогда кто это? Ещё и женихом назвался! Может, это они, люди Яши Черного? Но это как-то глупо – так засветиться перед охраной. С другой стороны, может, они беспредельщики и плевать хотели на охрану, и им просто надо проверить, я это или не я. Вот и придумали повод меня выманить. Если так, то… я даже не знаю, что делать.

И кто бы это ни был, как он нашёл меня?

– Так что, Марина, подойдете к посту?

– Нет, – замотала я головой. – Не пойду. Никакого жениха у меня нет. Это ошибка какая-то. Пусть уходит.

Почему-то охранника мой ответ слегка обескуражил, но он ни на чем настаивать не стал, только пожал плечами и пошел обратно. А я вне себя от ужаса вернулась в домик. Неужели всё? Неужели я попалась?

И тут меня осенило: репортерша из выпуска новостей! Она же брала у меня интервью!

Меня затошнило от страха. Всё напрасно, они меня нашли…

В отчаянии я оглядела свою комнату, потом, вспомнив, сунулась в ванную. Тимура нигде не было. Он ушёл, оставив приоткрытой створку окна. Я поспешно захлопнула её и закрыла на шпингалет. Тяжело опустилась на кровать, шепотом повторив в десятый раз: что же делать?

34

Тимур

Уходить не хотелось, но торчать в ванной, как просила она, было тупо. И как-то унизительно. Да вообще вся эта ситуация с тем, что надо прятаться, скрываться, притворяться, унизительна. Меня прямо с души воротит от этого, но лучше так, чем никак. Да и когда я её вижу, когда она рядом, всё это вылетает из головы. Накрывает эйфория.

Но пока был один – весь извёлся. Ну вот что она мается такой ерундой? Нехорошо, нельзя, люди подумают… Меня аж выкручивает от этого. Да не плевать ли, что там подумают какие-то люди? Пусть что хотят, то и думают, вообще пофиг.

Чего она стесняется – я не понимаю. Ну будь между нами реально большая разница – десятка или пятнашка, например, да и то – кому какое дело. Ну или там были бы мы в школе, а она – и правда училка, я бы понял эти её «нельзя» и «нехорошо». Перед самым выпускным Лёха Бондарь неожиданно замутил с училкой пения. Они готовили номер к последнему звонку, ну и доготовились. Никому, кроме меня, он не рассказывал об этом. Да и мне рассказал только потому, что я случайно впалил, как он её зажал. Так вот там ясное дело, почему они скрывались. Её могли нахлобучить и выгнать из школы. Ну и Лёха тогда говорил, что ему нравится эта таинственность. Типа, заводит его это: на репетициях делать вид, что они посторонние, называть её по имени-отчеству и всё такое.

Меня же, наоборот, дико напрягает. Эти встречи тайком. И мы как воры…

Ну или ещё будь она не свободна – тоже бы понял. Хотя нет, такое я бы совсем не понял. И сейчас не понимаю. Но она просит притворяться – и я притворяюсь. Правда, не уверен, что так же успешно, как Лёха Бондарь со своей училкой или сама Марина. Потому что отец, когда мы встретились с Мариной на крыльце, сразу просёк, что к чему. Говорит, типа, я так просиял, что всё сразу понятно стало.

– Что понятно? – с вызовом спросил я.

– Влюбился ты. Даже не отрицай.

И сразу же началось:

– Ну и кто она? Откуда? Кто её родители? Чем занимается?

Этого я и опасался. Отец ведь перетряхнет всю её родословную, выяснит про Марину всё, вплоть до того, чем болела в детстве её двоюродная бабушка. Ну я же говорил – он на безопасности крепко повернут. И как подумаю, что он, точнее, его эсбэшник, будет копаться в биографии Марины, разнюхивать там всё, так вообще противно делается. Ну и стремно перед ней, конечно.

Ну а насчет влюбился – не знаю. Как по мне, идиотское какое-то слово. Несерьезное. Многоразовое. Слишком легкое. А мне порой кажется, что я жить без нее не могу, дышать без нее не могу, за два дня, что её не видел – чуть не свихнулся. Сто раз пожалел, что уступил отцу – он заявил, что я в лагерь вернусь, только если сначала в больничку заеду, к «лучшим» врачам.

Можно было упереться на своём, но мне его как-то жалко стало, отец выглядел плохо, тоже нервничал. Ну и я решил не нагнетать, а в итоге застрял на два дня. И каждую минуту думал о ней. Реально с ума сходил. Это разве влюбился? Мне кажется, что я к ней чувствую – такого и слова даже нет.

В лагерь рвался, как ненормальный. Ну и, конечно, когда её наконец встретил – просиял, как выразился отец.

Потом еле дотерпел до вечера. А как только стемнело, помчался к ней. И всё хорошо было, даже офигенно, но потом опять началось: нельзя, подозревают, сплетничать будут.

Так и хотелось вспылить: да похрен на них на всех, Марина! Ну что тебе какая-то Нина с кухни? Тебе с ней жить? Пусть сплетничают, если делать нечего. Пофиг же. Ну или хочешь, всем рты закрою? Никто и слова про тебя не посмеет сказать плохого. Что угодно для тебя сделаю, только будем вместе и всё.

Но её напрягает, когда я что-то такое говорю. Поэтому сдержался, конечно. Да и принесло в тот момент кого-то. Она тут же запаниковала: прячься, говорит. Угу, мне ещё в ванной ныкаться не хватало. Натянул джинсы, футболку, кроссы и – в окно. А потом полночи опять изводился: почему у нас не может быть по-нормальному? Когда вот так всё тайком, кажется, что это ненастоящее. Не хочу так.

На завтрак она не пришла. Не первый раз, конечно, но я забеспокоился. А потом слышал, как эта Нина другой тетке с кухни сказала, что Марина приболела.

Я хотел сразу же после завтрака пойти к ней, но меня подловил Гена и присел на уши – извинялся за то, что не сразу рассказал про пещеру. Еле от него отвязался.

– Главное же, в итоге сказал, все живы-здоровы, – пожал я плечами, – так что завязывай грузиться и меня грузить.

– Прости меня… – снова залепетал он.

– Да прощаю, прощаю, всё, простил уже.

Только я избавился от Гены, как подвалили другие пацаны, куда-то позвали – я даже не вник. Слёту отказался. Они ещё вчера вязались: пойдем покурим, потусим, бухнем, шары покатаем – ну это ближе к вечеру. Шары покатаем! Они вообще нормальные? Да у меня глаза кровью наливаются, стоит вспомнить про эту их бильярдную.

А вот они теперь ведут себя так, будто никакой стремной фигни не было, даже дружки Алика. Для меня такое тоже дикость, я вообще забывать и прощать не умею. Во всяком случае просто так.

Если ещё раз подвалят и куда-то позовут, решил я, откажусь так, чтобы им больше подходить не хотелось.

Пока до Марины шёл, опять петлял и озирался. Не дай бог кто увидит. Мне хоть и не нравятся эти шпионские игры, но что делать, раз ей это так важно.

Но к ней все равно не попал: ещё на подходе понял, что она не одна. Эта вездесущая кухарка меня опередила. Сидела у нее там, квохтала – из окна все слышно было.

– Давай тебя к врачу провожу. А то знаешь что? Я тебе свою настоечку принесу! Сама на каланхоэ делаю. Лечит всё! Выпьешь и как огурчик будешь.

Я, короче, поплелся назад, расстроился. Потом вдруг пришло на ум – сгоняю-ка в поселок. Куплю ей что-нибудь. Больным же вроде как надо приносить фрукты там, соки, всякое вкусное. Да и все равно я не знал, куда себя деть.

Проторенным путем перемахнул через забор и за полчаса домчал до поселка. Надо было бы и в Байкальск бы сгонял, но и в их сельпо нашлось всё, что надо: и яблоки, и апельсины, и даже, наконец-то, Рафаэлло.

Вернулся в лагерь, и сразу к ней – а там опять Нина эта! Или всё ещё. Я аж возненавидел её. Работы у неё, что ли, нет? Какого черта она у Марины зависла на весь день?

И что мне с этим пакетом таскаться как дураку?

Тут мне снова попался на глаза Гена. Пока пацаны играли в баскет, он сидел на скамейке. Я подошёл чуть ближе. Окрикнул, кивком подозвал его.

– Слушай, передай вот это Марине, – попросил я, протягивая пакет. – А то она заболела.

Он с готовностью кивнул.

– Хорошо. Прямо сейчас?

– Да, только скажи ей, что от всех нас, понял? Не от меня. И если кому другому растреплешь, я тебя…

– Никому не скажу! – вытаращив глаза, заверил Гена. – Что я, не понимаю, что ли!

– Не знаю, что ты там понимаешь или не понимаешь, но я тебя предупредил.

Я всучил ему пакет, но только он подорвался в сторону её дома, как мне вдруг ударило в голову: может, записку для неё туда вложить? Ну типа, поправляйся и всё такое. Чисто для моральной поддержки.

Окликнув, развернул Гену.

– Есть ручка и какой-нибудь листок?

Ни ручки, ни листка у него не оказалось. Тогда мы сунулись в административный корпус к бухгалтерше, попросили у нее. Я пристроился у подоконника, а Генку отогнал подальше, чтобы не палил, что я там пишу, и принялся сочинять. Чуть мозги не свернул. Хотелось же написать что-нибудь... ну такое… приятное, нежное, а не особо умею. Начало ещё более-менее бодро накатал:

«Марина, привет! Слышал, ты приболела. Выздоравливай скорее».

А вот потом застопорился. Сомневался, писать дальше или пусть так останется. В конце концов быстро приписал: «Я тебя люблю. Т.»

И пока не передумал, отдал записку Генке. Тот убрал её в пакет.

– Поглубже засунь. И не вздумай читать, попробуй только!

– Да я не стану! Что я с ума сошел! Да я и не читаю никогда чужие письма, – зачастил он.

– Я все равно буду идти следом и смотреть.

Ни за кем я, конечно, не пошел, да и Генка припустил бегом. Но самое дурацкое – я вдруг разволновался как никогда в жизни. Из-за записки этой.

Генка потом вернулся, так же бегом, и пяти минут не прошло. Отчитался: типа, вручил, сказал, что от всей нашей группы, словом, сделал всё, как велено.

– А она что?

– Ей приятно стало. Поблагодарила.

– А как сама? Сильно ей плохо?

– Да вроде нет. На вид обычная.

– А она там одна?

– Не знаю, я же не заходил.

– Ну ладно. Спасибо. Но ты понял – никому ни слова?

– Да конечно!

Ну вот – отдал он, ей вон приятно стало, как я и хотел, а волнение всё равно никак не стихало. Я аж места себе не находил. И увидеть её хотелось теперь ещё сильнее, чем раньше. Аж невмоготу. Но Марина и на обед не пришла, а до ночи ждать – я же с ума сойду. Потом вдруг подумалось: зря написал. Или не зря? Нет, зря.

Короче, дурдом...

А часов около восьми вечера мы с ней столкнулись случайно. Я шёл к себе, а она – куда-то мне наперерез. Может, к директору, там как раз поблизости его корпус. К тому моменту я уже более-менее успокоился, но как только увидел её, сразу же снова началось... Аж сердце заколотилось бешено. Я, конечно, попытался ей улыбнуться как ни в чем не бывало, а сам думаю: прочла или не прочла?

Марина остановилась.

– Спасибо, Тимур, – поблагодарила она. – Получила твой гостинец. Мне очень приятно.

– Это от всех нас, выздоравливай.

– И записка тоже от всех вас? – улыбнулась она.

Блин... Я уставился на неё в ожидании: что она теперь скажет? Но она только улыбалась. И не понять было, что у неё на уме. Тогда я сам сказал:

– Приду вечером?

Но ответить она не успела. Её окликнул директор. Он шагал со стороны въезда, очевидно, к себе, и с ним рядом плелся какой-то незнакомый чувак.

– Марина, вы-то мне как раз и нужны, – директор подошёл ближе. Чувак тоже. И мне было бы пофиг на него, но он так смотрел на Марину, будто очень близко её знает. Да и сама Марина хоть и опешила, но явно его узнала.

Не могу объяснить, но совершенно четко ощущалось, что между ними отношения.

– Привет, Мариша, – сказал он, не отрывая от неё глаз. Она не ответила.

– Вот, Марина Владимировна, еду сейчас из города, а перед воротами молодой человек скандалит. Говорит, жених твой. Ругается, что не пускают его к тебе. Охрана сказала, что и вчера он приезжал.

– И вчера, и утром, – поддакнул чувак.

А меня как кипятком ошпарило: жених?!

– Грозился милицией, если тебя ему не предъявим целой и невредимой.

– В самом деле? – неожиданно зло фыркнула Марина.

– Да, – закивал чувак. – Я, Мариш, новости видел, что тебя завалило... Сразу поехал в Байкальск, потом сюда... Я в Улан-Удэ был.

– Какая трогательная забота, Рома, я сейчас всплакну, – съязвила Марина.

– Эм-м, то есть он и правда твой жених? – спросил директор. – Ну тогда пойдёмте пропуск выпишу.

Марина повернулась ко мне, посмотрела виновато и прошептала одними губами:

– Позже поговорим.