Текст книги "Слепая любовь"
Автор книги: Елена Лагутина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)
– Приютишь меня в своей теплой постельке? Она моментально отстранилась – отшатнулась, подняла глаза, сразу даже не поверив – может быть, она ослышалась: что это? почему вдруг так? И какая-то желтая муть в его взгляде...
Данка ничего не ответила – только почувствовала вдруг привычное уже разочарование, махнула головой и решительно ступила в гущу дождя, быстро-быстро застучав тонкими звонкими каблучками по лакированному черному асфальту, даже не обернувшись и словно не услышав его «постой!». Она отошла уже достаточно далеко, как вдруг услышала рядом скрип тормозов – метнула взгляд, сразу различила его за рулем красной машины, не остановилась, а, наоборот, только прибавила шагу. Он не отставал. На дороге попалась большая лужа, и в считанные доли секунды – по неосторожности, или, может, специально так сделал – Данка уже была вся с ног до головы в грязных и липких брызгах.
– Идиот! – цыкнула она сквозь зубы, провела ладонью по грязному лицу и еще быстрее заспешила в сторону, противоположную от дороги. Голубое платье с черными кляксами – может быть, это достойно внимания какого-нибудь художника-постимпрессиониста, но Полина-то вряд ли обрадуется... Интересно, его хоть стирать можно, это платье?
– Постой! – в шуме дождя надрывно прокричал за спиной Андрей, и Дана обернулась, собираясь обрушить на него сотню безжалостных проклятий, – обернулась и застыла, не в силах произнести ни слова.
Босиком – ни носков, ни ботинок, серые отглаженные брюки поспешно задраны, завернуты аж до самых колен, ноги – худые, какие-то смешные, торчащие, белые и жалкие – отчаянно, быстро-быстро, прямо по лужам – к ней. И она остановилась.
– Постой! – Он не мог отдышаться.
– Уже стою, ты что, не видишь?
– Я... я, кажется, что-то не то сказал. Прости меня, пожалуйста.
Дана пожала плечами – слишком традиционно, малоубедительно, да и не важно уже.
– Дипломат... А тебе не кажется, что ты меня еще и грязью заляпал?
Он стоял близко-близко. Дана заметила, как нерешительно поднялась его рука – тыльной стороной ладони он легонько, нерешительно провел по ее лицу, стирая грязные разводы, а она смотрела, как хлопают его мокрые ресницы, как стекают капли по лицу – вот сейчас одна упадет с кончика носа, – и не понимала, не чувствовала, что улыбается. И уж совсем неожиданно для себя спросила:
– Ты любишь... целоваться под дождем?
Потом они мыли ноги, отыскав среди новостроек колонку с водой, наверное, одну-единственную, оставшуюся в Москве музейную редкость, уже никому не нужную, мыли туфли, умывали дождем лица, настойчиво пытались отстирать черную грязь с голубого платья, сделав его однотонно-серым. Потом дождь закончился, и засветило солнце... Солнце, конечно, не могло светить, ведь было три часа ночи, может, четыре, и ленивый рассвет только начинал проглядывать сквозь равнодушные шпили неживых зданий и редких сонных деревьев – но почему-то им обоим казалось, что оно засветило, сошло с ума, назло всем и на радость таким же сумасшедшим. И целовались.
Он проводил ее, и она долго смотрела в окно, вслед удаляющейся красной машине, улыбалась и знала, что на следующий день он придет снова.
– Ты влюбилась! – констатировала Полина, вернувшись домой через три дня после описанной вечеринки в ресторане и, к своему удивлению, не застав Данку дома – это в первом-то часу ночи! Или мир перевернулся, или... Влюбилась! – снова с восторгом произнесла Полина, а Дана, не став возражать, лишь молча обняла подругу, прикрыла светящиеся глаза и прижалась к ее теплой щеке.
– Не знаю, Полька... Сама не знаю, может быть... Это все так странно, так сложно и так...
– Замечательно! Ведь правда, замечательно, Данилка?
Дана не отвечала, не думая, лишь вдыхая влажный аромат растрепанных ветром Полинкиных волос, потом отстранилась, посмотрела в глаза и серьезно сказала:
– Это – счастье.
И снова – ночной кухонный полумрак, привычная внешняя оболочка душевного единения, вечный спутник задушевных разговоров, снова – шатающаяся табуретка, запах крепкого чая и сладковатый дым от тонких длинных сигарет. Данка – в коротком домашнем халатике, с полотенцем на голове, черными влажными ресницами и Полина – в одном белье, с мокрыми, но уже расчесанными потемневшими волосами. Приоткрытая форточка, редкие ночные звуки, звездные дыры на квадратном, строго очерченном оконным проемом куске черного неба.
– Ну, расскажи...
– Да что рассказывать, Полинка, я даже не знаю, откуда слова взять...
– Слова найдутся! Где были, что делали, ну, рассказывай! – теребила Полина растерянную от счастья подругу.
– Были... В Большом театре были, в Александровском саду были, на водном трамвае катались по Москве-реке, по городу на машине... Все вроде, больше нигде не были...
И снова замолчала.
– Данка, ты какая-то косноязычная стала! Двух слов связать не можешь! – обиделась Полина. – Неужели и в самом деле рассказать нечего?
– Да не в этом дело, просто... Я даже не знаю, как тебе это все сказать! – пыталась оправдаться Данка, но Полина тут же смахнула обиду, заулыбалась:
– Знаю, знаю, сама такая же... Ну а он?
– Он? – задумчиво повторила Данка и вдруг зажмурила глаза, тихо засмеялась: – Он такой... Таких просто не бывает.
– Любишь? – выдохнула, почти не проговаривая, одними губами, Полина, а Данка даже не задумалась над ответом:
– Люблю.
И Полина, как ребенок, подскочила, захлопала в ладоши и принялась осыпать лицо подруги мелкими звонкими поцелуями.
– Ну наконец-то, свершилось! А я уж думала, ты так на всю жизнь старой девой и останешься, – затараторила она, подливая в чашки кипятку из чайника. – Лимон положить?
– Положи.
– Ой, Данилка, сколько тебе еще предстоит счастья, ты себе даже представить не можешь! Послушай, у вас в самом деле – серьезно?
– Что ты имеешь в виду под словом «серьезно»? Руку и сердце он мне пока еще не предлагал, – улыбнувшись, тихо ответила Данка.
– Ну, это понятно, рановато еще, – весомо заметила Полина. – Мы вот с Владом уже почти год встречаемся, а он тоже пока молчит. Потерпи, подруга...
Данка усмехнулась:
– Ну и забавная же ты, Полька! «Год встречаемся»! Да за этот год ты с ним и месяца не общалась...
– Ну, прости, – заметив, что подруга обиделась, осеклась Дана, – я же не со зла, просто с языка слетело...
– Слово – не воробей, – надув губы, пробурчала Полина, – да ладно, на первый раз прощаю, тем более что ты права – на все сто процентов. Да ничего, прорвемся! – закончила она уже совсем оптимистично.
– Прорвемся, – согласилась Дана.
– Ну а он тебя – любит? – продолжила Полина допрос с пристрастием.
– Любит, – снова не задумываясь, без колебаний ответила Дана.
– Говорил?
– Нет, не говорил.
– Откуда тогда знаешь?
– Просто знаю, и все. Это не обязательно говорить.
– В принципе ты права, – согласилась Полина, – но все-таки хочется же услышать! Правда, хочется?
– Не знаю, – пожала плечами Дана, – я и так счастлива...
– Послушай, Данилка... – Полина придвинулась, заглянула ей в глаза, прищурилась и зашептала сухо и горячо: – А теперь скажи – самое-самое... Скажи! Он... он тебе предлагал?..
Данка отстранилась, а Полина испуганно подняла глаза – ну вот, старалась ведь как могла, деликатничала, зная, что мисс невинность может оскорбиться, – и все равно не сумела, кажется, обидела... Но в этот момент поймала какое-то странное выражение во взгляде подруги – не обида, совсем не обида, что-то другое, такое, чего раньше и не было никогда. И в ту же минуту сама обо всем догадалась, вскочила... Взлетели брови, заискрились глаза.
– Было?! Неужели было?
Данка молчала – но ответа и не требовалось, уже и без слов все было понятно.
– Ах ты... – Полина просто задыхалась. – Ах ты! Тихоня! Неприступная гордыня! Последняя девственница Помпеи!
– Последняя девственница Помпеи? Это еще что такое? – от души расхохоталась Данка. – Какая еще девственница Помпеи? Есть Орлеанская девственница, есть картина Брюллова...
– Замолчи, интеллектуалка! – продолжала напирать Полина, и даже слово «интеллектуалка» слетело с ее губ с интонацией ругательства. – Оказывается, в тихом омуте... Ты же с ним три дня знакома!
– Три дня, – согласилась Дана, – а кажется – всю жизнь...
...Просто в ту ночь он так и не уехал. Он проводил ее, и она смотрела в окно, вслед удаляющейся красной машине, а потом вдруг поняла, что не хочет – ни за что на свете не хочет – расставаться с ним сегодня. Повинуясь внезапному порыву, принялась лихорадочно дергать шпингалет оконной рамы – как назло он не поддавался... Впервые в жизни решилась отрастить длинные ногти – и вот один из них сломала прямо под корень, даже не почувствовав. Окно распахнулось – вдали, в ночной тишине, отчетливо послышался шум мотора, и она, даже и не надеясь, что он ее услышит, проговорила, даже не прокричала: «Андрей».
И тут же все звуки смолкли. Данка просто не поверила своим ушам – она скорее почувствовала, что машина остановилась. Конечно, в тот момент она и подумать не могла, что он просто увидел в боковом зеркале, как распахнулось окно – единственное во всем многоквартирном доме освещенное окно, поэтому и остановился. А она боялась спугнуть сказку – молчала, пристально вглядываясь в уже едва различимый в первом и робком утреннем свете силуэт его красной машины. Секунда, показавшаяся вечностью, прошла, за ней потянулась другая – еще более тревожная и длинная, когда мотор снова заработал, но вот наконец машина медленно развернулась...
– Неужели услышал? – шептала она, прижавшись, не поднимая глаз и только чувствуя, как он целует ее волосы.
– Я просто знал, что ты позовешь.
– Откуда? Откуда ты мог это знать, если я и сама этого не знала?
Он не ответил – просто потому, что она закрыла ему рот своими губами, потом отстранилась, сделала шаг назад, притянула к себе и медленно, не говоря ни слова, начала расстегивать пуговицы на его мокрой рубашке. Она не сомневалась – не кокетничала, не пыталась не быть собой, она просто знала, что так должно быть, что иначе быть просто не может, – решать не ей, ведь то, что должно было произойти сейчас, уже давным-давно было предначертано свыше. А ей оставалось только быть счастливой.
И она была счастливой – счастливой настолько, насколько это вообще возможно. Дни летели незаметно, складывались в месяцы – лето, сессия, осень, желтые листья, туман, снова дожди, первый снег, первые проталины и снова – лето... Долгожданное лето. Хотя теперь, впрочем, как и всегда, Данке было абсолютно все равно, какое за окном время года, какая на улице стоит погода, а дождь всегда был милее солнца, дождь – это всегда весна...
Год пролетел настолько незаметно, что она и оглянуться не успела. У нее – третий курс, а у Андрея...
– Ты поедешь со мной, – решительно заявил он Данке, когда вопрос о его отъезде в Штаты стал уже делом решенным.
– Не говори глупостей, – отмахнулась она, – мне еще два года учиться. Да и вообще – на каком основании?
– На очень даже важном, юридически обоснованном основании.
– Обоснованном основании – так не говорят, – возразила она, не вдумываясь в смысл сказанной фразы.
– Ну и пусть не говорят, а я говорю, и мне вообще на них наплевать...
– На кого тебе наплевать?
– На всех, – неопределенно ответил Андрей, – тех, кто так не говорит. Я без тебя не смогу, Данка. Не смогу.
Она не ответила, задумчиво вглядываясь в даль – туда, где вокруг скамейки собралась стайка воробьев, проворно хватающих рассыпанные кем-то на асфальте крупные черные семечки.
– Ты ведь даже не поняла, о чем я тебе только что говорил.
Данка медленно, словно в оцепенении, отвела взгляд от беззаботных серых птиц.
– Ты думаешь? Но согласись, что тебе не мешало бы упасть на колени и попросить моей руки и сердца по всем правилам этикета. Твоя фраза насчет обоснованных оснований, пожалуй, самая оригинальная из всех, которыми когда-либо пользовался мужчина для того, чтобы попросить женщину стать его женой.
Она произнесла эти слова ровно, на одном дыхании, стараясь говорить спокойно, без эмоций, – у нее получилось, она заметила, как его глаза подернулись влагой, и тут же оба они рассмеялись.
– Я люблю тебя, – пробормотала она ему в губы, почувствовав на своих губах ответное «люблю».
– Ну и как тебе мое предложение?
– Мне – нормально, только...
Брови ее нахмурились. Он знал, прекрасно знал, что стоит за этим «только», но все равно спросил:
– Только – что?
– Не что, а кто. Сам знаешь – твои родители.
– Я тебе уже сказал – мне на них наплевать.
– Андрей, – устало произнесла Данка, – ну зачем ты так? У тебя же неплохие родители, просто замечательный отец, и мама твоя в чем-то права...
– В чем? В том, что если человек не родился в Москве и его отец не правительственный чиновник, а рядовой инженер на заводе, значит, это и не человек вовсе, а так, существо третьего сорта? В этом они правы? – запальчиво произнес Андрей.
Данка сразу не ответила. Она вспоминала.
Их первая и единственная встреча с Галиной произошла спустя шесть месяцев после того памятного вечера в ресторане и ночи под дождем. Шесть месяцев родители Андрея просто знали, что их сын встречается с какой-то девушкой со странным именем Даниэла. Об остальном могли только догадываться, потому что сын, обычно охотно отвечающий на самые откровенные вопросы отца, касающиеся его любовных приключений, на этот раз молчал как рыба. Все, что они смогли из него вытянуть, – так это то, что Даниэла – замечательная девушка (все они замечательные, когда у мужика кошелек тяжелый – сразу же засомневалась мать), что она студентка университета и что у него с ней не так, как раньше.
Что скрывается за этим «не так, как раньше»? А как вообще было раньше, да и было ли? В жизни сына девичьи лица начали мелькать лет с семнадцати – Андрей был симпатичным, общительным, а главное (это опять-таки по мнению матери) – обеспеченным юношей. Все его чувства к противоположному полу всегда находились под неусыпным контролем Галины, но до поры до времени контролировать, собственно, было и нечего. Лена, Наташа, Элеонора, Алина, снова Лена и еще две или три Наташи подряд... И тут вдруг – Даниэла... Месяц, второй, третий, четвертый... Было о чем беспокоиться, потому что – и сын об этом прекрасно знал, а если не знал, то по крайней мере догадывался – какая вообще может быть Даниэла, если есть Катенька – милая, славная девочка, дочка заместителя главного спикера правительства, чей «династический» брак с Андреем был делом решенным вот уже несколько лет назад. Чем же она ему не пара – ну разве что только чересчур скромна, так ведь это же хорошо, верной женой будет, не то что все эти свиристелки, давалки, проститутки, как мысленно называла Галина всех девчонок, мелькающих в жизни сына и не оставляющих в ней заметного следа. Данку она сразу же причислила к той же категории. – Она, наверное, просто трахается лучше, чем другие, вот он к ней и прицепился, – делилась она своими соображениями с мужем в привычной грубоватой манере. Сама Галина Сергеевна, кстати, тоже в свое время была лимитчицей, приехала покорять Москву из далекой сибирской деревни и покорившей в результате лишь одного мужчину... Сама она двадцать с лишним лет назад вышла замуж за своего Сашку в звании давалки и долго, очень долго, ловила на себе злые взгляды свекрови, которая этим грубым словом называла ее только мысленно, – в отличие от семьи, в которой росла Галина, Одинцовы были интеллигентами, даже аристократами, и подобные словечки в семейном лексиконе не практиковались. Но с годами все забылось – забылась даже родная сибирская деревня, забылась мать, большегрудая белесая тетка-простушка, доярка, забылся отец – сельский механизатор, забылась куча братьев и сестер, появился московский выговор, появились осанка, надменный взгляд и посадка головы. Галка, Галюха просто испарилась, а вместо нее появилась Галина Сергеевна, женщина, до кончиков ногтей утонченная, жена правительственного чиновника, настоящая москвичка, которая Сибирь только на карте и видела, да и то мельком... И только он, Александр Тимофеевич, Сашка, до сих пор иногда встречал в своей квартире ту самую деревенскую простушку Галюху – может быть, именно ее-то он и любил до сих пор, любил за острые словечки, за смех – немелодичный, громкий, но искренний, за откровенную, ничем не прикрытую, но такую настоящую простоватость... Хотя – возможно, ему просто казалось, что эта женщина еще жива.
– Да брось, Галина, что ты так против девчонки, – вяло возразил супруг.
– «Девчонки»! – передразнила она мужа. – Да она, наверное, без целки родилась... Шалава! Ты ведь знаешь, сыночек у нас сексуально озабоченный, весь в папашу пошел... Эй, да ты спишь, что ли? – толкнула она в плечо и вправду уже задремавшего на ее груди мужа. – Спишь...
В принципе у Галины Сергеевны не имелось достаточно веских оснований для того, чтобы столь безапелляционно обвинять сына в сексуальной распущенности. Просто вспоминался иногда эпизод, невольной свидетельницей которого она стала несколько лет назад. Андрею тогда было пятнадцать.
В тот вечер муж, как обычно, задержался на работе, и в гости к Галине пришла подруга. Хотя вряд ли можно было назвать эту женщину подругой – она была всего лишь такой же женой правительственного чиновника, как и сама Галина Сергеевна, и дружба между этими женщинами была какой-то скупой, поверхностной, неоткровенной – для общества, напоказ, для газет, но не для себя. Подругу звали Мариной, и ее муж занимал в правительственном кабинете место одной ступенькой повыше, чем Александр Тимофеевич. Марина была моложе лет на пять – высокая, в теле, смуглая женщина с породистым лицом и пышным силиконовым бюстом, который она так любила выставлять напоказ, едва прикрывая немыслимым декольте. От нее всегда как-то по-особенному пахло – этот волшебный, настоящий, чуть грубоватый в своей естественности, но от того еще более притягательный, эротичный запах сумела оценить даже сама Галина, в голове которой ни разу в жизни не рождалось мысли о плотской любви к женщине... Этот запах сводил ее с ума – она умирала не от желания, а от ревности, когда Марина приближалась к ее мужу. А в тот самый вечер Галина вдруг собственными глазами увидела, как ее сын – ее маленький мальчишка Андрюшка, угловатый еще, не оформившийся в мужчину, с первым робким пушком на щеках – захотел эту женщину.
Они столкнулись в коридоре – лампочка не горела, Андрей спешил на тренировку, а Марина степенно плыла в зал. В ту секунду перед глазами Галины словно рассыпались искры – она стояла в углу, возле шкафа, собираясь достать оттуда коробку шоколадных конфет, а они вдруг застыли друг напротив друга, столкнувшись, в момент отпрянув... Она видела его глаза – их выражение невозможно описать, но его ни с чем не спутаешь, потому что именно так смотрит мужчина на женщину, когда он хочет ее взять – скорее, тут же, прямо на месте, без ласк, совокупиться, слиться в грубом, неритмичном и недолгом танце... Так смотрел на Марину ее Андрей. А в следующий момент его рука медленно поднялась и легла... Нет, не легла – она дрогнула и опустилась, лицо его залилось густой краской, он что-то пробормотал и заторопился в кухню, а потом, прихватив спортивную сумку, не попрощавшись, убежал...
Почему-то этот эпизод остался в памяти Галины надолго. И хотя не было в общем-то ничего противоестественного в том, что пятнадцатилетний парень начал уже испытывать мужские желания, Галина Сергеевна заключила, что Андрюшка ее растет сексуально озабоченным. Именно поэтому все подружки, – время от времени появлявшиеся в жизни Андрея, воспринимались ею как «очередная дырка» и относилась она к их появлению спокойно. А теперь...
Теперь она не знала, что и думать. Шесть месяцев – где это видано, чтобы постельные интересы мужика возле бабы столько времени удерживали! Тем более такого молодого, красивого, обеспеченного... Веревками она его к себе, что ли, привязала?..
В ту ночь Галина Сергеевна долго не могла заснуть, а под утро решила, что пора бы наконец прояснить этот вопрос – что это за Даниэла, чего ей от ее сына надо, – а прояснив, послать ее куда подальше. Сыну как-никак через полгода за границу ехать, на стажировку. Кто знает, как судьба повернется – неплохо было бы Андрея с Катенькой к тому времени поженить...
– Андрюша, познакомил бы, – ласково заглядывая в глаза сыну, предложила как-то Галина, – ты ведь уже долго с ней встречаешься!
Но сын долго отмахивался, и это настораживало мать еще больше. На самом деле Андрей вовсе не собирался прятать свою Данку, свое сокровище, от родительских глаз – просто ему было жаль тратить время на этот «светский» вечер в семейном кругу, он прекрасно знал, насколько скучным, ненастоящим он будет. За прошедший год каждая встреча с Данкой казалась ему волшебством – больше всего на свете он любил быть с ней вдвоем, а присутствие посторонних давило на его психику. Да и вообще мама и Данка – абсолютно несовместимы, и он прекрасно знал, что скрывается за внешней ласковостью Галины.
В один из таких волшебных вечеров – дело было зимой, за окном стоял жуткий мороз, а родители уехали с ночевкой отдыхать на какую-то зимнюю дачу, предоставив сыну редкую и неоценимую возможность провести тихий и уютный домашний вечер наедине с любимой, – мать и застала их вдвоем, совершенно неожиданно нагрянув в первом часу ночи. Андрей не спал – он сидел на диване, нежно и медленно перебирая короткие шелковистые пряди на Данкиной макушке. Данка просто прилегла к нему на коленки – и незаметно задремала, видно, опять всю ночь над переводами просидела. На экране что-то мелькало – но он и не замечал этого фона, задумчиво и нежно улыбаясь, думал о своем. И вдруг – резкий поворот ключа в замке, холод по ногам – и вот она уже стоит в дверном проеме... Высокая, статная, стройная, холеная, чернобровая и черноволосая – никто и не подумает, что этой женщине под пятьдесят.
– Мама? – тихо, одними губами, удивленно спросил Андрей. – Что-то случилось?
– Голова разболелась, шум надоел, – нарочито громко ответила Галина, скинула с плеч норку, небрежно бросила ее на кресло. – Развлекаетесь?
Андрей пожал плечами – какие развлечения. Данка во сне вздрогнула, и он сжал ее плечо.
– Ну, буди свою подружку, знакомиться будем.
Данка тут же открыла глаза – смородиновые колечки, узко схваченные ободками зрачков, защурилась, приподнялась, засмущалась.
– Так это та самая Юля? Или, прости, Надя?
Андрея сразу же передернуло – настолько же грубо, насколько и примитивно. Да и зачем, почему вот так, сразу – войну?..
– Это – Даниэла, а это – моя мама, Галина Сергеевна.
Данка на Юлю и Надю никак не прореагировала, по крайней мере – внешне, видимо, сразу поняв, что к чему, лишь немного съежилась от колючего взгляда Галины и все же улыбнулась.
– Очень приятно. Извините, я немного задремала...
– Ах, Даниэла... Откуда у вас такое странное имя?
– Мою бабушку так звали, – ответила Данка, расправляя юбку на коленях.
– Ну что, будем кофе пить? – снова надев маску доброжелательности, пропела Галина. – Поможете мне, Да-ни-эла?
– Можно просто Дана, – ответила та, поднимаясь. Через минуту обе женщины скрылись в кухне, а еще через некоторое время вернулись... Вот и все, что видел Андрей, но в тот момент, когда Дана снова появилась в комнате с подносом в руках, он сразу понял, что там, на кухне, случилось что-то страшное.
Она долго молчала, отнекивалась и отшучивалась, но потом не выдержала:
– Андрей, а что же ты мне никогда не говорил о том, что у тебя есть невеста? – пытаясь казаться равнодушной и нервничая оттого, что ничего не получается, как-то спросила Данка.
– Невеста? У меня есть невеста? У меня вообще нет никого, кроме тебя, заяц.
– Я не заяц, – привычно возразила Данка, – а твоя мама сказала... – И осеклась, заметив, как потемнели его глаза.
Данка сидела на табуретке, он стоял возле окна. Подошел, присел рядом на корточки, и его глаза стали напротив.
– Ну и что же сказала тебе моя мама?
– Твоя мама сказала, что у тебя есть невеста, ее зовут Катенька и что через шесть месяцев вы должны пожениться, – выдохнула Данка.
– А она тебя, случайно, на свадьбу не пригласила? – Он попытался быть ироничным, но вдруг вскочил, чертыхнулся. – Так вот в чем дело, вот что с тобой происходит! Данка! – Он приподнял ее за плечи, поставил напротив. – Ты поверила?
В тот момент он уже знал, что эта девушка никогда не плачет – вернее, что из ее глаз никогда не льются слезы, – но прекрасно знал и то, что сейчас творится у нее в душе.
Она сглотнула комок, опустила глаза:
– Нет, не поверила. Правда, не поверила, Андрей. Только... – И отстранилась, на время стала чужой, другой, взрослой и незнакомой. – Я ведь и правда не пара тебе.
И в этот момент он понял, ясно и отчетливо представил себе все то, что произошло в те короткие минуты на кухне, когда две женщины были вдвоем. Увидел глаза Галины, увидел Данку...
– Никогда. Слышишь, никогда в жизни не смей так думать. Я тебе когда-нибудь говорил, что люблю тебя?
– Говорил, – покорно согласилась Данка.
– Тебе этого мало? Тебе этого мало? – снова повторил он, потому что она не отвечала.
– Скажи еще. Тысячу раз.
– Люблю...
Больше к этому разговору они не возвращались. Месяц шел за месяцем – казалось, в их отношениях ничего не изменилось. Внешне это на самом деле так и было – ни дня друг без друга. Лекции, семинары, зачеты, и все-таки хоть полчаса для встречи – всегда. Данка сумела переступить, заглушить в своей душе тревогу, смогла заставить себя не думать о будущем – она была слишком счастлива для того, чтобы цедить в сознании страшные мысли о том, что же будет потом. Она просто жила и ценила каждый день и час, каждое мгновение, проведенное наедине, а он...
Конечно же, ему было гораздо сложнее. Она не могла знать о том, что вскоре после того эпизода на кухне у Андрея с матерью произошел первый и далеко не последний «серьезный разговор».
– Завязывай с этой лимитчицей. Все, что ей от тебя надо, – это московская прописка и обеспеченная жизнь. Подумай о будущем.
– Без нее своего будущего не представляю, – сухо, чуть свысока ответил сын, переставший наконец скрывать от родителей, насколько серьезен его роман.
– А с ней?! – закипела, сдвинув брови, Галина. – С ней – представляешь? Да что же это за тварь неблагодарная, что же это за сына я воспитала? Да неужели ты не понимаешь, что таких девиц в твоей жизни будет еще добрая сотня, а может, тысяча?
– Не будет, мама. Никогда не будет. Это не так... Ты совсем не так себе представляешь...
Гора окурков в пепельнице свидетельствовала о том, что Галина пребывает в крайнем замешательстве.
– Послушай. Хочешь, я расскажу тебе, что будет потом? Она проживет с тобой год – может, чуть больше, ей же главное – прописаться, а потом начнет гулять так, что на тебя, мой милый, пальцем все показывать будут, ты уж мне поверь!
– Да с чего ты взяла? Откуда ты можешь это знать?!
– Знаю! – Мать была непреклонна. – Знаю и гарантирую на все сто процентов. Я жизнь прожила, а ты только жить начинаешь, милый мой.
«Милый мой» прозвучало настолько нелепо и неуместно ласково, что Андрея слегка передернуло. Она это сразу заметила, а оттого закипела еще больше.
– Ну что ты мне тут рожи корчишь? За тебя же переживаю, не за себя! За тебя, за сына, душа болит!
– Мама! Да ведь ты же ее совсем не знаешь! Как же ты можешь судить о человеке, если общалась с ним не больше пяти минут?! – снова попытался возразить Андрей.
– А мне хватило! Пяти минут вполне достаточно, я же видела, как у нее глаза блестели, когда она на мои бриллианты смотрела!
Тут Андрей не выдержал:
– Да знаешь ли ты, что она за все семь месяцев, что мы с ней встречаемся, ни одного подарка от меня не приняла? Ни одного, слышишь, даже платка не взяла носового! Да она даже в кафе каждый раз сама за себя заплатить норовит!
– Вот! – торжествующе резюмировала Галина. – Вот в этом-то все и дело! Умная! Далеко смотрит, высоко метит! Перспектива! А ты, болван, уши развесил... Ну скажи мне, где это видано, чтобы девчонке двадцатилетней, да еще к тому же абсолютно нищей, подарки не нужны были, а? Да они же все как сороки, лишь бы блестело! Я же знаю, я – женщина!
– Ты – не женщина, – слетело с губ сына, и Галина тут же заблестела слезами, под руку как нельзя кстати подвернулся шелковый платочек, уже давно без дела тосковавший в кармане атласного халата. Замолчала, вытирая скупые слезы, снова закурила, взметнула на сына влажные ресницы.
– Ну спасибо тебе, сыночек.
– Не за что, – внешне невозмутимо ответил сын, но, не выдержав, вдруг стукнул изо всей силы кулаком по дубовому столу: – Да прекрати ты, слышишь! Я уже не маленький, сам могу решить, с кем встречаться и на ком жениться! Я люблю ее, слышишь, и она меня любит! Неужели ты этого не понимаешь?!
Следующий разговор происходил в присутствии отца. Тот тоже много курил, молча выслушивал аргументы сына, сухо гладил по плечу всхлипывающую жену, хмурил брови.
– Нет, Андрюша, так не пойдет. Ты молодой еще, глупый. А мать права, ей ведь сердце подсказывает.
– Сердце? – возмущался Андрей. – Да оно у нее есть, сердце-то?
Сколько таких разговоров происходило той весной в московской фешенебельной квартире! От их количества ничего не менялось – вскоре и мать, и отец это поняли, и Галина решилась наконец пойти на самые крайние меры.
– Значит, так, сын. Хочешь жить со своей любимой в шалаше – живи. Она у тебя, кажется, переводчица? Ну вот, прекрасно, и ты у нас тоже в иностранном – не дилетант. Будете вместе переводами заниматься. Глядишь, лет через пятьдесят и на квартиру себе заработаете. Или через сто. Где-нибудь в Подмосковье, а может быть, к ней, в глубинку, захотите уехать, там жилье подешевле. Вперед, флаг вам в руки.
С этого дня Андрею перестали выдавать деньги на карманные расходы. Их, собственно, и раньше ему никто не выдавал – он, не задумываясь, просто брал их в маленькой хрустальной вазочке, брал столько, сколько было нужно. На следующий день после того, как мать объявила ультиматум, деньги в хрустальной вазочке водиться перестали. Андрей воспринял новость с усмешкой – что ж, и своими средствами протянем, в самом деле, не без рук, и голова на месте, да и стипендия в институте какая-никакая, но все же имеется...
Как выяснилось в скором времени, стипендии хватило только на неделю, и львиная ее доля ушла на оплату автомобильной стоянки и бензина для авто. Андрей совершенно спокойно отнесся к тому, что теперь ему придется ездить по городу на метро, – подумаешь, всего лишь на час раньше вставать, зато сколько интересного, а Данке сказал, что у него просто забарахлил мотор. Рестораны и кафе пришлось отменить – но и это была совсем не большая потеря, потому что им вдвоем было замечательно и без ресторанов и кафе, они были счастливы просто сидя на скамейке в парке, а уж прогулки под первым весенним дождем вообще заменяли им все на свете... А ночи и небо, где каждая звезда светила только для них двоих и только для них в первых лучах рассвета ярко вспыхивали купола Василия Блаженного... Наперекор всему они продолжали быть счастливыми, и вскоре Галина поняла это.
