Текст книги "Никто не умрёт (СИ)"

Автор книги: Елена Лихачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

– Ту! – воскликнула Ивана и заерзала от нетерпеливой радости.

– А вот и нет, дорогая моя всезнайка. Борис его имя, а фамилия у него... сейчас будет самая интересная новость для Иваны...

– Ну не томи, Илья, хватит нас мучить. Ты же знаешь, как любопытны женщины, и нарочно тянешь время, стыд и позор на твою седую голову.

– Моренюк?! – воскликнула Ивана, пораженная догадкой.

– Вот, – Илья простер руки к Иване, – Вот наша золотая молодежь, все схватывает на лету. Именно так. Борис Моренюк – вот этот молодой парень, а не тот, которого я отвез в Китай. Ах да, ты же не знала, что в паспорте у этого Хана написано. По паспорту он был Борис Моренюк.

– Что-то знакомая фамилия, – наморщив лоб произнесла Соня, – То есть этот Хан уехал в Китай по поддельному паспорту? Я скажу, Илья, вам не везет на попутчиков. Какие-то криминалы оказываются. Кто же этот Хан на самом деле.

– А какие есть предположения?

– Агент китайской разведки?

– Холодно.

– Японской?

– Теплее.

– Ну, говори же, наконец, у меня больше нет терпежа догадываться.

– Он – сын какого-то японского шишки, которого спрятали от кого-то в России под видом этого Бориса. Родителей его обманули, сказали, что их мальчик утонул. Но не это ужасно. Ужасно то, что они за деньги согласились воспитывать чужого мальчика и утаили гибель своего ребенка. Теперь их обоих... а, между прочим, отец у него майор милиции (вот, Соня, кто нас бережет)... посадили в КПЗ и обвинили в кинднепинге и еще контрабанде детьми, фу, что я говорю, торговле детьми. Это на пожизненное потянет. Парня хотели тоже взять, наверное, как главного свидетеля, но он отбился (а дерется он классно). И вот мы здесь. Что дальше с ним делать, ума не приложу. Жалко его. Всю жизнь в чужой стране в монастыре, как в тюрьме, провел, а вернулся домой, его опять в тюрьму. Я никому не скажу, что привез его из Китая, а то и мне статью пришьют. Хорошо, он пока ничего не понимает и не может рассказать.

– А что его мать?

– Она-то и заварила всю кашу. Как увидела его, так, будто с ума сошла. Выскочила на улицу и стала кричать, что ее родной сын вернулся. Пьяная, что ли была. Была бы в уме, взяла бы тихо и усыновила бы его, а она стала всем рассказывать про дела давно минувших дней, про японского мальчика, якудзы зачем-то приплела. Наверное, чтобы себя оправдать. Вроде как согласилась по принуждению – под страхом смерти. А после этого скандала приехали пограничники вместе с милицией. Она им ту же песню и все уговаривает посадить ее бывшего мужика. Мстила, значит, что он от нее ушел. Домстилась. Ее увезли и парня хотели тоже прихватить, а он уложил всех штабелями, а сам, как будто, в воздухе растаял. А потом, когда я уже поехал к вам, смотрю, он в моей машине прячется. Как уместился под задним сидением, ума не приложу. Гибкий, как змея.

– Бедный мальчик.

– Бедный? Он? Это я – бедный. У меня мозга за мозгу зашла, а сердце за пятки из-за всей этой истории. А ему хоть бы хны, кланяется, улыбается и лопочет не по-нашему.

Ивана слушала Илью, с широко распахнутыми глазами, и не замечала, как внимательно за ней наблюдает Ту. В его неприхотливом быте раньше он не мог рассчитывать на такое близкое знакомство с девушкой. Он шептал слова восхищения, разглядывая лицо Иваны. Рядом с монастырем, в котором он воспитывался, жили только китаянки, в крайнем случае, монголки. Пока они с Ильей ехали в Уссурийск, он смотрел из окна машины на русских девушек и удивлялся, как они красивы.

– А он это, – Соня незаметно показала пальцем на свою голову, – в себе? Что-то все время бормочет.

– Молитвы что ли читает? – сказал Илья, – Ему надо обрисовать ситуацию и пусть все решает за себя сам. Мне с ним нянчиться не охота. Кстати, интересный факт. У нашего Бориса, в то время, когда он был Ханом, в паспорте есть запись ЗАГС-а о браке с некой дамой по имени Ирина.

– Я знаю! – Ивана подняла руку, как на уроке, чтобы обратить на себя внимание. – Только она от него сбежала.

– Сбежала – это отличная идея. И его надо отсюда подальше спровадить. Только как? Вот ведь камень на шее. Не понимаю, зачем он, этот Хан, так поступил. Совесть что ли заела. Решил исправить то, что натворили его спасители. Только вместо благодарности приемным родителям он их подставил под монастырь с этим монахом, простите за каламбур. А я-то что ему плохого сделал?

Илья сокрушенно покачал головой, а Соня согласно кивнула. Недолгая тишина, последовавшая вслед за этим, была нарушено неожиданным заявлением Иваны:

– Вот если вернуться в тот момент, когда родители Бориса брали деньги и объяснить им, к чему это приведет, то тогда...

– Все, достаточно на сегодня, – Соня погрозила пальцем, – Ванютка, иди спать. Я сама гостей уложу.

Скандал с семьей неизвестного ей Бориса Моренюка напомнил ей, что она сама может оказаться в положении его матери.

Соня подождала, когда затихнет жалобный скрип ступенек под крышей, перескакивая с одного эпизода прошлого на другой, рассказала Илье о том, как оказалась в Приморье одна с чужим младенцем на руках.

В далекой Пензе, осталось ее прошлое, которое время от времени всплывало в памяти сценками старого забытого кино, словно, и не с ней случилось: детство, юность, замужество, рождение сына, его проводы в армию, развод с мужем, томительные вечера в пустой однокомнатной квартире, оставленной ей мужем в обмен на его свободу. Соне казалась, что жизнь закончена. Все в ней уже было – и встречи и расставания, и любовь и ненависть. Как-то не заметно для Сони, погруженной в свои проблемы, выросла ее младшая сестра Ираида, и из избалованной любящими родителями девочки превратилась в своевольную красавицу-студентку экономического ВУЗа. На втором курсе Ираида записалась в международный проект по обмену студентами и уехала в Болгарию.

Сначала часто писала и даже звонила, потом от нее долго не было вестей. Она не приехала на каникулы, Соня стала часто заглядывать к родителям, чтобы как-то развеять их обидное одиночество. И вот однажды она возвращалась с работы домой и, поднявшись на свой этаж, остановилась от неожиданности. Рядом с дверью в ее квартиру на цементных ступеньках лестничной площадки, прислонившись виском к облупленной стене, сидела девушка в спортивных испачканных на коленках трико, в помятой льняной куртке. Ввалившиеся щеки, обострившиеся скулы, затравленный взгляд, поджатые губы и болезненная складка в межбровье, волосы небрежно собранные в "конский хвост", из которого выбились тяжелые каштановые пряди, выцветшие на солнце до золотистого оттенка. Только когда девушка поднялась и шагнула ей навстречу, Соня узнала младшую сестру. Неопрятный вид сестры не вязался с образом самолюбивой красавицы, который остался в памяти Сони со дня их последней встречи.

Они вошли в квартиру. Соня побежала сразу на кухню и что-то говорила-говорила-говорила, пытаясь заглушить неприятное ощущение неловкости и отчужденности, возникшее в момент встречи.

До позднего вечера они сидели на кухне, забыв про чай. Ираида, ободренная молчанием сестры, рассказывала ей о том, что с ней произошло в Болгарии.

Впервые она увидела Ивана в баре, который находился неподалеку от моря, куда она с подружками ходила купаться после занятий. Широкоплечий красавец с удивительными ярко-синими глазами, стоя за стойкой, ловко жонглировал бутылками, смешивал коктейли, играючи кромсал фрукты и диковинно украшал наполненные бокалы. Рядом с ним не было свободного места. Девушки кокетничали с красавцем-барменом и получали в ответ лучезарную улыбку и какую-нибудь приятную мелочь "от заведения" – бокал безалкогольного коктейля, бутон розы или комплимент. Ираида стояла среди обалдевших от раскрепощенной атмосферы бара русских студентов и не могла оторвать от парня глаз. Тогда она подумала, что хотела бы стать женой такого красавца. Потом, не смотря на настоятельные увещевания старшего в их группе студентов о том, что "наши" люди не должны ходить в места, где царит разврат и похоть, она стала приходить в тот бар каждый вечер. С независимым видом садилась за столик неподалеку от барной стойки, в надежде поразить Ивана своей красотой. Она не знала, что Иван давно уже обратил внимание на привлекательную русскую туристку, занимающую всегда один и тот же столик и отказывающую всем, кто пытался с ней познакомиться. До конца ее отдыха оставалось совсем немного времени – два-три дня. И в тот вечер она пришла в бар, намереваясь сделать решительный шаг – заговорить с Иваном, но обнаружила за стойкой другого бармена. Она стала лихорадочно озираться, ища среди посетителей знакомое ей лицо, и не сразу заметила, что за ее столик кто-то присел. Досадливо отмахнулась от назойливого посетителя, нахально хватающего ее за рукав, обернулась, чтобы сказать отборное русское напутствие, и обмерла. На нее смотрел улыбающийся Иван. Он заговорил. Ираида понимала все, несмотря на то, что не знала болгарский язык. Он говорил о том, что как она прекрасна, как соблазнительна ее улыбка, нежна ее кожа... Она краснела и таяла отзвука его голоса, от его прикосновений, в душе расцветал цветок счастья, и она готова была идти за Иваном на край света, только позови. И он позвал ее в отдельную кабинку бара, где она познала счастье взаимной страсти. В ту ночь он подарил ей серебряное кольцо в знак своей вечной любви и обещание жениться. Но на следующий день, возвращаясь с пляжа, Ираида увидела в его объятьях свою соседку по номеру, Ольгу. Она висла на нем, не стесняясь прохожих, а он улыбался, и этого было достаточно, чтобы в груди Ираиды ядовитым цветком расцвела ревность. В последний перед отъездом на родину вечер она решила отомстить неверному мужчине, не ходить в бар и больше с ним не видеться. Но когда Ольга не пришла ночевать, Ираида, будто, сошла с ума. Она то плакала, то рычала в неистовстве, проклиная вероломного Ивана, то рвалась к нему, то жаждала его немедленной смерти. Ольга вернулась под утро. Она показала ей серебряное колечко, как две капли воды похожее на то, которое ей подарил Иван.

Может быть, Ираида смогла бы забыть свою неудачную любовь, если бы не беременность, которой одарил ее любвеобильный Иван в их первую и последнюю ночь.

– Когда я узнала, аборт было уже поздно делать, – сказала Ираида.

– Ну, ничего, – успокоила ее Соня, – как-нибудь справимся все вместе. Я тебе помогу, ведь мы же – семья. Наверное, надо как-то передать этому Ивану, что он стал папой. Может быть, он будет неплохим отцом...

– Ни за что!

– Ну, как хочешь, только ребенка надо кормить, одевать, учить... Он должен помогать...

– Нет! Он не достоин быть отцом.

Ее глаза покраснели, губы кривились в мстительной улыбке, похожей на оскал волчицы: она ненавидела Ивана за любовь, которую так и не смогла в себе убить, за ревность, которая до сих пор сжигала ее изнутри, за несчастье носить в себе его плоть, в то время, как он счастлив с другими...

– А я не хочу быть матерью ЕГО ребенка...

Соня слушала сестру, опасаясь за ее рассудок.

– Хочешь? Я подарю его тебе?

– Кого?

– То есть ее. Забирай. У тебя был мальчик, теперь будет девочка для разнообразия. Я свою часть выполнила, выносила, родила, имя дала, остальное – твоя забота.

– Но как же так? – пролепетала Соня, – Когда ты успела родить?

– А вот так скоренько, за семь месяцев отмаялась. А вы думали, я на пляже загораю? – Ираида нервно захихикала, – В роддоме я загорала. Приехала уже давно. В совхозе в детском садике воспиталкой работала. Ивана родилась, я сразу к тебе. Все. Моя тюрьма закончилась. Эта сволочь там прохлаждается, с иностранками развлекается, а я тут должна одна страдать. Ну, уж нет. Не дождется, чтобы я из-за него страдала.

Голос Ираиды сорвался на фальцет.

– Так ты дашь мне денег? – вдруг спросила она, – Баш на баш. Я тебе милую девочку, а ты мне – двадцать тыщ баксов. Хороший обмен. Соглашайся. Груднички от таких здоровых телок, как я, стоят в несколько раз дороже. А я тебе по-свойски, почти даром.

– Каких денег? Ты хочешь ее продать? Ты с ума сошла! Нет. Ты шутишь? Это не смешно. Глупый розыгрыш. Хватит меня пугать. Лучше скажи мне: ты уже родила? Где? Когда?

Ираида хмыкнула, помешала в полупустой чашке темную остывшую жидкость.

– Боже! Когда ты успела. Твоя подруга Лика пару месяцев назад звонила родителям и говорила, что у вас все хорошо. Мама заподозрила, что все-таки не все ладно, если звонит подруга, а не ты сама. Но она уверяла, что ты слишком много учишься, целыми днями, а ночью не хочешь их беспокоить.

– Мы договорились, – Ираида небрежно махнула рукой, – Ну так как? Берешь? А то я иностранцу какому-нибудь предложу. Девочка красивая получилась, вся в батю, зараза. Глаза бы мои его не видели. Да, мне много денег надо. А! Что толку? У вас ни у кого столько нет, сколько мне нужно. Вот видишь, – Ираида потрепала оттянутые коленки трико, – До чего меня женская доверчивость довела. Ну, все. Теперь я наведу на себя шмон, мужиков штабелями буду укладывать к своим ногам. Еще не известно, кому будет лучше. Я не стану терпеть лишения ради его ребенка.

Соня слушала и не хотела верить.

– А Лика может найти папы девочки? Пусть поговорит с ним. Может быть, он заберет к себе дочку?

– Отдать ему Ивану?

– Почему Ивана? Какого Ивана?

– Дочку я так назвала. Для смеха. Получилось прикольно, Ивана Ивановна и фамилию записала – Иванова. – Ираида резко засмеялась. – Ну, ты не волнуйся, до года приемные родители по закону могут ребенку не только имя-фамилию, но даже дату рождения изменить. В смысле, чтобы его родственники не нашли.

"Она сошла с ума, – подумала Соня, окончательно сбитая с толку. – Бедная девочка. Как мне об этом сказать родителям? Что делать? Сейчас надо с ней во всем соглашаться. Или, наоборот, отвлечь ее. Сумасшедшие обладают сильной энергетикой, и никогда не признают свою болезнь".

Нервность, с какой Ираида с ней разговаривала, поневоле передавалась ей. Соня понимала, что уговоры, увещевания и правильные советы бессильны изменить решение сестры. Она ненавидела ребенка за то, что слишком сильно любила его отца....

– Хорошо, – сказала Соня, – Приноси дочку. Все будет хорошо.

– Ну, вот и ладно, – сразу успокоилась Ираида, – вот и ладно. Хорошо, что мне не пришлось искать иностранных покупателей. Все-таки она – наша, русская, пусть и живет в России. За отчизну обидно, когда наших детей в Америку продают. На органы, конечно. Зачем еще нужны там наши дети!

– Хорошо-хорошо, – кивала Ираида, внутренне сжимаясь в комок от страшных слов младшей сестры. – Только не волнуйся. Где ты дочку оставила? Неси ее скорее сюда. Надо ее покормить. А пеленки, смеси? У меня ничего не готово. Ты – за ней, а я – за всем остальным в магазин.

Ираида вернулась через час со свертком в руках и выглядела расстроенной, когда передавала ребенка. Старательно прятала воспаленные глаза. "Плакала, – подумала Соня с облечением, – Значит, еще не поздно вылечить".

– Я понимаю, что ты сразу всей суммы не наскребешь, – сказала Ираида, когда Соня осторожно приняла на руки сверток, – можешь отдавать постепенно. Раз в месяц, например. Ты же дантист. Вам, дантистам, пациенты всегда в карман суют. Сколько у тебя сейчас есть?

Она нетерпеливо топталась в проеме выходной двери. Соня, осторожно прижимая тихий сверток к сердцу, пошарила свободной рукой в сумочке, лежащей на трюмо в прихожей. Она не поощряла своих пациентов класть ей в карман купюры и не прятала их по всему дому, чтобы не нашли домушники. Все носила с собой в сумке.

– Этого мало, – нахмурилась Ираида, пересчитывая деньги. – Ладно, не буду сейчас настаивать. Пусть пока у тебя побудет, а там видно будет. – И вдруг. – Я хочу поехать в Болгарию, в последний раз посмотреть в глаза этому кобелю. А потом вернусь и... ну, в общем, поживи пока с ней. У меня на ближайшее время другая задача...

А зимой ее вызвали в администрацию города в отдел образования. Там строгая женщина в очках в золотой оправе, не вставая из-за своего письменного стола, подала ей бумагу с печатями, по которым Ивану нужно было привести в приют, из которого ее собирались передать матери, Ираиде Самойловой, по ее новому месту жительства... в Италию.

– Почему в Италию? – спросила Соня, – ведь она уехала в Болгарию. Я не могу отдать дочку своей родной сестры. Пусть она приедет за ней лично. Она обещала вернуться.

– Не ваше дело, – женщина с неприятно высокомерным лицом, давшая ей прочитать бумагу, захлопнула папку, – Ваше дело сдать здорового ребенка органам опеки. А уж мы разберемся, куда ей ехать. У нас для этого есть закон и специально обученные люди. Вам все понятно?

– Если Ираида решила забрать дочку к себе, то она должна приехать за ней сама. Я не могу просто так отдать ребенка в чужие руки, – упрямо возразила Соня.

Женщина раздраженно отчеканила.

– Вы понимаете, что незаконно удерживаете у себя ребенка, вы даже не опекун. Так что собирайте для Иваны Ивановой вещи и назавтра привезите ее к итальянскому посольству и не забудьте Свидетельство о рождении. Понятно?

Соня поняла, ей угрожали. В ту ночь она не сомкнула глаз, размышляя над случившимся. А под утро решила, что во всей этой истории с заграницей что-то нечисто. Она не бросилась в милицию, она поступила так же, как поступила ее бабушка после ареста дедушки в тридцать седьмом году. Рано утром с чемоданом в одной руке и с годовалой племянницей – в другой она села на поезд, который увез ее на другой конец страны. Кое-какие вещи ей потом прислала мать. Они с отцом одобряли поступок старшей дочери, так как считала, что их внучку хотят продать за границу.

Почему Соня пряталась в своей родной стране, и от кого прятала Ивану, она боялась даже предположить, но самое ужасное в этом было то, что она сомневалась, жива ли Ираида. Соня так и не решилась рассказать Иване правду, поэтому каждую неделю она сочиняла письма, полное любви и обещаний.

Когда она закончила свой рассказ, новоявленный Борис спал на диване одетым, положив под бритую голову парик, а Илья сидел в полной прострации. "Вот и съездил к местам боевой славы, – думал он, – Вот и набрался приключений на старости лет. А ведь мог бы спокойно себе сидеть в университетской лаборатории и посматривать на бескрайние просторы Вселенной. Может быть, что-нибудь еще полезное для науки открыл бы. Что же мне делать. Бежать? Спасаться? А как же Соня? Чем ей помочь? Если мать ищет своего ребенка до сих пор, то Соне грозит, как и родителям Бориса, долгие годы заключения".

– Как ты думаешь, стоит мне ей все это рассказать?

Илья покачал головой:

– Ни в коем случае нельзя. Ты же совершила преступление с точки зрения закона. И не просто закона российской федерации, это преступление международного масштаба. – Илья многозначительно указал в потолок пальцем, – Ивана выглядит хорошей девочкой, но кто знает, что ей взбредет в голову. Нынешняя молодежь воспитана на других идеалах: деньги, шоппинг, яхты и Канары.

– А как же быть? – упавшим голосом спросила Соня.

– Туго у вас тут в Приморье закручено. Нам, простым сибирякам за вами не угнаться.

Соня подняла домиком брови и опустила кончики губ. Ни один мужчина не устоит перед выражением крайней беспомощности.

– Ладно. Утро вечера мудренее. Поживем – увидим. Только придется тебе нас обоих потерпеть в своем доме. Меня и, – Илья кивнул на спящего, – его. Похоже, мне от него не отделаться. Вроде как приемного сына приобрел. Сдать в милицию совесть не позволяет.

Соня обрадовалась – хорошо, что она со своими застарелыми проблемами осталась не один на один. Убрала быстро со стола и показала Илье кабинет, где на полу уже лежал туго надутый матрац, застеленный свежим бельем. Оставила его одного в нерешительности, а сама ушла к себе в спальню додумывать планы на ближайшее время.

***

Прежде чем, глаза утомленно закрылись, Ивана долго лежала в темноте, разглядывая соседнюю крышу за окном. Свет из окна падал на нее вскользь и тени от веток бегали по ней друг за другом, как живые. Этой ночью ей снились смерчи, которые были окрашены в простейшие цвета – красный, синий, желтый, зеленый. Они возникали из ничего, а потом также неожиданно исчезали в белом цвете.

Утром она проснулась невероятно счастливая. Вздохнула глубоко, задержала дыхание, пробуя воздух на вкус, и радостно сказала потрескавшемуся на стыках балок потолку:

– Я люблю тебя.

Молчание в ответ ее не смутило. Она чувствовала ответ в ярком свете, врывающемся в комнату через распахнутое окно, в запахе скошенной подвяленной солнцем, слегка тронутой росой, травы, в легкой истоме тела. Хорошо. Жить – хорошо. Потом она вспомнила, что внизу гости. И, возможно, они уже встали, а она валяется, как последняя лентяйка. Накинула старенький халатик и побежала, извлекая своими шагами музыку из ступенек, вниз.

Ту давно уже проснулся. Он сидел на своем вчерашнем месте, но уже без парика. Его бритая голова покрылась рыжей щетиной. Он постоянно трогал ее ладонью и, видимо, был смущен этим беспорядком в прическе.

– Ту, а где твоя динамовская бейсболка? – весело окликнула его Ивана.

Ту заулыбался и помахал ей рукой. Она ответила таким же жестом, чем привела его в восторг. Из кабинета показался Илья, сладко потянулся, огляделся, ища глазами хозяйку дома. Соня раскладывала яичницу по тарелкам и расставляла их на столе, сервируя по-домашнему без изысков: тарелка с порцией из пары яиц и вилка поверх нее. Стол уже был готов к завтраку. Какао, чай, хлеб посреди стола, масло сыр. Запахи щекотали ноздри. Он с удовольствием втянул его в легкие и с любопытством поглядел на своего вчерашнего пассажира. Тот все время разглядывал лицо Иваны и улыбался. Ивана заметила это и, когда умывалась, внимательно осмотрела себя в зеркало. С лицом все было в порядке. Тогда она решила, что это стандартное проявление китайской вежливости, и, чтобы Ту не чувствовал себя одиноким в стране, которая встретила его, как злобная мачеха, скандалом и наказанием, улыбнулась ему в ответ и сказала, ударив себя в грудь:

– Меня зовут Ивана, помнишь?

– Вана, – поклонился ей Ту, и приложил ладонь к своей груди, – Ту

– Я помню, как тебя зовут, Ту. Только ты – Борис. Понимаешь? БОРИС. Повтори.

– Бьёс

– Похоже, идея с переводчиком была не очень удачной. Нам лишние уши и глаза ни к чему. – Сказал Илья. – Утро вечера, как говорится, мудренее. Вот оно меня и надоумило: уезжать мне с ним надо. При чем, как можно, скорее. А куда его везти, ума не приложу. Но здесь его оставлять нельзя.

Илья кивнул в сторону Иваны, которая пыталась объяснить Борису жестами, как надо пользоваться краном, чтобы из него текла теплая вода.

– Дядя Илья, – крикнула Ивана, – а где детская бейсболка Ту, то есть Бориса, которую он нашел в солдатской землянке?

– А ты откуда все знаешь, егоза? Я ничего не рассказывал. Неужто, китайский за ночь выучила?

– Да мы же вместе там были, – засмеялась Ивана, – Я всю обратную дорогу на коленях держала офицерский планшет. А где он, дядя Илья?

– Фу-ты! – выдохнул растерянно Илья.

– Ванечка? – только и смогла произнести Соня.

Нож выпал у нее из рук и со звоном упал к ногам. Подумала мельком – к гостям.

– Ой, – спохватилась Ивана, не понимая, причину расстройства Сони, – я, кажется, его выронила, когда в нас стреляли. Надо в машине посмотреть. Под сиденьем завалился, наверное. Я сейчас, подождите... И, не замечая состояния Сони и Ильи, бросилась на улицу – к машине Ильи.

Ту тоже встал, порылся, хрустя бумагой, в углу, где со вчерашнего вечера лежал его пакет. Достал оттуда некогда синюю, а теперь серовато-голубую бейсболку, накрыл ей покрывшуюся недельной щетиной голову и вышел вслед за Иваной.

Илья проследил за действиями парня и, когда тот скрылся за дверью, сказал, покачав головой:

– Да, есть еще много непонятного на земле, что наш разум не в состоянии систематизировать в законы и аксиомы. Мне, например, интересно, как Ванечка узнала о бейсболке, этот тюк у входа, никто не открывал со вчерашнего дня. Даже я не знал, что там лежит. Если бы я не был хорошим ученым, то пропустил бы многое мимо своего разума, чтобы не перегружать его. Но скажи на милость, откуда она узнала об офицерском планшете. Я его приготовил на сегодня. Вчера мы все были не в том настроении. Он, кстати, действительно, остался в машине...

Соня не знала, что ответить.

УАЗ стоял рядом с крыльцом. Он был цел и невредим. Заднее стекло было на месте. Ивана помнила, как стекло рассыпалось от попадания в него пуль. Сзади хлопнула дверь. Рядом на корточки присел Ту – Борис. Бейсболка сползла с его головы и упала на ступеньки, Ивана подняла ее.

– Эх, жаль ты не умеешь говорить по-русски, а я не знаю китайский. – Вздохнула она, разглядывая шапку. – Может быть, ты мне смог бы многое объяснить, ведь там, в монастыре, тебя учили китайской мудрости. Я уже ни в чем не уверена, умею ли я как-то перемещаться в прошлое, или это мне кажется. И на самом деле ничего нет, а я просто смотрю разные сны. Сегодня утром я проснулась и была счастлива. А теперь мне грустно, оттого, что я ничего никому не могу объяснить, потому что сама плохо понимаю.

Ту улыбался и с готовностью кивал ей. Ту хотелось во всем соглашаться с этой веселой девушкой из его новой жизни.

– Ты понимаешь, я не уверена, что все так помню, как было. Что случилось вчера, позавчера, поза-позавчера, неделю назад? Я не знаю точно. Тетя думает, что мне все время что-то снится. А что если она права, и мне постоянно снятся сны. Когда ЭТО происходит, я уверена в том, что думаю правильно. То есть, что побывала в прошлом и изменила все так, что случайность стала другой. Но проходит время, и я забываю, что не случилось, и мне начинает казаться, что я увидела сон про то, что не случилось. Понимаешь меня? Только я не понимаю, почему-то все мои сны плохие.

Ту – Борис энергично закивал, сказал по-китайски: "Как прекрасны твои глаза, ты – самая лучшая девушка, я люблю смотреть на тебя, когда ты улыбаешься. Перестань хмуриться и не грусти. Потому что от этого цвет твоих глаз становится похожим на дождливое небо. Я на все готов, чтобы они всегда сияли". Он даже несколько раз поклонился Иване, чтобы она не сомневалась в его преданности.

– Вот-вот. Может быть, ты говоришь что-то важное для меня. А я ничего не понимаю. Эх, если бы я хоть чуточку знала китайский, а ты – хоть немного русский...

Вдруг лицо Иваны осветилось счастливой мыслью.

– У меня идея! Я выучу китайский. Говорят, сейчас есть такие замечательные диски. Одеваешь на ночь наушники, а утром просыпаешься и уже умеешь на этом языке разговаривать. А еще бы здорово было научиться писать иероглифы. Это, наверное, так интересно!

От этой замечательной идеи Ивана не смогла усидеть на месте, вскочила и запрыгала, кружась, на одной ноге. Ту тоже встал, подхватил ее на руки и закружил вокруг себя так быстро, что сердце Иваны захолонуло от восторга и испуга. Она взвизгнула, схватила Ту за шею, боясь, что коварная центробежная сила вырвет ее из его рук и бросит на землю.

– Ой, опусти меня, я сейчас улечу!

– Вана-вана-вана-вана, – повторял все время Ту и крутил ее быстрее и быстрее.

Эту картину, похожую со стороны на веселую забаву двух влюбленных, наблюдали, по крайней мере, три человека: обеспокоенная Соня из окна своего дома, удивленный Хохмач, который после возвращения Иваны взялся за исполнение своего плана соблазнения и заходил за ней, чтобы вместе отправиться в колледж. А также незнакомец, который прятался за корпус припаркованной рядом с УАЗ-ом красной "хонды", – хмурый паренек лет шестнадцати с небрежно всклокоченной шевелюрой желтоватого цвета занял свой наблюдательный пост с раннего утра. Он постоянно ежился, не смотря на то, что погода с утра была теплая и обещала жаркий полдень, и был одет достаточно тепло – на нем были в плотные китайские джинсы грязно-голубого цвета, протертые до дыр на коленях, и застегнутая на молнию безрукавка со множеством карманов. Это был Сашок.

Когда в дом нагрянул милицейский наряд, Сашок вылез в окно, спустился в гараж, и, воспользовавшись сумятицей, которая поднялась во дворе во время драки Ту с милиционерами, выкатил свой скутер на улицу. Отъехав немного, Сашок притаился недалеко от дома. Он заметил, как его новый брат забрался в УАЗ, на котором вчера вечером приехал, и поехал вслед за машиной, выжимая из слабосильного мотора все, на что японский мопед был способен. Хорошо, что машина Ильи не отличалась большой резвостью и даже на трассе, в отсутствии ограничительных знаков и невоспитанных пешеходов, Илья редко мог разогнать ее быстрее пятидесяти километров в час. Сашок проследовал за братом до дома Иваны и переночевал в "уазике", воспользовавшись отмычкой, которую взял в гараже отца. Олег хранил немало вещей, которым по разным причинам не суждено было стать уликами.

Не выспавшийся и голодный, он с неприязнью смотрел на беззаботно веселившегося Ту. Сейчас он еще меньше верил в его кровное родство, чем в тот момент, когда Полина с пьяными слезами обнимала бритого незнакомца. Он любил Хана и, вопреки уверениям матери, продолжал считать его своим настоящим братом. Предательское поведение новоиспеченного брата, который, как ни в чем не бывало, радовался жизни в то время, как мать и отец томились в КПЗ, еще больше убеждало его в этом. "Если бы Хан был здесь, он бы спас родителей, а не убегал бы, как трусливый пес. "Этот гад специально упек всех за решетку, чтобы прикарманить себе наше добро", – думал Сашок и ненависть, усиленная голодом и усталостью, разгоралась в его душе все с большей силой.

Он считал, что мать в пьяном угаре могла разболтать историю о потерянном сыне кому угодно. И мошенники, воспользовавшись внешним сходством, решили завладеть собственностью семьи Моренюк. И чтобы Олег своими связями не помешал им, вызвали наряд милиции.

"Вон как радуются, что им все удалось, – Сашок тяжело дышал, сжимая кулаки в бессильной злости. – Думают, им все удалось. Празднуют победу". Сашок сунул руку в правый карман безрукавки и нащупал рукоять финки, нажал пальцем на кнопку. Острое лезвие послушно покинуло ножны-рукоятку. Все так же держа руку в кармане, он вышел из-за корпуса машины и двинулся к кружащейся паре. Как только Ту остановился и опустил Ивану на землю, Сашок подскочил к нему, занес руку над его спиной. В следующее мгновение он уже лежал на земле, прижатый коленом, подвывал от боли в вывернутой руке. Нож лежал рядом. Ивана ничего не успела понять, у нее перед глазами еще кружились деревья, небо, дома и Ту, сидящий на земле верхом на светловолосом парне. Из дома выбежала Соня, за ней – Илья. Соня схватила Ивану за руку и потащила обратно в дом.

– Помоги Борису! – Крикнула она Илье. – Я сейчас вызову милицию.