Текст книги "Никто не умрёт (СИ)"

Автор книги: Елена Лихачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Теперь, когда в теле Улыбки находился разум высших, ей не нужны были годы, чтобы познать все. Она понимала все о строении мира, сопряженного с тем, в котором жила и до сих пор считала единственным. И... страдала. Не от уродства. Ведь голова на плече была всего лишь фантомом, а не частью ее тела, как она сначала подумала. Она страдала от нового чувства, неожиданно тисками сдавившего ее сердце. Там поселилась... ненависть.

Возможно, разум высшего читал ее мысли так же, как она его память. Когда она блуждала среди неподвижных тел сородичей, безуспешно пытаясь привести кого-нибудь в чувство, к ней подошел очень красивый разумный. Она никогда не встречала таких красавцев.

– Прекрасная девушка. Я влюбился в тебя с первого взгляда. Мы будем счастливы вместе, любовь моя, – жарко прошептал он, склонившись к ее ногам.

Его взгляд горел желанием, движения были полны нежности. Он подарил ей все свои положительные ранги. О, эти положительные ранги! Как мало нужно для того, чтобы понять, как прекрасна жизнь! Их было так много, что она сразу же ощутила прилив счастья и желание подарить влюбленному в нее парню все свое время. Все остальные мысли стали казаться пустыми.

– Отныне мы будем жить вместе.

– Но я падучая, – несмело возразила Улыбка, непроизвольно прикрывая фантомную голову на плече.

– Ты – богиня моей мечты. Ты – сладостные вздохи ночного видения. Ты – мое Желтое Светило, а я – твое Фиолетовое Светило. Мы будем вместе вечно. Потому что счастье наше безмерно.

Она растаяла от красоты его речей и, словно хвост за кометой, двинулась вслед за ним. Он привел ее к древней землянке на вершине скалы, с которой началась Колония Счастья. Он открыл перед ней двери и повел вниз по ступеням. Улыбка удивилась, что землянка оказалась внутри благоустроенным жилищем, ведь колонисты покинули ее несколько поколений назад. И только когда дверь захлопнулась, и свет обоих светил померк, ее осенила догадка: это ее тюрьма. Высший использует ее, чтобы естественным образом воссоздать свою расу в условиях первомира. Разумный – марионетка, а ее дети, а затем внуки и правнуки станут новыми воплощениями ее внутренних голосов.

– Посмотри, какое удобное жилище! Я его починил для нас с тобой и наших детей, – воскликнул красавец, не замечая ее настроения, – Мы сможем вырастить здесь много детей, и никто больше нам не нужен – только ты и я. Ты также счастлива, как я, милая? Ты любишь меня?

Улыбка подумала, что он даже не спросил ее имя. А потом вспомнила, что она тоже не спросила, как зовут парня. Почему это казалось ей не важным? А что тогда важно? Ее любовь? Его любовь? Или эксперимент?

– Как тебя зовут? – спросила она.

Красавец недоуменно улыбнулся, он не понял ее вопроса. Он открыл перед ней дверь. Она побежала по коридорам и переходам в поисках другого выхода и, не найдя его, спряталась в одном из многочисленных шкафов. В полной тишине и темноте, оказавшись наедине с собой, она думала о том, что все должны иметь право выбора, где жить, как жить, кого любить. Ей было безумно жаль себя, всех разумных, и даже всех высших. "Бедный мальчик, – подумала она о том, кто сейчас носился по землянке, ища свою возлюбленную, – Ведь высшие не оставили ему иного смыла жизни, кроме удовлетворения инстинктов воспроизводства. Но что я могу изменить? Чем я могу ему помочь? Пожалеть и предоставить ему свое тело и жизнь? Но тогда пожалеть надо будет меня. Тогда жертвой буду я. Это не правильно.Как нам существовать, если я не хочу быть тем, что нужно другим? Должна быть иная возможность мирного сосуществования, кроме насильственной."

Она жаловалась фантомной голове на то, что не может так жить, и почему-то извинялась перед ней за то, что не хочет быть вместе с ней в одном теле.

Когда слезы высохли, обратившись в решимость, она вышла из укрытия, готовая к бою за свое право выбора, даже если ей придется лишить себя жизни, но с удивлением обнаружила, что коридоры пусты, разумного в землянке нет, а двери ее открыты. Она нерешительно поднялась по ступенькам навстречу ослепительно желтому светилу, вдохнула сладкий воздух, наполненный запахами океана и прогретых камней, закрыла глаза, сконцентрировалась – ей нужно было найти время, когда все началось...

***

– Боже мой! Она дышит!

Акушерка, приготовившаяся завернуть безжизненный комочек мертворожденного младенца в полотно белой бязи, вздрогнула и отшатнулась от стола. Новорожденная девочка тихо дышала.

– Она открыла глаза! Посмотри. Как она смотрит. Гляделки какие! Будто бы все понимает, – охнула медсестра.

– Не говорите глупости, прошло уже 2 минуты. Она ни разу не вскрикнула. Легкие не могли расправиться. Ее мозг умер, – урезонила засуетившихся около младенца помощниц дежурный врач, – Лучше бы она... Ой, как не хорошо так говорить... Боже мой. Останется теперь калекой. Инвалид. Мучение ее матери на всю жизнь. Посмотрите, роженица пришла в себя?

– Скажем сейчас? Или пусть хоть немного покормит грудью?

– Только не в мое дежурство! Вообще, ничего говорить не будем, а то обвинят в халатности. Пусть врачи в поликлинике разбираются – инвалид или нет. Напишем, что роды прошли "без патологий".

– Мамочка пришла в себя. Глаза открыла. Посмотрите мамочка, какую вы красавицу родили. Глазоньки синие. Папины, наверное... – сладенько запела акушерка.

Врач сложила лицо в укоряющую гримасу, акушерка поняла свой промах. По данным медицинской карты мужа у пациентки не было.

Роженица равнодушно скользнула взглядом по красному комочку в руках акушерки, выдохнула:

– Уберите это от меня, -и отвернулась.

– А вы сына хотели? Зачем вам мальчик? – акушерка хотела добавить "без мужа мальчика тяжело поднимать", но на этот раз вовремя спохватилась, – Девочка – мамина радость, помощница.

– Мне никто не нужен, – чуть слышно ответила роженица, закрыла и, кажется, заснула.

Ой ты боже мой, – вздохнула врач, – "отказница" в мою смену! Вот еще неприятность. Одно за другим...

Глава 3. АНГЕЛ

Она любила. Это было не обычное чувство по отношению к чему-то или кому-то. Она купалась в потоках любви. Они появлялись в ней, словно бы ниоткуда, вспыхивали факелом, выплескивались из нее взрывом эмоций, счастливым смехом, громким криком. Какое счастье жить, дышать, ощущать под ногами твердь, видеть синеву небес, и... любить.

В ее легкомысленной головке, полной разной бесполезной всячины, роились неясные мечты и образы. Например, она думала, что все предметы, все растения, животные такие же существа, как она сама. Просто деревья думают по-другому, по-деревьиному, ведь они не умеют передвигаться с места на место, и им ничего не нужно для того, чтобы быть счастливыми. Бабочки летают и тоже думают по-бабочкиному, потому что они не нуждаются больше ни в чем, кроме нектара и своих крыльев. Но все, абсолютно все хотят жить, потому что жить это замечательное занятие, такое интересное, такое важное...

Вечером она засыпала с благодарностью, а утром просыпалась с надеждой. Кого она благодарила и на что надеялась, Ивана сама не знала.

Они жила в невзрачном частном домике на окраине Владивостока вдвоем с ее родной тетей Соней, интеллигентной женщиной на вид средних лет, среднего роста и полноты. Других родственников Ивана не знала. Но не потому, что их совсем не было. Соня часто рассказывала о ее маме и папе, о том, что они отправились защищать слабых и обиженных в другую страну, название которой Соня не знала, потому что это была важная государственная тайна. Ивана раз в неделю получала от них письма. Они приходили в конвертах без почтового штампа и обратного адреса. Соня говорила Иване, что их приносит тайный курьер и незаметно подбрасывает ей в сумку.

В каждом письме родители писали, что очень любят ее, и как только выполнят свой долг, обязательно вернутся домой. Когда приходило новое письмо, она доставала маленький жестяной сундучок с письмами и перечитывала их все с первого до только что полученного. Потом складывала каждое письмо вчетверо и убирала обратно в сундучок в хронологическом порядке. Более ранние – внизу, последнее – сверху. У самого дна лежали листочки, "зачитанные" ей до дыр на складках.

Она гордилась своими родителями, но втайне мечтала о том, чтобы в мире всем было одинаково хорошо и слабые, и обездоленные перестали быть таковыми, чтобы их не надо было защищать. Когда она была совсем маленькой, то мечтала стать феей и одним взмахом волшебной палочкой установить свободу во всех странах, чтобы ее мама с папой поскорее вернулись домой.

Еще Соня часто рассказывала Иване о своем сыне Жоре, что он живет на крайнем севере – бороздит Ледовитый океан на атомной подводной лодке. По ее мнению, он был в детстве совершенным ребенком, с которого Иване и всем ее друзьям во всем следовало брать пример. Ностальгическое настроение Сони по поводу покинувшего его ради благородной идеи защищать северные границы родины сына находило выход в суетливой заботе вокруг мнимых и реальных способностей Иваны. Несмотря на стесненность в средствах – Соне приходилось много работать, чтобы содержать старый и довольно дряхлый дом – она не жалела времени и денег, чтобы развить таланты своей любимой племянницы. Заметив, что та любит напевать, она стала ее водить в музыкальный класс. Увидев ее рисунки, она записала ее в кружок рисования.

Когда Соня бывала в хорошем настроении, она звала племянницу "ангел мой". Когда же Соня сердилась на нее за проказы, то окликала ее строгим тоном: "Ивана" и, конечно, добавляла к этому подобающее воспитательному моменту замечание. Ивана очень не любила эти моменты и просила Соню и, вообще, всех знакомых звать ее только по имени "Ангел".

Но в школе ей не удалось отстоять для себя имя Ангел, потому что мальчишки, любящие, как известно, пошутить и повредничать, тут же выдали ей кличку – Ванька. Внешне она, действительно, была похожа на пацана. У нее была короткая стрижка, так как Соня, воспитавшая сына, не умела заплетать косы. Она была худенькой девочкой, и эта особенность ее фигуры позволяли экономной тетушке одевать ее в детские вещи своего сына, почти их не перешивая. Она не знала бантиков, рюшечек, заколочек, носила зимой свободный свитер и теплые брюки, а летом – поношенные футболки и джинсы, либо шорты, когда солнце припекало слишком сильно.

Ивана приняла кличку Ванька покорно, как гардероб своего кузена, попав, таким образом, в категорию "своих в доску" девчонок. Историй с именем у Иваны было очень много. В классе всегда с нетерпением ждали, когда новый ученик или учитель попадут из-за этого в курьезную ситуацию. Веселья тогда хватало надолго. Случаи обыгрывались в лицах по сотне раз, до тех пока не происходил новый курьез.

В такую ситуацию попал новый учитель физкультуры, Артем Азаров, выпускник физкультурного факультета педагогического института. Первое знакомство с классом – перекличка перед началом урока. Он водил по строчкам классного журнала карандашом, выкрикивая незнакомые ему фамилии, а затем внимательно вглядываясь в откликающихся на эти фамилии детей. Закончив перекличку, он захлопнул журнал, убрал его себе подмышку и захлопал в ладоши, пытаясь привлечь внимание детей:

– А теперь слушаем внимательно первое задание. Все мальчики – на перекладину и постараться подтянуться десять раз, девочки – прыгать со скакалками по тридцать подскоков сначала вперед, потом назад. Кто сделает лучше всех и быстрее всех получит пятерку.

Ивана, которая только что под хитрое хихиканье одноклассников, звонко откликнулась на фамилию Иванов, весело побежала с подругами к куче разноцветных прыгалок, свернувшихся змеиным клубком в углу спортивного зала.

– А ты куда? – строго окликнул ее физрук, – Я же сказал – мальчики на перекладину. Тебе особое приглашение надо?

Тут в классе началось буйное веселье. Мальчишки прыгали, гогоча. Девчонки, прижав руки к животам, смеялись на все лады от тоненького хихиканья до громкого взвизгивания: «Ойойой, ахаха, хихихоха, Ванька (хихи-охохоха), она (айайайай)».

Артема после выпуска направили в школу и дали начальные классы, а ему хотелось получить какую-нибудь тренерскую работу. Он ведь мастер спорта по биатлону.

И вот первый день занятий, а его авторитет уже под большим вопросом. Если так пойдет дальше, он окажется игрушкой в руках этой беснующейся мелюзги.

-Тишина! Прекратить этот цирк немедленно. Все по местам, – скомандовал физрук, – Делать, как я сказал, а то всех накажу... всем двойки поставлю...

Дети растерянно притихли, уставившись на его рассерженное лицо. Малыш, которого он послал с мальчиками на перекладину, сказал чуть дрогнувшим голосом:

– Я все равно плохо прыгаю в прыгалку.

Глядя, как щуплый паренек в синих шортиках не по размеру и оранжевой мальчишеской майке с чужого плеча пыхтит, пытаясь поднять свое тело, Артем засомневался. Но просто так сдаваться на милость хитро притихшей малышни не хотел.

– Ваня, – строго сказал физкультурник, – хватит кур смешить, иди, прыгай с девочками.

Малыш и на этот раз безропотно подчинился. К его удивлению, никто в классе не засмеялся и не стал дразниться – отправили пацана-неумеху к девочкам.

Артем понял свою ошибку, когда этот ученик после окончания урока отправился в девчачью раздевалку. Он почувствовал вину перед девочкой за то, что высмеял ее перед одноклассниками. Может быть, поэтому, когда ему предложили тренерскую работу в детской юношеской спортивной школе, он не смог отказать Иване, и принял ее в свою секцию по биатлону. В последствии он не раз жалел о своем опрометчивом поступке. Он скрипел зубами, глядя, как нескладная девочка, радостно размахивая лыжными палками, мчит лишние круги, и вновь и вновь лупит из пневматического ружья «в молоко,» и ругал себя за мягкотелость. Но прогнать ее из секции не решался.

Ивана не переживала по поводу неудач на спортивном поприще и среди сверстников ничем не пыталась выделиться. Когда над ней посмеивались, она смеялась вместе со всеми – раз всем смешно, то и ей тоже хорошо. Она всегда находилась в приподнятом настроении, и это делало ее желанной подругой, с которой и парни, и девушки чувствовали себя одинаково комфортно. С ней можно было оставаться самим собой, не заботясь о производимом впечатлении.

Пока Ивана была маленькой, Соня не любила задерживаться на работе, ведь дома ее нетерпеливо ждала любимая племянница, которая всегда встречала ее радостным визгом и обязательно подарками, которые рисовала сама. И на каждом рисунке было много-много розовых сердечек и слов "лублу". Но раз в неделю Соня терпеливо дожидалась, когда коридоры районной зубоврачебной поликлиники опустеют, доставала из тумбочки своего письменного стола чистые листки бумаги, ручку, садилась на стул, обитый старым истертым гобеленом, и надолго задумывалась, уперев невидящий взгляд в стеклянный шкаф с инструментами. Письма от родителей для Иваны она всегда писала на работе, чтобы племянница случайно не нашла черновики. Старательно выводила буквы одна за другой, изменяя почерк до неузнаваемости. И каждый раз она испытывала легкое чувство стыда, что обманывает наивную девочку. Сомневалась, права ли она. И не надо ли сейчас вместо того, чтобы снова сочинять текст, похожий на все предыдущие, придумать как она расскажет Иване правду. Но нет, не решалась. Рука тянулась к ручке. Она писала, а потом вкладывала исписанный лист в конверт без подписи и печати, заклеивала его и сразу же убирала в сумку, чтобы случайно не забыть на работе. Завтра утром это письмо прочтет Ивана и будет радоваться, что мама с папой ее любят и грустить одновременно, потому что она не может сказать им, как она любит их.

Глава 4. ХАН

У него была желтовато смуглая кожа, восточный разрез глаз с припухшими веками, жесткие черные волосы, выдающиеся скулы и аккуратный прямой нос. У его родителей были светло русые волосы, серые глаза, европейский тип лица со значительно выступающим вперед носом.

Такая непохожесть вызывала немало вопросов от любопытных соседей. На все намеки мать отвечала односложно:

– Сами понимаете, татаро-монгольское иго на всех печать наложило. Кто нынче чистый русский?

– Потомки Чингизхана, – посмеивались одни, а иные удивлялись природе, которая устроила такой конфуз через многие поколения при помощи такой малой причины, как никому невидимый и не понятный ген.

С легкой руки досужих сплетников кличка "хан" прицепилась к мальчику крепче имени, записанного в его свидетельстве о рождении.

Глава семьи, Олег, работал начальником патрульной службы милиции Уссурийска, поэтому редко бывал дома, а если по возвращении с работы случайно встречался с сыном, то окликал его неопределенно – "парень". Мать, Полина, вынужденная справляться с домом в одиночку, всегда была занята заботами о болезненном младшем брате, и звала его на женский манер – "мальчик".

Но было место, где его называли "сын". Это был частный спортивный зал на окраине города. Хозяином его был сдержанный немногословный японец средних лет, стриженый "под бобрик", весь сотканный из мышц и сухожилий, быстрый, сильный и по-восточному красивый. У него был небольшой аккуратный нос, резкий упрямый подбородок, упругие почти всегда крепко сжатые губы. Его черные глаза – узкие прорези над выступающими скулами скрывали какую-то тайну, в них нельзя было прочитать ничего. Поговаривали, что он – бывший якудзы, исчезнувший на склоне лет с поля зрения своих хозяев в глубине сопредельного континента. Основанием для таких слухов послужили странные цветные татуировки, украшающие большую часть торса японца.

За глаза его так и называли – "Якудза", но при встрече величали уважительно "Сэнсэй".

Якудза был женат на девушке-кореянке. Детей у них не было. По какой причине – точно не знал никто, но ходили слухи, что жена Якудзы по малолетству застудилась и не могла иметь детей. Почему Якудзa женился на бесплодной кореянке, этого тоже никто не знал. Кто-то говорил – из-за сильной любви, кто-то предполагал расчет со стороны Якудзa, который, таким образом, получил местную "прописку" и российское гражданство.

Якудза прибыл в Уссурийск примерно в то же время, что и семья Моренюк. Он купил заброшенный трикотажный цех и, вопреки мнению горожан, вместо кибернетической чудо-фабрики, построил спортивный зал с татами, рингом и бойцовскими тренажерами, раздевалками, оснащенными душевыми кабинами, и повесил над дверью плакат, исписанный сверху вниз иероглифами. Особо грамотные из тех, кто занимался привозом из Японии подержанных машин с целью сбыта их в Уссурийске и Владивостоке, смогли перевести надпись – "Школа каратэ". А озорные рукописцы, вдохновленные девственно чистыми стенами здания, используя разноцветные баллончики с краской, намалевали на них этот перевод, приправляя слова рисунками наскальной живописи, наглядно показывающей неграмотным, для чего, собственно, это здание предназначено.

Одним торцом здание смотрело на асфальтированную дорожку. Там был общий вход для всех. В противоположном конце здания была дверь, перешагнув порог которой можно было попасть сразу же в дом Якудза, пристроенный им к бывшему трикотажному цеху. И хотя пристройка была возведена по модной канадской технологии, внутри дома все было обставлено в классическом японском стиле: множество маленьких полупустых комнат с раздвижными перегородками, украшенных фонариками, старинные японское оружие на стенах, постели прямо на полу, низенькие столики, за которые можно было усесться только на корточках.

Хан любил это место. Особенно в то время, когда тренировки заканчивались. Тогда Якудза тушил в зале свет, закрывал входную дверь и, обращаясь к нему, с учтивым уважением произносил:

– Придет время, мой "даймё-хан", и ты войдешь хозяином в свои собственные владения. А сейчас, прошу войти гостем в мой дом и разделить со мной ужин. Акено будет тебе рада.

И открывал перед ним дверь в пронзительно родной мир, где его называли ласковым именем "сын" и учили японскому языку.

В словах Якудза мальчик различал привычное "Хан" и мечтал стать достойным той учтивости, с которой учитель произносил это слово. Он тренировался, насколько хватало его детских сил, а когда уже не мог пошевелиться от усталости, садился в сторонке и с упоением наблюдал спарринги старших мастеров. Его сердце замирало от восторга, когда точный и сильный удар, сопровождаемый гортанным криком, достигал цели.

Раз в год в один и тот же летний день Якудза уводил своих учеников в поход на озеро Ханка и устраивал там красочное представление с участием наряженных в легендарных японских героев мастеров каратэ из его команды. Хану всегда поручалась роль главного героя по имени Кенсин, спасающего мир от злого китайского дракона. Потом ему дарили подарки. Этот день Якудза называл "великим днем победы над китайским драконом". Для маленького мальчика этот праздник всегда был самым лучшим днем года, наверное, потому что в его семье не было принято отмечать его дни рождения. И он, сколько помнил себя, всегда хотел быть похожим не на отца, а на своего учителя, во всем... Поэтому однажды он сел в рейсовый автобус и поехал во Владивосток, взяв с собой фотоснимок Якудза, на котором хорошо была видна татуировка левого плеча. Он долго ходил в районе порта, пока ему не показали место, где делают цветные японские татуировки в стиле "гами". Получив в руки образец, старый японец, удивленно посмотрел на мальчика и покачал головой. В этом взгляде Хану почудилась уважение. И потом, когда мастер "колдовал" над ним со своими иглами, пытаясь перенести рисунок с фотографии на тело мальчика, он мужественно терпел боль, не позволив себе вымолвить ни звука.

Хан вернулся домой гордый собой. Он был счастлив, не смотря на то, что его кожа горела от "укусов" татуировочных игл. И первым, кому он показал свою спину, был учитель. Он ожидал похвалы. Но Якудза не обрадовался, на его обычно невозмутимом лице сначала отразился испуг, потом он рассердился, закричал ругательства на японском, взмахнул рукой, словно хотел его ударить и в тот же день поставил его в группу мастеров, которые занимались боевым контактным каратэ.

Хан рос, взрослел, но учитель, чье тело было расписано так, будто бы он носил яркую цветную майку со старояпонским орнаментом, почему-то заставлял его прятать татуировку под одеждой. Что такого носил на своем теле Якудза, что не следовало показывать его ученику? Хан не решался задать этот вопрос, а Якудза не считал нужным объяснять причину своей строгости.

И вот, наконец, настал день, когда Якудза, казалось, приоткрыл перед ним двери в свой таинственный мир.

Хану было 17 лет, когда он посчитал себя взрослым. Он сказал учителю, что больше не хочет играть роль Кенсина и, может быть, стоит назначить на эту роль младшего, и более наивного ученика. Якудза кивнул в ответ. И вместо привычного лицедейства на берегу озера, он, ничего не объясняя отвез его на своей машине за город. Они вышли на пустыре. Среди отвалов строительного мусора возвышалось одноэтажное заброшенное строение с облупленными стенами и черными квадратными проемами, вместо окон. Все говорило о том, что зданием уже давно никто не пользуется по назначению, однако, в этом запустении была одна странность – хорошо протоптанная тропинка к пролому в стене, в котором смутно угадывался бывший дверной проем. А неподалеку было припарковано несколько дорогих иномарок. Хана позабавило такое соседство роскоши и нищеты.

Якудза заметно волновался. На его бесстрастном лице ходили желваки, а брови сошлись в прямую линию, рассекая лоб глубокими вертикальными морщинами. Он достал четки и, перебирая их пальцами, прикрыл глаза веками – молился.

– Что это за свалка? – спросил Хан брезгливо, недоумевая по поводу волнения учителя.

Якудза не ответил. Он перестал бормотать молитву и двинулся в сторону здания. Хан вынужден был последовать вслед за ним. Потом довольно долго шли по длинным коридорам, спускались и снова поднимались по разбитым лестницам. И, наконец, оказались в просторном зале. В середине зала был ринг, обтянутый толстыми канатами, а вокруг амфитеатром расположились кресла зрителей. Самих зрителей было не много – заняты были чуть меньше половины кресел. Между зрителями сновали официанты с подносами, предлагая пиво, водку, сигареты и еще что-то в белых маленьких конвертиках.

Хан с любопытством оглядывался.

– Ты помнишь, какой сегодня день. – Сказал Якудза. – Но сегодня не будет представления и подарков. Не будет притворства. Сегодня все будет по-настоящему, сегодня будет настоящий бой. И зрители будут другие – не друзья, готовые прийти на помощь, враги, жаждущие крови. И "дракон", с которым ты сразишься, будет настоящий... он тоже захочет тебя убить.

Якудза посмотрел Хану в глаза. А тот напряженно пытался понять смысл слов учителя.

– Это место, где встречаются в поединке сильные и опытные бойцы. Тут нет правил. Побеждает сильнейший. Ты должен победить даже, если тебе придется убить. И, возможно, это будет единственный путь к победе.

Якудза пошел дальше. Вслед за учителем Хан вошел в узкую комнату с небрежно оштукатуренными и окрашенными темной водоэмульсионной краской стенами. Скудное убранство ее было предельно функциональным. В углу комнаты была отгорожена душевая, а в центре стоял массажный стол, у двери – железные крючки для одежды, вкрученные в стену. Хан внимательно слушал учителя, не перебивая, хотя у него было много вопросов.

– Сейчас ты должен подготовиться к тяжелому бою, какого у тебя никогда еще не было. Твой противник – сильный кикбоксер, который попытается тебя победить любыми способами, – продолжил Якудза, – У него высокий болевой порог. Пробить его не удастся. Постарайся найти слабое место, действуй не напрямик, дразни его, заставь нервничать, нападать, делать ошибки и потом – прикончи.

"Каратэ ни сэнтэ наси" (в каратэ не нападают первым) – с этой фразы Якудза всегда начинал занятия. Теперь Якудза предлагал нарушить правила, которые вдалбливал в юные головы своих учеников с малолетства. Удивление Хана было велико.

– Ты учил нас защищать жизнь. А теперь я должен убить? Зачем это нужно? Зачем это понадобилось тебе, учитель? Я не хочу никого убивать.

– Я хочу, чтобы ты навсегда уяснил урок – в жизни случаются ситуации, когда выживает самый сильный, самый хитрый и беспощадный, – резко ответил Якудза. – Если не ты его, то он – тебя. Ты хочешь умереть?

Хан покачал головой:

– Я не хочу драться чтобы убить. И мне кажется, ты предлагаешь мне драться ради удовольствия незнакомых мне людей, которые будут смотреть на наш бой и кричать "убей".

– У тебя нет выхода. На кону большие деньги. Если ты сейчас не выйдешь на ринг, нас не выпустят живыми из этого подвала. Считай, что ты будешь биться за нас обоих. За наши жизни.

– Ты сказал "на кону". Мне дадут деньги, если я выиграю?

Якудза кивнул.

– Ты думал, я буду убивать за деньги? – на лице Хана отразилось брезгливое недоумение.

– Я рассчитывал, что ты сдашь этот экзамен, а не сбежишь из страха поступиться своими принципами.

– Хорошо, я буду делать, как ты скажешь, – неожиданно согласился Хан.

Он решил, что должен выполнить то, что требует от него учитель. Он должен ему доверять.

Выйдя на ринг, Хан увидел в противоположном углу массивное тело кикбоксера и понял, что, Якудзы был прав, он сможет уложить его, только убив. Это был самый тяжелый день за всю его предшествующую жизнь. Никогда раньше и никогда позже он не был так растерян перед боем. Ни одна его атака или контратака, ни один из его прямых ударов не достигал цели, противник, казалось, не чувствовал боли. Зрители кричали и свистели. Кикбоксер насмехался и грязно ругался, угрожал, пытаясь его запугать. У него было изрытое шрамами лицо с перебитой переносицей. Он провел немало поединков, в которых получил эти увечья, но выжил и победил и не собирался уступать победу молодому парню, почти подростку. Хан же, напротив, не был уверен в своих силах. Зрители кричали, что он трус, но он продолжал "водить" противника по рингу, пытаясь почувствовать его слабые места. Угадав по движению тела кикбоксера, куда он направит свой очередной удар, он отклонился в сторону, молниеносно переместился противнику за спину и ударил его в нервный узел на шее. Когда массивное потное тело рухнуло на пол вниз животом, он зажал его толстую шею мертвой хваткой. Кикбоксер пытался расцепить замок его рук, бесполезно открывал рот, чтобы наполнить легкие. Вокруг бегал судья, отчаянно жестикулируя. Зал вопил. Но он разжал пальцы только, когда противник под ним затих...

Потом он стоял под холодным душем. Колючие струи били в затылок, а он, стиснув зубы, беспрестанно повторял:

– ... он сам виноват...

Якудза стоял у двери, скрестив руки на груди. Лицо его было спокойным.

– Ты не должен сожалеть, – произнес он веско, – Ты сделал то, что должен был сделать. В этом была твоя задача, и ты справился. Я счастлив, что являюсь твоим учителем. Я горжусь тобой.

– А если бы умер я?

– Не только твоя жизнь закончилась бы в этот день...

Больше Хан ничего не спросил. Они вышли из здания вместе и молчали до спортзала.