Текст книги "У страха глаза велики"
Автор книги: Елена Колчак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
3
Кто, кто в теремочке живет?
Рихард Зорге
Если буду когда-нибудь строить собственный дом – спаси меня Боже от этих кирпичных инкубаторских недоносков, что повырастали на каждом шагу, как неистребимые одуванчики по весне. Некоторым образом можно этим монстрам и порадоваться – вот не на Майорку народ свои деньги вывозит, в стране оставляет. Но ведь без слез не взглянешь! Ни два, ни полтора – помесь средневекового замка и древнерусского терема.
Вот и Герман Борисович отстроил себе – а может, и готовый купил – такой же образец сплюснутой готики. «Какими голиафами я зачат – такой большой и такой ненужный?» Впрочем, справедливости ради надо заметить, что внутри «замок» куда симпатичнее, чем снаружи. Ни мозаичных паркетов, уместных разве что в бальных залах, ни обильно позолоченных «Людовиков», готовых рассыпаться от собственного изящества, ни безжалостного хай-тека, который фантастически прекрасен на рекламных фото, но жить в нем примерно так же уютно, как в операционной. И внутренняя планировка, хотя и несколько запутанная, но по-европейски удобная. Хотя пять выходов – не считая подвального «черного хода» – это, по-моему, уже чересчур.
Население дома столь многочисленно, что «узелки на память» заняли почти два десятка страниц рабочего блокнота.
Кристина. Очаровательна. Нет, даже не так. Совегшенно очаговательна. Золотоволосая и голубоглазая мечта поэта, какие автоматически пробуждают в мужчинах инстинкт защитника. А если серьезно… Внешность херувима-переростка у нее удачно дополняется хорошими манерами, полным отсутствием высокомерия и приветливым дружелюбием. Хотя и с некоторым привкусом истеричной демонстративности. Не то в детстве недолюбили, не то любовных романов перекушала. Или мексикано-бразильских сериалов. Ах, Мануэла, я так несчастна – ему не нравится моя новая сумочка! Двадцать три года. Не сумочке, конечно, а мадам Кристине. Приехала в Город из какого-то райцентра, кажется, из Приреченска, поступила в политех, отучилась почти три курса, ушла в секретарши, через полгода после этого попала в офис к Герману Борисовичу.
На Германа юная супруга глядит нежно и даже, пожалуй, с трепетом. С прочими обитателями поддерживает вооруженный нейтралитет. Кроме разве что Ольги. Мое присутствие Кристине, похоже, нравится. Забегает ко мне по десять раз на дню. Так, посидеть. Одиноко ей тут, холодно. Не то это мои домыслы, а ей вообще до лампочки, не то она и впрямь «классическая жертва»… Ох, упаси господь!
Если бы они с Германом были женаты уже лет десять, я рискнула бы предположить, что и письма, и разлитый шампунь, и разорванная цепочка – дело ее собственных нежных ручек. Дабы показать, как она нуждается в заботе и защите. Н-да. Недаром старший оперуполномоченный нашего убойного отдела майор Никита Игоревич Ильин – старый друг, куда денешься, – полагает, что я главный спец по абсурдным версиям. А все потому, что страшно не хочется думать о самой вероятной возможности.
Помню, в параллельном со мной классе училось удивительно нелепое создание по имени Ростик. Маленький такой и несчастный до последней пуговицы. Он «не вылезал из пятерок», но даже учителя несчастного отличника не любили. По крайней мере до восьмого класса – потом его родители не то куда-то переехали, не то перевели свое унылое чадо в другую школу. Более популярного мальчика для битья, чем Ростик, в нашей параллели не было. Впрочем, бить-то его как раз не били, просто «не принимали» никуда и ни во что – ни потусоваться у кого-то на квартире, пользуясь отсутствием предков, ни сбежать всем классом с двух последних уроков в ближайший парк, где только что поставили новые аттракционы. А он так старался быть «вместе»… За что, собственно, его не любили – уму непостижимо. И списывать всем давал, и не ябедничал никогда, и марки у него были превосходные. Но не шпынял его разве что ленивый. Уж на что я вечно подбирала всяких котят и птенцов – но это существо не вызывало жалости даже у меня. Классическая жертва. А если вспомнить, с каким вдохновением Герман говорил о хрупкости и беззащитности Кристины – очень похоже, что она как раз относится к тому же типу.
При подобном раскладе мое присутствие тут принесет примерно столько же пользы, сколько аспирин при переломе: вся эта гадость будет продолжаться до тех пор, пока Кристина сама не изменится.
Ольга. Горячо любимое дитя от первого брака. Хотя не очень-то и дитя. В свои восемнадцать вполне самостоятельная особа. Филолог, второй курс. С мачехой – несмотря на «подозрения» Германа – отношения почти дружеские, возможно, по причине близкого возраста. Тоже блондинка, кстати. О матери вспоминает с прохладцей. Когда та, надумав «сменить среду обитания» на более теплые края, вышла замуж не то во Францию, не то в Израиль – попыталась увезти с собой и дочь. Однако Ольга в неполные тринадцать лет продемонстрировала решимость, какую иным взрослым не грех позаимствовать: уперлась – «никуда отсюда не поеду» – и настояла на своем. Мать время от времени шлет письма и подарки, получая в ответ вежливые открыточки «спасибо, все в порядке». Подарки частично пополняют гардероб, частично раздаются подругам. Отца Ольга любит, и, кажется, даже очень. Но – на расстоянии, безо всяких сю-сю. И… совсем она не похожа на ревнивое дитя, подбрасывающее угрожающие письма.
Вика и Тимур. Сестра и – если я не путаю терминологию – зять Германа. Тимур – такая флегма, что Герман мог и крокодила в дом притащить, Тимур бы и не поморщился. Как его с таким пофигизмом жениться угораздило? Любовь, однако. Когда на жену смотрит, всегда улыбается, причем, по-моему, и сам этого не замечает. Кристина ему вообще до тумбочки, вроде как Эйфелева башня или Южный полюс. Зато Вике она – Кристина, а не Эйфелева башня – настолько поперек горла, что если бы взгляд обладал убойной силой… Хотя они почти ровесницы: Кристина по возрасту как раз посередине между Ольгой и Викой. И профессия Вики – юрист-хозяйственник или что-то в этом роде – воспитывает сдержанность. Но вот поди ж ты! Прямо по-старорусски: золовка-колотовка. Причин – я имею в виду объективных – не вижу и не понимаю. Ревность? К кому? Муж? Тимур глаз с жены не сводит, заподозрить его в «прогулках на сторону» – надо полным идиотом быть. Брат, в смысле Герман? А может, на нее беременность так действует? Месяцев пять, по моим прикидкам. Тогда после родов вся напряженность в доме сама на нет сойдет?
Зинаида Михайловна и Борис Наумович. Родители. Старая гвардия. Зинаида Михайловна на всех выборах голосует за коммунистов, однако по воскресеньям вместе с Борис Наумычем с удовольствием наблюдает телеэскапады Шендеровича и сериалы смотрит всякие, не меньше трех в день. К Кристине особой любви не испытывают оба, но явно недоброжелательство не демонстрируют. Люди вежливые и табуретками швыряться не привыкли. Ольгу «старики» обожают и даже не шпыняют за всякие модные прибамбасы. К собственной дочери куда более равнодушны.
Ядвига Леонтьевна. Не то троюродная тетка, не то четвероюродная сестрица Бориса Наумовича. Когда мне станет семьдесят три года, я заведу себе на щеке бородавку с тремя волосинками и буду Бабой Ягой. Не знаю, сколько лет Ядвиге, и бородавки у нее нет. Но – вылитая Баба Яга. Только не наша, а такая… европейская, цивилизованная. Особенно, когда дает себе труд причесаться. Хотя и делает это довольно редко. Не знаю, как зимой, а сейчас все больше напяливает неописуемую соломенную шляпу и в саду возится. Кстати, как ландшафтный дизайнер она просто гениальна! Шедевр, созданный ею на заднем дворе, каждый раз бросает меня в едкий озноб. Назвать это прудом язык не поворачивается. Скажем, водоем с – как сказал бы географ – сильно изрезанной береговой линией и многочисленными островками. В водоеме плавают кубышки – ну, эти, желтенькие, которые в средней полосе зовут кувшинками – а по берегам и островкам плотно растут такие пирамидальные синенькие «свечки», более всего похожие на маленькие кипарисы, выкрашенные темно-голубой краской, а каждый цветок – как синенький башмачок. Не знаю, как эта прелесть называется, но смотрится сказочно. За «свечки» цепляется что-то вьющееся и воздушное, цветочки – как крошечные белые искорки. Нижний ярус занимают «кусты» папоротника. А среди них – кое-где, поодиночке – сияет ослепительно белым штук шесть-семь звездчатых колокольчиков дурман-травы. Глядишь – и мороз по коже пробирает. Не иначе – колдовство. Я долго не могла понять, почему шедевр спрятали за домом, такую бы красотищу да перед парадным въездом. Потом таки догадалась – за домом почти всегда, кроме раннего утра, тень, а с фасада произведение просто погибло бы от солнца.
Живет Ядвига в башенке над юго-восточным углом дома. У нее там две комнатки, увешанные пучками всяческих трав, уставленные пузыречками и коробочками, и даже собственная мини-кухня: раковина, стол и газовая плита, на которой булькают какие-то явно колдовские зелья. Ведьма! Подарила мне подушечку «для инвалидов умственного труда» – это я так сформулировала, сама колдунья изъясняется куда вежливее. Подушечка пахнет полынью и чем-то непонятным, горьким и свежим. Понюхаешь – и мозги прочищаются, как воздух после генеральной уборки…
Нина. Сфинкс. Энциклопедия на санскрите. Подземное озеро, до которого не добрались геологи. Если говорить о фактической стороне дела, на ней держится весь дом: еда, кое-какая уборка и прочее в этом духе. И это, пожалуй, все, что я могу о ней сказать. Ходит, говорит, улыбается, даже шутит, но при этом остается непроницаемой, как зеркальное стекло. Примерно ровесница Германа или немного младше. А по внешности – женщина без возраста. Из тех, у кого двадцать пять и сорок пять вообще не различить. В самом хорошем смысле. Классические точеные черты – и лица, и фигуры. Прическа волосок к волоску, ногти короткие – с длинными на кухне не поработаешь – всегда в идеальном порядке. Красивая женщина? Вроде бы да, но могу держать пари: ни один из встречных мужчин не то что не обернется вслед – скорее всего вообще ее не заметит. Столько дано от природы – и ни малейшего отблеска собственной личности. В косметике или без – никакая. Совсем. Серая мышь. Она похожа… на погасший уголь.
Романтична ты, Маргарита Львовна, сверх меры, вот что.
Боб, он же Борис Михайлович. Двоюродный брат бывшей жены Германа и его бессменный партнер в делах. На десять лет моложе Шелеста. Удивительно, как это я его ухитрилась на банкете не заметить. Уж-жасно милый! Оценкам не поддается, ибо обаятелен настолько, что глаза слепит. Умен, воспитан, образование разностороннее – но понять, что за фрукт перед тобой, такие «мерки» не помогают. Один узелок на память я, впрочем, завязала: Боб, кажется, единственный обитатель дома, который не пользуется услугами Стаса, а ездит либо с самим Германом, либо на такси. Сам не водит, что для взрослого успешного дядьки даже странно. Скорее всего, это пустяк, не имеющий никакого значения, но ничего другого все равно нет.
Стас. Шофер. Лет чуть больше двадцати. Брит и серьезен. Больше похож на охранника, чем на шофера. Единственное, пожалуй, отличие от классического секьюрити – умеет разговаривать. Хотя делает это редко. Еще реже улыбается. А когда улыбается, напоминает какого-то актера, кажется. Большой аккуратист. Обе здешние машины – представительский «мерседес», что водит сам Герман Борисович, и «разгонная» «вольво», на которой, собственно, и ездит Стас, – сияют, как посуда в рекламе новомодного моющего средства. Стас вполне мог бы жить в доме, места хватает. Однако предпочитает быть поближе к своей ненаглядной технике: оборудовал себе жилье в галерее, соединяющей дом и гараж.
Кстати, у Вики с Тимуром машины нет.
Света. Пухленькая крашеная блондинка с «выщипанной» челкой работает у Шелестов уже третий год. Вульгарна, как оттопыренный мизинец, и примитивна, как телеграфный столб, но одета, накрашена и причесана всегда столь же тщательно, сколь и безвкусно. Казалось бы, в таком большом доме горничных должно быть не меньше трех, но на деле и одной Светочки многовато. Зинаида Михайловна, естественно, наводит чистоту сама – в этом возрасте привычек уже не меняют. У Германа убирается Нина. Вечеринок, после которых полдня нужно все вылизывать, здесь не бывает. Обитатели отнюдь не склонны шататься по всему дому, а сидят в основном по своим комнатам, иногда на террасе, в холле или на кухне. В собственных же вотчинах каждый устраивается по своему вкусу. Ольга, по-моему, разгребает завалы раз в месяц, если не в год, в остальное время у нее не то что присесть – войти невозможно без риска раздавить какой-нибудь диск, часы или тарелку. Как она сама в своем лабиринте ухитряется не облить любимым томатным соком любимую же блузку – загадка. Но ухитряется. У Кристины есть привычка, собираясь куда-то, развешивать полгардероба на спинках кресел. Во всем остальном – полный порядок.
В общем, надрываться Светочке не приходится. Конечно, очень хочется, чтобы и «подметные письма», и все прочие пакости оказались делом ее маленьких ручек. Во-первых, самый посторонний человек в доме. Если это она, вся история не стоит позавчерашнего трамвайного билета. Выгнать – и все дела. Во-вторых, и письма, и прочее свинство выглядят плодами не слишком мощного интеллекта. А как раз Света – существо абсолютно безмозглое. Ей бы по чину. Однако письма представляют собой неплохой образец компьютерной графики, а Светочка, по-моему, не в курсе, с какой стороны вообще к компьютеру подходят. Если, конечно, не притворяется. Хотя зачем бы?
Герман Борисович Шелест. Генеральный президент торгово-производственной фирмы – это определение столь же внушительно, сколь и бессодержательно. Один мой знакомый именовался точно так же. Хотя вообще-то он был сапожник-одиночка, а попутно приторговывал в своей будочке шнурками, кремом для обуви, щетками и прочей мелочевкой. Тоже звался генеральный президент торгово-промышленной компании. Но Герман точно не сапожник. Невзирая на официальную версию моего присутствия (которая, кстати, никого тут не интересует), я не стала разбираться, чем занимается дружный коллектив фирмы «Имэкс» – но точно не обувью. Название представляет собой банальное сокращение от «импорт-экспорт». Пресловутый контракт с итальянцами предполагает с «нашей» стороны поставку не то бульдозеров, не то дверных звонков, не то вовсе галош, а оттуда должна идти не то мебель, не то макароны – в общем, что-то на букву «м». Большая же часть деятельности происходит на внутреннем рынке, и тут вообще три черта ноги поломают. Автозапчасти, опять же мебель, стройматериалы, да еще какие-то интересы в строительстве. Дела, насколько я поняла, в полнейшем порядке. Контакты с братвой – наверняка, а у кого их нынче нет? Вот только к дыму домашнего очага все это никакого отношения не имеет. А мне-то как раз желательно разобраться, откуда этот самый «дым» идет.
4
Вы можете доверить мне все свои сердечные тайны. Это делали многие, и никто не жаловался…
Кристиан Барнард
Если честно – мне здесь ужасно нравится.
Кто-то сказал, что счастье – это мягкий-мягкий диван, большой-большой арбуз и «Три мушкетера», которые никогда не кончаются. Вот здесь что-то в этом роде. Постель нежная – только что не целует на ночь. Еда – вкуснющая, Нина – просто кулинарный гений. Книжек не столько, сколько в библиотеке Конгресса США, даже не столько, сколько у меня, но – вполне хватает, особенно развлекательного чтива на любой вкус. Люди – приятные во всех отношениях. Природа… но тут я лучше бы умолкнуть. Ну как расскажешь о синицах, которые развлекаются, качаясь на самых тонких веточках? Они, синицы, оказывается, ужасно завистливы – соседская веточка кажется им куда удобнее собственной. Значит, надо налететь, сбить и занять… Писк, гам, перья летят – в итоге спорную веточку занимает третий претендент, а драчуны остаются на бобах. И почему они после этого не объединяются для свержения этого третьего?
Под садовой оградой живет ежик, которому Ядвига каждый вечер выносит блюдце молока. Если подойти в этот момент, ежик начинает оглядываться, страшно фыркать, топать ногами и топорщить иголки – дескать, мое, не подходи, не отдам!
Короче говоря, прямо незапланированный отпуск получается. Что еще человеку нужно для счастья?..
Только вот почему-то не оставляет ощущение, что меня попросту использовали втемную. При этом совершенно непонятно – для чего. Почему я согласилась? Не иначе, Герман меня загипнотизировал.
Вопрос первый: а был ли мальчик? То бишь – насколько реальны высказанные Германом опасения? Не плод ли они чьей-то буйной фантазии или расшатанных нервов? И не есть ли они лишь легенда, скрывающая истинную причину моего здесь присутствия?
Ответ: мальчик – был.
Это не «дамские нервы» и не естественные для любой семьи «скелеты в шкафу». Стоит появиться Кристине – и кожей ощущаешь не то чтобы враждебность, но как минимум отчуждение. Как будто дом и его обитатели и впрямь пытаются ее оттолкнуть. А может быть, и уничтожить… В школьном курсе биологии рассказывают, как маленькие сердитые лейкоциты бросаются защищать организм от нечаянной занозы: миллионами скапливаются вокруг нее, обволакивают, создавая барьер, неодолимый для всякой заразы. Кажется, в доме Германа происходит что-то подобное. Но от кого эти флюиды текут – понять не могу.
Да, Вика и вслед за ней Зинаида Михайловна относятся к юной супруге, как хозяйка, свихнувшаяся на идее порядка в доме, глядит на гостя в грязных ботинках – убить не убьет, а покалечить может. Но, честное слово, не могу представить ни одну из них за изготовлением «подметных писем». И Вика, и Зинаида Михайловна для проявления своей «любви» пользуются милыми классическими способами. Тут и ледяная вежливость, и ядовитая заботливость – Кристиночка, что же ты морковку не кушаешь, обязательно нужно, а то совсем бледненькая стала, а Кристина, между прочим, эту самую морковку терпеть не может, – и, естественно, душеспасительные беседы с Германом. Но, боже упаси, ничего напрямик, все намеками.
Великая мисс Марпл в таких случаях подбирала аналогии: мистер Смит очень похож на нашего бывшего зеленщика, который, взвешивая вам морковку, обязательно подсовывал парочку гнилых. А мисс Мэри точь-в-точь как дочка аптекаря – та самая, что сбежала с учителем рисования. Но лично мне подобные аналогии не помогают, только запутывают еще больше.
Хуже всего, что мне совсем не хочется выяснять, кто же это портит Кристиночке нервы. Они тут все такие ми-и-илые! Конечно, каждый, как говорится, со своими тараканами в голове. Но ведь эта живность заводится тут же, как только находит чего покушать – «тараканов» не бывает лишь у клинических дебилов.
Может, это все-таки какой-нибудь посторонний? Да, поселок охраняется. Да, спальни на втором этаже. Но при желании можно и на территорию поселка проникнуть, и в дом Шелестов, и в комнату юной супруги. Сложно, но не невозможно. Она ведь не с неба на Германа свалилась, у нее есть какое-то прошлое. При всей своей очаровательности – а то и благодаря ей – могла же Кристина когда-то кому-то на ногу наступить.
На этом глубокомысленном выводе я и засыпаю здесь каждый вечер.
5
В борьбе обретешь ты право свое.
Иван Поддубный
Как у любой «совы», мое утреннее состояние точно описывается формулой «поднять – подняли, а разбудить забыли». Переход из сна в состояние, которое хотя бы условно можно считать бодрствованием, для меня сродни героическим усилиям дворника, разгребающего последствия трехдневного снегопада, осложненного оттепелью и морозом.
Кажется, за ночь мозги успевают застыть до состояния абсолютного монолита, так что часа едва-едва хватает на то, чтобы вернуть им хоть какую-то подвижность. Способов масса, в том числе и довольно экзотические, вроде решения задач по начерталке или попыток сочинения хокку. Самый простой, и потому самый употребимый – за пятнадцать-двадцать минут постараться вспомнить как можно больше известных людей на какую-нибудь букву. Результаты этих упражнений могли бы, наверное, заинтересовать дедушку Фрейда, будь он еще жив. Полусонное сознание вполне способно вспомнить Дантона, Дворжака и Дениса Давыдова, начисто игнорируя Достоевского, Дарвина и Даля.
Ясно, что скорость восстановления мыслительных способностей напрямую зависит от показаний часов. Для такой совы как я проснуться (не встать, а именно проснуться!) раньше девяти – подвиг, на фоне которого меркнут деяния Геракла и Бэтмэна вместе взятых. Однако же здесь, у Шелестов, где никто и ничто – кроме синиц – не мешает спать хоть до полудня, я просыпаюсь задолго до восьми. Без малейшего насилия над собой, с ясным сознанием того, что программа сна выполнена полностью, так что привычное «хорошо бы еще столько же» даже не появляется на горизонте – мозг сразу, без раскачки, ясен и свеж, как улыбка первоклашки. Чудеса! Остается решить, что я всю жизнь мечтала жить в особняке, только не догадывалась об этом. А что? Очень может быть. В многоэтажном улье волей-неволей чувствуешь соседство десятков чужих людей, а дикой доисторической части личности это – вполне логично – кажется опасным. Инстинкты, понимаешь… Быть может, стоило бы к ним, древним, прислушаться и попробовать обеспечить свою личность – раз уж она такая чувствительная – отдельным жильем. То есть, совсем отдельным.
Больно умная, да? – это уже подает голос другая, более цивилизованная часть моей личности, – соседи ей, видите ли, мешают! головой надо думать, а не инстинктами.
И она таки права…
Спору нет, стиральные машинки или там кухонные комбайны изрядно облегчают жизнь. Но уборка! Процесс, видимо, принципиально не автоматизируемый. Да, современная бытовая химия – великое дело. Но «умные» флакончики сами по себе чистоту не наведут. Да и пылесос или там стекломойная машина (вы видели такую у кого-нибудь дома? лично я – ни разу) по сути ничем не отличаются от веника и тряпки. Ибо мозгов у них столько же. Вот только не надо мне рассказывать про умные пылесосы и автоматические системы пылеудаления. В моем жилище не будет работать ни то, ни другое. Во-первых, я живу посреди неуничтожимого рабочего беспорядка – и ни один робот-пылесос в нем не разберется. Во-вторых, не терплю закрытых окон. Какая уж тут система пылеудаления!
Вот и поддерживаем мы с Ее Величеством Пылью и прочим беспорядком вооруженный нейтралитет: я их не замечаю, пока на глаза не вылезают. Но уж если попались – сами виноваты, происходит генеральная ликвидация по всей жилой территории. До следующего приступа.
С таким отношением к быту жилье крупнее собачьей конуры мне просто противопоказано. Лишь бы поместились кухня, диван, компьютер, ну и книги, само собой – одна-две комнаты плюс балкон, прочее от лукавого. О собственном доме и говорить нечего – либо погибну под натиском «рабочего беспорядка», либо озверею от уборки. В общем, не судьба.
Но все же, все же… Пусть не будет у меня никогда собственного дома – но какое наслаждение выйти поутру в солнечный – или даже пасмурный – сад… Воздух, краски, запахи, свежесть… Щенячий восторг!
Да и сад тут такой… с подтекстом. Кажется, все растет и буйствует само по себе, а приглядишься повнимательнее – нет, ребята, природа такого совершенства достичь не в состоянии, только рука мастера.
Кстати, о мастерах, единственный неухоженный предмет в этом саду – неописуемая соломенная шляпа Ядвиги Леонтьевны. Шляпой это можно назвать, только потому что она на голове. А если отдельно – отродясь не подумаешь, что это головной убор. Какое-то воронье гнездо, выкупанное вдобавок в хлорке. Но выглядит это гнездо очень даже к месту. Не то побледневший подсолнух-переросток, не то какая-то тропическая экзотика.
Из гаража появляется Вика. Медленно, как будто еще не проснулась, подходит к Ядвиге, что-то спрашивает или, наоборот, сообщает, выслушивает ответ, произносит еще что-то и, потянувшись как кошка, направляется к дому. Забавно, Вика и Герман – родные брат и сестра, а общего – только цвет волос. Герман похож на мать – длинные руки и ноги, медально-чеканное лицо, даже уши какие-то вытянутые, прижатые к голове. А у Вики, как у Бориса Наумовича, ушки кругленькие и глаза, как две вишенки. И личико, как у обезьянки – правда, как у очень симпатичной обезьянки.
Я спускаюсь с крыльца и тоже двигаюсь к шляпе. То есть, конечно, к ее владелице. Никакого дела у меня к ней нет, разве что «доброе утро» сказать. Но вот поди ж ты – иду, как теленок на веревочке. Мое пожизненное преклонение перед Мастерами – сиречь Профессионалами – этого магнетического притяжения не объясняет. Тут настоящее колдовство. Гаммельнский крысолов удавился бы от зависти. Одно слово – ведьма. Иногда кажется: сейчас она закончит обихаживать очередной растительный шедевр, достанет откуда-нибудь из-под крыльца аккуратненькую метлу… нет, пожалуй, даже не метлу, а маленький элегантный пылесос, сядет боком, как всадница XIX века в дамское седло – и умчится на какой-нибудь Брокен…
Нравится она мне безумно. Вообще-то раз ведьма – надо бояться. Но страха нет – есть сладкая жуть, как в детстве. Психологи даже под это какую-то теоретическую базу подвели: мол, ребенок для нормального развития непременно должен пережить определенное количество искусственно созданных страхов. Может, и правда. Мы в детстве, помню, на ночь глядя собирались у крошечного костерка и рассказывали друг другу жуткие истории – про Черную Руку, про Белый Гроб и Малиновый Плащ – и все такое. Кажется, эти страшилки переходят из поколения в поколение, почти не меняясь. По спине бежала ледяная дрожь, все поджилочки тряслись – но на самом-то деле мы ведь не боялись. Где-то в глубине сознания жила уверенность: все это невзаправду.
Ядвига вызывает сходные чувства: сладкая жуть и одновременно уверенность в том, что все будет хорошо.
И еще мне кажется, что она ко мне благоволит.
– Здравствуй, Рита, доброе утро. Как тебе на новом месте? Жених еще не приснился?
После размышлений о Брокене и колдовстве банальность реплики могла бы разочаровать. Но прищуренные глаза блестят из-под шляпы так хитро, что я не могу удержать ответную улыбку. Кстати, а как она умудряется так молодо выглядеть? Морщин почти нет и держится – когда не возится над грядками – прямо, как балерина. Может, Руссо был прав, когда призывал «назад, к природе»?
Я присаживаюсь на один из камней, окаймляющих дорожку.
– Ядвига Леонтьевна, а почему вам в саду никто не помогает?
– Как же не помогает? – удивляется она. – Все помогают. Нина с кулинарными травками возится, Вика и Оленька красоту наводят, да и Кристина тоже… Хозяину только все некогда. Кстати, о помощи, пришли ко мне Стаса, сделай милость. Видишь, какая охапка? – она кивает на изрядный ворох растений возле себя. – Надо ко мне наверх отнести. Сама не дотащу.
И снова под этим веселым пронизывающим взглядом я чувствую себя яичком в овоскопе. Не голова у нее, а рентгеновский аппарат, ей-богу! Мне ведь как раз не хватало повода, чтобы подкатиться к Стасу. Уж больно замкнут. Но только я начинаю подниматься со своего неудобного сиденья, как Ядвига машет легонько рукой и – чудеса! – я тут же плюхаюсь обратно.
– Да сиди пока, что ты скачешь, как мышь на сковородке! Мне тут еще закончить надо, а ты ведь поговорить хотела?
– Э-э-э… – глубокомысленно мычу я.
Ядвига глядит на меня с явным сочувствием:
– И чего испугалась? Герман просил тебе помочь, раз уж так выходит.
– Что выходит? – произношу я наконец что-то хоть более-менее внятное.
– Да может, еще и не выйдет, только неладно у нас. Нехорошо. Я и то вижу.
– И давно?
– Да с полгода, наверное…
– А в чем дело? Или в ком?
Ядвига Леонтьевна поправляет что-то неуловимое на клумбе, выдергивает какую-то травинку.
– Лучше бы Герман ее еще где-нибудь поселил. Чужая она здесь. Хотя и не житье это – по разным домам.
Н-да… Про «лучше бы где-нибудь еще» я и сама уже знаю. А не последовать ли заветам классика, не пойти ли другим путем? Я угнездилась на бордюрном камне поудобнее – интересно, как это кошкам удается…
– Ядвига Леонтьевна, а вы Нину хорошо знаете?
– Нину? – удивляется она. – Странная мысль. Мне это даже в голову не приходило, – довольно непонятно отвечает она, выдергивая еще пару стебельков. – Разве что Зинаида расскажет… Я тогда с ними не жила еще.
– Тогда – это когда?
– Когда они еще на Овраге жили. Знаешь, послевоенная застройка?
Овраг у нас самый настоящий. То есть, их даже несколько, как в любом приречном городе. Но с большой буквы, как имя собственное, пишется лишь один – ибо являет собой не только образчик берегового рельефа, но и городской район. Лет сто назад, когда Россия бурлила и кипела неразделенной страстью к общественному прогрессу, Овраг облюбовали молодые и свободолюбивые – дабы отдыхать на лоне природы не только телом, но и душой. Русского человека после выпивки хлебом не корми – дай перемыть косточки начальству – причем всему, от цехового мастера до правительства: мы, мол, народ, а они все кровопийцы. И сладкий трепет Причастности приятно волнует душу, превращая обыденную пьянку в нечто вполне возвышенное.
В Овраге, недоступном для посторонних глаз, размахивать лозунгами можно было совершенно безопасно. Юные р-романтики, пламенея вулканическими россыпями на возбужденных лицах, распускали друг перед другом хвосты и гордились собственной смелостью – легендар-рные гер-рои-р-революционер-ры. Вернувшись на рабочие места, языков на привязи не держали, так что мало-помалу молва превратила классическое место рабочих пикников едва ли не в центр подпольной деятельности. Примерно в те же времена в городском суде подвизался адвокатом некто Владимир Ульянов…
Годы сгладили рельеф «исторической» местности, Город расширялся, склоны бывшего оврага заросли домами и домишками. После Великой Отечественной на хвосте Оврага, в той его части, что дальше от реки, началось более капитальное строительство – домов понастроили трех-четырех-пятиэтажных, и, кстати сказать, вполне приличных. Дальше – больше. И сегодня с точки зрения географии Овраг – это практически середина Города. Там, значит, господа Шелесты и обитали в прежние времена…
– Они с матерью в соседней квартире жили. Нина в одной школе с Германом училась, Зинаида ее привечала. Да и помочь Ниночка никогда не отказывалась. Ну там шторы перевесить, окна-полы помыть. Матери-то вечно дома не было, вот она у соседей и торчала… – Ядвига задумывается, не то собираясь что-то еще добавить, не то как раз наоборот, намереваясь о чем-то умолчать. Ну в самом деле, неужели девчонка-школьница не найдет более интересного занятия, чем мыть окна в соседской квартире. Разве что приплачивали? Или там личный интерес был? – А уж много после, когда вся эта самостоятельность началась, – Ядвига, надо полагать, имеет в виду перестроечную карусель, и не понять, одобряет или осуждает. – Дела у Германа сразу неплохо пошли, он всегда был упрямый. Я самый сильный и самый главный, а значит, должен всех близких обеспечить. Дом он этот выстроил, Оленька, кажется, в школу уже пошла. Это сейчас тут такой поселок, охрана, обслуга… А тогда – первый особняк был. Вокруг одни хибарки стояли. А некоторые и лежали, – Ядвига усмехается. – Тогда и я к ним переехала, и Нину они с собой взяли.
