Текст книги "Слепая любовь"
Автор книги: Елена Лагутина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
Это случилось в один из весенних дней. Над городом висел серый туман, за окном было влажно и мутно. Погода переменилась резко, давление упало – может быть, поэтому...
Она лежала на диване у себя в комнате, слушала новый музыкальный диск, который накануне вечером принес Олег. Это был Моцарт – Олег вообще обожал классическую музыку, и Данка вскоре тоже стала ее поклонницей. Отец, как обычно в это время, возился на кухне. Музыка играла громко, она не слышала, да и не задумывалась, чем он там занимается. И тут вдруг этот запах... Сначала ей показалось, что с улицы, но потом запах стал настойчивее.
– Пап! – Она слегка убавила звук. – У тебя там что, картошка горит? Ты уснул, что ли?
Он не отвечал – и она тут же, почувствовав неладное, вскочила с кровати, стремительно рванулась к нему, от растерянности наткнувшись на дверной косяк, – такого с ней уже давно не случалось. На кухне резкий запах горелого стал еще гуще, но здесь к нему настойчиво и неотвратимо примешивался страшный, ужасный запах корвалола... Она наступила на стеклянный пузырек, и запах стал еще сильнее.
– Папа!
Голос задрожал, она сразу же почувствовала, как руки покрываются холодным и липким потом...
– Папа! Да отзовись же ты, слышишь, отзовись! Я же не вижу тебя, я слепая! Где ты?! Где? – кричала она, задыхаясь, а потом нащупала его руку. Она была холодной... Пальцы не слушались ее, не помнили, не хотели вспоминать цифры, когда она вызывала «скорую». А скрипка все играла.
Железная, свежевыкрашенная белая низкая ограда, простой крест и две маленькие фотографии. Мама и брат... Теперь, спустя девять лет, здесь же появилась еще одна могила. Теперь где-то там они все были вместе...
А Данка осталась одна. Совсем одна среди черной пустоты, среди ночи, которая никогда не закончится.
– Послушай, ну нельзя же так. Тебя как будто нет, на тебя смотреть страшно, – неловко обнимая ее, шептал Олег.
– Не смотри, – равнодушно отвечала она, – и вообще не надо меня утешать. Я сама прекрасно понимаю, что ничего уже не изменишь, что его нет... Нет и никогда не будет... Только не надо говорить мне, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается. Иди домой, уже поздно.
– Я тебя не оставлю. По крайней мере сегодня.
– Иди, Олег.
– Не настаивай. Не гони... Данка, я ведь... Неужели ты не понимаешь, что ты мне нужна. Что я тебя люблю.
Она знала это уже давно – а если не знала, то догадывалась. Конечно, если бы она могла видеть его глаза, то и слова были бы не нужны, все было бы и так понятно. Можно заставить себя молчать, но глаза все равно выдают человека, ведь не зря называют их зеркалом души. И в этом зеркале уже давно – чуть ли не с первого дня знакомства – отражался глубинный свет, который может зажечь только любовь.
А она гнала прочь эти мысли. Она не хотела, в самом деле не хотела, быть для него чем-то большим, чем просто друг. Потому что всегда знала, что не сможет ответить на его чувство, а обман был бы слишком жесток. Обманывать его она не хотела, но и любить не могла. Потому что любила другого человека.
Днем еще можно было отвлечься, заставить себя не думать о том, что больно, но рана не заживала, а ее ночные сны почти всегда были одинаковыми.
Дождь, голубое платье, мелкие брызги и серые потеки... Снова дождь, его лицо – близко-близко, губы.
Пройдет – говорила она себе, но, закрывая глаза, ничего не могла поделать. Снова его лицо, глаза, руки. Последний кадр нелепой кинохроники ее жизни – он обернулся, взлетели брови, удивление и нарастающий ужас в глазах, а дальше – пустота. Потом были цветы в больнице, которые она уже не могла видеть, и снова был он...
Она не перестала его любить. И уже не могла с этим бороться, надеясь лишь на то, что время залечит раны. Как торопила, как умоляла она это время идти быстрее, но новый день не приносил облегчения. Тысячи раз она прокручивала в голове мыли о том, как бы все сложилось, если бы...
Иногда ей казалось, что произошла какая-то нелепая случайность, а иногда – и от этих мыслей ее бросало в дрожь, – что он не приехал к ней только потому, что его нет на свете. Она всегда думала, что разлучить их сможет только смерть, но, оказывается, было что-то еще...
Что-то еще. Если бы она только знала! Но она не могла знать, не могла даже предположить такого, и решила в конце концов, что он оказался слабее. Доводы Галины были разумными – возможно, в разлуке он понял, что все не так просто, как кажется на первый взгляд. Никакого другого объяснения она не могла придумать. Хотя со временем поняла, что это и не важно – почему он не приехал, не позвонил, почему все получилось именно так, как хотела его мать. Возможно, это была судьба, финал, к которому они продвигались по пути, заранее намеченному и строго очерченному рукой Всевышнего, – так стоило ли роптать на судьбу, изменить которую никто не в силах?.. Но перестать любить она так и не сумела. Со временем поняла, что она ждет этих снов, ждет, когда щека коснется подушки, закроются глаза и он придет. Она любила его так сильно, что в ее душе не могло найтись даже маленького уголка для другого человека. Иногда ей казалось, что она начинает сходить с ума. Когда в запахе влажного вечернего воздуха ей вдруг мерещился запах его волос и кожи, она вся сжималась, сердце начинало стучать быстро-быстро, и она уже ждала, что сейчас услышит голос, почувствует его прикосновение... Ждала напрасно.
– Олег, прошу тебя... Не говори так.
– Но почему? Чего ты боишься? Думаешь, это бред, думаешь, не может такого быть? Неужели ты не понимаешь, не чувствуешь, как сильно я тебя люблю!
– Меня нельзя любить. Поверь, это правда.
– Глупости, почему нельзя? Потому, что ты слепая? Ну и что, ведь я узнал и полюбил тебя такой, Данка! Ты нужна мне, я хочу быть с тобой, хочу любить тебя, хочу, чтоб ты меня любила!
Он так долго молчал, так долго не решался сказать о своих чувствах, присматриваясь к ней, с каждым днем все меньше веря в то, что чувство его может оказаться взаимным. Рука, узкая и холодная, отведенная в сторону при случайной встрече с его рукой, ровные и спокойные прощания, ее отстраненность – он так долго копил приметы ее нелюбви, не оставляя ни капли надежды. Кто знает, не случись этой беды, может быть, так и молчал бы всю жизнь. И вот теперь...
– Знаешь, – она провела ладонью по его щеке, он тут же приподнял плечо, прижался, но она снова отстранилась, – я бы тоже этого хотела. Только ведь не всегда бывает так, как хочешь. Я просто не могу.
– Что, не можешь его забыть, – наконец решился он произнести то, о чем и думать боялся, – его, того, который был у тебя там, да? Да он же бросил тебя, неужели ты не понимаешь, бросил?!
Она встала, прошла к окну, приоткрыла створку. Поток ледяного воздуха ворвался в комнату, и ей стало немного легче дышать.
– Зря я тебе рассказала.
– Да он и не любил тебя никогда! Если бы любил, то не бросил бы, приехал, не смог бы без тебя жить! А он – смог, неужели ты не понимаешь! Смог! Данка, зачем жить прошлым?
Он подошел, развернул ее лицом к себе, посмотрел в глаза, словно ожидая увидеть в них что-то, кроме пустоты и неподвижности... И тут же, ужаснувшись, отпрянул.
– Уходи. Ты не имеешь права судить – ни меня, ни его. Ты прав, я люблю его, не могу его забыть, но все это – мои проблемы.
– Данка, мне тебя жалко.
– Не смей меня жалеть. Уходи, слышишь? Дверь с шумом захлопнулась – он сделал это не специально, просто сквозняк из приоткрытой форточки был слишком сильным, – и она снова осталась одна. Тишина сразу надавила, и привычная чернота перед глазами вдруг показалась ужасающей.
Она не думала, что будет так тяжело. Ей было не за что зацепиться, пространство казалось безвоздушным, лишенным даже капли кислорода, а свежий морозный воздух из форточки показался ей теперь ледяным дыханием смерти. Ей казалось странным, что она до сих пор жива, что ее жизнь продолжается, что впереди еще что-то будет. Что может быть впереди?
Она прошла по комнате, медленно опустилась на диван, открыла тумбочку, нащупала книгу Шекспира, раскрыла наугад... И наконец не выдержала. Последний раз она плакала на этом же диване – восемь лет назад. А спустя час она поняла, что больше не может оставаться в этом доме. Слишком больно – и слишком бессмысленно было терпеть эту боль одиночества. Ни дня, ни минуты – иначе она просто сойдет с ума.
Олег пришел на следующий день. Он приготовил тысячу слов, придумал тысячу сценариев этой встречи. Он волновался, его рука немного подрагивала, когда он нажимал на кнопку звонка. Но никто не открыл ему дверь. Ни через час, ни через два, ни в этот день, ни на следующий... Стремительно ворвавшись в его жизнь, она исчезла точно так же внезапно, без объяснений, даже без прощания – покинула его жизнь, навсегда оставшись в его душе. Поезд уносил ее в Москву – спираль начинала свой новый виток...
– Ну вот, Даночка, кажется, пришли... Двадцатый дом, первый подъезд, вот он – первый подъезд, все правильно...
– Спасибо, Екатерина Андреевна. Большое вам спасибо.
– Да что ты, не за что! Как же ты одна-то, ничего не видишь... Хоть бы позвонила подружке своей, чтобы она тебя встретила, – в который раз добавила она, уже прекрасно зная, что Данка звонила, но телефон молчал, и она плюнула, решила, что как-нибудь сама доберется. Екатерина Андреевна – пожилая женщина, добрая и жалостливая, довела Данку от самого вокзала до дома. Жалость ее была такой искренней и какой-то доброй, хорошей жалостью, что даже не раздражала Данку, и она улыбалась, слушая простые рассказы Екатерины Андреевны.
– Вот к внуку еду! Неделю назад родился, говорят, на бабушку похож... На меня! Сына уже год не видела, ему все некогда, работает, тут ведь жизнь тяжелая, не как у нас... Ой, хотя и у нас тоже нелегкая... Екатерина Андреевна в купе полностью взяла на себя заботу о странной девушке в темных очках, которая передвигалась так неловко. Непокрытая голова, рыжие волосы усеяны мелкой россыпью снежинок, коротенькая поношенная шубка... Потом она как-то сразу догадалась, в чем причина неловкости и странной неуверенности ее движений, почему она в темных очках, и тут же пересела поближе, оградила девчонку от любопытных и назойливых взглядов. Достала из сумки узелок, выложила теплую еще картошку из помутневшего от мелких капелек влаги полиэтиленового пакета, хлеб, тонко нарезанные кусочки докторской колбасы и вареные яйца.
– Ты кушай, дочка, кушай, – уговаривала она. – Что ж ты, одна едешь? И не проводил никто?
– Да некому провожать было, – откровенно призналась Данка, – а до вокзала мне помогли дойти, почти до вагона проводили.
– Да ты покушай, – она взяла Данкину ладонь, перевернула и положила в нее очищенную картошку, – не стесняйся. Вот соль, здесь, справа... Как же так, совсем одна. Родителей что ж, нет у тебя?
Данка послушно начала жевать, не чувствуя вкуса, не ответив на вопрос. Екатерина Андреевна сразу поняла, о чем она промолчала, еще сильнее сжала губы, покачала головой... И решила, что не бросит, не оставит девчонку до тех пор, пока та не прибьется куда-нибудь, не отыщет в Москве свой угол, пока не убедится, что рядом с ней есть близкий человек.
– Я тебя здесь подожду, кто знает, может, твоей Полины дома нет.
– Да вы идите, Екатерина Андреевна, вы и так со мной вторые сутки маетесь... Вас же внук ждет. Нет дома – так придет же...
– Кто ж ее знает. И не маюсь я совсем, а внук подождет, ничего страшного. Иди, потом спустишься, скажешь, как там. Чтоб у меня душа спокойна была.
– Ну хорошо, – сдалась Данка, – я мигом.
Она нажала на кнопку звонка – закладка в памяти еще не стерлась и пальцам не пришлось долго блуждать по серой бетонной стене в поисках кнопки. Каждая секунда казалась ей протяженностью в бесконечность, сердце стучало. Послышались шаги, дверь открылась...
– Вы к кому? – услышала она незнакомый голос, но уже секундой раньше поняла, что перед ней сейчас стоит совершенно чужой человек.
– Я... я к Полине, – растерялась Данка.
– К Полине? – Мужчина, видимо, средних лет, с приятным, чуть низковатым голосом, был заметно удивлен. – Это, наверное, девушка, которая жила здесь больше года назад? Но она уже давно...
Данка прислонилась к холодной бетонной стене – дура, сто раз дура! Приехала – и что теперь?
– Извините, ничем не могу вам помочь...
– Можете! – вдруг встрепенулась Данка. – У вас же есть телефон, правда?
– Есть.
– Я знаю, я здесь жила раньше... Можно позвонить?
– Да, пожалуйста, проходите.
Она прошла в комнату. Интересно, как здесь сейчас? Что изменилось, что осталось по-прежнему? Запах, кажется, изменился – видимо, люди уходили и уносили запах с собой, не оставляя следа... Пройдя несколько шагов, она протянула руку – телефон, тот же самый, старый бледно-зеленый аппарат, стоит на прежнем месте, и диск вращается так же туго, как раньше... Гудок... Только номер она не помнила.
– Послушайте, сейчас... – От волнения пальцы были словно деревянные, не слушались, да и надежда была настолько призрачной. – Сейчас... вот. Записная книжка, пожалуйста, найдите номер Владислава на букву «В»...
– Вы что, сами не можете? – Мужчина послушно протянул руку, не отрывая взгляда от Данкиного лица – ее глаз он не видел.
– Не могу, я слепая, пожалуйста, быстрее... – Она ответила не задумываясь, уже привычно воспринимая свою странную, шокирующую большинство незнакомых людей особенность.
– Извините. – Он начал торопливо листать страницы, и Данка отстраненно подумала: почему все извиняются, словно считают себя виноватыми в том, что она такая ущербная?
Он назвал номер, Данка глубоко вздохнула, сосредоточилась, чтобы унять дрожь в голосе, и принялась крутить упругий диск...
– Алло.
– Владислав?
– Да, я слушаю...
– Это Дана. Послушай, ты помнишь...
– Дана? Какая Дана?! – Его голос вдруг стал глухим, и она почувствовала сквозь расстояние – что-то не так. Как будто он разговаривает с призраком...
В машине было тепло и немного душно.
– Господи, значит, ты жива! – все еще не веря, произнес он. – Вот, значит, как...
Она молчала. Все произошедшее казалось настолько диким и абсурдным, что просто не могло вместиться в сознании. Выходит, ее просто похоронили – вот в чем была причина... Ее передернуло – подобная жестокость граничит с моральным садизмом, человек, который действует такими методами, не может называться человеком... Почти два года – а ведь все могло быть иначе!
И все же – может быть, теперь у нее есть надежда? Влад не мог видеть, как отчаянно сжала она побелевшие пальцы – а сердце ее, до этого момента стучавшее часто-часто, на минуту, казалось, совсем остановилось, и она спросила:
– А Андрей?.. Он – где?
– В Америке, где же ему еще быть. Где-то через месяц после твоей смерти он туда и уехал.
Тысяча острых игл – как странно слышать эту фразу, но она тут же забылась, затерялась в стремительном и беспорядочном потоке мыслей, растаяла в фимиамах надежды...
– Послушай, но ведь... Влад, ведь можно его найти? Ведь у него наверняка есть телефон, скажи, он оставил тебе свой номер? Ну не молчи, пожалуйста, ведь вы же были друзьями!
– Дана...
Он замолчал, и ей тут же захотелось кричать, плакать, бежать из этой тесной, черной и страшной коробки, снова вернуться в свой пустой дом, не слышать, заткнуть уши – только бы он не продолжал... Но он лишь выдержал паузу, накрыл ее ледяную ладонь своей, широкой и немного шероховатой, а потом – тихо, почти шепотом:
– У него есть жена.
Казалось, все было как раньше. Те же мелкие, колючие и острые стальные снежинки в оконное стекло, тот же сладковатый запах одеколона в салоне машины. Но прошедшая секунда снова изменила мир, снова разделила его на «до» и «после». Позади остались долгое, томительное ожидание, внезапная искра надежды, путь к счастью, который оборвался так внезапно. И теперь впереди – только пропасть, в которую она шагнула без крыльев. И только одно желание – поскорее разбиться.
В висках стучало, голова внезапно закружилась, заплясала, кривляясь, словно горбатый уродливый паяц, чернота перед глазами... Последние слова навязчивым, несмолкающим эхом звучали в сознании; бесчувственная память равнодушно принимала их, просто констатируя факт, просто заполняя еще одну ячейку новой информацией, стереть которую теперь уже ничто не сможет. Очередная черта – теперь, видимо, последняя – была подведена.
– Данка, что с тобой?!
Она вздрогнула, забыв о его присутствии.
– Ты так побледнела, тебе плохо?
– Душно в машине. Открой окно.
От холодного воздуха ей стало немного легче.
– Послушай... Но ведь он не знал, что ты живая. Никто этого не знал, пойми. Так получилось...
– Да ничего, все в порядке... Не обращай внимания. Я все понимаю, тем более уже столько времени прошло. Два года...
– Да, два года. Ты так сильно изменилась, тебя трудно узнать... Послушай, Полина просто сойдет с ума от счастья.
Данка откинула голову на спинку сиденья. Полина... Теперь уже единственный близкий человек на свете.
– Как она?
– Знаешь, мы очень редко видимся.
– Как всегда, – улыбнулась Данка. – Ты никогда не баловал ее своим вниманием.
– Все это так сложно... – начал было Влад, но Данка его оборвала:
– Конечно, я понимаю. Не стоит об этом. Ты знаешь ее новый адрес?
– Знаю. Она сейчас должна быть дома, я тебя отвезу.
По дороге они молчали, каждый погрузившись а свои мысли. Острые снежинки все так же часто и неритмично бились в окно, равномерно и тихо работал двигатель. Его звуки успокаивали, и если бы не снежинки за окном... Они продолжали выстукивать по стеклу в полном беспорядке, словно опровергая саму мысль о том, что на свете может быть гармония.
Редкие розовые лучи солнца таяли в сером снегу, делая вечер прозрачно-бежевым. Полинкины кудряшки были такими же мягкими и длинными, как и два года назад, и все так же пахли дымной свежестью. Данка перебирала их пальцами, гладила подругу по голове, пытаясь хоть как-то успокоить ее. Та рыдала вот уже почти час, примостившись на коврике и уткнув мокрое от слез лицо в Данкины коленки.
– Неужели такое может быть, Данка? Неужели?..
– Да что ты плачешь, я же здесь, живая, радоваться надо.
– Я радуюсь, просто... Просто поверить не могу. Неужели все это правда?
– Я и сама иногда не верю. Знаешь, Полька, у меня папа умер, – вдруг сказала Данка, сама не зная, почему это вдруг она сейчас об этом.
– Папа? У тебя умер папа? – Впервые в жизни Полина слышала, как Данка произносит это простое слово.
– На прошлой неделе. Сердце. И я теперь – совсем одна.
– Я у тебя есть. А знаешь, если честно, я всегда знала, что он у тебя хороший. Ведь правда хороший?
– Хороший. Самый лучший...
– И ты всегда любила его.
– Нет, – Данка покачала головой, – не всегда. Я просто его не знала, я только недавно поняла, что он для меня значит. И что я всегда значила для него.
– Но он... – Полина не договорила, а Данка, как всегда, поняла подругу с полуслова, грустно улыбнулась:
– Он успел узнать об этом. О том, что я его люблю. Мне кажется, последние несколько месяцев мы были почти счастливы. Послушай, да что это мы – все обо мне да обо мне! Ты-то как, Полька?
– Я? Да что я... У меня все в порядке. Все по-прежнему.
– По-прежнему?.. – Данка замялась.
– Не деликатничай. Если ты хотела уточнить по поводу моей... профессии, то можешь быть спокойна. Я свой «срок» уже отмотала. Обеспечила себе безбедное существование на ближайшие полтора года, а потом – не знаю... А в остальном – все по-прежнему, на западном фронте без перемен. И в личной жизни – тоже. Влад появляется и снова исчезает, я уже к этому привыкла. Вот, квартиру новую сняла. Знаешь, здесь шикарно, не то что в нашей с тобой халупе.
– Перестань, зачем ты так? Там было хорошо.
– Там было хорошо, – согласилась Полина. – Потому что там мы были счастливы. А здесь... Да теперь все будет по-другому. Я уверена. Потому что ты снова рядом. Ты жива... Господи, Данка, я все равно не могу поверить. Ты! Ты сильно изменилась.
– Не знаю, наверное. Влад мне то же самое сказал. Да ведь я себя не вижу.
– Знаешь, этот цвет волос тебе идет. Но он тебя и меняет. На его фоне все по-другому. Глаза...
– Не смотри, не надо.
– Прости...
– Знаешь что? Покажи мне... Проведи меня по комнате. Она у тебя одна?
– Одна, зачем мне больше...
– Покажи мне. Я быстро научусь, мне и помощь твоя не потребуется. Вот здесь, я уже знаю, диван... – Данка протянула руку. – Тумбочка... Идем, я хочу узнать, как здесь. Ведь мне придется... Если ты, конечно, меня не выгонишь...
– Дурочка.
Полина протянула руку и удивилась – Данка тут же протянула свою, словно увидела ее жест.
– Пойдем. Никогда в жизни не смей об этом говорить. Даже не думай. Никогда так не думай.
И снова потянулись дни. Зимние – короткие, с долгими вечерами, сухие и холодные, потом зиму сменила очередная весна – в тот год она была ранней, отчаянной, дерзкой, уже в самом начале апреля заявило о своих правах лето... Время шло спокойно, размеренно.
– Послушай, Данка, так нельзя, – заявила как-то вечером Полина, – ты совсем никуда не выходишь.
– Как не выхожу? Мы же только вчера с тобой гуляли по набережной.
– Набережная – это замечательно, только я не об этом. Сегодня мы идем в ресторан.
Данка рассмеялась – от души, чуть ли не в первый раз со дня своего второго приезда в Москву она так смеялась.
– Полька, да ты больная. Ведь выросла уже, а до сих пор ресторанами бредишь. Да что мне они, эти рестораны? Я же не вижу ничего.
– Ну и что, что не видишь. Слышишь ведь, чувствуешь, и вообще мне иногда кажется... Глупость, конечно...
– Продолжай, если уж начала.
– Мне иногда кажется, – решилась Полина, – что ты все видишь. Не то что ты обманываешь, просто у тебя какая-то удивительная, потрясающая способность чувствовать предметы и людей... Знаешь, мне иногда даже страшно становится. Посмотришь на тебя со стороны – такая уверенная...
– Это не способность. Я на самом деле чувствую предметы... Не знаю, как тебе это объяснить. На самом деле – как будто вижу. Это меня папа научил. Посмотрела бы ты на меня в первое время, как я о косяки ударялась...
– Ну да я не об этом. Давай куда-нибудь сходим. Вдвоем. Просто посидим, послушаем музыку, покушаем чего-нибудь экзотического, вина выпьем. А?
– Как хочешь, – вздохнула Данка, – мне все равно. Ты только причеши меня как следует.
– Гарантирую. – Полина расплылась в улыбке, Данка эту улыбку сразу почувствовала и улыбнулась в ответ:
– Ребенок ты, Полька. Двадцать три года – а ребенок.
Полина выбрала ресторан наугад – ей было все равно, куда идти. Конечно же, она и предположить не могла, что все закончится не так уж и приятно...
Они сидели за столиком вдвоем, играла тихая музыка, Полина наслаждалась – «оттягивалась», как она сама охарактеризовала свое состояние, глотая искристую, шипучую жидкость из длинного прозрачного фужера и отпуская редкие шуточки по поводу внешности одного из музыкантов. Данка чувствовала легкое напряжение – так обычно всегда бывало в новой обстановке, где все запахи и звуки были чужими, незнакомыми, а оттого, возможно, настораживающими и даже враждебными. Она вспоминала тот вечер – другой вечер в другом ресторане, когда напротив нее сидел человек, которого она видела... Которого она тогда полюбила и продолжала любить до сих пор.
– Я вчера звонила.
– Куда ты звонила? Ах да, по объявлению... Извини, я что-то задумалась. Ну и что?
– То же самое, – разочарованно ответила Данка. – Никто не может себе представить слепого репетитора.
– Согласись, это сложно. Брось ты свою бредовую идею, зачем тебе работать? Нам и так хватает.
– Я не могу вечно сидеть на твоей шее, Полина.
– Если дело только в этом...
– Не только в этом. Я же тебе уже говорила. Я себя человеком не чувствую. Понимаешь?
– Данка... милая, ну подумай сама, ведь и правда, ты – слепая... Прости, не обижайся. А с синхронным переводом – не получилось?
– О, это отдельная история. Милый мужчина, да только ему, как оказалось, нужна многофункциональная переводчица. – Данка грустно улыбнулась.
– Все они такие, – заключила Полина, – их только могила исправит. Мужики – одно слово.
– Не знаю...
– Зато я знаю. Поверь, у меня по части мужиков богатый опыт. И вообще – давай не будем о грустном. Такой милый вечер, такие милые лица...
– Ну, расскажи.
Полина улыбнулась – она очень любила играть в эту полуигру, рассказывать, описывать подруге то, что ее окружает. Она старалась, у нее получалось неплохо, и Данка уже много раз говорила ей, что та заменяет ей глаза на все сто процентов.
– Слушай. Мы сидим за столиком в дальнем углу зала... Зал небольшой... Не очень большой. Кроме нашего, еще шесть столиков. На каждом тонкая прозрачная скатерть, посередине – маленькая вазочка с голубыми незабудками. Напротив, чуть правее, музыканты. Тот, что играет, – высокий, сутулый, с длинными, но чистыми волосами, в правом ухе, как водится, сережка... Свет приглушенный, голубоватый. – Полина сделала паузу, глубоко затянувшись сигаретой. – За соседним столиком сидит парочка. Классический вариант – влюбленные. Она – маленькая, тонкая, в облегающем длинном черном платье, волосы тонкие, прозрачные, в ушах длинные золотые нитки, пальцы тонкие... Она вся какая-то воздушная. И он – среднего роста, серые глаза, пристально так смотрит на нее... Она улыбается, ямочки на щеках...
Данка слушала внимательно, изредка кивая – постепенно, мазок за мазком, картина рисовалась. Так было всегда, и она любила слушать Полькины описания, порой не лишенные субъективности, но всегда объемные и живые. И вдруг почувствовала, как голос ее дрогнул – она осеклась, стушевалась, попробовала возвратиться к тому, о чем говорила...
– Что случилось? Что случилось, Полина? Ты кого-то увидела, да? Кого-то знакомого?
Минуту помолчав, Полина все же ответила:
– Знакомого... Мягко сказано. Надо же было так вляпаться!
– Да кто это?
– Неприятное соседство... Игорек, мой бывший сутенер. А рядом с ним какой-то хач... Прошу любить и жаловать, он уже подходит к нашему столику.
– Поленька, познакомишь с подружкой? – Опустив грузное тело на стул и обдав свежим запахом водки, Игорь внимательно осмотрел Данку. Интересная девочка, только глаза закрыты темными стеклами очков – побили ее, что ли, накануне?
– Слушай... Давай не будем. Нам и вдвоем неплохо, – не церемонясь, ответила Полька.
– И все-таки... Девушка, – обратился он к Данке, – как вас зовут?
– Послушай, отстань от нее, – не дав Данке и слова произнести, тут же снова встряла Полина.
– Официант! – Игорь махнул головой и попросил три фужера мартини. – Да ладно тебе, Полька, не горячись.
– Я не горячусь. Только я ведь на тебя больше не работаю и своим временем имею право распоряжаться так, как хочу. Или нет?
– Имеешь. Но ведь мы с тобой друзья, разве не так?
– Не так, – не сдавалась Полина. – Говорю тебе, мы хотим вдвоем посидеть.
Но Игорь не отставал. Уже прилично выпив, стоял на своем, не совсем отчетливо представляя себе мотивы собственной настойчивости. И эта девица – такая странная, рыжая, молчаливая, а что-то в ней есть...
– Пошли, Данка, – Полина вытащила из кошелька несколько смятых купюр, бросила на стол, – давай руку. От него все равно просто так не отделаешься, а вечер уже испорчен. Давай руку.
Растерявшись, Данка не сразу нащупала в пустоте теплоту ее ладони. Рука дрогнула, заметалась в поисках опоры...
– Слушай, да ты... слепая? – услышала она вслед, но не обернулась и ничего не ответила.
А неделю спустя – поздним вечером, она была дома одна – в дверь раздался звонок. Незнакомый звонок, потому что Полина всегда звонила тремя короткими.
Когда-то навязчивой идеей Игоря была Полина. Но Полина свое отработала, теперь в борделе появилась новая блондинка – семнадцатилетняя Аннет, тонкая, изящная рижанка, с изумительным акцентом и прозрачными скандинавскими глазами.
– Послушай, я заплачу тебе любые деньги. Пять, семь тысяч долларов, сто, двести – сколько скажешь, Игорь. Ты же знаешь, у меня никогда с этим не было проблем. Но я хочу ее. Именно ее. Эту слепую, которая была в тот вечер в ресторане. Знаешь, у меня никогда не было слепой женщины.
Игорь сидел в салоне машины, откинувшись на спинку сиденья, курил тонкую изящную сигару. Его собеседник выстукивал длинными пальцами по стеклу барабанную дробь. На одном пальце плотно сидело толстое кольцо, усеянное мелкими камушками. Узковатые, к тому же еще прищуренные глаза смотрели пристально, излучая злую силу. Черный ободок густых, загнутых кверху девичьих ресниц окаймлял такой же черный зрачок, бледная кожа, заметно – выпирающие скулы и узкие, плотно сжатые губы. Белая наглаженная рубашка, тонкая золотая цепочка, запутавшаяся в густом волосяном покрове на груди, – в Москве его многие знали. Да что там в Москве – его знали чуть ли не по всей стране, во многих городах. Его визит в какой-нибудь, скажем, Саратов всегда предварялся звонком из мэрии в самую лучшую гостиницу. Освобождался люкс – вне зависимости от того, кто и сколько времени его занимал до того времени, как джип Сабира Мусаева припарковывался на гостиничной стоянке. Этим же звонком из мэрии заранее регулировались взаимоотношения владельца джипа с местными милиционерами. Ему было позволено абсолютно все.
Услугами Игоря – вернее, не самого Игоря, а его экзотичных девушек – Сабир пользовался давно и бесплатно. Бесплатно – в денежном отношении, но плата за услуги все же была, и достаточно высокая – покровительство. Сабир, уважаемый и известный по всей стране чеченец, вор в законе, был для Игоря настоящей каменной стеной. Только ему одному можно было пользоваться проститутками неограниченное время и в неограниченном количестве, только ему одному было позволено их бить, куражиться и даже, как выяснилось, убивать... И такое случилось однажды, когда Сабир был в плохом настроении и под приличной дозой. Отказывать Сабиру было нельзя.
И дело было не в деньгах – да черт бы с ними, с этими деньгами, Игорь бы и сам, если потребуется, доплатил, добавил, только бы она согласилась...
– Я хочу, чтобы она была в белом платье.
Начиная с этой минуты новой навязчивой идеей Игоря поневоле стала слепая девушка с длинными рыжими волосами и странным именем Даниэла.
– Послушай меня, девочка. Десять тысяч долларов – это не десять рублей, не десять тысяч рублей. Ты хотя бы приблизительно представляешь себе, что это за сумма?
– Я жалею, что впустила вас... Меня абсолютно не интересуют ваши деньги. Думаю, наш разговор окончен.
– Ну а что тебя интересует? Что, скажи? Может быть, ты хочешь... – Мысль мелькнула в сознании и показалась спасительной. – Может быть, тебе необходимо лечение? Ты хочешь восстановить зрение, ведь правда, хочешь?
