Текст книги "У страха глаза велики"
Автор книги: Елена Колчак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
28
А мне мама, а мне мама целоваться не велит!
Царевна-лягушка
У калитки я столкнулась с Ольгой – она провожала баскетбольного роста девицу с физиономией унылой лошади. Взгляд на такое, с позволения сказать, выраженье лица позволяет выбирать между двумя возможностями: не то человек непрерывно сдерживает зевоту, не то у нее болит не менее полудюжины зубов сразу. Ольга вежливо улыбнулась уходящей гостье и даже помахала ей рукой.
– С твоего курса? – самым естественным тоном поинтересовалась я.
– Из моей группы. Лилька Макарова. Пообщаться вдруг приспичило.
Лилька Макарова? Та-ак. Не из Приреченска ли эта «баскетболистка»? Конечно, Макарова – в наших широтах – почти Иванова, да и Лиля – не какая-нибудь Семирамида. Впрочем, и не Маша, Оля или Таня. И возраст подходит, и страшненькая, и филфак опять же. Многовато для простого совпадения. Подозреваемые, похоже, начинают плодиться просто почкованием. Еще неделя, и их хватит на небольшой партизанский отряд.
Но воля ваша! Пусть Кристина и классическая жертва, притягивающая потенциальных «агрессоров» просто по своей природе. Пусть мне трижды несимпатичен этот типаж – но «агрессоров»-то это не оправдывает. Как мини-юбка и декольте – не индульгенция для насильника. И если Шутника я еще могу как-то оправдать (не хочешь, чтобы тебе всю жизнь кнопки на стул подкладывали, – начни с себя, перестань быть «жертвой»), деятельность Злодея за гранью любой толерантности.
Пожалев мой перегруженный интеллект, кто-то там наверху, в божественных высях, взял на себя тяготы выбора – с кого начинать исполнение судьбоносных решений. Ни Германа, ни Кристины дома не было, а остальные сидели по своим комнатам. Досягаемым оказался лишь Боб, с привычной уже галантностью пригласивший меня «погулять». «Погулять» в его представлении означает вальяжно дойти до набережной, дабы посидеть на террасе углового кафе. Одна из официанток этого кафе, судя по всему, представляет идеального мужчину примерно так же, как и я: при появлении Бориса свет Михайловича она меняется в лице, а на меня глядит, как будто я собираюсь смыться, не расплатившись. Хотя платит вообще-то Боб.
– Ну, выкладывай! – потребовала я, как только мы устроились под зеленым «зонтиком», и нервная официантка принесла холодный чай, минералку, лед и бутылку якобы «токайского». Кстати, для простых смертных лед тут, разумеется, не предусмотрен. Да здравствуют идеалы! Хотя я, по правде говоря, каждый раз боюсь обнаружить в своем чае щедрую дозу слабительного.
– Что именно и куда? – вежливо уточнил Боб. Буквалист, чтоб его!
Вот как тут прикажете информацию добывать? Еще и наблюдает за мной, как за экзотическим животным. Если бы не его иррациональное обаяние, ей-богу, давно отправила бы его куда-нибудь… в Австралию. Или в Аргентину. Лишь бы подальше. Ох, клещи бы мне сюда. А еще лучше – «испанский сапог».
– Ты кто по образованию?
– Физик. Был, – Боб слегка улыбнулся. Надо полагать, мои наскоки выглядят и впрямь более чем забавно. Ну физик – это обнадеживает.
– А можешь вот сюда, – я вытащила из сумки пресловутый ингалятор, – добавить перцовую вытяжку?
Ингалятор на вид не сильно отличался от стандартного газового баллончика. Отчасти на это я и рассчитывала.
Боб взял баллончик, оглядел, вернул мне:
– Может, я тебе лучше новый куплю? С любым перцем, какой пожелаешь.
Вот свинство! Нет бы побледнел при виде «орудия преступления», покраснел, в лице переменился или там поперхнулся – ничего подобного. Либо Борис свет Михайлович в жизни не видел этого баллончика, а тем более, не занимался «усовершенствованием» его начинки, либо он актер, каких свет не видывал, а его самообладанию позавидуют Штирлиц и Муций Сцевола вместе взятые. Ау, Маргарита Львовна! Не много ли вокруг тебя гениальных актеров развелось? Это уже на паранойю смахивает.
– Я про этот спросила! – заявила я максимально капризным тоном.
– Пардон, мадам. Желание леди – закон. Какой перец мадам предпочитает? Чили? Кайенский?
– То есть можешь?
Боб пожал плечами:
– Тут и мочь нечего. Легко и непринужденно. Не в домашних условиях, конечно, но без проблем.
– А где можно достать синильную кислоту? – продолжила я допрос, убирая баллончик с глаз подальше.
Кажется, мне все-таки удалось его удивить.
– Года три назад – в магазине химреактивов. Как обстоят дела сегодня, я как-то не в курсе. Синильная кислота, увы, не входит в мой перечень жизненно необходимых веществ. Но если мадам угодно, я выясню. Предваряя последующие вопросы, могу сказать, что аквариума с рыбой фугу у меня тоже нет, и о тонкостях выращивания чилибухи ни малейшего представления не имею. По этому поводу лучше обратиться к Ядвиге Леонтьевне, она спец по ботанике. Может, мадам предпочтет небольшую бомбочку из подручных материалов? Или ампулу с цезием?
– При чем тут рыба фугу и цезий? – возмутилась я.
– Мне показалось, что тебя интересует всякая отрава. Или вообще возможные способы лишения жизни.
Да он просто издевается!
– Нет. Тебе показалось. Да. Не знаю, – я окончательно запуталась. Наверное, мне мешал пронзительный взгляд той самой официантки. Вот именно сейчас ей приспичило встать в дверях подсобки – вроде воздухом подышать. – Сколько можно и чего ей надо?! – я мотнула головой в сторону раздражающего «объекта».
– Не обращай внимания, ошибки молодости, – непонятно объяснил Боб, бросив короткий взгляд в сторону «наблюдательницы».
– Ты ее знаешь? Давно?
Черт побери, да что же это такое?! Отродясь я таким пошлым любопытством не страдала, а тут как за язык тянут.
– Как выяснилось, не знаю, и никогда не знал, – еще более непонятно ответил мой визави. Ох, похоже, он и вправду за мной ухаживает – нормальный мужик при первой же попытке учинить допрос немедленно пошлет в какой-нибудь туман. А этот ничего, терпит, даже отвечает. Значит, глазастая официантка – давняя знакомая, и «гипнотизирует» его регулярно. А что же он сам-то? Нервную систему закаляет?
– Так, может, надо просто поменять кафе?
– Пробовал, – усмехнулся Боб. – За одно лето мадемуазель сменила пять мест работы. Такое постоянство должно вознаграждаться. Если девушке настолько нравится обслуживать мой столик – что я могу возразить? Можно, конечно, каждый раз сидеть в другом заведении, – задумчиво молвил он. – Но у меня есть странное пристрастие – мне нравится быть постоянным клиентом. Лед опять же, в других-то местах не допросишься… – он ехидно посмотрел на меня.
Непонятная история с официанткой тем не менее вряд ли имела какое-то отношение к Кристине.
– Ты уже перестал считать меня психиатром?
Боб обреченно вздохнул.
– Была бы психиатром, возилась бы сейчас с Викой. Ей это не помешало бы. Я-то грешным делом полагал, что она такая же, как Герман – хоть плохонькое, да свое, – Боб помолчал, задумчиво глядя куда-то за горизонт. – Видимо, ошибся. Похоже, Тим занимал в ее жизни куда больше места, чем это можно было заметить со стороны, – он опять вздохнул. – А может, ей просто хочется чувствовать себя виноватой…
Боб взглянул на меня, как будто ждал какого-то ответа. Но взгляд его был настолько рассеян, что на моем месте вполне могла бы быть любая стенка. Я пожала плечами, но правильную реплику все же подала:
– А что, есть основания?
– Ну как же! – он недобро усмехнулся, даже глаза сверкнули. – Только в сторону прогуляться надумала, а муж возьми и умри. Да и объект избрала уж настолько неподходящий, не знала, наверное… – Боб осекся, точно лишь сию минуту заметил, что он не сам с собой разговаривает, а совсем даже наоборот, соловьем разливается перед внимательным слушателем. Хоть и сомневаюсь я, что он и в самом деле «случайно проговорился». Да что толку? Пока сам не захочет – клещами не вытащишь. Мальчиш-Кибальчиш. Генерал Карбышев. И кого же это он назвал «неподходящим объектом», и чего это Вика «не знала, наверное»? «Генерал Карбышев» закурил, устроился поудобнее в шатком кресле… – Ладно, неважно. В общем, ситуация ясная. Тут и вовсе бессердечному захочется власяницу примерить. Вроде как Бог наказал.
– Злой ты…
– Что вы, мадам! Я очень даже добрый и отзывчивый. А уж страдания Вики переживаю прямо как свои собственные. Не веришь? Напрасно. Сам на себя удивляюсь, но что есть – то есть. Но кто я такой, чтобы лезть с непрошеными советами?
– Ты о чем?
– Ну… – Боб одарил меня оценивающим взглядом. Он, казалось, размышлял: стоит ли меня посвящать в свои – вероятно, совершенно гениальные – выводы. Решение, видимо, оказалось благоприятным, и он пояснил: – Зря Герман ей отпуск на работе устроил. Так бы отвлеклась, а сейчас сидит и себя живьем пережевывает. Нервы-то не железные.
Откровенно говоря, я была совершенно с ним согласна. Физическое состояние Вики вполне позволяло вернуться к работе уже сейчас – в конце концов, не шпалы ей класть придется. И в офисе от звонка до звонка ее никто не запрет, при желании можно и на дом работу брать. Что же до душевных ран, так, чем дольше их расковыриваешь, тем дольше они не заживают. Меня можно считать бессердечной, но траур в классической своей форме всегда казался мне явлением вредным. Спору нет, любой человек после трагедии нуждается в бережном отношении, и вряд ли стоит прямо с похорон тащить несчастного в цирк. Но отношение «ах, как бы не потревожить, у него такое горе!» хуже любого цирка. Поминки в этом смысле – очень мудрый обычай. Он нагружает «осиротевших» живыми заботами, и горе, хочешь не хочешь, отступает.
– Герману ты об этом не говорил?
– А что толку?
Н-да. Другой разразился бы речью на полстакана длиной, а он ограничился тремя словами.
– А с ней самой поговорить? Или не поговорить… – я решила, что цинизм Боба вряд ли испугает. А если да – тем хуже для меня. – Мало ли способов утешить безутешную вдову?
– Да как вам сказать, мадам, – Боб усмехнулся. – Я, может, и попытался бы. Да кажется мне, что место уже занято. И вообще… Я холостяк неисправимый, – он помолчал, как бы оценивая, стоит ли еще что-то добавлять. – Вика – настоящее чудо, и я даже не шучу, поскольку отношусь к ней лучше, чем «сорок тысяч братьев», – он вновь замолчал, а когда заговорил, мне захотелось стукнуть его тем, что подвернется, шуточки ему, видите ли, – но вы, мадам…. Как я могу думать о ком-то еще рядом с вами?
– Клоун! – огрызнулась я, немного подумала и решила рискнуть. – Почему ты никогда не ездишь со Стасом?
– Потому что мне это кажется несколько… парадоксальным, – ничуть не удивившись вопросу, ответил Боб. – Если позволите, мадам, я предпочел бы обойтись без подробностей.
– О кей. Тогда почему у тебя нет своей машины?
– И чего я с ней делать буду? Глупо ездить на машине и не быть в состоянии ее починить.
– Ну уж и не в состоянии, не прибедняйся. Если ты физик, должен разбираться в технике. Нет?
– Не люблю крупных предметов. Предпочитаю все миниатюрное.
За столом воцарилось молчание. Я размышляла. И чего он со мной тут сидит? Каждый вечер, заметьте! Боб вздохнул.
– Ясно. Ты, значит, полагаешь, что все эти добрые шалости – дело моих рук. В том числе и небезызвестная авария. Очень мило с твоей стороны. Не совсем понимаю, при чем тут баллончик, а по поводу аварии у меня еще не выработалось соответствующее мнение. С одной стороны, зная Стаса, я склонен ему верить: если он утверждает, что все, обязанное быть завинченным, завинчено до упора – значит, так оно и есть. Хотя, говорят, на грех и грабли стреляют. Но как бы там ни было, могу доложить, положа руку на сердце – и заметьте, мадам, исключительно ради облегчения ваших тяжких трудов. На то, чтобы открутить нужные гайки и перерезать нужные шланги, моих скромных познаний более чем достаточно. Тут Кулибин не нужен. Но теория теорией, а… В чем, в чем, а в этом не грешен.
– А в чем же грешен? Кулибин…
– Все мы в чем-то грешны, – отмахнулся Боб. – Кто-то нос в чужие дела бесперечь сует, кто-то слона у себя под носом заметить не удосуживается.
Оч-чень мне не понравились два последних замечания. «Нос в чужих делах» – это явно обо мне. А патологическая слепота – о ком? О Германе? Или опять обо мне? Даже если слона под собственным носом не замечает Герман свет Борисович – это очень печально. Ибо означает, что и я не знаю чего-то очень важного.
И что это за тайна, из-за которой Боб не пользуется услугами Стаса? Как он выразился? «Это кажется мне… парадоксальным»? Может, Стас в самом деле из Приреченска?
А лошадь-баскетболистка по имени Лиля Макарова, приятельствующая с Ольгой и по этой причине вхожая в дом? Господи! Ну ничегошеньки я не понимаю! Куда делась моя хваленая интуиция? Где внутренний голос, который, правда, по большей части хамит и вызывает подозрения в шизофренических сдвигах моей психики – но зато подбрасывает весьма толковые идеи. При той неразберихе, что творится в доме Шелестов, внутреннему голосу положено было бы трещать без перерывов на сон и еду. А он, лентяй, разродился слабеньким предположением о «двух лицах» Кристины – и заткнулся наглухо. В спячку впал, что ли?
– Кстати, а какие это тяжкие труды ты мне собрался облегчать? – поинтересовалась я с самым невинным видом.
– Ну, Рита… – укоризненно протянул мой очаровательный собеседник. – Если ты не психиатр, и в доме действительно происходят странные вещи, значит… Какого еще специалиста могут пригласить в подобном случае? Я, правда, их как-то по-другому себе представлял.
По-моему, Боб теперь принимал меня за частного сыщика или кого-то в этом роде. Я было хотела что-то возразить, но почему-то передумала.
29
Ты жива еще, моя старушка?
Родион Раскольников
Коридор, где располагалась комната Вики, перекрывала Светочка со своим пылесосом. Да что же это она мне постоянно на дороге попадается!
Я постояла немного у двери, прислушиваясь. Занятие не из легких – пылесос в руках Светочки не умолкал ни на секунду. Что бы там не обещала реклама, бесшумных пылесосов не существует. Но если сосредоточиться и посчитать звук пылесоса постоянной составляющей… В комнате слабо загудел принтер – значит, Вика не спит. Может, зря я все это затеяла? Принтер погудел и смолк, как будто напечатали всего одну страничку. Светочка подняла свой агрегат, но вместо того, чтобы двинуться куда-нибудь, стояла и смотрела на меня. Я вздохнула, переложила папку с бумагами из правой руки в левую и постучала.
Ждать пришлось не меньше минуты. Наконец дверь открылась. Вика смотрела на меня примерно так же, как смотрят на двери лифта после нажатия кнопки вызова: отчасти выжидающе, а в общем, просто потому, что они перед глазами. Хозяйка была в длинном пушистом халате, оранжевом с зелеными корабликами, из-под которого выглядывали пухлые зеленые тапки с оранжевыми отворотами. Однако… На дворе плюс двадцать восемь. Лицо на фоне яркого халата казалось голубоватым, почти неживым. Из-за викиного плеча мне были видны краешек дивана и кусочек заваленного бумагами письменного стола. И еще картинка на экране монитора. Картинка мне не понравилась.
Ну, ехать так ехать, сказал попугай, когда кошка тащила его из клетки. Я постаралась выглядеть настолько смущенной и растерянной, насколько мне это вообще доступно.
– Извини, я не хотела тебе мешать. Но, может быть, ты сможешь мне помочь…
– Помочь? – Вика посмотрела на меня так, будто только что увидела.
– Ну да. Я тут в документах запуталась.
– В каких документах?
– Да тут всякие финансово-имущественные взаимоотношения между тремя конторами, я же в этом ничего не понимаю. Мне материал надо подготовить…
– Материал? – не поняла меня Вика.
– Ну да, статью, а может, и фельетон, не знаю еще, в фактуре завязла. Мне бы хоть понять, какие вопросы всем этим типам задавать. Чую, что там скользко, а разобраться – никак. А ты ведь как раз имущественным правом занимаешься? Или как это называется…
Если честно, то материал этот был мне нужен, как покойнику горчичник. Недавно некий дядя Вася Пупкин попросил мое редакционное начальство заняться одной запутанной хозяйственной историей, но – не то ситуация улучшилась сама по себе, не то «дядя Вася» потерял свою ценность – в общем, необходимость отпала. Зато для моих целей повод подходил просто идеально.
– Погоди минутку, – сказала Вика и скрылась в комнате.
Когда она меня впустила – действительно через минуту, не больше – обстановка несколько отличалась от той, что я видела через ее плечо: никаких бумаг на столе, на мониторе светится обычная заставка, принтер выключен.
Около часа мы потрошили документы, пытаясь разобраться, кто, кому, чего, когда и сколько. История в самом деле была весьма запутанная, однако Вика отделяла зерна от плевел виртуозно. Мне оставалось лишь отмечать в блокноте «узкие места» и «подводные камни», требующие уточняющих вопросов. Ох, если бы материал был еще нужен, участникам конфликта точно бы не поздоровилось. Всем троим. Полученные комментарии позволяли разделать их как бог черепаху.
Щеки у Вики слегка порозовели, в глазах появился живой блеск. Это была совсем не та Вика, которую я привыкла видеть в последние дни. Через час, однако, она откинулась в кресле, на мгновение прикрыла глаза, несколько раз глубоко вздохнула, потом поднялась.
– Извини, я сейчас, – и скрылась в ванной комнате.
Там едва слышно стукнуло что-то деревянное, должно быть, дверца шкафчика, звякнуло что-то стеклянное, потом послышался звук льющейся воды.
На правом углу стола, возле принтера, стоял трехэтажный лоток для бумаги. Нижний этаж занимала вскрытая пачка бумаги, на втором лохматилась куча всяких записей, бланков, документов. На третьем – опять стопка чистой бумаги. Мне показалось, что верхний лист как-то вроде бы просвечивает – что-то там «с изнанки» было нарисовано. Напряженно прислушиваясь к звукам, доносящимся из ванной, я лихорадочно пролистала всю стопку.
О-ля-ля! Однако, в этом доме прямо-таки мода на занятия компьютерной графикой, точнее, одним из ее направлений… Один из листов являл собой, насколько я могу судить, точную копию картинки, замеченной час назад на экране. Другие позволяли полюбоваться вариациями на ту же тему. Текст не менялся, только шрифты и прочие эффекты. Попадались, впрочем, и рукописные – точнее, вырисованные от руки – экземпляры. В частности, тот верхний лист, что обратил на себя мое внимание…
Когда Вика вышла из ванной, я чинно листала бумаги из собственной папки и вносила в блокнот кое-какие уточнения. Поглядев на ее вновь побледневшее лицо, я начала прощаться:
– Ты уж извини, я не хотела тебя так утомлять.
– Что ты, наоборот, – слабо улыбнулась Вика. – Это все пустяки, пройдет. Давай все-таки до конца разберемся. Знаешь, я почувствовала себя значительно лучше. Надо на работу возвращаться, хватит киснуть.
Мы копались в документах еще около часа. Когда я уходила, Вика начала дозваниваться на работу. Что ни говори, а хоть одно доброе дело я сделала. Все оказалось правильно – нельзя человеку давать возможность «переживать свое горе», надо грузить его работой или он загрузит себя, чем попало.
Светочки в коридоре уже не было, зато на площадке лестницы я натолкнулась на Германа. Ну, раз такой случай, надо пользоваться. Очень меня Стас интересовал, невтерпеж хотелось узнать о нем побольше.
– О Стасе? – удивился Герман. – А что – о Стасе?
– Он давно у тебя работает?
Мне показалось, что мой вопрос вызвал у Германа вздох облегчения.
– А-а… – протянул он, думая, похоже, о чем-то совершенно ином. – Года два. Или больше? Да я его сызмальства знаю. Почему вдруг? Слушай, давай вечером, а?
Ну вот, всегда так – только разгонишься, а тебя раз, и по носу. Я девушка хрупкая, нежная и вообще творческая личность, меня холить и лелеять надо. Тем более, что сам же просил меня разобраться, а теперь самым зловредным образом скрывает нужную информацию. Но – сызмальства?
Ну и пусть, ну и не больно-то хотелось. Разобидевшись на хамство окружающей действительности, не желающей почему-то устилать мой путь красными ковровыми дорожками, я пошла с деловым видом шататься по дому. Замысел был предельно прост – наткнуться на кого попало и извлечь из этого «кого попало» чего-нибудь полезного.
«Кем попало» оказалась Зинаида Михайловна. Риточка, ах, Риточка, ох, да как же вы и не заходите, да как раз Бориса Наумыча на побывку из больницы отпустили, да попейте с нами чайку – все, как ожидалось.
30
Ничто так не убивает любовь, как взаимность.
Казанова
Зинаида Михайловна суетилась, кажется, еще больше, чем в прошлый раз. Усаживала меня, выспрашивала, какой чай я предпочитаю, и вообще излучала всяческое радушие. Видать, соскучилась в одиночестве, без Бориса Наумовича. Как и предсказывал Герман, на то, чтобы уговорить мужа лечь на обследование, времени Зинаиде Михайловне понадобилось совсем немного. Но теперь, одной, конечно, скучновато.
Или дело в чем-то другом?
Да нет, чушь какая в голову лезет. Хозяйка щебетала не умолкая, а я все возвращалась мыслями к Вике.
Все-таки очень правильно я к ней заявилась, хотя и выглядело это немного навязчиво. Все равно. Важен результат. Мой визит, похоже, склонил Вику к тому, к чему она сама упорно пыталась себя подвинуть. Есть такой известный психологический прием: если тебе нужно избавиться от навязчивых мыслей, настроений и вообще чего-то неприятного, беспокоящего, нужно записать «это» на бумаге. Можно повторить такую операцию несколько раз, в зависимости от того, насколько сильно мешает тебе то, что мешает, и насколько глубоко оно сидит. Я не особенно хорошо представляю себе механизм действия этого метода, но он работает – «заноза», сидящая внутри, мысленно как бы отделяется от твоей личности и избавиться от помехи становится легче. Она вроде бы перестает быть частью личности, а начинает представляться именно как заноза.
Все листы, и рукописные, и печатные, которые я – свинья бесцеремонная – просмотрела в комнате Вики, были «украшены» той же фразой, что я заметила на экране ее компьютера – «я не хочу больше жить». На некоторых стояла подпись «Виктория» – перечеркнутая. Действительно, какая уж тут «виктория», в смысле «победа» – сплошной проигрыш. Количество «надписей» говорило о двух вещах. Во-первых, Вика упорно борется с мыслями о смерти, во-вторых, идея эта засела достаточно глубоко и справиться с ней трудно. А поскольку за время нашей беседы к Вике, казалось, вернулось желание что-то делать, то есть, жить – значит, можно надеяться, что я не вломилась, как слон в посудную лавку, а все-таки помогла.
Допивая вторую чашку, пришлось обратить внимание, что тональность щебетания Зинаиды Михайловны несколько изменилась, точно я чем-то ее огорчила.
– Что же вы, Риточка, печенье не берете? Неужели и вы на диете? Вот еще выдумали моду – чтобы все кости торчали, и кому это нужно?
Я поспешила заверить хозяйку, что никакими диетами себя никогда не терзаю.
– … а печенье… о-о!.. м-м… восхитительно! Это вы сами пекли?
Зинаида Михайловна даже замахала на меня руками.
– Да что вы! Это все Ниночка, она у нас замечательная кулинарка, а уж выпечка у нее просто волшебная!
Я положила в рот еще одно печеньице, и впрямь восхитительное.
– Потрясающе! Как же ее у вас еще никто не увел? Да такую хозяйку любой мужчина на руках носить будет. Где вы такое сокровище нашли и как уберечь смогли?
Зинаида Михайловна вздохнула тяжко, но довольное выражение с ее лица не исчезло.
– Да уж… Обхаживали, бывало… Да она до сих пор забыть не может…
Забыть? Кого? Или что? Я изобразила на лице удивление и живейший интерес.
– Вы не спешите, Риточка? – вежливо поинтересовалась Зинаида Михайловна. – Вам полезно будет послушать, а то молодость тороплива, знаете ли…
Я тут же заверила ее, что ничуть не спешу и с удовольствием послушаю.
– Ну, удовольствие-то небольшое, – поправила меня хозяйка. – А польза может быть, вы слушайте, да запоминайте, как оно бывает. Нина ведь соседка наша, с Герочкой одну школу заканчивали, только она помладше. Я после Вики долго болела, и сейчас-то еще нет-нет да и… ну да это вам неинтересно. Нина по-соседски мне и помогала. То пол помоет, то сготовит… Так и повелось. Герочка даже ухаживал за ней, знаете?
– Вот как? – искренне удивилась я.
– Да-да. Только Ниночка вдруг, едва школу закончила, подхватилась и уехала. Да, прямо так, не посоветовалась ни с кем, раз – и укатила. Мир посмотреть. Вот и посмотрела. Уж и не вспомню, сколько прошло, мне не до того было. А тут еще Маруся, матушка ее, разболелась совсем. Мы телеграмму – мать при смерти. Вернулась наша путешественница, поглядела я – и глазам не поверила. Всегда скромницей глядела, воды не замутит, а приехала на сносях. А ведь такая славная девочка была, не то что эти нынешние. Да видно, все одним миром мазаны, у всех ветер… – Зинаида Михайловна усмехнулась, – в голове. Значит, только за порог – и завила хвост веревочкой. Наверное, скрыть хотела, родила бы да оставила где. Тогда ведь не то что теперь, на это не так смотрели, не уберегла себя – значит, все, кому порченая нужна. А тут с Марусей такое, дожидаться уж некогда было. Вот и привезла матери подарочек. Та вроде даже и радовалась, передо мной виду не показывала, что стыдно, только какая уж тут радость. Тут ее и совсем подкосило. Ну Нина мать схоронила, родила, да так и осталась, скрывать-то уже поздно было. Тяжеловато ей, конечно, с ребенком одной было, но справлялась, даже мне по-прежнему помогать успевала. Она шила всегда замечательно, заказы на дом брала. Как вспомню эти свадебные платья – чудо просто. Даже жалко ее было – на себя-то не пришлось сшить. Ну тут новые времена настали, мы вот сюда переехали, тут тоже все устраивать надо было, на новом-то месте, будь оно хоть золотое-брильянтовое, всегда тяжело. Герман видел, что мне без помощницы трудно, хотел кого-нибудь нанять, да я Ниночку уговорила. Стасик как раз школу заканчивал…
Стасик?!! Так Стас – сын Нины?!! Вот так номер!
Борис Наумович сверкнул на супругу очами:
– Зина!
– Да брось, уж будто секрет какой, – фыркнула на него Зинаида Михайловна.
А мне никто ничего не сказал! Действительно, «секрет Полишинеля» – то, о чем «все знают», обычно оказывается для новичка тайной за семью печатями. Ему никто ничего не сообщает именно потому, что для «посвященных» пресловутая тайна слишком очевидна.
Я сделала вид, что ничего не заметила, сосредоточившись на чашке с чаем – даже глаза прикрыла, от несравненного, дескать, удовольствия и сосредоточения на процессе…
А сосредоточиться было на чем. Информация о родственных связях – это, конечно, здорово. Но все-таки это не самое интересное. Ай да Зинаида Михайловна, ай да источник информации!
