Текст книги "Ваш выход, рыцарь Вешковская! (СИ)"

Автор книги: Елена Саринова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Петар, протерев кулаком глаза, отозвался первым:

– Вижу. Голов двадцать.

– Двадцать три. До нас – две версты, – процедил сквозь зубы, слева от меня Спас. И выплюнул изо рта травинку. – Так. Всё, как обычно: Агата – по центру, Илья – справа от нее. Петар!

– Да?!

– Перед ней – на коленную изготовку с арбалетом. Всем все ясно?

– Ага, – в последний раз обернулась я к мосту за спиной и далекой, до сих пор гуляющей в Радушнице свадьбе.

– Тогда – с Богом… При-готовились!

А дальше мы тоже «радушно» устроили собственное «гулянье». Оскалившийся, не хуже волка, Спас и Илья, с которого вмиг слетела вся неуклюжесть, работали молча. Лишь мечи их, по два на собрата, скрещиваясь меж собой, оповещали о «потере гостей». Петар подзадоривал себя бравадными воплями. Он давно уже, отбросив арбалет, выхватил из ножен свои мечи. Я же, прикрытая ими с тыла, метала боевые шары. Заклятья здесь не помогут, в ближнем бою. Они хороши на расстоянии:

– Ух, ты!

– Агата! За спину! Куда выперлась?!

– Спас, не хами!

– Петар, слева!

– Вижу, Илья!.. От тебе, адская шестеренка!

– Агата!!!

– Хоть бы спасибо…

– Пожалуйста!.. Спас, Илья, по последнему?!

А потом, едва отдышавшись:

– Спас, руку свою покажи.

Тот, оглядев, заваленное серыми тушами пространство, смачно сплюнул:

– Погоди… Неужто всех?

– Двое сбежали, – Петар, вытираясь рукавом, прищурился вдаль. – Может, догнать?

– Тоже мне, лось молодой… Илья?

– Агата?.. Агата?!

Но, я их не слушала. Потому что в голову мою, вторгнувшись гневным звериным рыком, принеслось: «Дела ваши – мелки и суетны. Но, расплата за них – велика!» И страшной болью – в оба виска сразу:

– О-ой…

– Агата? – Илья, поддернул меня за прихлопнутые к ушам руки. – Ты чего?

– Обернись.

– Что?

– Обернитесь назад! – истошно заголосила я.

Огромный, угольно черный медведь с красной мордой и ушами торчком, стоял в десятке ярдов между нами и волчьими трупами. Только не медведь это был. Я знала точно.

– Та-ак… Илья, Петар, на исходные.

– Спас, в стороны. В стороны быстро! – и лишь сейчас, выпрямив спину, вскинула руку вперед…

Он или играл со мной или поначалу не понял: как это возможно в реале? Его и какая-то сумасбродка-магичка? Поэтому, дернулся, приняв грудью мой знак, тряхнул мордой и вновь зарычал. Я запустила вторым. Зверь теперь – даже не шелохнулся – игры закончились. И попёр на меня. В голове вновь оглушительно громко взревело, раскалывая ее на части. Я шлепнулась на колени. Мир вокруг, будто вдогонку, перевернулся, и именно в этот момент к зверю метнулся Илья… Дальнейшее вспоминалось с трудом. Помню лишь, прямо перед глазами – пустоту бездонного черного мрака и странный, нелепый в этой картине запах от дыхания зверя. Мрак завис передо мной, из последних сил пытающейся сохранить равновесие. Хоть на коленях. Хоть так. И, вдруг, взлетел высоко-высоко – медведь, оттолкнувшись, встал на задние лапы. И всё… Я провалилась в спасительное небытие…

* * *

– И всё…

– Вот, значит, как?

– Мне нечего больше добавить, Глеб… Я потом полторы недели провалялась в нашем госпитале при посольстве. Это ты знаешь. Так что Илью хоронили без меня… А тот зверь…

– Демон?

– Ну, демон с пятого уровня.

– С шестого, Агата, – Глеб, скрестив на груди руки, метнулся ко мне через стол. – С шестого уровня. И ниже его только…

– Тысь моя майка… Значит, у тебя есть свои соображения, кто это может быть? На таком уровне все они – давно знакомые рыла. Так?

– Так, Агата… А сама как думаешь?

– Не знаю… Мне надо время, чтобы… – и вскинула на некроманта глаза. – Глеб, надо вернуться туда, в Бередню. Там, где-то рядом с тем местом, где он монаху явился, должно быть и другое. Откуда он силы берет. Мы к нему тогда и ехали.

– Уже? – сощурился он на меня.

– Что, «уже»?

– Определили «то место». Был наш… специалист. Почти одновременно с вами. Только он, в отличие от вас, ехал по прямой. И именно он тебя и…

– Значит, мне тогда не показалось, – покачала я головой. Глеб вскинул брови:

– Что именно?

– Магический всплеск. Он меня волной и свалил. Прямо со стороны моста… Глеб, а кто это…

– Этим Прокурат занимался.

– Я поняла. Ты – не знаешь. Значит, мне благодарить за свою жизнь некого. А зверь этот… он обязательно вернется. Ему лишь одну оболочку подпортили, а их у него много. И такие персоны просто так «из тепла» не вылазят. Мне вообще кажется, его к нам наружу вызвали. Только вот…

– А вот об этом, – метнул Глеб взглядом по сторонам. – Агата, молчи.

– Ага… Ну, ничего себе. Зачем вообще тогда меня на откровения вытащил?

– Чтоб самому кое-что прояснить, – нагло оскалились мне.

– И «прояснил»? – я же, напротив, набычилась. – Или еще о чем тебе поведать?

– Почему бы и нет?.. Как дальше жить собираешься? Может, опять – ко мне?

– Да пошел ты степью тинаррской. Я сама буду свою судьбу определять.

– Ох, надо же, – Глеб даже не смутился. – Я буду только этому рад. Кстати, о судьбе… Ты о Нике Подугоре что-нибудь слышала?

– А тебе твой маршрут повторно сейчас огласить?

Мужчина в ответ демонстративно вскинул руки:

– Всё! На сегодня прелюдий вполне… Бурек наш с тобой давно остыл…

Глава 2

Я сама буду свою судьбу определять. Вот так. Сказала и сделала. Отрубила и выбросила. Подкинула и запустила. Наподдала под зад… Догнала и еще раз напод…

– Доча… Доча, оставь в покое этот несчастный, замученный огурец. Ты не пюре из него готовишь, а только салат.

– Да пожалуйста.

– Да… И у нас с твоим отцом пока еще все зубы на месте, чтоб его так шинковать… И вообще…

– Мама. Я поняла, – и, перевернув в воздухе нож, запустила им в деревянный щит над плитой. Щ-щёлк! – Я тебя… поняла.

Мама, оторвав взгляд от истыканной щедро мишени, вперилась им в меня:

– Агата… Вот давно надо было ее снять, эту доску… Доча…

– Мам, а почему не сняла-то? И ее, и картинки дурацкие со стен в моей комнате? И шкатулочки эти на комоде? И даже шкаф мой до сих пор старыми платьями набит? Вот откуда у меня столько платьев? Я ведь двенадцать лет в кадетской форме проходила.

– Так иногда же, – опешила моя родительница. – Иногда же ты и в них… на каникулах там или после занятий с Ни…

– Мама!

– Та-ак, – и, опершись на кухонный стол, медленно встала. – Мне все понятно.

– И что именно?

– А то, что ты, доча, бегала-бегала и прибежала. Семь лет жизни-на береднянский ветер. Свое собственное здоровье, наши с отцом бессонные ночи. Вёдра успокоительных микстур. Девяноста три свечки в соседнем православном храме и даже одна… исповедь.

– А это-то как?

– А она возвратилась, наконец, и опять с той же «болячкой»… Агата, может, поговорим?

– Мама, о чем? – а вот теперь я и сама… опешила.

Родительница, заткнув за гребень длинную прядь, решительно выдохнула:

– О нём, доча… О том, чьё имя ты даже произносить при себе запрещаешь.

– Я в данном разговоре, мама, не вижу причин, – срочно насупилась я.

– Даже спустя семь долгих лет? – сузила она глаза.

– Так, тем более. Что теперь-то прошлое шевелить? Оно… прошлое.

– Да неужели?

– Мама…

– Я тебе уже двадцать шесть лет «мама». И ты вернулась сюда, в свой дом, не затем, чтоб в нем, как мыши за печью сидеть. И раз уж… Ник, да, Николас – твое прошлое, то, должно отболеть и остыть. Так чего теперь-то от разговора бегать? Ответь мне, доча. Ты ж у нас – логик, аналитик.

Вот это… поворот с бугра в канаву. Видно, «болячка» моя и вправду – наливным прыщом на носу. И я даже скосилась туда. Потом тоже поднялась из-за стола:

– Что, так сильно заметно?

– Даже за двадцать ярдов.

– Это уже когда по улице к дому иду, что ли?

– Да когда ты в последний раз по ней «шла»? Все перебежками. Как по своей глухомани в Бередне. Будто, вся нечисть вослед и ты от нее…

– Я поняла, – эти-то мои «призраки» почище нечисти. И в них знаком креста… – И что, исповедь тебе помогла?

– Агата!

– Ладно!.. Давай поговорим, мама. Только, папу сначала обедом…

– А ты не сбежишь? – прозвучало крайне скептически, на что я не замедлила хмыкнуть:

– Так куда «из-за печи»?

– Девочки! Мне через полчаса обратно на службу! – громкий отцовский бас из столовой развел наши с мамой прицельные взгляды:

– Сейчас иду, несу!.. Агата, и… огурцы нормально дорежь…

Вот за что я своих родителей очень люблю? За их терпение и надежный тыл. А вообще, вопрос глупый. Я их люблю за то, что они просто есть. И отца, на которого совсем непохожа (он у меня брюнет и в меру упитанный, по его же словам). И маму свою, конечно. Пусть и с ней мы без повторений (хотя, ее медная грива мне бы наверняка пошла). Но, тут как раз все логично – я в бабушку, мамину покойную мать. И внешне и энергетикой. У нас она через поколение передается и только по женской линии: расчет на «первый-второй». Малумтелепаты [6]6
  Малумтелепатия – умение слышать мысли разумной нечисти, а так же способность внушать ей свои собственные. Крайне редкое явление среди магов, обусловленное смешением крови с одним из «клиентов». В данном случае – оборотнем с истинной медвежьей ипостасью.


[Закрыть]– шаг вперед… Что к чему?.. Так, прошлое же. Оно нынче – из всех старых улиц, со всех здешних стен…

– Тебе непременно с начала?

– Да, доча, – твердо ответили мне. Потом решили смягчиться (вдруг, все ж, передумаю и сбегу?) – Агата, тебе самой станет легче. Вот увидишь.

У меня на сей счет было свое твердое мнение, однако оно кардинально с материнским рознилось. Поэтому: или «исповедуйся» или собирай из шкафа старые платья:

– Хорошо… Значит, с начала… Ну, как мы с ним познакомились, ты знаешь. Мы – бывшие однокурсники. Как подружились – тоже. Он мою семилетнюю честь защитил от посягательств на нее злобной преподавательницы истории. Потом стали дружить вчетвером: я, Ник и двое его верных… очень верных друзей – Лоуп и Годард. Тоже наши однокурсники. Гораздо позже к нам присоединилась девушка Годарда, Софико. Ее ты тоже знаешь и, если мне не изменяет зрение, до сих пор. Иначе, откуда у нас на секретере в гостиной открытка к Купальнику со знакомым убористым почерком? – сделала я театральную паузу, мама в своем кресле напротив, поджала губки. – Ну, а Ксю… Ксения была самой последней. Это я не про ее моральный облик, а про наше с ней тесное, на старших курсах, соседство по казарменной комнате.

– Доча, зря можешь не ёрничать. В те годы ты была гораздо со мной откровенней. Так что я – в курсе… – и сосредоточенно скосила глаза. – До того момента, как ты на последнем году купила ему свой сомнительный подарок.

– И откуда, позволь узнать?

– Пока твоя очередь. Это – позже.

– Ага-а. Хорошо… Насчет моего «сомнительного подарка». Это был серебряный перстень с заложенным в камень, кстати, агат, заклятием, которое срабатывало через носителя перстня в момент… мы же с тобой – взрослые женщины… мужского любовного пика. Чем срабатывало? Проявившимся над левой грудью партнерши клеймом. Прямо напротив сердца. Там слова были в фигурной рамке «Навеки твоя»… Романтическая муть. Но, мне тогда казалось, что это красиво и, раз на всю жизнь, то, как страшная клятва.

– «Навеки твоя»? – тихо повторила родительница. – Действительно, романтично. И когда планировалось… «событие»?

– Я купила перстень в марте. И сразу же подарила. Но, Ник никогда не настаивал на, хм-м… «событии», а я… мне и так было с ним замечательно. Он лишь сказал однажды, что я сама должна решать…

– Ну-ну.

– Мама, что значит, «ну-ну»?

– Ничего, доча, – махнула она рукой. – Продолжай.

– Хорошо… Потом начались выпускные экзамены. И я совсем выпала из жизни. Да и Ник тоже к ним все свободное время готовился – для него всегда было очень важно быть самым лучшим…Да…И после предпоследнего, практического, где мы сдавали боевую профподготовку, я сразу махнула из Куполграда.

– Почему?

– Мама, что значит, «почему»? Потому что победила. Обошла Ника да и всех остальных на курсе по ходу испытаний. И меня, в качестве поощрения, отправили на трехдневный отдых в Тайриль. В прокуратский пансионат на целебных источниках. Там где мои теперешние коллеги свое здоровье после ранений поправляют. А я свернула к вам. Вы же тогда домик в пригороде Тайриля снимали? И готовилась у вас к защите дипломного проекта. А когда вернулась назад… В общем… мое клеймо… моя «страшная клятва», красовалась над левой грудью Ксю. Вот и всё.

– Вот и всё… Ты тут же, никому не сказав, «махнула» в свою Бередню и… его не простила. Ни тогда, ни до сих пор.

– Нет, – сказала и отвернулась к окну.

– А ее?

– Ксению?.. Ты знаешь, я потом много думала, когда схлынуло первое потрясение. Она ведь его не любила. Да и Ник ее тоже. Я бы такое заметила. Но, он всегда ей нравился. И она даже проявляла поначалу кокетство. Чисто по-женски. Но, в открытую конкуренцию не вступала.

– Как это, «чисто по-женски»?

– Как? Я так до сих пор не умею. Слушала его с открытым ртом, а потом, при случае, цитировала. Смеялась над каждой, даже дурацкой, шуткой.

– А как на все это смотрела ты?

– Я?.. Я была уверена: Ник – умный, и ему все эти игры не интересны. К тому ж, мы с ним еще в шестнадцать лет решили, – и громко хмыкнула – быть всегда вместе.

– И это я помню, – буркнула мама, сметая с коленей несуществующий сор. – И это я тоже помню, доча… Как он пришел тогда в наш дом, весь алеющий от смущения, и попросил у отца твоей руки.

– Ага…

– Он ведь тогда тоже дал свою клятву всегда тебя защищать. И любить. Это в шестнадцать-то лет.

– Почти младенческий бред, – в тон ее меланхолии закончила я.

– А ему, видимо, было важно.

– Что именно?

– Чувствовать себя рыцарем. И не прокуратским. Прошу тебя, не кривись. Ты знаешь, о чем я. Рыцарем, охраняющим свою Даму сердца.

– Мама, и куда тебя несет-то? В какие запредельные дали? – качнулась я к ней и вперилась взглядом. – К чему сейчас это? Да, он меня защищал. Даже тогда, когда не нуждалась, но…

– Но тебе этого и вовсе было не надо.

– Уф-ф… – ну и разговорчик у нас, тысь моя майка… – Может, закончим?

– Я обещала сказать, откуда все знаю.

– Ну и? – закончить пока не получится.

– От него самого… А как ты хотела? Хотя, ты в тот момент, что хотела то и делала.

– Ага. А еще немного, и выяснится, что я сама Ника в постель к Ксюхе пихнула. И моанитовыми наручниками к спинке зафиксирова…

– Агата, не ёрничай!

– Мама, рассказывай давай.

– Он появился у нас в том домике под Тайрилем сразу, как ты исчезла. Думал – ты с нами. А потом уже вернулся наутро и все нам с отцом рассказал. И про перстень и про Ксению и про то, как он…

– А вот «про то, как он» мне слушать совсем не хочется. Потому что поздно об этом слушать. И… раньше надо было рассказывать мне, а не… Мама, он – предатель. Он – самый главный. Любить одну, а в постели прыгать с другой. Да и она, и друзья все эти «верные». Соучастники – молчуны. Я ни одного из них ни видеть ни слышать не желаю. И давай на этом закончим.

Мама, покачав головой, вздохнула:

– Как у тебя, доча, все просто. Будто не жизнь свою, а страницу из книжки рвешь. Да только, жизнь вот так не исправишь. И ты сама это знаешь, иначе не маялась бы сейчас. Николас, действительно, тебя предал, но всему есть цена. И, мне кажется, вы оба ее уже заплатили.

– И позволь узнать, за что «заплатила» я?

– За что? – сузила мама глаза. – За любовь. Иногда она очень дорого стоит. И лучше эту цену не знать.

– Ты про что сейчас? – уставилась я на нее. – Что за «расценки»?

– На молчание, доча. Спасительное неведение. Ведь, Ник тогда рассудил очень здраво: расскажет – сбежишь. Он ведь тебя прекрасно знал.

– А не надо было… – открыв рот, передернула я плечами. – Ма-ма…

– Что, Агата? – уныло скривилась та.

– Мама… только не говори мне сейчас… тысь моя майка…

– Ага, доча… Помнишь, когда тебе было четыре годика, мы полгода жили в Гусельницах у твоей тетки Гортензии?.. У тебя именно тогда дар и открылся, в нашем старом родовом гнезде. А потом вернулись назад, сюда.

Вот это… повороты сегодня:

– Помню смутно. Но, не в том суть. И что, папа… тоже? И ты его, все же, простила?

– Нет, доча, – покачала моя родительница головой. – Это он простил меня. И я ему за то до сих пор благодарна.

– О-о-о…

– А-а…

– Знаешь, мама… я, пожалуй… пойду.

– Куда, доча? – вскинулась она в кресле.

– А-а… платья себе новые куплю… Туфли.

– Вот это правильно! А то деньги твои за семь лет… да ты на них дом себе здесь купить сможешь! – мне уже вслед. Я – замерла, не оборачиваясь:

– Вот и дом заодно… И мозги. И дырявое сердце. А память где-нибудь… потеряю…

Весь этот город был для меня, как ловушка. Один огромный без выходов лабиринт. И будто не было семи лет в запредельной Бередне. Они исчезли, рассеялись, как лишняя магия в высоком куполе этого города. С каждой вывески магазина, с каждой афишной тумбы на меня огромными буквами смотрело прошлое одним только именем: «Ник». «Ник», «Ник». Один лишь «Ник», куда не скоси свой затравленный взгляд. И какие там «новые платья»? Ноги сами выбрали свой маршрут, стоптанный сотнями кадетских подошв… Таверна «Бесхвостый дракон». Те же оббитые старые камни в крыльце. Лишь дракону на щите у входа обновили чешуйки. И даже морду украсили «золотом». И улица прежняя. Тихая, узкая. А в самом ее конце… ворота. За которыми целая жизнь… Вот разве можно перечеркнуть ее из-за одного лишь предателя? Да, даже из-за пяти?.. Вот и у меня… не вышло. Скобан [7]7
  В переводе с береднянского – «глупая».


[Закрыть], рыцарь Вешковская… Глупая глупая… И уперлась лбом в прохладный металл ограды…

– Кадет Вешковская! Долго вы будете отлынивать от состязания?!

Прищуренный взгляд вечно смеющихся, гранитно-серых глаз. А русые волосы треплются на ветру. Тренировочный меч в руке, облаченной в обрезанную до пальцев перчатку, выписал в воздухе руну. О-о, значение ее я знала прекрасно: «защита».

– Кадет Подугор, вы – хвастун! И-и…

– Агата, хватит тянуть время. Или сразу сдавайся.

– Ну, уж – нет! – и сделала первый рывок.

Хотя, он всегда дрался лучше. Зато «личины» мои выходили куда эффективней. Я даже умудрилась однажды, накинув «облик» Ксю, сдать за нее экзамен. Правда, проходил он не в нашем родном корпусе, защищенном от «кадетских финтов», а на университетской кафедре педагога. Но, зато педагогом тем был алант.

– Бей и сразу корпус – в защиту!.. Бей!.. Бей! Закрывайся!

– Ого!

Ник, отпрыгнув, позволил себе смешок:

– Ха-х! А ты быстро учишься. Так я, пожалуй, проспорю.

– Ах, сударь, – сдула я наглую прядь со лба. – На то уповаю, – и снова ринулась в бой.

– Ну, уж – нет! – лязг металла об металл. И мой меч боком – в траву. Я лишь взглядом его проводила:

– Это – как?

– «Вертушка». Мой личный прием. Закручиваешь своим мечом меч противника и ребром выбиваешь, – и, воткнув в землю свой, подошел вплотную ко мне. – Я тебя потом научу… Ну что, кадет Вешковская?

– Что, кадет Подугор? – снова эта наглая прядь на глаза. Все из-за нее, но… подумаешь.

– Я так думаю, – пальцами мои волосы за ухо. – Раз прием мой был неожиданным, то и счет наш… «ничья».

– А это значит?

– Мы все равно с тобою целуемся.

– Решение мудрое. Совершенно согласна, – сама запустила я пальцы в русые волосы Ника. И притянула к себе.

– Агата, – обхватил он меня руками.

– Ага?

– Закрой глаза.

– Нет. Я хочу видеть твои… – и больше нет ничего в этом мире… Ничего в этом мире… Ничего…

– «Что же ты наделал, Ник?.. Что же ты сотворил?»

– «Что?.. Ага-та?..Агата!»

– О-ой! – отдернув пальцы от прутьев ограды, уставилась я в пустое поле за ней. – Это… как? Это… всё этот город! – и развернувшись, понеслась по улице прочь…

Как такое вообще удалось? Перекрыв все мысленные и внешние с ним контакты через семь лет «тишины» услышать запретный голос? Как такое случилось?!.. Вот же скобан, рыцарь Вешковская! Скобан!

– Мама!

Родительница моя на всех парусах выскочила из спальни:

– Доча, что?!

– Мама… мама, ты что, ревела?

Та скосила в сторону предательски красные очи:

– Ну, немножко. Я думала, ты меня… уважать перестала. После…

– После чего? – уставилась я на нее. – А-а! Вот же глупости. Прекрати. Я тебя уважаю любую. Даже раскалашенную [8]8
  В переводе с того же – «не совсем… верной» (перевод приблизительный).


[Закрыть].

– Это… какую? – шмыгнула родительница «раскалашенным» носом.

– Это?.. Ой, мам, я сама сейчас глупость огромную сотворила и теперь…

– Опять собираешься отсюда бежать?! – как быстро-то она отошла!

– Нет! Я решила сменить место жительства на… а к тетке своей махну, в Гусельницы! Там и предписания лекаря легче всего исполнять. И ты мне поможешь.

– Доча, как?

– Так я же теперь «безподвальная». Вот своим подвалом меня туда и забросишь.

– Когда? – глаза навыкат и неожиданным басом.

– Сейчас.

– Ну, уж нет! Я сестру свою полгода не видела и мне нужно к встрече с ней подготовиться. Да и без подарка… А чтобы ей пода…

– Мама!

– Агата! Ты Гортензию нашу не знаешь.

– Даю тебе десять минут! И не минутой…

Через два с четвертью часа мы с мамой скромно торчали на высоком скрипучем крыльце. Ожидание, однако, затягивалось. Я, от нечего делать, решила пока осмотреться… Да… Уже – не деревня и точно – не город. Провинциальные Гусельницы. Северо-восток нашей, окантованной Рудными горами, страны. Широкая улица за калиткой. Приземистые, желто-веселенькие дома и лопухи вдоль низкого резного штакетника. Красота и раздолье. А прямо передо до мной, не считая материнской нервной спины – высоченный, серый от времени и ветров, деревянный… мавзолей? Терем? Курятник? Так вывеска же… «Ржавый гвоздь». В общем, родовое гнездо.

– Катаржина!.. Агата? – где-то я сегодня уже слышала точно такой же удивленный вопрос. Только, на этот раз – с иллюстрацией. Будто широкое мамино лицо с медной гривой взяли и вытянули. Хотя, по-моему, тетка моя, с таким родилась. – Агата! Племянница!

– Здравствуй, Гортензия! А мы тут в гости. И… – быстро – в сторону. – Доча!

– Подарок! – старый медный подсвечник, как букет, тетке в нос.

– Ух, ты! – по-моему… оценили. И разве что не понюхали. – Прелесть какая! Спасибо и… проходите, – и дальше – по ходу. – У нас в лавке сегодня выходной (значит, лавка). Нинон на кухне хлопочет, а я – в мастерской. Скоро же Уроженье. А вы открытку мою на Купальник? – фамильным зорким взором – в упор.

– Получали, конечно… Спасибо.

– Ах, что ты, Катаржина! Агаточка, а ты давно… из провинции?

– Из Бередни?

– Откуда?!

– Я – не заразная, тетя Гортензия. И от лекаря справка с собой.

– Ха… Ха-ха. Это шутка такая прокуратская… Ну, я сейчас. А вы пока… осмотритесь, – и ушуршала кружевами за дверь.

Ну я опять… осмотрелась. Значит, лавка. И, скорей всего, раритетная. Раз с рядами погнутых самоваров, деревянных и фарфоровых кукол, облезлых шкатулок, да и много еще чего, не поддающегося анализу. Под полками же – сундуки. Одни – гостеприимно распахнуты, другие – скромно закрыты. Пара буфетов со следами былой красоты и, не то прялка, не то молотилка. Я в сельской специфике плохо ориентируюсь. Только знаю, что веретено, как колющее оружие – самое то. А вот что меня, действительно, впечатлило, так это половики. Яркими пестрыми полосами на широких выпуклых досках пола. И запах… запах здесь замечательный: пылью и старым деревом. Да еще, пожалуй, травой, сквозь открытое настежь окно. В общем… красота.

– Во что превратили?

– Ты о чем, мама?

– Родовое гнездо. Я говорю, во что его превратили?

– А-а, – усердно насупилась я. – Мам, а кто такая Нинон?

– А кто его знает? Подруга, по-моему. И партнерша… по лавке.

– Подруга.

– Здравствуйте, я – Нинон.

Нинон… Вот, когда я ее увидела, то представила в цвете, как такая… внушительная дама может «хлопотать» у стола. И в моей фантазии еще фартук был. Мясницкий:

– Здравствуйте.

– Добрый вечер… Нинон, – сглотнула слюну родительница. Видно, тоже… представила. – О-очень приятно.

– Вы, наверно, голодные?

– Нет! – дуэтом выдали мы. Мама – с испугом. Я – с интересом.

– Да что там в ваших столицах едят? – усугубила оба чувства разом Нинон. – А у нас сегодня картофельные оладьи. Со сметанкой и жареным луком.

– А-а, – облегченно открыла рот мама.

– Так, я вас приглашаю к столу…

Еще часа через два, мы сидели все вместе за столом на веранде и вдавались в воспоминания. Точнее, вдавались в них сестры. Мы с Нинон – молча внимали. Под наливочку и хор из сверчков:

– Вот я тогда испугалась.

– Да что ты, Гортензия!

– Точно-точно. Захожу, а она сидит и разговаривает… с камином. Это ж потом мы узнали, что с домовым… Агаточка, он ведь только с тобой и общался. А со мной, ну ни в какую.

– Ага, – зевая, присоединилась к воспоминаниям я.

– А сейчас ты с ним сможешь? А то, что-то расшалился он в последнее время. Две куклы разбил. Дорогущие.

– Сейчас, к сожалению, не могу.

– Почему? – протянула моя тетка с кулачком у щеки.

– Ее главную чакру… повредили на работе.

– А-а.

– Тетя Гортензия, я вам так могу сказать: у вас на левой полке, третьей куклой – шаманский идол из Бередни. Инородная магия.

– Это, которая в платьице? – открыла та рот.

– В ритуальном костюме. У нее свечение специфическое. Чуть заметное. Вот вы и не разглядели. А вашему домовому… Он ее достать не может, а… куклы рядом разбил?

– С обеих сторон, – огласилась Нинон.

– Вот-вот.

– Нет, ну надо же… Агаточка, а что нам теперь с ней делать?

– В печку.

– Что ж ты так… сурово?

– Ну, как знаете. Можете подарить тому, кого «любите».

Тетка моя, метнув в Нинон взгляд, приуныла. Но, ненадолго.

Меня же, наоборот, накрыла тишина и покой. Потому что только здесь, в «древне-лопуховом раю», я впервые, как профессионально «оглохла», почувствовала себя полноценным разумным существом… В общем, красота и раздолье…

– Агаточка, а ты к нам надолго?

– Пока не выгоните, тетя Гортензия. Мне у вас нравится.

– Ну, так живи. У нас два верхних этажа пустуют. И там такая кроватка есть с гусиной периной… И с такими снами на ней… Вещими. Сладкими…