Текст книги "Слепая любовь"
Автор книги: Елена Лагутина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
Любовь была пока знакома ей только по страницам книг. Причем книг серьезных, а не обычных дешевых бульварных романов, которые в изобилии глотала Полина. Поэтому Дана знала, что любовь – это испытание.
Нельзя сказать, чтобы у Даны не было за прошедший год ни одного шанса покорить сердце мужчины. Такой шанс был, и не один. Однажды неподалеку от станции метро Дана заставила резко притормозить водителя шикарной иномарки. Он поинтересовался, не подвезти ли девушку до дома – но, увидев в ее глазах только лишь отблеск вечерних фонарей и огни неоновых вывесок, даже отшатнулся. А Дана и не думала его пугать – просто мысли ее в тот момент были далеко, поэтому, наверное, и посмотрела так отстраненно. Парень извинился, снова нажал на педаль сцепления. Машина, взвизгнув тормозами, уехала, а Данка рассмеялась.
Несколько раз более близкого знакомства с ней искали однокурсники. Один из них, Мишка Шабанов, высокий, плечистый, немного стесняющийся своей внешней внушительности и от того всегда сутулящийся, однажды пригласил ее в «Макдональдс». Дана согласилась, и все было бы замечательно – они болтали, весело смеялись и нравились друг другу, – если бы в тот момент не пришло Мишке в голову спросить у Даны:
– Слушай, Данка, это у тебя свои такие черные волосы или ты их красишь?
– Свои, – не раздумывая, ответила Дана, но после этого как-то вся сникла и уже совсем перестала замечать и Мишкины искрометные шуточки, и все его комплименты, неожиданно умелые и искусные для восемнадцатилетнего паренька. А потом и вовсе стушевалась, извинилась перед Мишкой, предложение проводить домой не приняла, а вернувшись, долго лежала на диване в пустой квартире без движения, разглядывая хитрые росписи на морозных стеклах, пока не пришла Полина. А потом по привычке снова запутала лицо в ее пахнущих дымом и духами кудряшках и долго плакала.
– Почему, Полька, ну почему я все время об этом думаю?! – рыдала она взахлеб, а Полина успокаивала пустыми, но почему-то такими важными для Данки словами:
– Успокойся, родная, не плачь... Подожди, пройдет время, забудешь... Ведь это все-таки твой родной отец!
– Он мне не отец! – взвивалась Данка. – Он мне никто, понимаешь, никто!
– Понимаю... Тише... – убаюкивала Полина, и Данка в самом деле заснула.
Наверное, все дело было в том, что Дана просто еще не была готова к тому, чтобы впустить в свою жизнь кого-то еще, кроме Полины. В свою жизнь, в свою душу. Ведь нельзя полюбить человека, не пустив его в свою душу. Полина вошла в нее без стука, не как гость, а как постоянный обитатель, а вот никому другому сделать это больше не удавалось.
Были и другие истории. Один добрый молодец, тоже студент филфака, который учился курса на три старше Данки, попытался как-то сыграть перед ней роль несправедливо обиженного судьбой и всеми окружающими несчастного создания, утешить которое может по непонятной причиной только одна женщина на свете – Данка, которая и женщиной-то, в строгом смысле этого слова, еще не была.
– Ах, как я одинок, меня никто, никто не понимает... – шептал он, пытаясь приблизиться, сжимая ее ладонь в своей, холодной, но почему-то потной и оттого скользкой. «Телега!» – подумала Данка, мысленно употребив словечко из лексикона все той же Полины. Матвей – а парня звали Матвеем, и это казалось Данке настолько забавным и подкупающим, что она долго не решалась его «отбрить», – как-то раз пригласил ее на футбол, и она пошла с удовольствием, правда, в результате поняла, что самым приятным моментом за все девяносто минут игры был огромный пакет поп-корна, хрустящего, вкусного, в меру соленого, который они ели на двоих. Их влажные пальцы иногда встречались в этом пакете, хватаясь за одну и ту же кукурузинку, и Матвей со смехом уступал, все так же печально-заискивающе заглядывая в глаза Данке. Но и в этот раз, не заладилось. Футбол заканчивался, «наши» явно побеждали, бумажный пакет опустел, и Матвей склонился чуть ближе – хотел поцеловать. Данка уже было приоткрыла влажный рот и собиралась закрыть глаза, но в этот момент вдруг увидела сквозь ресницы соленые крошки на его губах, забившиеся в трещинку-бороздку, и почему-то отстранилась...
– Не знаю, Полинка, – в который раз отмахнулась Дана, – не знаю. Когда-нибудь.
– Когда-нибудь, когда-нибудь... – пытаясь подражать Данкиной интонации, передразнила Полина. – Ладно, ты мне вот что скажи. Сделаешь для меня одну вещь?
– Какую вещь?
– Нет, сначала согласись, а потом я скажу. Пожалуйста, это очень-очень важно!
Голова Полины все так же лежала на Данкиных коленях, она смотрела на нее снизу вверх, высоко подняв тонкие бровки-молнии, и глаза были все такими же светлыми.
– Хитрая! – рассудительно заметила Дана. – Так ведь нечестно!
– Ну пожалуйста, ну, Данилка, ты же моя подруга, мой самый близкий человечек...
Полина потерлась носом о Данкину коленку и снова подняла умоляющие глаза. Дана рассмеялась:
– Ну артистка! Ладно, обещаю. Что делать-то надо?
– Да ничего особенного! – вскочила Полина. С грохотом придвинув табуретку, уселась напротив Данки и, закурив, снова затараторила: – Завтра мы с Владиком идем в ресторан. «Катволк», на проспекте Мира, слышала о таком?
– Слышала, – со вздохом солгала Данка, чтобы избежать ненужных подробностей. Полина очень любила рассказывать про рестораны, а Данка, в свою очередь, не очень-то любила слушать все эти истории про жареные фрукты и крокодилов-гриль...
– Слушай, Поль, вы бы для разнообразия хоть куда-нибудь еще сходили. А то все рестораны да рестораны, – теперь уже искренне вздохнула Данка.
– Ты ничего не понимаешь, – тоном, каким, наверное, разговаривает школьный учитель с безнадежно тупым учеником-третьеклассником, заключила Полина. – Но дело не в этом. Влад будет с другом.
– Понятно. Да не дыми ты в лицо... Значит, ты хочешь, чтобы я пошла с вами и...
– Только не продолжай! – Стремительно вскочив, Полина протянула ладошку и зажала рот подруге.
Дана отстранилась и покрутила пальцем у виска.
– Да что с тобой? Ведешь себя как ненормальная. Что я такого сказала?
– Ничего, но могла сказать. От тебя ничего не требуется, просто пойти с нами, посидеть, а потом, если хочешь, отправишься домой, никто ни к чему тебя принуждать не будет, даже уговаривать... Просто посидишь, а?
Дана задумалась. В принципе ничего особенного, а уж тем более устрашающего в Полинкиной просьбе не было. Подумаешь, посидеть в ресторане, компанию составить. Только вот...
– А что я надену, подружка? Это ведь не «Макдональдс»...
Полина снова вихрем вскочила, опрокинув табуретку, и понеслась в единственную комнату. К шкафу, сразу догадалась Данка. Она медленно затушила брошенный подругой в пепельнице окурок, убрала со стола чашки с недопитым чаем и направилась вслед за Полиной. Та стояла возле шкафа и стремительно выкидывала из него на диван свои платья, кофточки и юбки. Дана застыла в дверном проеме, с улыбкой наблюдая за своей энергичной подругой.
Гардероб у Данки и в самом деле был скудным. Пара джинсов, привезенных из дома, уже порядком пообтерлась и перешла в разряд домашней одежды. Исходя из принципа универсальности, Данка приобрела, в недорогом магазине черное маленькое платье, две белые строгие блузки, а на толкучке, возле Казанского вокзала, самой дешевой в городе, купила черные, откровенно китайские брюки, которые потом и надевать-то стеснялась... В секонд-хенде сумела оторвать почти новые, а главное – фирменные джинсы по копеечной цене и из них теперь практически не вылезала, летом дополняя их разноцветными, опять же дешевыми, майками и кофточками, а осенью и зимой – толстым самовязаным свитером. Вот и весь ее гардероб – на занятия в университет ходить еще можно было, но вот в ресторан в центре Москвы...
Не больно-то ее интересовали шмотки. Конечно, как и всякой девчонке, да еще в девятнадцать лет, ей хотелось красиво одеваться, но она на этом не зацикливалась в отличие от Полины, которая просто бредила красивыми и дорогими вещами. Покупать себе их самостоятельно она не могла – родительских денег хватало только на то, чтобы прокормиться и заплатить за квартиру, которую подыскала девчонкам все та же добрая тетя Лина, приютившая их в первые недели московского бытия. Квартира в старом районе Москвы была не слишком дорогой, уютной и удобной, но ведь нужно было еще и кушать... Деньги из провинции высылались регулярно, с расчетом и на покупку одежды, но только совсем не такой, которой бредила Полина.
Но выход она нашла достаточно быстро. Еще ни один из ее кавалеров не миновал участи, заранее уготованной предусмотрительной Полиной, – хотя бы один раз, но каждому из них приходилось заглядывать в какой-нибудь столичный бутик и покупать своей девушке «скромную» вещичку. Повод для подарка всегда имелся один и тот же – день рождения. За прошедший год этих дней рождения у Полины было, наверное, с десяток. Она врала примитивно, но отчаянно, без оглядки, возможно, потому и срабатывало. Последним ее приобретением была хит-обувь – гвоздь сезона, летние полусапожки из серебристой кожи, которые купил-таки за двести долларов в магазине «Эскада» ее очередной бойфренд, теперь уже канувший в неизвестность.
– Об одежде не беспокойся, у нас с тобой фигура почти что одинаковая, так ведь? Ну-ка на, примерь!
Полина бросила едва успевшей протянуть руки Данке маленькое серебряное платье скромного покроя – ничего выдающегося с виду, но именно в его скромности и заключалась вся изысканность.
Данка стянула через голову домашнюю футболку, поежилась почему-то, видимо, не от холода, а от своей обнаженности, немного смутившись перед подругой, и натянула платье.
– Просто шик! – заключила Полина. – В нем и пойдешь.
Дана подошла к зеркалу, стоявшему в дальнем углу комнаты, напротив окна.
– Да нет, – засомневалась она, – ты посмотри, все соски просвечивает, а лифчик с таким вырезом не наденешь...
– О Боже! – тоскливо завыла Полина. – Да откуда ты такая взялась? Соски у нее просвечивает, да ты вообще в каком веке живешь? Ты что, не знаешь, что лифчики сегодня вообще носить не принято? Некоторые вообще шифоновые, полностью прозрачные платья на голое тело, без белья, надевают. Или ты не видела, как манекенщицы по подиуму с голой грудью ходят, а?
– Я не манекенщица. И собираюсь не на подиум, а в ресторан!
– Послушай, Данка... – По интонации, с которой были произнесены последние слова, Дана сразу почувствовала, что сейчас ее ждет очередной экскурс в теорию на предмет «как завладеть мужским сердцем», и скорчила гримасу. Но Полину это не остановило, скорее, наоборот – вдохновило. – Грудь – это самая интересная и загадочная часть женского тела! Для мужчин, конечно...
Но Дана все-таки прервала ее, вклинившись в короткую паузу, пока Полина набирала полные легкие воздуха для произнесения очередной воспитательной тирады.
– И для патологоанатомов. Не имей сто рублей, а имей двух грудей, да?
Подруга захихикала:
– Классно ты придумала!
– Это не я. Цитата, только не помню, кто сказал. Ладно, Полька, давай другое платье.
Обреченно вздохнув, Полина протянула Данке свой очередной трофей – длинное, почти до пола, нежно-голубое шелковое платье с отделанным длинным, тоже голубым, мехом вырезом. На нем и остановились.
В ресторане было людно – но в то же время это не мешало его обитателям ощущать всю интимность обстановки. Каждый из столиков находился на достаточном удалении от другого такого же, покрытого белой накрахмаленной скатертью с вышивкой ручной работы. Звуки живой музыки были приглушенными, ненавязчивыми и шли откуда-то из глубины, переплетаясь с потоком такого же приглушенного, голубоватого, света.
Данка исподтишка оглядывалась. Она вообще впервые была в ресторане и до сих пор отнюдь не считала этот факт большим пробелом в своей жизни. Но в то же время она все-таки была довольна, что согласилась на приглашение Полины. Ей здесь определенно нравилось, и она, стараясь не показаться диковатой, рассматривала сидевших поодаль женщин и мужчин. Все они были разными, но в то же время Данка успела заметить нечто общее, присущее каждому из них, что сквозило во взгляде, в жестах, в манерах, может быть, в посадке головы, даже в голосе. Как будто всех их объединяла некая общность, причастность к чему-то такому, что познать дано, может быть, не каждому. Но возможно, все это Данке просто показалось, ведь ее воображение порой любило рисовать странные картины, возникающие откуда-то из глубины сущности, отодвигая внешнюю оболочку, тонкую пелену, которая другим и казалась истиной.
Взгляд ее плавно заскользил вниз, в прозрачную жидкость уже на самом дне бокала – коктейль, который она заказала наугад, оказался настолько вкусным, что она, возможно, против правил этикета, практически осушила бокал за пять минут. Сделав еще один глоток, она его отодвинула и заулыбалась шутке, которую в своих раздумьях не успела расслышать – просто потому, что увидела, как заиграли ямочки на щеках Полины и сверкнули ее зубки-жемчужинки.
– Эй, Данка, а повторить сумеешь? – услышала она вдруг насмешливый голос Андрея, того самого друга Влада, ради которого она, собственно, и была приглашена в это уютное и шикарное заведение.
– Что повторить? – не сразу поняла она, а поняв, почувствовала, как лицо медленно и предательски начинает покрываться краской.
– То, над чем смеялась, – широко улыбнулся Андрей. – Или признаешься, что в облаках витала?
Не поддержав улыбки, Данка нахмурилась и пробормотала что-то невнятное. Надо же – пока она как идиотка исподтишка рассматривала зал и раздумывала о чем-то отвлеченном, этот тип, оказывается, наблюдал за ней и прекрасно видел, что она совсем не следит за разговором. Скосила извиняющийся взгляд на Влада – ведь это именно его она не слушала, в чем и была уличена, но тот, похоже, не обратил ни малейшего внимания на короткий диалог между своим приятелем и Полинкиной подружкой, слишком сильно увлеченный собственным рассказом и собственной персоной. Дана облегченно вздохнула и перевела взгляд, теперь уже укоризненный, на Андрея, который продолжал улыбаться. Искры в прищурившихся светло-карих глазах так и плясали...
На ее взгляд, этот парень был хоть и симпатичным, но все же каким-то слишком самоуверенным, с большими претензиями на что-то значительное, чего Данка пока разглядеть в нем так и не сумела. По крайней мере внешне в нем не было ничего особенного – а по сравнению с чернооким красавцем Владом он и вовсе казался серой мышью. Хотя, с другой стороны, Данке он все же нравился больше – в его насмешливом янтарном взгляде была какая-то глубинная теплота, что-то живое, казавшееся Данке давно забытым, но близким.
– Эксклюзив, – немного растягивая, произнес Андрей.
– Ты это о чем? – сразу не поняла Данка.
– О тебе... Таких, как ты, еще не придумали.
– И тем не менее я уже есть.
– Да, и за это стоит выпить. Тебе заказать еще коктейль? Кажется, он тебе понравился...
Снова – скрытая насмешка, мелькнувший задорный огонек в желтизне глаз – а может, показалось?
– Понравился, – с вызовом ответила Данка. – Закажи.
Полуобернувшись, Андрей жестом подозвал официанта и попросил принести еще один коктейль для дамы. Дана отвела глаза, пытаясь сосредоточиться на рассказе Влада, но уже через минуту поняла, что опять ничего не слышит. Теперь она думала о Полине, которая сидела напротив, вся превратившись в слух, и смотрела на своего драгоценного Влада, заглядывала в его туманные темно-коричневые, с поволокой, глаза, словно ожидая увидеть в них отблески рая. Да, Полина была влюблена. Чтобы увидеть это, микроскоп не требовался. Данка ей немного завидовала, в то же время сочувствуя, понимая, что совсем скоро вместо счастья в глазах подруги снова будут сверкать слезы. Для нее это было очевидно, хотя сейчас, со стороны, Влад и Полина казались настоящей влюбленной парой. Ее рука покоилась в его ладони – большой, с тонкими, красивыми, совсем не мужскими пальцами, и он периодически легонько сжимал эти пальцы, и сердечко у Полинки билось, наверное, часто-часто, а глаза становились совсем уж влажными...
– Эй, ты где? – снова затормошил ее обделенный вниманием Андрей. – Тебе коктейль принесли...
Данка вздохнула и посмотрела на Андрея, теперь уже как бы извиняясь. В самом деле, нельзя же быть такой отстраненной, пожурила она себя, нашла время и место для философии...
– Извини, я что-то задумалась. Кажется, мы собирались выпить... – Она подняла бокал.
– За тебя, – подхватил Андрей, – удивительный экземпляр человеческого рода...
– Иронизируешь?
– Отчасти, – не стал он отрицать. – Но что-то в тебе есть...
Он не стал уточнять, что именно, а она не стала обижаться. Бокалы, столкнувшись, мелодично зазвенели, Данка отпила глоток и поставила хрустальный фужер на место. Андрей слегка скривился, приподняв брови и указав взглядом на Полину и Влада.
– Такое ощущение, что мы здесь лишние... Вот, смотри! – Он вдруг резко оживился, глаза снова засмеялись, уголки тонких губ поползли в стороны, улыбку не удавалось сдержать. Приложив палец к губам – тише! – он слегка откашлялся, постарался придать лицу серьезное выражение и ровным голосом, не тихо, но и не громко, произнес: – Влад Агеев – полный идиот.
Никакой реакции.
– Влад – самовлюбленный кретин, – теперь уже чуть громче, глядя Данке в глаза, продолжил Андрей, – безмозглое чучело, тупой валенок...
Дана прикрыла рот ладонью – удержаться от смеха и в самом деле было трудно, а Андрей продолжал достаточно громко сыпать всевозможными жуткими и смешными ругательствами, периодически уточняя, кому они предназначаются. Но, как он и предполагал, его так никто и не услышал – никто, кроме Данки, которая уже буквально начинала дрожать от надвигающегося приступа неудержимого хохота. Выражение лица у Андрея при этом не менялось – со стороны казалось, что он рассказывает своей девушке какую-то захватывающую, увлекательную историю, сопровождая рассказ щедрой жестикуляцией.
Наконец его лексический запас, по-видимому, иссяк, а может быть, просто нервы не выдержали – он сдался и прыснул в кулак. Засмеялась и Дана, открыто, искренне, благодарно, а парочка только сочувственно покосилась на смеющихся приятелей и продолжила свое воркование.
– Я же говорю – они вокруг себя никого не замечают. Нас здесь просто нет, Дана, ты это поняла?
– Кажется, ты прав, – утирая выступившие от смеха слезы, согласилась Дана, – они вокруг себя ничего и никого не замечают...
– Как и ты – несколько минут назад. Но теперь, кажется, мне все-таки удалось привлечь твое внимание. Удалось?
– Удалось, – согласилась Данка.
– Так, может, расскажешь о себе?
– Знаешь, я про себя вряд ли что-нибудь интересное смогу рассказать, – уклонилась Данка, – давай лучше ты.
– Я? Да что может быть интересного в жизни рядового студента...
– Совсем не рядового вуза, – подхватила Данка. – Меня уже просветили по поводу того, что ты учишься в Институте международных отношений. На пятом курсе?
– На пятом, – подтвердил Андрей, – уже заканчиваю.
– Ну, а что потом? На стажировку?
– На стажировку, – снова покорно согласился будущий дипломат, – в Америку.
– Ух ты, не куда-нибудь... Это у вас там такое распределение?
– Да какое распределение... Меня папа еще пять лет назад туда распределил, – хмуро, но охотно раскололся Андрей, – он же у меня в правительстве работает.
– Везет, – искренне позавидовала Данка и тут же пожалела о том, что своими вопросами вызвала у него вполне естественный в данной ситуации интерес – а твои родители?..
У нее была тысяча вариантов ответа на этот вопрос – простой для некоторых, но для нее слишком сложный. Ей было страшно вспоминать о том, какая трагедия произошла в ее семье несколько лет назад. Мама... Мама, такая любимая и любящая – ей всегда казалось, что такой вот мамы нет больше ни у кого. Конечно, и другие мамы хорошие, но ее мама лучше всех на свете – Данка до сих пор, даже повзрослев, считала, что это было именно так, а уж тогда, в детстве, она и вовсе обожала мать, преклонялась перед ней.
Да и как было ее не любить! Данка запомнила ее стройной, тоненькой, гибкой и сильной, угловатой в линиях, но не в движениях, всегда энергичной, всегда ухоженной. Волосы – черные, смоляные, узлом на затылке; глубокие глаза, неподвижные – то задумчивые, пытливые, то вдруг озорные, лукавые, синие звезды; царственный нос с горбинкой. Она не была красавицей в строгом смысле этого слова – в лице ее порой было даже что-то отталкивающее, пугающее и непонятное, особенно в тот момент, когда она сердилась на Данку, – но тот момент был кратким, а потом глаза снова начинали светиться мягким светом. Сейчас Данка понимала, в чем был источник того притягательного света ее красоты, – ее мать, возможно, никогда не смогла бы стать фотомоделью, но она могла бы стать редкостной находкой в качестве натуры для талантливого, видящего художника, который бы набросился на ее красоту с жадностью и смог бы отыскать в ней источник вдохновения для создания истинного шедевра. Ее мать была красива опасной красотой – той, которую распознать могли лишь утонченные ценители искусства, а распознав, просто заболеть ею. А люди простые и пошлые равнодушно проходили мимо, порой отшатнувшись, не поняв и не простив неправильности форм и непривычного профиля.
Мать была полукровкой – вернее, в ней смешалось черт знает сколько кровей, и точно было известно только то, что бабушка Даниэла была чешкой, во время войны вышедшей замуж за русского офицера и переехавшей потом жить на родину мужа. А тот, в свою очередь, был сыном гречанки и донского казака – вот уж на самом деле невообразимая парочка, совершенно непонятным образом образовавшаяся в период революционного сумасшествия в России. Данка совсем не помнила своего деда – он умер, едва дотянув до трехлетия своей старшей дочери, когда младшая была еще в материнской утробе. Она, Данкина тетка, прожила на свете всего несколько месяцев, скончавшись от плеврита. Бабушка кликушей проплакала целый год, никак не могла оправиться от двойной потери, но потом все же взяла себя в руки и сумела-таки воспитать единственную дочку, Нину, ставшую смыслом всей ее жизни. Одевала, обувала, кормила – как могла, работая на двух, а то и на трех работах, да еще и дома подрабатывая то шитьем, то вязанием. Ниночка готовилась в институт – оценки были хорошие, голова светлая, преподаватели с ней занимались и пророчили большие успехи, – как вдруг появился он, «рыжий пень» – иначе, даже в глаза, теща его никогда и не называла, жестоко, на всю оставшуюся жизнь, обиженная тем, что своим появлением в жизни дочери он разрушил все ее планы. Институт полетел к черту – сыграли свадьбу, скромную, да что там скромную – нищую, с большой бутылью самогона и картошкой «в мундире» на больших плоских блюдах, хрустящими огурчиками на застеленном белой вышитой скатеркой кухонном столе. Бабушка на свадьбу не пришла, так и не простив дочери легкомысленного поступка, – не приходила еще долго, не знала, не интересовалась, как живут молодые в общежитии авиастроительного завода. А потом родилась девочка, Даниэла, – и сердце ее на время смягчилось, она прилетела как на крыльях к малышке, которую назвали в ее честь и, видимо, ей в угоду. Но только на время, потому что, едва увидев рыжие волосенки, красноватый пушок на головке у младенца, черные, совсем не синие, глаза, бабушка как-то вся ссутулилась, помрачнела, а разгладившаяся на минуту бороздка снова, еще глубже, залегла между черными бровями – постарела... А через три недели умерла.
Отец пил еще тогда – Данка не могла этого помнить, но была в этом уверена, словно собственными глазами видела потемневшие от отчаяния, злобы и жалости глаза матери, ее лицо, склонившееся над колыбелью спящей дочери. А может быть, и видела, но помнить-то не могла... Только позже, когда ей было уже года четыре, картины стали оставаться в памяти – грустные, сначала непонятные картины – «папа какой-то не такой», позже – «папа опять пьяный»... «Спи, доченька, спи, Даночка, закрой глазки, все будет хорошо...»
Пьяный, он был тихим, покорным, никогда на буянил, не грубил, часто плакал, слезами своими разжигая яростные огни в синей глубине маминых глаз, – они были влажными, но горели, и бороздка между бровями – такая же, как у бабушки, – становилась глубже... Отец подходил к Данкиной кроватке, а она крепче зажмуривала глаза, делая вид, что спит, веки предательски дрожали, но он, видимо, и предположить не мог обмана со стороны дочери, целовал, обдавая тошнотворным перегаром, что-то приговаривая невнятно. А она только крепче обнимала плюшевого медвежонка, мысленно успокаивая – его и себя: сейчас все это кончится, сейчас он ляжет, уснет, захрапит в соседней комнате, а завтра, может быть...
Но это «может быть» бывало редко – очень редко отец приходил с работы трезвый. Нина никогда не повышала голоса – она страдала молча, без слез. Наверное, впоследствии именно от нее и переняла Данка этот молчаливый способ страдания. А потом вдруг все переменилось – день, второй, третий, четвертый... Эти дни они считали вместе с матерью – дни, прошедшие с того момента, как отец вернулся из больницы, в которой лечился от алкоголизма. Это было настолько невероятно, что даже спустя два с лишним месяца Данка вместе с матерью привычно знала – шестьдесят шестой, шестьдесят седьмой день... Эти дни были полны тревоги, но тревога постепенно отпускала, уступала свое место радости, сначала робкой, неуверенной и сомневающейся, а потом все более живой, все более ощутимой, – и наконец ушла совсем.
Эти дни были полны счастья. Тогда, в тот год, Данка знала и чувствовала, что у нее есть мама и папа – теперь есть и папа, причем совсем не плохой, а, как выяснилось, хороший, добрый, замечательный папа. В самом деле, какой другой отец мог так забавно изображать персонажей любимых фильмов и вместе прочитанных книг, так серьезно интересоваться молодежной музыкой, так говорить – на равных и так смешно кукарекать, пачкаться в мороженом, которое съедалось втайне от мамы в сумасшедших количествах, – оба они, и Данка и отец, были страшными любителями мороженого и частенько после очередного приступа обжорства по очереди полоскали раскаленное горло какими-то травами и ставили друг другу на спину горчичники. И смеялись, несмотря на то что горло ныло, глотать было больно, спина горела, а мама недоумевала – где это они оба могли одновременно простудиться, на улице такая жара... «Наверное, в машине просквозило...» – предполагал отец, а Данка отворачивалась, не в силах сдержать улыбку при взгляде на его серьезное лицо и ни в чем не повинные глаза. Он научил ее плавать, нырять, прыгать в воду «солдатиком», ловить рыбу, варить уху, ходить на руках, кататься на велосипеде, играть в нарды и в шахматы... И Данка радовалась, что на него так похожа, что волосы у нее такие же огненные, а глаза такие же смородиновые, черные... А потом родился Никитка.
Никитка – сын, долгожданное счастье, наследник, солнышко... И в тот же день отец сорвался. Как не отметить такое событие?! Отметил – и снова день полетел за днем, месяц – за месяцем, а он все пил, все «радовался», «отмечал» и уже не мог остановиться, и снова Данка зажмуривала глаза, когда он подходил к ее кровати, снова молча, сухими глазами, плакала мама, и снова в квартире появился уже знакомый запах перегара, проник, поселился, въелся в мебель, в ковры на стене, и снова пришла тревога, а радость ушла. Ушла, как оказалось, навсегда.
В тот день Никитка заболел – у него случился приступ ларингита, круп, двухлетний малыш просто задыхался. «Скорая помощь» бастовала, на вызов никто не приехал, пришлось везти мальчишку в больницу на своей машине. У мамы водительских прав не было, полусонный сосед ответил, что у него забарахлил мотор. Кутаясь в пуховый платок и прижимая к себе задыхающегося, покрасневшего ребенка, Нина тревожно смотрела на мужа, разбуженного посреди ночи, полупьяного, практически не соображающего в первые минуты – довезет ли?
Довез...
– Мама – врач, папа – главный инженер на заводе. У меня обычные родители, как у всех.
– Зато дочка у них получилась необычная. Наверное, очень постарались...
– Да что ты во мне такого необычного нашел? – слегка смутившись, спросила Дана. Разговор – вернее, не сам разговор, а тема – был ей неприятен, она чувствовала, насколько зыбкая под ногами почва, и стремилась от разговора уйти.
– Не знаю, как тебе объяснить... ты вся какая-то... настоящая.
– Понятно, что не нарисованная, – усмехнулась Данка, в глубине души понимая, что все эти слова скорее всего одни лишь слова – всего лишь разновидность комплимента, причем достаточно банальная. И все-таки ей было приятно, и она посмотрела на него с благодарностью, улыбнувшись одними губами, но внутренняя настороженность, сосредоточенность мешали ей наслаждаться своей привлекательностью, его заметной заинтересованностью, его желтым, мягким и ироничным взглядом.
Вскоре они разговорились. Две пары за столиком явно разделились – Полина по-прежнему завороженным взглядом смотрела на Влада, лишь изредка вставляя в его монолог свои «охи» и «ахи», а Данка с Андреем болтали обо всем на свете – оказалось, что у них много общего. Оба были полиглотами, оба любили Шекспира, раннюю весну, гулять под дождем и поздно ложиться спать. Исподтишка разглядывая сквозь завесу лохматого сигаретного дыма лицо Андрея, хмелея, Данка чувствовала, что он нравится ей все больше и больше.
– Ну, что, добры молодцы да красны девицы, не пора ли нам закончить сегодняшний день в теплой постельке? – потянувшись и удивленно посмотрев на часы, обратился наконец ко всем присутствующим Владислав. – Время-то уже третий час ночи...
Приняв всеобщее молчание за знак согласия, он подозвал официанта и расплатился за пиршество.
– Мы – ко мне. А вы...
– А мы – решим, – оборвал его Андрей, – сами решим.
– Ну, как хотите, голуби.
Данке не очень-то нравился надменный, самоуверенный и слишком ироничный Влад. В его взгляде сквозил оттенок презрения ко всем и ко всему на свете, хотя, возможно, ей это просто казалось. Полина, махнув рукой и загадочно сверкнув глазами, скрылась в салоне «мерседеса», Влад – за ней, а Дана и Андрей остались одни возле входа под козырьком – на улице лил жуткий дождь, зонта у нее с собой не было.
– Так где мы закончим сегодняшний день? – прищурившись, почти прокричал Андрей – в шуме дождя его голос все же прозвучал еле слышно.
Дана молчала. Зябко поежившись, подняла глаза – и он сразу понял, прижал ее к себе легонько, обхватил большими руками и, кажется, даже коснулся губами смоляной макушки. Она уткнулась носом в его плечо, почувствовав, как бьется сердце, сразу даже не поняв – чье сердце, его или ее... И тут вдруг – среди внутреннего спокойствия – как гром, услышала:
