Текст книги "У каждой улицы своя жизнь"

Автор книги: Елена Кирога

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Голову мальчика предохраняла от солнца шапочка с козырьком. Пресенсия весело напевала, раскачивая нежную вспотевшую ручонку сына, зажатую в своей ладони. В том углу парка, где под зелеными кронами высоких деревьев расположился кукольный театр, царила прохлада: она особенно ощущалась после прогулки по солнцепеку. Напротив легких, наспех сооруженных подмостков стояли металлические кресла. Многие ряды уже были заняты. Мальчики и девочки, сгорая от нетерпения, требовали начала спектакля, а их наставницы и няни вязали или разговаривали между собой. Кое-кто из них принес с собой термос с легкой закуской. Дети из обеспеченных семей пришли в сопровождении гувернанток или кормилиц, одетых, как одна, в белые с вышивкой платья или в клетчатые костюмы, отделанные бархатом. На некоторых были серьги, изящные бусы и кружевные наколки на голове, скрепленные длинной булавкой. Детей из менее состоятельных семей опекали скромные, совсем юные няни, почти девочки, которые обходились своим хозяевам намного дешевле; или же няни в белых накрахмаленных халатах и белых чепчиках (впрочем, и это было непозволительной роскошью для тех, кто испытывал недостаток в деньгах). Остальные дети пришли со своими мамами – молоденькими женщинами, которые чувствовали себя неловко среди этих воспитательниц и нянь, занимавших в обществе более низкую социальную ступень.

Вентура и Пресенсия с мальчиком присоединились к этим родительницам. Вентура улыбнулся Пресенсии поверх головки сына. Она повернулась к невысоким подмосткам и увидела девочку. Без сомнения, то была Агата. Девочка сидела впереди них на два ряда в широкополой шляпе из настоящей соломки, в окружении подружек. Пресенсия знала, что ей приблизительно двенадцать лет, но на вид Агате можно было дать больше, благодаря высокому росту, крепкому телосложению и хорошему физическому развитию, хотя фигура и манеры у нее были детскими.

Пресенсия догадалась, что это Агата, по беспокойному взгляду Вентуры и по тому, как он устремился вперед всем телом. "Что с ним? Что он там увидел?" Во всем его облике появилось нечто такое, что заставило Пресенсию проследить за взглядом мужа и, увидев девочку, сразу понять: "Это она. Его дочь".

Агата непрерывно двигалась. То вскакивала, то говорила что-то подругам, то вдруг оборачивалась ("Она очень гармоничная, очень подвижная девочка", – сказал о ней как-то Вентура), то снова садилась, вздымая вверх накрахмаленные фалды юбки. Ее талию опоясывала голубая лента, а длинные черные волосы развевались за спиной, когда она двигалась или хлопала в ладоши. Пресенсия невольно сжала руку сына.

Агата вскакивала с места, опиралась о спинку впереди стоящего кресла, волновалась: всем своим телом сопереживала событиям, которые разворачивались на сцене. (Ах, эти отцовские глаза, обезумевшие от нежности и гордости! Это была его дочь, его блистательное создание...)

Пресенсия невольно обернулась к сыну. Никогда еще не казался он ей столь щупленьким в своем скромном белом костюмчике, а коленки такими острыми. Было в этом нечто такое, что причиняло ей нестерпимую, чудовищную боль, и она крепче и крепче сжимала руку сына, желая передать ему всю любовь, влить в него свою жизненную силу.

По рядам ходил продавец и предлагал детям вытянуть билет детской вещевой лотереи.

– Можно выиграть обезьянку, собачку, пакетик карамельки...

Он подошел к Асису, но мальчик спрятался от него, прижавшись к спинке кресла.

– Оставьте его, – сказала Пресенсия.

– Не хочет? Мальчик отказывается от обезьянки, которая прыгает вверх-вниз, от собачки, которая лает?.. – говорил продавец и нажимал на пружинку тряпичной собачки.

Девочки, сидевшие впереди, оглянулись. (Агата тоже повернула к ним свое прелестное лицо, затененное широкими полями шляпы из мягкой соломки, словно кроной дерева. Глаза ее смеялись.)

– Дайте мне. Мне.

– Агата, перестань прыгать. Успокойся, – сделала ей замечание гувернантка, взяв за руку.

Девочка поймала на себе взгляд сеньора и, польщенная, улыбнулась.

Имя девочки прозвучало точно взрыв бомбы между Вентурой и Пресенсией. Пресенсия замерла. Она смотрела на марионеток, и ей казались нелепыми, печальными их гнусавые вопли, удары, словно они могли бы заглушить в ней страшный крик – вопль ее души, рвавшийся наружу из груди. Она не смотрела на девочку, но видела, что та, поймав на себе восхищенный взгляд мужчины, то украдкой, исподволь, то откровенно смотрела не него (Хоть бы ее увели!), а потом наклонялась к подругам, они хихикали, и все вместе оборачивались назад, чтобы посмотреть на него. "Скороспелая кокетка. Пустая, легкомысленная, в отличие от моего сына".

Заметив, что заинтересовала мужчину, и он не спускает с нее глаз, Агата вскакивала, перегибалась через стоявшее перед ней кресло, показывая свои красивые, стройные ноги. (Сколько муки и упоения в лице Вентуры!..)

Арлекин колотил несчастную Коломбину, а та согнулась вдвое, почти касаясь маленькой сцены своим жалким телом, набитым тряпками и опилками, умоляя сжалиться над ней. То был пронзительный, немилосердный, нечеловеческий крик.

Асис сжал губки, глотая слезы.

– Почему ты плачешь?

Пресенсия едва не крикнула ему: "Не говори так, Вентура!"

– ...Не надо плакать. Посмотри на девочек, они довольны. Кроме тебя никто не плачет.

Тебе нестыдно? Почему ты плачешь?

"Потому что он твой сын". Асис едва слышно прошептал:

– Он ее бьет. .

И Пресенсия увидела, как Вентура порывисто и крепко обнял мальчика за хрупкие плечи.

"Он признал его". Возможно, это было нелепо, но она знала, что Вентура видел самого себя в Асисе, в его покрасневшем от переживаний личике, потому что Арлекин плохо обращался с Коломбиной.

– Вы уже уходите?

Он не сказал: "Мы уходим". И Пресенсия снова села в кресло.

Представление окончилось, а они по-прежнему сидели, глядя вслед девочке с длинными, шелковистыми черными волосами, которая удалялась от них, подпрыгивая и оборачиваясь, то пропадая за деревьями, то снова возникая, пока не скрылась совсем.

Домой возвращались молча. Сели в троллейбус и доехали до площади Ромалес. В троллейбусе мальчик разговорился, очаровательно пересказывая то, что увидел в театре. Вентура держал его у себя на коленях. Когда Пресенсия видела их вместе, рядом, ее начинала мучить совесть от того, что она к нему недостаточно великодушна.

Они сошли с троллейбуса. Сонный Асис начал спотыкаться, и Вентура, взяв мальчика на руки, понес домой, он шел быстрым шагом, спокойный, но у Пресенсии сжималось сердце, глядя на него. (Впервые она испытала страх, впервые рядом с ним ей требовались поддержка и защита.) Асис уснул прямо у него на руках. Они пересекли площадь Ромалес, улицу Канонигос, сделали несколько поворотов, прошли по брусчатой мостовой мимо знакомых подъездов и черных железных решеток на окнах нижнего этажа.

Придя домой, Пресенсия уложила мальчика в постель. Сонный Асис похлопал ресничками, лицо его разрумянилось, особенно щека, которой он прислонялся к пиджаку отца. "Какой был бы ужас, если бы меня разлучили с сыном. Я бы этого не пережила!"

Она вошла в гостиную. Вентура сидел в темноте перед раскрытой балконной дверью, откинувшись в кресле и устремив взгляд в глубь ночи. "Страдает".

Пресенсия подошла. И, стоя, прижала его голову к своей груди. Он молчал, потому что его душили слезы. Наконец сдавленным голосом произнес:

– Какая красивая девочка! Красивая, веселая, сильная!..

Пресенсия поцеловала мужа в волосы.

– На нее приятно было смотреть.

И он надолго задержал ее в своих объятиях.

VIII

Наверняка соседи знали обо всем. Когда мы проходили, они смолкали, но по их взглядам, обращенным на меня, я хорошо видела, что они были на моей стороне. Они ее ненавидят.

Разумеется, жить в доме рядом с такой женщиной, как эта... Никому не захочется. Та сеньора в мантилье о чем-то взволнованно говорила. Странно, вроде бы там наверху никого из них не было.

Как это мне раньше не пришло в голову. Они обо всем знают. . И не хотят туда идти. В сущности, они достойные люди. Вентура жил не по-божески... Привратница тоже смотрела нам вслед. Вошла в каморку, сказала что-то, и потом из-за ее спины показалась голова мужчины. Мужа, наверное.

Откуда они могли узнать, что я его жена, законная жена? Этого не утаишь... Чудесное утро.

Приятное. Я совсем окоченела. Тут солнце совсем другое, чем там, в комнате. Покойник на солнце... Он ведь разлагается. Она сумасшедшая. Вентура... Прощай, Вентура! Всему конец. Я не держу на тебя зла.

Но тут же другой голос, поднимавшийся откуда-то из самых ее глубин, возразил: "Держать на него зло? За что? Разве он заслуживал зла?" Только не слушать этого голоса. Не обращать на него внимания.

На улице ни о чем другом не говорили. Собирались небольшими группками. Женщины в дверях обернулись в ее сторону, когда они с Фройланом вышли вместе из подъезда.

Фройлан казался раздраженным. (Как странно он ведет себя со мной! С ним всегда было так просто, а сейчас... Уверена, что он разговаривал с этой... Я слышала его голос в соседней комнате. Зачем ему понадобилось говорить с ней? Так пренебречь моим достоинством, и Агатиным. Расскажет ли он Агате о том, что разговаривал с ней? Мужчины всегда интересуются порочными женщинами. А вдруг. . Нет. Не хочу думать ни о чем плохом. Фройлан хороший, а она, должно быть, негодяйка. Для таких женщин любой молодой человек... Какая ерунда! Прочь дурные мысли. Он любит Агату. Вентура тоже любил меня. Господи, пусть моя дочь будет счастлива, пусть ни о чем не узнает!.. Почему мы идем этой дорогой? Ведь машина осталась на площади Ромалес. Наверное, он специально пошел в обход. Как свежо выглядит клубника, обрызганная водой! Женщина выскочила посмотреть на меня. Почему зеленщица поздоровалась со мной так, будто хотела сказать: "Примите мои соболезнования" или: "Мы с вами хорошо понимаем друг друга". Чушь какая-то.)

Эсперанса обернулась и увидела, что зеленщица и еще одна женщина вышли на мостовую и смотрели ей вслед.

(Они восхищаются мной. Я заметила это раньше, по взглядам других. Спиной чувствую их взгляды. "Видать, она добрая: пришла и помолилась за него, не сочла за труд. Мужчины..." Надо будет рассказать об этом тем, кто соберется у меня в четверг. Они придут в восторг. . Сквозь эти деревья открывается такой же вид, как из комнаты Вентуры. Шоссе на Эстремадуру. Какое оно красивое с этой зеленой полосой посредине! Мадрид прекрасен. Он разросся.)

Фройлан взял ее под руку и сказал:

– Это произошло вон там...

(Что произошло?.. Ах, да! Обломки балкона. Какая неосторожность! Невооруженным глазом можно было заметить, что он ветхий. Дома здесь такие старые! Сейчас каждый день в газетах сообщают о каких-нибудь обвалах... Вентура всегда выходил на балкон, когда Агата возвращалась с занятий. "Агата! – Не кричи с балкона, Вентура. – Девочка... – Девочке все время внушают, что нельзя кричать, а тем более с балкона. Здесь не общий двор". У Вентуры сразу становился жалкий вид. Как же он должен был выглядеть вчера? Понимал ли он? Должно быть, ужасно сознавать, что падаешь, падаешь и не в силах приостановить своего падения, знать, что должен неизбежно разбиться о мостовую, и, пока летишь вниз, думать: "Во грехе..." Не хочу больше смотреть на этот балкон. Не хочу. Хватит с меня переживаний. Этот невзрачный мужчина в полосатом переднике не спускает с меня глаз. Смотрит с неприязнью. Ерунда! Ведь он меня совсем не знает. Разве я видела когда-нибудь этого человека? Нет. Очевидно, продавец рыбного магазина. Но здесь вроде бы нет рыбных магазинов. Во всяком случае, я не заметила ни одного. А может быть, он зеленщик? Но ведь его жена так поздоровалась со мной, словно выражала свое сочувствие: "Соболезную вам". Да, у этих людей голова пошла кругом... Мне надо выглядеть любезной. Пора уже уходить отсюда. Зачем Фройлан торчит здесь, уставившись на балкон? Зачем выслушивает объяснения? Они так охотно рассказывают обо всем, в надежде вытянуть из тебя что-нибудь, глупый. Вон там... В комнате, что рядом с балконом, лежит он... Солнце приятно греет.

Пора идти! Меня пугает эта беспорядочная толпа. Стервятники. Не хочу. .)

Она сказала, поправляя на себе мантилью:

– Ты заметил, какой отсюда красивый вид?

(Возмутительные слова. Я не должна была произносить подобных слов. Но я хочу уйти отсюда. Хватит терзать себя. Не могу больше. Не могу, не могу. . Снова плакать, ну уж нет. Почему я заплакала? От слабости. Со вчерашнего дня у меня во рту и маковой росинки не было. Хорошо бы заморить червячка. Францисканец мне совсем не понравился. Надо будет позвонить отцу Хуану. Я должна узнать... Разве можно отпускать грехи в подобных случаях? Присутствовала ли она при этом?..)

– Я ухожу домой.

(Почему он почти не смотрит на меня? Вначале он был очень внимателен! Я чувствовала бы себя гораздо увереннее, если бы он меня проводил. В таких ситуациях женщина нуждается в мужской поддержке, хотя бы для того, чтобы оградить ее от злых языков... Наконец-то. Отъезжаем.

Как хорошо, что все позади! Эти бесконечные развороты на Пласа-де-Орьенте. Бедный дон Сесилио... Какое удивительное солнце сегодня утром! Вчера оно не так светило. Нравилось ли солнце Вентуре? К чему делать вид, что я не помню... Он уже больше никогда не увидит его.

Никогда больше не почувствует его тепла... Фройлан почему-то злится на меня. Молча ведет машину, крепко вцепившись в руль, не выражая мне сочувствия, хмурый... Молодой, а уже ожесточенный. Хорошенькое будущее ждет мою дочь, если так начинается... Я не осмелюсь спросить у него, видел ли он ту женщину и что она из себя представляет. Когда-нибудь он сам расскажет. Со временем все прорывается наружу. . Вот мы уже и на улице Байлен. Все кончено...

Как Вентура оправдается перед богом? Там ведь не ценят софизмов и философских рассуждений.)

"Тебе никто не нужен, кроме тебя самой".

Этот голос, столько лет молчавший в ней, притаившись где-то в глубине души, теперь настойчиво рвался наружу. Его не могли заглушить ни рокот мотора, ни трезвон трамваев, устремлявшихся вниз по улице Байлен. Ни беспорядочные мысли, от которых она задыхалась. Он звучал внутри нее.

– Тебе никто не нужен, кроме тебя самой. Ты прекрасно обойдешься без меня.

И вот Вентуры уже не существовало. Во время войны она надеялась – не смела думать, только где-то в самой глубине ее души теплилась слабая надежда – получить извещение. Многие женщины получали тогда похоронные извещения. Она все время ждала, что кто-то придет к ней и скажет:

– Знаешь, Вентура...

Погибало так много мужчин, необходимых дома. А Вентура... все уладилось бы само собой, случись с ним что-нибудь. Они разошлись еще совсем недавно, и она могла бы сказать девочке... Могла бы заново устроить свою жизнь. (Что значит устроить свою жизнь?) Ей и так было хорошо. У нее были дочь, подруги, а большего она не желала.

Ей сообщили, что Вентура на фронте. Как только началась война, он ушел на передовую.

Она не представляла его себе в сражениях, но хорошо знала, что он никогда бы не стал прятаться за спины других. Просто из чувства гуманности, сказал бы он. Вентура всегда был сторонником всего человеческого и принял бы на себя любые страдания, терпел бы любые лишения, только бы облегчить участь ближнего. Он так часто говорил ей об этом! И был пацифистом, притом ярко выраженным... Но только не трусом. Он до боли сжал бы в руках винтовку и, став суровым, каким иногда бывал, занял бы место на баррикадах, сражаясь плечом к плечу с другими бойцами против врага. Когда-то его командир – она познакомилась с ним в Сан-Себастьяне, обедая в "Ла Николасе", – сказал ей, что Вентура был идеальным бойцом:

– На него можно положиться. – А потом, смеясь, добавил: – Мы подшучиваем над ним.

Спрашиваем: "Профессор, вы закрываете глаза, когда стреляете?"

Эсперанса захотела узнать, что он ответил. "Я смотрю в себя..." Ответ, достойный Вентуры.

Пусть потом все ломают себе голову, размышляя над тем, что бы это значило. Хороший способ отшивать. (Она была несправедлива, ибо прекрасно понимала, что он хотел этим сказать.)

И почувствовала тогда нечто вроде гордости от того, что была его женой. "Если он погибнет, я смогу сказать девочке: герой..." Но он не погиб, а когда кончилась война, она узнала, что его выгнали из университета. Какой позор! Она еще хорошо помнила глухую злобу, которую питала к нему. И тут же укорила себя: нет, нельзя было желать ему смерти...

По-видимому, он еще получал какое-то жалованье в университете, прежде чем его выгнали.

Потом узнала, что его восстановили на работе в прежней должности. Между разведенными женщинами существовала тайная, всесторонняя связь, как между заключенными.

Один из приятелей Вентуры возмутился:

– Позор!..

– Не надо мне ничего говорить. Вы могли бы догадаться, как я ко всему этому отношусь.

– Да нет, Эсперанса, вы меня не поняли. Я считаю позором, что с ним так поступили.

Недружелюбие, корысть... Кому-то не терпелось занять его место, и состряпали донос.

Глупый. Почему же он не попросил своего командира дать показания? Он его очень уважал и ценил. Как-то я познакомилась с ним в Сан-Себастьяне, когда он находился в увольнении.

Командир мог бы подтвердить, что Вентура сражался на передовой.

– Он уже подтвердил. Все уладилось. Но эта длинная процедура затянулась. Вы же знаете Вентуру: он и пальцем не захотел шевельнуть...

Да, это действительно было похоже на Вентуру. Когда он считал себя правым, то никогда ни о чем не просил и ничего не предпринимал. Невозмутимый. А между тем на его имя было наложено вето. Глупый. Маленькая Агата...

Если бы он тогда умер... Но нет: он должен был жениться, чтобы до предела накалить обстановку. (Теперь она не испытывала злобы и уже не могла чувствовать той мучительной душевной раны, от которой страдала первое время.) Она узнала об этом от Рейес. Когда-то Вентура нравился ей. Впрочем, Рейес нравились все мужчины понемножку, особенно мужья подруг. Но Вентура, очевидно, нравился больше остальных. Эсперанса до сих пор не смогла бы сказать с уверенностью, было ли между ними что-нибудь или нет.

В тот год, когда кончилась война, девочка сильно болела, а Эсперанса была охвачена сильным беспокойством в связи с беспрерывными мятежами. Должно быть, Рейес по собственной инициативе посвятила во все Вентуру: она обожала выступать в роли посредницы, а заодно воспользовалась случаем, чтобы с ним встретиться. Рейес была дерзкой и, прикрываясь своей дерзостью, поведала ей обо всем.

– Я видела Вентуру. Он души не чает в девочке. Что бы ты хотела ему передать?

Рейес пришла к ней вечером, довольная, взволнованная, и обо всем рассказала. Вернее, о том, о чем хотела рассказать.

– Я заехала за ним на машине. Он живет на улице Эспалтер в пансионе. И на самом деле очень любит девочку. Мы только и говорили о ней. Почему ты не даешь ему повидаться с ней?

Можно пойти ее поцеловать?

Она вошла в комнату Агаты и села к ней на кровать. В тот раз она как-то слишком подозрительно и разнежено ласкала девочку.

– Где ты еще была?

– Разве я не сказала? С Вентурой... Он хотел знать о вас все подробности.

При розовом освещении детской Эсперанса внимательно разглядывала подругу: боа из куньего меха, босоножки на высоких каблуках, из которых сквозь чулки проглядывали покрытые лаком пальцы ее холеных ног. Бледно-золотистые волосы выбивались из-под маленького головного убора из красных перышек. Но женщине никогда не удастся обмануть другую женщину. .

– Какая ты красивая. Дай-ка я на тебя полюбуюсь.

Голубовато-серебристые тени вокруг синих глаз, мальвовые губы, матовая кожа, сливающаяся с красноватым гримом охры. Рейес смеялась, глядя на нее:

– Милочка моя, можно подумать, что ты никогда меня не видела. Это еще прошлогоднее.

Эсперанса хорошо помнила слова Вентуры:

– Рейес? Да, элегантна, но мне она неинтересна...

– Ты не станешь отрицать, что она самобытна.

– Глубоко заблуждаешься. Самобытность проявляется не в одежде и не в манерах. Это более ценное понятие. Но оно стало слишком избитым.

– Муж Рейес совсем не подходит ей...

Вентура имел собственное суждение относительно подобных браков. "Они разобщают", – говорил он.

Эсперанса подумала о том, что в поведении Рейес по отношению к мужу таилась бездна раздражения. Она ничуть не расстроилась, когда Вентура ушел от Эсперансы и началась вся эта канитель с разводом. Только сказала:

– Теперь ты многое поймешь гораздо лучше.

– Нет, дорогая, Вентура – самый обыкновенный человек. – Она деланно засмеялась. – Уверяю тебя. – И тут же быстро спросила: – Почему ты не разойдешься с мужем, если все так, как ты говоришь?..

– Зачем? – отвечала Рейес. – Овчинка выделки не стоит. Каждый из нас живет по-своему.

Вентура был не из тех мужчин, которые мирятся с подобным положением. Надо было отдать ему должное. И не только в этом, но и во многом другом. Она не могла не оценить его заслуги, когда его уже не было рядом с ней.

"Если бы он тогда умер, я бы обрела свободу. ." В чем? Она настолько привыкла убеждать себя в этом, что только теперь, наверное, смогла бы понять, насколько лгала сама себе. У нее все было: Агата, подруги, положение в обществе... Весь тот хорошо отлаженный механизм, который занимал все ее дни, месяцы, годы.

– Если бы ты могла отказаться от своего окружения... От бессмысленных страстишек, глупого соперничества.

– А чем оно тебе мешает?

– Это так поверхностно... Вы ничем не занимаетесь, ни о чем глубоко, по-человечески, не задумываетесь. Нет-нет, дело вовсе не в социальном классе, поверь мне. Дело только в тебе самой, в том, как ты организуешь свою повседневную жизнь. Ты стремишься иметь самый лучший дом, устраивать самые пышные приемы, не оставляешь ни единого свободного дня для чего-то значимого. Как только ты не устаешь! Это же сущее наказание. Весь день следить за своим лицом, своей улыбкой. Мне становится просто невыносимо от такого насилия над душой. А все потому, что не принято в изысканном обществе откровенно высказывать то, что у тебя на душе. И никуда не денешься, сочтут за бестактность...

Он говорил иронизируя, и Эсперанса рассмеялась:

– Иногда эта изысканность требует героических усилий. Многие в жизни несчастливы. И улыбаются через силу.

– Напрасная трата сил, никому не приносящая облегчения и не нужная ни тому, кто улыбается, ни окружающим... Ты могла бы вести совсем другой образ жизни. Все дело в тебе самой. Ты ведь умная.

Эсперанса покраснела от волнения. Она была польщена такой похвалой мужа.

– Но среда, в которой ты вращаешься, словно чудовищный спрут, окутала тебя своими цепкими щупальцами и не выпускает. Приходишь домой с надеждой поговорить откровенно. А приходится притворяться. Нет, это не по мне.

Она подошла к нему в своем вечернем платье с глубоким декольте.

– В той самой среде, о которой ты говоришь, тоже есть умные люди, личности, которыми ты восхищаешься, разве не так?

– Они оскопляют себя.

– Что ты говоришь?

Она выпрямилась, явно шокированная.

– Некоторые из них – сторонние наблюдатели, они только смотрят и ни во что не вмешиваются.

Это достойные люди. Но остальные, поверь мне, оскопляют себя.

Вентура... Что касается Рейес, то Эсперансе хотелось бы, чтобы он спасовал перед ней. Она хотела этого и вместе с тем нет. Ей казалось, что под давлением ее сторонников, ее самой свобода и независимость Вентуры рухнут. И, почти того не сознавая, указывала Рейес путь к ее мужу.

– С Вентурой надо сделать первый шаг самой.

– Мне он не кажется робким.

– Но это не так. Именно потому, что он этого не замечает.

Рейес спросила:

– Эсперанса, ты сама призналась ему в любви?

Эсперанса лениво растянулась на софе и рассмеялась:

– Не подпусти я его к себе совсем близко, он бы меня никогда не поцеловал...

Когда Рейес ушла, Эсперанса пожалела, что сказала лишнее. Ей стало неприятно. На душе скребли кошки. "Сказать Рейес... Рейес, которая все не так истолкует. . Будет думать, что..." У нее было такое ощущение, как будто бы ее, еще совсем молодую, невинную девушку, схватили и выставили на всеобщее обозрение.

Рейес целовала Агату слишком уж звонко и алчно.

– Оставь девочку.

– Что с тобой, Эсперанса?

Эсперанса томно развалилась на постели. "Господи, она увлечена...Увлечена моим мужем".

И внимательно вглядывалась в нее, выискивая следы Вентуры.

"Если он снизойдет до Рейес, то перестанет быть самим собой".

Тем самым она хотела сказать: "Я верну его".

IX

– Сюда, – сказала вдруг Эсперанса.

Фройлан притормозил.

– Разве ты не собиралась домой?..

– Мне необходимо выпить чего-нибудь горяченького.

Он остановил машину перед кафетерием.

– А ты не хочешь чего-нибудь?

– Пожалуй, выпью кофе, – немного помедлив, ответил Фройлан и вошел в кафетерий вместе с ней.

Кафетерий был оформлен в псевдотропическом духе: в витрине лежали ананасы.

Зеленовато-желтая окраска. Золотистые пляжи, высокие пальмы. И душистый пар, со свистом вырывавшийся из электрической кофеварки. В глубине помещения, в том месте, где стойка бара закруглялась, сидела пара. Официант стоял в дверях, опершись о косяк, и рассеянно смотрел на прохожих. Эсперанса направилась к столу. Как хорошо, когда на тебя никто не смотрит! Она чувствовала слабость.

– Ты сейчас собираешься пойти туда с Агатой? Фройлан взглянул на часы.

– Да, скоро.

(Та женщина разговаривала с ним. Сказала, что ждет своего сына. Как бы с ним не встретилась Агата.)

– Послушай, дорогой, а не будет ли это неприятно Агате?

Фройлан подождал, пока перед ним поставят чашечку с душистым черным кофе. Когда официантка отошла, он ответил:

– Агата давно уже не девочка. Она в том возрасте, когда отвечают за свои действия. У нее две дочери.

– Она еще очень молода... И этот мальчик...

И подумала:"Может произойти неприятная сцена".

– Ничего не будет. Ты же видела дом.

Он хотел сказать: "Это достойные люди", но промолчал.

(Та женщина сидела, положив руки на исписанные Вентурой листки. Она встала, когда он вошел, и оказалась такой маленькой, что только опущенные уголки губ да глубоко запавшие глаза изменили ее еще совсем девичий вид. Она улыбнулась, и лицо ее стало привлекательным, осветилось. Ее нельзя было назвать чувственной женщиной, ни даже привлекательной. Хотя оба эти слова равнозначны. Фройлан догадывался, что нашел в ней Вентура. Она напоминала студентку университета, вечно юную, жизнерадостную. Она родила сына и, очевидно, души в нем не чаяла. Была возлюбленной мужчины, но, глядя на нее, мало кто мог в это поверить. Но сын существовал, это было несомненно... Не будь у нее сына, Фройлан усомнился бы и стал бы отрицать, что у подобной женщины могла быть любовная связь с его тестем. Она держалась, деликатно, с достоинством. Ни разу не вышла и хранила молчание, пока там была Эсперанса.

Только сказала:

– Мне показалось это необходимым. (Как удивительно и глубоко могут рассуждать те, кто живет так, как она!)

В Пресенсии тоже было что-то экзотическое, подумал он, разглядывая пальму, нарисованную на стене. Интересно, откуда она? С ее удлиненными, узкими глазами, угловатым лицом и такими же узкими, как глаза, губами. Подстрижена под мальчишку. А ее чувствительные, нервные руки обладали способностью дрожать... Чайки, нарисованные на стене. Пресенсия!..

Может, это и было глупо, но ему хотелось бы, чтобы Агата познакомилась с ней. В жизни нет ничего вечно плохого.

Эсперанса была намного красивее. Вне всякого сомнения. Он посмотрел на тещу, увидел ее подкрашенное лицо, осунувшееся от бессонной ночи и слез, слегка дряблую кожу вокруг огромных глаз, все еще прямую линию носа, тонкий рот. Судя по Агате, у нее была прелестная кожа. (Ему не нравились слишком белокожие женщины.) Он считал, что Эсперанса надевает слишком открытые платья. Возможно, она понимала, что кожа ее лица увяла и поблекла, тогда как декольте обнажало теплую бледность тела, слегка обвислых, но еще вполне упругих, изящных грудей.

Он легко представлял себе Эсперансу возлюбленной: пленительной, капризной, холодной.

"Приятная женщина..." Наверное, Вентура, как человек неискушенный, должен был бы сразу влюбиться в нее... Ведь Фройлан, познакомившись с ней, тоже подумал: "Черт подери! Она слишком уж привлекательна для матери Агаты". И хотя никогда не признался бы себе, но почувствовал неловкость от того, что у Агаты такая мать. Когда свадьба только намечалась и шли переговоры, Эсперанса еще пленяла своей изысканной красотой. В тот день, когда он познакомился с ней, она была немного иронична и взволнованна. Обращалась с Агатой, как с маленькой девочкой, а с ним так, словно он дитя и не осмысливал своих поступков. "Да поймите же, я отнюдь не теленок", – хотелось ему сказать. Его так и распирало дать ей понять, что он уже взрослый. В какой-то момент, не выдержав, он решил: "Уйду. Не буду жениться!" Что-то смущало его, и он хорошо знал, что именно. Эсперанса была порывистой, зрелой, с горящими глазами на бледном лице. Соломенная вдова... Агата рядом с ней меркла и выглядела избалованной девчонкой. Фройлан подумал тогда о муже Эсперансы: "Какой же он глупец..."

– Ну, а теперь я оставлю вас. Вам ведь хочется побыть вдвоем, – сказала им Эсперанса чуть позже.

Он не мог совладать со своими чувствами в той комнате, полной неги и холода, под стать своей хозяйке. Агата, должно быть, уловила это его состояние и предложила:

– Пойдем в "Акилино".

Очутившись на улице, он испытал наслаждение от свежего воздуха, от каких-то новых, ревнивых глаз Агаты. Оставшись с Агатой наедине, он снова увидел ее такой, как всегда: упрямой, грациозной, непосредственной и дерзкой. И безгранично женственной. "Она подчиняется матери, потому что по сути своей очень женственна и покорна. Когда я поцеловал ее в первый раз, она дала мне понять, что ее уже целовали другие. "Яблоко от яблони..." Но потом я убедился, что она совсем невинна, только прикидывается... И бесконечно одинока. Может, именно поэтому. . до сих пор мне не приходила в голову такая мысль. Агата была самой одинокой девушкой в мире.

Как опустошительна нежность к молодой девушке, если она продиктована эгоизмом взрослых.

Эсперанса прикоснулась к руке Фройлана.

– Ты считаешь, что Агате необходимо пойти туда?

Фройлан вспылил:

– Ради бога, Эсперанса, Агата не кукла. Хватит держать ее под стеклянным колпаком.

Пусть столкнется с настоящей жизнью, с теми проблемами и обязательствами, которые встанут перед ней. Наконец, пусть узнает правду о своем отце.

– Что? – Эсперанса изменилась в лице. – Ты не сделаешь этого. Если ее любишь...

– Я сделаю все от меня зависящее, чтобы она оценила каждого по его заслугам. Все возможное, чтобы она избавилась от горького сознания, что ее бросили.