Текст книги "Слепая любовь"
Автор книги: Елена Лагутина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
– Вот, купил по дороге... Это тебе.
Полина зарделась от счастья. В тот вечер она не произнесла почти ни одного слова, сидела задумчивая, смотрела куда-то вдаль, и Артем тоже был немногословен. Дана попыталась их разговорить, но вскоре поняла, что занятие это абсолютно бесполезное.
– Да что это с вами сегодня? – спросила она у подруги, когда Артем, попрощавшись, ушел. – Оба такие задумчивые, молчите, как будто воды в рот набрали?
– Не знаю, – неопределенно ответила Полина, но Данке такой ответ показался невразумительным.
– Что значит – не знаю? Все ты знаешь, моя дорогая, просто говорить не хочешь. Мне кажется, что даже я это знаю!
– Ты? Что ты знаешь, Данка?
– То, что ты от него без ума. Ну разве не так? Дана подошла сзади, обхватила подругу за плечи, повернула к себе, и та тут же зарылась лицом в ее волосах, прижалась крепко, не зная, плакать ей или смеяться.
– Не знаю, – снова сказала она, – я же ото всех без ума... Ты ведь меня знаешь, Данка, я влюбчивая.
– Но на этот раз... На этот раз мне почему-то кажется, что ты влюбилась как-то по-особенному. Да и он... Он ведь из-за тебя сюда ходит.
– Да брось ты! – попыталась протестовать Полина, в то же время заглядывая в глаза подруги с тревогой и надеждой. – С чего ты взяла?
– С того и взяла, что это очевидно. Не мне же он сегодня цветы принес, а тебе.
– Просто купил по дороге... Да что в этом особенного – цветы...
– Полька! – Данка встряхнула ее за плечи. – Жалко, я тебя не вижу... Не будь такой упрямой. Ты ведь всегда рассказывала мне, делилась... А в этот раз молчишь. Почему?
Полина помолчала минуту, а потом, решившись, вздохнула и произнесла осевшим голосом:
– Потому что в этот раз на самом деле все по-другому. Со мной никогда такого не было... Никогда! Ты не представляешь, как я жду вечера. Дни кажутся бесконечными, я постоянно на часы смотрю, часы – да что там часы – минуты считаю... И боюсь.
– Чего ты боишься, глупая? Разве этого надо бояться? Радоваться надо!
– Дана, пойми... У меня в жизни столько всего было, что я уже не могу поверить... Не могу тебе объяснить... Я боюсь, что это будет очередной эпизод. Очередная страница, приключение... Я этого не хочу. Не хочу, чтобы все было как всегда.
– И не будет! С чего ты взяла? Полька, да ведь он тоже по тебе с ума сходит! Неужели ты не видишь! – Возмущение в голосе Данки было искренним. – Я, слепая, и то заметила!
– Правда?
– Говорю тебе, он из-за тебя приходит! К тебе, а не ко мне!
– А почему же... Почему же тогда молчит? Не говорит ничего, даже не намекает? – снова засомневалась Полина.
– Да потому, что ты слишком колючая. Не пойму, что с тобой происходит. Ты же обычно мурлыкаешь, как кошка, а с ним...
– Знаю, знаю, – подхватила Полина, – сама не пойму, что со мной творится. Жду его целый день, он приходит, и я тут же как будто ледяным панцирем покрываюсь, хотя внутри – горю... Ой, Данка, как здорово, что я тебе наконец все рассказала! У меня прямо камень с души упал.
– А почему молчала? Я все-таки не пойму.
– Не знаю... Да я сама себе признаться боялась. И что теперь делать?
– Да ничего не надо делать. Все придет само. Вот увидишь. Поверь мне, я умею чувствовать людей. Не за горами твое счастье.
На следующий день Артем появился намного раньше обычного. Позвонил в дверь – настойчиво, несколько раз без перерыва. Полина тревожно взметнула брови – кто это может быть? А он влетел в комнату как ошпаренный.
– Данка! Где твои документы? У тебя есть документы?
– Естественно, у меня есть документы. А что, собственно, случилось?
– Случилось то, что тебе срочно нужно оформлять заграничный паспорт. Мы едем в Штаты снимать клип.
– Мы едем в Штаты снимать клип, – механически повторила она, словно не поняв смысла фразы. – Какой клип, в какие Штаты? Артем, ты вообще о чем?
– Мы едем в Штаты снимать клип. На фоне статуи Свободы. Этот клип мне заказали сегодня, с финансированием – никаких проблем. Ты будешь в главной роли. Нужно только оформить документы.
– Нужно еще меня спросить, – буркнула она слегка раздраженно, не понимая причины своего раздражения, – казалось бы, радоваться надо...
– Радоваться надо – Америку увидишь, а ты бурчишь, – растерялся Артем.
– Ничего я не увижу. Не забывай, что мне этого не дано. Если только услышать или понюхать.
– Прости. Да что с тобой? Откуда такая агрессия? Ты что, не согласна?
– Не знаю... Не знаю, Артем, я ничего не понимаю, дай мне прийти в себя.
– Приходи, – охотно согласился он, – только послушай... Без тебя я его не представляю. Именно ты должна в нем сниматься, Данка... Я не могу тебя заменить.
Он посидел еще с полчаса, тревожно посматривая на Данку, которая не принимала никакого участия в их с Полиной разговоре. Она сидела у окна, нервно перебирая и спутывая длинные пряди влажных волос.
– Мне страшно, Полька, – шептала она подруге. – Как я туда поеду? Без тебя...
– Перестань, это не важно. Артем же будет рядом, ты ведь знаешь, он надежный.
– И все равно – страшно.
– Почему?
– Не знаю...
– Все ты знаешь! Данка, – Полина отстранилась, встала, несколько раз прошлась по комнате, передвинула зачем-то горшки с цветами на подоконнике, – хватит нам с тобой друг с другом в прятки играть. Ну скажи, что тебя мучает!
– Да ты сама знаешь... Андрей.
– А что – Андрей?
– Он ведь там живет.
– Да не смеши, родная. Он живет в Нью-Йорке, а статуя Свободы...
– Там же. Там же, Полина. Ты разве этого не знала?..
– Не знала... Я думала, в Вашингтоне. Да это не важно. Послушай, Нью-Йорк – мегаполис, огромный город! Тысячи, миллионы людей, больше, чем в Москве! Представляешь? Не встретишь ты его, не бойся.
– А я – боюсь.
– Чего?
– Того, что не встречу. Вдруг я его не встречу, Полина? – И она рухнула на диван, обессиленная, скомкала в руке край подушки и разрыдалась.
Больше к этому разговору не возвращались. Полина прекрасно знала, что у Данки – один шанс на миллион, поэтому не могла ничем ее утешить, не могла обнадежить. Данка дала, свое согласие на отъезд только ради Артема. Документы были оформлены в максимально короткий срок – оставалось дождаться, пока вся съемочная группа и аппаратура будут подготовлены. Эти дни она жила как во сне. Так и не затянувшаяся рана снова начала кровоточить, ни дня, ни ночи не проходило без мучительных воспоминаний. Надежда, загораясь, тлела, и она в который раз говорила себе, что в одну реку нельзя войти дважды. То, что было, – уже было. Теперь у него другая жизнь, возможно, ребенок... То вдруг все ее существо начинало бунтовать, ей казалось, что все эти долгие месяцы она шла к тому, чтобы этот день наконец настал, что судьба наконец сжалилась над ней, подарив ей шанс снова обрести любимого человека. И тут же вспоминались слова Полины: Нью-Йорк – мегаполис, тысячи, миллионы людей – не бойся, ты его не встретишь... Не встретишь. Конечно же, ей глупо надеяться на то, что она его встретит. Но она не могла ничего поделать со своей глупой надеждой, она вдруг стала слабой. С каждым днем становилось все тяжелее – к дню отъезда она так вымотала себя, что ею овладело полное равнодушие.
День этот был каким-то суматошным. Полина суетилась, нервничала, Артем легонько обнимал ее и шептал, что скоро вернется, – Данка, отгородившись ото всех стеной своего страха, не успела заметить, как Артем и Полина наконец стали близки. На улице стояла страшная жара, ветер был горячим. Полина долго и старательно собирала Данкины вещи, долго не могла найти в шкафу ее любимую заколку для волос, отчаялась, расплакалась... А к середине дня, как раз ко времени отъезда, у нее от волнения так разболелась голова, что она даже не смогла поехать в аэропорт, чтобы проводить их. Они распрощались, присев на дорожку. Полина чмокнула подругу в подставленную щеку, ощутив тут же на своей щеке холодок ее сомкнутых губ.
– Все будет в порядке. Знаешь, вообще не думай об этом. Положись на судьбу, ведь в жизни всякое бывает...
Данка кивнула, вцепившись в руку Артема. Она больше не выпускала ее – ни по дороге в аэропорт, ни в аэропорту... И только в тот момент, когда объявили посадку, Артем вдруг вспомнил, что совсем забыл купить в киоске какую-то исключительно важную и необходимую ему в Америке российскую газету. Он оставил Данку невдалеке от выхода, строго-настрого велел ей не двигаться с места, сказал, что быстро вернется.
Он ушел, и она тут же почувствовала дрожь в коленях. Ноги подкашивались. Куда она едет, зачем? Разве можно быть такой жестокой по отношению к себе? Ведь это жестокость – снова давать себе надежду. Она прекрасно знала, что с надеждой жить легче, но расставаться с ней так больно... Так зачем же заставлять себя страдать?
Решение пришло внезапно – она сама не понимала, не сознавала отчетливо, что она будет делать, но в какой-то момент поняла, что эта поездка не состоится. Никогда, ни за что в жизни она не поедет туда, где – теперь она точно это знала – мог бы наконец состояться печальный финал ее жизни... Нет, уж лучше она будет – жить так, как живет. А значит, ехать нельзя. Нужно остаться.
Сделав первый шаг, она вдруг вспомнила свой поход в парикмахерскую – первые самостоятельные шаги в черной пустоте, которая за прошедшие два года стала такой привычной... Она дойдет, нужно только сделать это побыстрее, пока не заметил Артем, потому что она не сможет объяснить ему все так, как есть... Лучше – потом, после того, как улетит этот чертов самолет, но только не сейчас. Только не сейчас... Шаг, другой, третий... Она не чувствовала уверенности, никак не могла почувствовать пространство, пробить эту черную дыру – а ведь до этого у нее всегда получалось... Она прошла не больше пяти метров, сделала десять, может быть, пятнадцать шагов. Она шла медленно, неуверенно... И в следующее мгновение наткнулась на чью-то дорожную сумку, покачнулась и едва не упала.
Тридцать второй, тридцать первый, тридцатый, двадцать девятый... Скоростной лифт спускался вниз, методично отсчитывая этажи. Рабочий день был закончен.
На Ист-Ривер, прямо под окнами секретариата, его ждала служебная машина. Но в тот день ему не хотелось садиться в душный, хоть и освежаемый потоками искусственного свежего воздуха из кондиционера, но все-таки душный салон. В любом случае он всегда сможет остановить такси.
Холодная ясность очертаний гигантского комплекса Генеральной Ассамблеи не смогла обрести художественной выразительности – хотя, с другой стороны, строгость в данном случае была определенно более уместной. Ведь тридцатидевятиэтажное здание между 42-й улицей и Ист-Ривер – это не собор и не художественная галерея.
По другую сторону зданий Ассамблеи находились более живые здания – если, конечно, такое понятие вообще применимо к зданиям. Все это он видел уже тысячи раз, холодноватые и немного чопорные красоты нью-йоркской архитектуры уже перестали поражать и волновать его воображение – за прошедшие два года он стал воспринимать их привычно. Он просто устал – но так не хотелось идти домой, вечер был таким тихим, прохладным и влажным. Голубая, в редких белесых прожилках мелководья, вода в реке, строго очерченный рамками сероватого бетона бледно-розовый пласт вечернего неба, закат, отражающийся сотнями огней в окнах небоскребов... Серые птицы носились над водой хаотично, как будто обезумевшая толпа со всех сторон швыряла в реку камни. Здесь тоже было небо, была река и птицы. Можно было закрыть глаза и услышать шум московской улицы – память его была жива и щедра на картины из прошлого. У него всегда получалось легко – просто закрыть глаза, и вот уже река Гарлем – американская река – начинала шуметь как-то по-особенному, и снова – набережная, московская Замоскворецкая набережная...
За прошедшие два года он успел узнать, что такое ностальгия. Узнать и привыкнуть жить с этой тоской – она стала его постоянной спутницей, с каждый прошедшим днем напоминая о себе все чаще и настойчивее. От нее никуда нельзя было деться – зря говорят, что со временем ко всему привыкаешь. К чему угодно – но только не к этому... Старое здание издательства «Макгро» – аскетичный небоскреб, признанный шедевр архитектуры лет Великого кризиса, – вызывало в его душе настоящий страх. Он ничего не мог с этим поделать. Он видел только мертвый улей, покинутый пчелами по непонятой, какой-то таинственной и страшной причине. Он старался не смотреть на это здание, старался не проезжать мимо. Старался смотреть на людей, на лица, искал – чаще всего напрасно – улыбки жизни и радости... Но увы – знаменитая, широкая и белозубая американская улыбка, обитательница рекламного мира, нарисованная, но не живая. В жизни все было по-другому. Люди не спешили дарить кому-то свои улыбки, им было не до улыбок – здесь, как и везде, жизнь была полна проблем.
Он еще некоторое время побродил по городу, затем остановил такси и поехал в квартиру. Катя обычно говорила – «домой», но он никак не мог перебороть себя и назвать их жилище домом. Там был комфорт, был даже уют, но какой-то не домашний, а искусственный уют. Все было слишком правильным, слишком идеально сочеталось...
Хотя, конечно же, дело было совсем не в этом. Он это знал – и она тоже это знала. Только об этом всегда молчали. Никогда не говорили ни слова – как будто знали, что потом уже ничего не поправишь. Молчание – последний шаг, отделяющий их от пропасти. Но пока ни один из них не был в силах шагнуть в эту пропасть, предпочитая не смотреть вперед, а оглядываться назад, пытаясь рассмотреть что-то важное, что-то главное, что может спасти или хотя бы отдалить неминуемое. Но сзади была пелена – а впереди пропасть. Они были молчаливыми союзниками, лицедеями в одном театре. Они поддерживали друг друга, когда одному вдруг становилось тяжело играть, прятались друг от друга, когда тяжело было обоим, и продолжали яркими и пестрыми мазками грубоватой кисти рисовать свою жизнь. Они привыкли к этому, хотя каждый где-то в глубине души знал, что рано или поздно придется подвести черту, знал и надеялся на то, что сделать это придется не ему. Так проходили дни.
Машина, взвизгнув тормозами, уехала, подняв легкое, едва заметное облачко пыли. Четыре кнопки – код на входной двери, знакомый пустой лестничный пролет... Что-то было не так. Он сразу не понял, что именно, но чувство тревоги нарастало. Привычная тишина настораживала, и, только поднявшись наверх, на второй этаж, он понял, в чем дело – его не встречает Чип. Не трется и не путается под ногами, не мурлыкает, не смотрит зелеными заспанными глазами. Куда подевался кот?
Сначала он увидел Катю. Она сидела на полу, спиной, склонив голову вниз. Тонкие светлые пряди свисали до пола, плечи подрагивали.
– Катя?
Там, в Москве, он часто называл ее Кэт. Но это было там, а здесь она всегда была для него только Катей. «Кэт» почему-то вдруг стало резать слух, звучать грубовато, слишком коротко. Она не оборачивалась, и он торопливо прошел через комнату, приблизился к ней. Она наконец подняла к нему лицо, мокрое от слез. Обычно, когда Катя плакала, немного тусклые глаза ее становились пронзительно-синими, и слезы (редкий случай!) были ей к лицу – он тут же посмотрел вниз, туда, где на мягком сером ковре лежал серый котенок.
Он появился в квартире несколько месяцев назад. Естественно, его принесла Катя. Она и здесь, в Штатах, сумела-таки раздобыть маленькое беспризорное беспомощное существо, нуждающееся в ее заботе. Принесла, искупала, закутала в махровое полотенце, накормила молоком из блюдца и назвала Чипом – в честь одного из многочисленных своих бывших питомцев. Когда-то давно у Кати уже был Чип, точно такой же серый и пушистый, но он сорвался с балкона восьмого этажа и погиб. Теперь появился новый, американский Чип.
Андрей никогда не страдал сентиментальностью, тем более по отношению к кошкам. В детстве он не кидал в них камнями, не обрезал и не поджигал им усы и не привязывал к хвостам консервные банки, как это делали другие мальчишки. Но в то же время он никогда не брал их на руки, не тискал и не испытывал умиления от созерцания забавных кошачьих мордашек. Он был к ним абсолютно равнодушен, поэтому, вернувшись в один прекрасный день с работы домой – как обычно, уставший, – большой радости от того, что «теперь нас будет трое», не почувствовал. Возможно, он настоял бы на своем и уговорил жену отдать беспризорника «в добрые руки», если бы...
Если бы этот кот не был таким отчаянно серым и полосатым. Классический Васька – в российских подворотнях таких хоть пруд пруди, а здесь, в Штатах... Просто не верилось, что такой кот может жить в Штатах. Он показался ему иностранцем, вынужденным эмигрантом, случайно заброшенным судьбой черт знает куда. Он был совсем не похож на американца. В Америке вообще нет беспризорных кошек – по крайней мере в тех районах, где живут работники посольств и прочих крупных правительственных организаций. Наверное, они есть в бедных районах, но там Андрею за два прошедших года бывать не приходилось. Домашние кошки были холеными, породистыми, и, уж конечно же, среди них не могло попасться такого вот серого полосатого экземпляра, натуральной дешевой дворняжки. Откуда она его взяла?
– Откуда ты его взяла, Катя? – нахмурившись, спросил Андрей.
– Нашла. На улице. Я сегодня гуляла... так, бродила по окраинам. Его зовут Чип.
– Чип? – Андрей нахмурился еще больше, внутренне протестуя против этого имени. – Какой из него Чип, он же – натуральный Васька!
– Никакой он не Васька! – Катино возмущение, казалось, было искренним. – Он даже отзывается на Чипа! Вот, смотри! Чип! Чип! Чипонька!
Катя старалась, ее глаза блестели, но кот остался абсолютно равнодушным, так и не прореагировав на ее призыв. Он смотрел широко открытыми зелеными, детскими еще, глазами на Андрея. А потом зевнул во всю пасть, обнажив ряд белых маленьких зубов и розовый язык.
– Васька! – усмехнувшись, позвал Андрей.
Кот продолжал смотреть ему прямо в глаза, слегка прищурившись. Катины пальцы легонько перебирали его загривок, он щурился все сильнее, голова слегка покачивалась... А через минуту он уже спал.
– Пожалуйста, Андрей, пускай он будет Чипом, – шепотом произнесла Катя.
– Пускай, – так же тихо ответил Андрей, – если ты хочешь.
Так их стало трое. И вскоре, буквально через несколько дней, оба почувствовали, что им стало легче. Стало проще смотреть друг другу в глаза, отлегло, отпустило чувство вины друг перед другом, появился какой-то смысл в существовании. Маленький смысл – серый и полосатый.
Он лежал на сером ковре без движения в неестественной для кошки позе. На спине. Мордочка заострилась, передние лапы согнуты, беззащитно прижаты к груди, глаза... Глаза были полуоткрыты и уже подернулись белой пеленой. Чип был мертвым.
– Он умер. Чип умер, Андрей.
Он опустился на колени рядом с женой, положил руку ей на плечо, обнял немного неловко, молча коснулся губами холодной щеки.
– Знаешь, он плакал... Плакал по-настоящему...
– Что случилось?
– Не знаю. Я выпустила его во двор, как обычно... А потом он пришел... Мне кажется, его отравили. Не важно. Он умер, Андрей. Его больше нет. Последнее, что нас связывало. Больше – нет.
Катя уже не плакала, она просто смотрела неподвижными глазами на мертвого котенка и как будто не замечала, как вздрогнули пальцы мужа, не чувствовала, как забилось его сердце, хотя оно было близко. Так близко, что она не могла этого не почувствовать...
– Катя...
– Не надо, Андрей. Не надо ничего говорить, все и так понятно. Об этом вообще не надо говорить, мы ведь всегда, еще с детства, понимали друг друга без слов. Разве не так?
– Так.
– Ты ведь знаешь... Мы оба знаем, почему у нас до сих пор нет ребенка.
– Ты ведь сама говорила...
– Перестань! Слышишь, не смей сейчас врать. Мои почки здесь ни при чем, и ты это прекрасно знаешь. Мы тысячу раз откладывали это по разным причинам, мы будем откладывать это бесконечно, и ты знаешь почему! Знаешь!
Ее глаза полыхали огнем, щеки были мертвенно-бледными. Она ждала от него правды – он сразу понял, почувствовал это и не решился снова оскорблять ее ложью.
– Знаю, Катя. Прости меня.
– Это ты прости меня. Это я во всем виновата. Ты в тот момент был просто не в состоянии что-то решить, тебе было все равно, Что будет с твоей жизнью. Но и мне... Мне тоже было все равно, что будет с моей. Но равнодушие – оказывается, это не причина для того, чтобы делить жизнь, а уж тем более для того, чтобы заводить детей... Прости, я этого не понимала. Я верила... Правда верила, что у нас с тобой все получится. А оказалось, что жить без любви невозможно. Прости, я виновата перед тобой.
– Мы оба виноваты, Катя... Спасибо тебе. Я бы никогда не решился на этот разговор. Мне иногда кажется... Мне иногда кажется, что я на самом деле люблю тебя.
Он говорил искренне, и она это знала. Но знала она и другое.
– Тебе это только кажется. Но на самом деле ты любишь не меня, а ее. Ее, свою Данку. Хоть она и умерла два года назад. Но ты ее все равно любишь.
– Катя... ты ведь знаешь, это бессмысленно. Это просто тоска, но не любовь. Ведь ее нет... Это просто тоска.
– Возможно, – с неохотой согласилась она. – Называй как хочешь. Только я ведь знаю. Я видела ту девушку. Дождь, какие-то черные птицы, и девушка с длинными мокрыми волосами. В белом платье... Я видела, как ты на нее смотрел. В твоих глазах была не тоска, Андрей. Поверь мне, я знаю, что такое любовь. Я тоже однажды это испытала. Ты – здесь, в Нью-Йорке, а она – там, где-то...
– Это глупость, Катя. Я ведь знаю, что ее нет в живых.
– Я видела, Андрей, – снова повторила она, – видела, как ты на нее смотрел. Она для тебя – не просто телевизионная картинка. Ты слушал эту музыку тысячи раз, я знаю, я чутко сплю. Ты всегда смотришь на нее. А знаешь... Она действительно на нее похожа.
– Извини, – в который раз повторил Андрей, – я не знал... Не знал, что ты знаешь. Катя...
Он поднял на нее глаза. Мелькнула картинка – мертвый котенок, но он не задержал взгляда. Он смотрел на нее пристально, полностью погрузившись в синеву ее глаз. Таких родных, с детства знакомых глаз...
– Катя, родная... она слишком сильно на нее похожа. И я больше не могу с этим жить.
Он медленно опустил голову, и она порывисто прижала его к груди, принялась перебирать пальцами непослушные, жесткие пряди, легонько касаясь губами, а он вжался в нее, почти не дыша, лишая и ее возможности свободного дыхания. Минута, другая... Они сидели без движения почти полчаса, прижавшись друг к другу, жалея друг друга и чувствуя, как постепенно становится легче. А потом она отстранилась.
– Андрей... отпусти меня. Пожалуйста, отпусти.
Потом они хоронили Чипа. Андрей положил его в коробку из-под обуви, выкопал могилу, аккуратно погрузил коробку с мертвым Чипом в яму, засыпал землей. Потом они вернулись, Катя пошла на кухню заварить чай, а он снова уселся пред телевизором и принялся ловить спутниковый музыкальный канал. В тот момент когда она входила в комнату с подносом в руках, она не могла видеть глаза Андрея, потому что он сидел к ней спиной. Но она видела другие глаза. Они смотрели на нее с большого телевизионного экрана сквозь капли дождя. Они были большими, черными и неподвижными. Настолько неподвижными, что ей стало страшно. Тихо играла музыка – слов не было, звуки скрипки плавно перемешивались с фортепианными аккордами. Она стояла как завороженная и слушала. Последние аккорды постепенно стихали, и вот в уголке экрана появилась маленькая, медленно бегущая строчка. Следом за фамилией автора музыки шло ее название – «Слепая любовь»...
Она бессильно разжала пальцы, уронила руки – поднос упал на пол, чашки звякнули друг о друга, но не разбились – поверхность была слишком мягкой, темно-коричневая жидкость сочной лужицей тут же впиталась в ковер...
А он даже не обернулся, не вздрогнул, не заметил ее присутствия. Он продолжал смотреть на экран, где сквозь слабые помехи эфира звучала уже другая музыка.
– Андрей, – Катя наконец нарушила молчание, – ты должен найти эту девушку, увидеть ее. Ты должен узнать, кто она.
– Какой в этом смысл, Катя! – Он обернулся, и она ужаснулась, увидев выражение его лица – застывшая маска, перекошенная едва ли не предсмертной судорогой. Она не знала, что ему ответить, но молчать было еще страшнее.
– Не знаю. Но ты должен сделать это. Пожалуйста, прошу тебя. Ради меня – если, конечно, я хоть что-нибудь для тебя значу.
И он полетел к ней. Он полетел в Россию, в далекую Москву, к той девушке, которую увидел случайно на экране телевизора и которая так сильно напомнила ему его первую и единственную любовь. Он летел, не зная, что она в это же время собирается лететь к нему. Самолет из Нью-Йорка прилетел в Москву в четырнадцать двадцать девять, а самолет из Москвы должен был отправиться в Нью-Йорк всего лишь на полчаса позже. Погода в Москве стояла прекрасная, светлая, так что задержать рейс не могли.
В аэропорту, в толпе проходящих людей, он не сразу заметил ее. А увидев, остановился как вкопанный, не в силах поверить в то, что перед ним на самом деле она – та девушка с экрана телевизора, в последние несколько недель ставшая его бредом, его навязчивой идеей... Она была со спутником – молодым мужчиной в небрежно надетом тренировочном костюме. Крепко, словно страшась отпустить, держала его под руку. Она была в темных очках, но он сразу узнал ее, понял, что это она. Та самая девушка с телевизионного экрана. Он стоял посреди зала, не улавливая уже ничего – ни голосов, ни звуков, ни людей. Он видел только ее, пораженный странным стечением обстоятельств – неужели такое может быть? Он видел ее и не думал, не мог предположить, что из всех окружающих людей только она одна не может видеть его. Потом ее спутник отошел, она стояла возле стены – недолго, а потом вдруг шагнула вперед – неуверенно, слегка пошатнувшись, словно...
Словно слепая. Эта мысль пронзила его сознание, но он еще не мог понять, не мог связать воедино все то, что так внезапно нахлынуло на него за эти короткие минуты. А в следующее мгновение она споткнулась, пошатнулась, едва не упала, и он, повинуясь инстинкту, внезапному порыву, протянул к ней руки.
– Дана, – прошептал он одними губами, но она, естественно, не услышала. Ему лишь показалось, что она вздрогнула. В этот момент к ней подбежал тот самый парень в тренировочном костюме, с сумкой через плечо. Крепко схватил под руку, наклонившись, что-то прошептал, потянул за собой... И она пошла – послушно и покорно, не оглядываясь... Они уходили все дальше и дальше, а он все никак не мог сдвинуться с места, уже зная, что это – она, что она жива, что она здесь, рядом...
– Дана, – попробовал он закричать, но голос не слушался, словно во сне, и он крикнул снова. – Дана!
В следующее мгновение она обернулась и застыла на месте. А он, вдруг снова обретя способность двигаться, заспешил к ней, натыкаясь, словно слепой, на проходящих мимо людей...
Подбежав, он схватил ее за плечи, развернул к себе лицом. Она дрожала, он сдернул с ее лица темные очки, пристально всмотрелся в глаза...
– Не молчи, – вдруг прошептала она, – прошу, тебя, не молчи, дай мне услышать твой голос!
А он только прижал ее к себе, не зная, что сказать, не в силах найти нужные слова.
Парень в тренировочном костюме прислонился к стене и смотрел на них пристальным, тревожным взглядом.
– Дана... что случилось? Объясни. Через тридцать минут вылет.
– Кажется, вылет придется отложить. Знаете, мы слишком долго не виделись... – ответил ему Андрей, а Данка, услышав наконец его голос, сильнее прижалась к нему и вздохнула:
– Ты лети, Артем. Лети без меня, а я... А мы – попозже.
