Текст книги "Бабье лето (повесть и рассказы)"

Автор книги: Елена Коронатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– А если начистоту, – перебила председателя Марья, – думаю – их дело указывать, а у нас головы на что? Я со свеклы баб не сниму. Вот и весь сказ. Не то голову вытащим – хвост увязнет, хвост вытащим – голова увязнет.

«Ого, как она с ним разговаривает, – подумала Клавдия, – вот бы мне так. И чтобы он моего совета спрашивал».

– Правильно, Марья Власьевна. Я так же думаю, – удовлетворенно проговорил Матвей. – Так и делай: свекловодок не трогай. А на кукурузу нужно организовать всех колхозников. Мужиков возьми за бока. Ты это умеешь. Пусть тяпкой поработают.

Марья повеселела.

– Это мы с удовольствием. Люблю глядеть, когда мужики работают, а то они больше норовят указания давать.

Матвей засмеялся. Клавдия подумала: «Хорошо смеется, так ребятишки хохочут».

– Ну, я пошла. Ждут меня, – Марья поднялась.

Странное смущение прозвучало в голосе Матвея.

– Ты, Марья Власьевна, не забыла?…Ну… о чем я тебя просил… Не помнишь?

– А как же. Все в порядке, – поспешно проговорила Марья.

«О чем это они?» Клавдия хотела спросить об этом дорогой. Но не решалась. Марье сейчас, поди, не до нее.

Женщины шли молча. Чем ближе они подходили к полю, тем сильнее Клавдию одолевала тревога. Она боялась насмешек и злого Зинаидиного языка.

Когда они пришли, Ольга безразличным тоном произнесла:

– Явилась? Ну и ладно.

Женщины пололи свеклу. Клавдия взялась за работу.

Ольга постояла подле нее, посмотрела и, сказав: «Вижу, учить тебя нечему», ушла. Клавдия боялась отстать от других, полола не разгибая спины. Бросила тяпку, лишь когда Ольга крикнула:

– Эй, бабоньки, перекур!

Клавдия не знала, что накануне Матвей, разговаривая с Марьей о делах бригады, поинтересовался, была ли бригадир у Клавдии.

– Знаешь, Марья Власьевна, ты побеседуй с Ольгой и вообще с женщинами, – проговорил Матвей, уклоняя взгляд. – Ну, чтобы они не очень-то нападали на Клавдию. Сама знаешь, наши женщины хоть кого съедят.

Марья взглянула на его смущенное лицо и с грустной завистью подумала: «Любит».

…Отдыхать расположились на краю поля, в мелком кустарнике. День стоял знойный. Всех разморило. Лениво переговариваясь, женщины закусывали принесенной из дома снедью. Клавдии есть не хотелось. Выпив теплой воды, она прилегла под кустом и тотчас же заснула.

Разбудила ее Полина. На ее круглом веснушчатом лице не было и тени усталости. Клавдия с трудом поднялась. Страшно ломило поясницу.

– Что, ноет с непривычки? – посочувствовала Полина.

Зинаида не без ехидства бросила:

– Это тебе не дома прохлаждаться. Заболит спина, коли тыщу раз бураку поклонишься. В колхозе работать – не на базаре торговать. – И оглянулась на женщин.

Кое-кто засмеялся.

Если бы Клавдия огрызнулась, то Ольга, несмотря на предупреждение Марьи, поставила бы ее на место. Но Клавдия пришибленно молчала. И добрая по натуре Ольга возмутилась – человек за ум взялся, а его подковыривают.

– А сама-то ты позавчера не маялась со спиной?

По заблестевшим глазам Ольги женщины догадались – сейчас звеньевая «представлять будет». Так и есть: Ольга опустилась на четвереньки и, перекосив лицо, чем-то вдруг стала походить на Зинаиду; хваталась то за спину, то за живот, охая и кряхтя начала подниматься. Женщины захлебывались от смеха. Даже на худом, всегда пасмурном лице Зинаиды появилась улыбка. Ольга выпрямилась и уж серьезно проговорила:

– Смех смехом, бабы, а вот когда ученые про нас вспомнят?

– Я вот уже двенадцать лет бураку кланяюсь. Живой жилочки в теле не осталось, – пожаловалась Полина.

– Поставили бы хоть одного ученого вот так раскорякой на недельку, небось в момент мозги бы сработали.

– Говорят, сработали, – отозвалась Ольга. – Матвей Ильич сказывал, изобрели такую механизированную тележку – сама катится меж рядами, а ты сиди да знай прорывай. Но больно уж долго до нас эта тележка катится. Ну, бабы, хватит агитации за механизацию. Беритесь за тяпочку, уж она не подведет нас.

Больше никто на Клавдию не нападал. Изо всех сил она старалась хорошо работать. Однако с огорчением убеждалась: тихая Полина, у которой не было «ни одной живой жилочки», и та успевала сделать больше ее. А с виду вроде толстая, неповоротливая. Клавдия еще полрядка не обработала, а Полина – за другой принимается.

С поля Клавдия возвращалась совсем разбитая. Правда, и дома прежде не сидела сложа руки. Но в своем огороде не будешь полоть, когда солнце припекает так, что лист на глазах вянет и от пекла этого никуда не спрячешься.

Теперь не хватало сил да и времени на домашние дела. Начинали портиться соленья. Самая пора съездить на рынок и продать. Подзаросли грядки с морковью, не мешает «подкормить» помидоры. Но руки до всего не доходят. Только с коровой управишься, еду приготовишь – и на дворе темно. А летняя ночь коротка. Кажется, не успеешь прилечь, а уже зарится, уже петухи начинают разноголосую перекличку. А там и коровы замычали, и пастух бичом защелкал, и запели колодезные журавли. Утро для бабы – успевай поворачиваться.

С нетерпением ждала Клавдия выходного дня. Работали уже десять дней без отдыха.

– Погодите, бабы, закончим прополку – и будем отдыхать, – обещала Марья.

Но тут пошли дожди.

Сидя в шалаше, спасаясь от непогоды, Клавдия злилась, что сидят без толку. Разве у той же Ольги мало дел дома?

В шалаше пахло увядающими травами, мокрой землей и прелой прошлогодней соломой. Дождь шуршал в сухих ветвях, прикрывающих прохудившиеся стены. Где-то прорывались капли и, тоненько позванивая, ударялись о жестяную консервную банку.

Дождь то выводил заунывную мелодию, то весело булькал.

– Льет и льет, а ты тут сиди у моря – жди погоды, – проворчала Зинаида, прикрывая ноги стареньким полушалком.

– И правда, бабы, чего время зря проводить! – подхватила Полина. – Его не переждешь.

Клавдия взглянула на звеньевую. Сидит себе спокойно, будто ее и не касается.

– Слыхали, бабы, что Крутояриха учудила? Вот учудила, так учудила, – проговорила Ольга. Прищурив очень светлые озорные глаза, она многозначительно присвистнула. Ее подвижное, скуластое лицо дрожало от внутреннего смеха.

Клавдию разбирала досада. Начнет сейчас зубы заговаривать. Ой и хитра Ольга!

– Что же она учудила? – Полина даже подвинулась ближе к звеньевой.

Ну, этой лишь бы сплетни слушать. Хлебом не корми.

– Тоже удумала. Дала деньги своему муженьку, чтобы он ей пальто в городе купил. Максим деньги пропил и домой чуть тепленький припожаловал.

Ольга свела глаза к переносице, уголки губ у нее опустились, голова повисла.

– Ну, ни дать ни взять Крутояров! – с восхищением воскликнула Полина.

– Уж Крутояриха его честила, честила, – продолжала Ольга. – Он же в одну душу: я, мол, не виноват. Товарищей встретил. Нельзя не угостить. Он свое – она свое. А когда она его допекла, он возьми да и скажи: на кой ляд тебе новое пальто? Как была ты старая коза, так и останешься. Тут уж Крутояриха не стерпела, да и ка-а-ак кинет в него горшком со сметаной. Горшок о стену разбился, а бедный Максимка чуть сметаной не захлебнулся. Прихожу и вижу такое кино: сидит он и, как кот, облизывается.

Ольга живо изобразила Крутоярова. Женщины покатывались от смеха.

– Тебе можно высмеивать, у тебя мужик хороший, – проговорила Дарья, высокая рыхлая женщина с рябым некрасивым лицом. Все знают, что Дарьин муж на десять лет моложе ее и, по словам Дарьи, «прихватывает на стороне». – Твой миленький, поди, денежки все до копеечки тебе приносит. Небось рубля не пропьет.

– Самое распоследнее дело, когда муж пьет, – сказала Клавдия и мысленно себя попрекнула: «Еще подумают, набиваюсь, чтобы пожалели».

– А я так понимаю, бабоньки. Мужиков воспитывать надо, – непонятно, серьезно говорит Ольга или шутит. На скуластом лице ни тени улыбки, а в светлых глазах сквозит смешинка.

– Воспитаешь ихнего брата, – проворчала Дарья.

– Их надо хитростью брать. Кричать, как Крутояриха, – без толку! – Ольга сдернула с головы белый платок. Густые русые волосы упали на крутые плечи.

Женщины молча наблюдали, как она зачесывает волосы, как повязывает платок. Ждали, что скажет.

– А я вот своего миленького перевоспитала. – Ольга засмеялась, показав ровные крупные белые до голубизны зубы. – Это он сейчас таким культурным стал – по одной плашке ходит, на чужую бабу не поглядывает. А то всякое бывало. Раз поехал в город на совещание механиков. Я ему наказала купить боты-полусапожки и туфли на высоком подборе, с бантиком, как у учительницы. Припожаловал домой мой миленький без денег. Полусапожек и туфлей, видишь ли, в магазине он не нашел. Нету ничего такого в магазинах. Искал, бедный, замаялся. Аж хворь прошибла. Гриппом, несчастненький, заразился. И пошел он с горя лечиться в ресторан. Только бумажечку, на которой я ему все честь по чести записала, привез в целости. Сам боится, что ругаться буду. Кряхтит – и поясницу-то у него ломит, и озноб-то его прошибает. Я помалкиваю. Ладно. Пришло время спать ложиться. Постелила я ему на коечке, значит, а себе на полу. Он говорит: «Ты что, сбесилась?» Я говорю: «Мне беситься не с чего, водки я не пила, а грипп – болезнь заразительная. Докторша нам лекцию на бригаде читала. Знаю, что к чему». Хворать мне, мол, недосуг. Так что – спи один. На другой день он говорит: я, дескать, ошибся, то не грипп, а простуда. А я ему отвечаю: «Я не доктор. Но для безопасности – на неделю карантин». Верите, бабы, на другой раз и полусапожки привез, и туфли, и цветастую косынку в придачу.

– Ох, Ольга, и удалая же ты! – не без зависти проговорила Полина.

Ольга выглянула из шалаша.

– Гляди-ка, дождь вроде утихает! – воскликнула она.

Поля еще затянуты серой кисеей дождя, но уже в просветах, между растрепанными тучами, проглядывают ярко-синие озера.

– До обеда можно бы и по домам! – Полина оглянулась на Клавдию, как бы ища поддержки.

– Что мы, дождь нанялись караулить?! – откликнулась Зинаида. Но Ольга будто и не слышала намеков.

– А чтобы они, голубчики, к чужим бабам не ходили, тоже учить надо, – проговорила она, играя озорными глазами. – У меня с миленьким и такое было, – продолжала звеньевая. – Гляжу как-то мой муженек вырядился что твой жених, баян прихватил. Видишь ли, его как баяниста на гулянку пригласили, а чтобы меня позвать: ни-ни! Ну, я смолчала. Только всего и сказала: подлецов, мол, не сеют – они сами родятся. Пришел он под утро. Известно, чуть тепленький. Ладно. Жду, что дальше будет. Настала суббота. Обратно мой жених наряжается. Он за галстук, а я давай щеки румянить. Сроду и не румянила-то. Он: «Ты куда?» Отвечаю: «Я тебя не спрашиваю, ты и не сплясывай». Он говорит: «Меня как баяниста пригласили на гулянку». – «А меня, – отвечаю, – как артистку зовут». Пошла. Просидела у Власьевны. Прихожу – огня в хате нет. Уж я ходила, ходила. Насилу дождалась, когда он явится. Вся насквозь промерзла. Вхожу в хату. А он лежит на койке как туча. И сразу: «Ты где была?» А я давай представляться – песни орать, плясать. Говорю: «И не знала, что с чужими мужиками так весело гулять!» Ох, что тут было. Чуть меня мой миленький не порешил. Но с той поры – без меня на гулянку ни ногой. А румянами свои полуботинки желтые смазал, чтобы добро зря не пропадало. Он у меня хозяйственный мужик.

Смеялась со всеми и Клавдия, позабыв о домашних заботах.

– Расскажи, Ольга, как ты своего миленького научила коров доить, – попросила Полина, вытирая слезы.

Все заулыбались. Знали эту смешную историю, но каждая была рада еще раз послушать.

На миг в шалаше потемнело. Высокая дородная фигура Марьи заслонила вход.

– Вот вы где! А я думала, в деревню ушли, – весело проговорила она, проходя и усаживаясь.

– Давно бы надо уйти. Сидим без дела, – отозвалась за всех Зинаида.

Клавдия заметила – с приходом Марьи подвижное лицо Ольги стало озабоченным.

– Ну как? – тихо спросила Ольга.

– Полный порядок! – улыбнулась Марья. – Слушайте, женщины, что я вам скажу. Сегодня получите деньги за прополку. К вам кассирша приедет. Тут и выдаст. Теперь завсегда, как работу закончите, будут рассчитывать. Так на правлении решили.

В шалаше стало как в растревоженном улье. Марья не успевала отвечать на вопросы.

Полина повторяла одно и то же:

– Нет, видали, что делается, – и веснушки на ее круглых щеках сияли.

Дарья перестала вздыхать и пыталась подсчитать, сколько она получит за лето.

Только худое лицо Зинаиды не выражало радости.

– Эка, хватились. В других-то колхозах люди деньги на книжку кладут, а мы все штаны через голову надеваем, – сердито проговорила она.

– А вот это ты зря, – возразила беззлобно Марья. – Прикинь своим умом. Наш колхоз был самый что ни на есть шатающий в районе. Первый от хвоста. Думаешь, легко было нам выкручиваться. Только нынче из долгов вылезли…

– Зато вон какие хоромы свиньям да телятам отгрохали, – перебила бригадира Зинаида. – Нет чтобы людям подсобить, свинья у них главная.

– Нельзя начинать печку строить с трубы. Ты пойми, надо было животноводство поднимать. Кабы мы телятники да свинарники не строили, не было бы у нас ни молока, ни мяса. Они-то нам и деньги дали.

Марья говорила толково, не торопясь. Ее цепкая память без записных книжек хранила цифры. Она их называла с точностью до рубля.

– Скоро, женщины, вам будет облегчение, – пообещала Марья. – На тот год станем возделывать свеклу квадратно-гнездовым способом. Тогда способнее и прополку машинами проводить.

– А нас тогда по шее? – осведомилась Дарья.

– Работы на всех хватит, – успокоила ее бригадир. – Почву удобрять, семена готовить, подкармливать посевы. Мы же все это не по правилам делаем. Погодите, вот зимой организуем курсы свекловодов.

– Мы и без курсов не хуже других урожаи собирали. Поздно нам переучиваться. – Дарья потянулась, всем своим видом давая понять, что уж ей-то учеба совсем ни к чему.

Зинаида покосилась на нее и резко проговорила:

– Что умеешь – за плечами не носишь. Но я так располагаю: если руки колхозниц не дойдут, то и механизация не поможет.

– И это верно, – согласилась Марья. – А учиться все равно придется и звеньевым и бригадирам. На авось только лапти плетут, да и то с примерочкой.

Клавдия подумала: «Говорит, будто она всему хозяйка. Не зря Матвей с ней советуется».

Небо прояснилось. Обрывки туч испуганной стайкой уходили к далекому лесу. На ярко-синем чистом небе сверкало, плавилось, жарко сияло щедрое летнее солнце.

Влажная, напоенная дождем земля выдыхала испарину. Наперебой в придорожных травах стрекотали кузнечики. Жаворонок, трепыхаясь в пронизанном солнцем воздухе, вызванивал старую, как мир, и всегда юную, даже задорно-мальчишескую, радостную песню.

Марья на несколько минут задержалась у шалаша. Она стояла высокая, статная, запрокинув голову, с тугим узлом волос на затылке. Приставив руку козырьком к глазам, пристально оглядывала поля. Казалось, она видит что-то такое, что другим недоступно.

И снова Клавдия подумала: «Ишь, как хозяйка».

– А ну, женщины, двинулись, поглядим вашу работу.

Свекловичная плантация расположена на косогоре. Верхняя часть, на бугре, обработана. Нижняя густо заросла. Клавдия по лицу Ольги видела, что та встревожена, хотя и посмеивалась, как обычно. Не выдержав, сказала:

– Что, Власьевна, молчишь! Говори, не тяни резину.

– Слушай, я скажу. Бурак что надо! Развитие хорошее. Обработали чисто. Но вот беда: изрежена свекла. Глядите, где три, четыре на погонном метре. А лысин сколько.

– Мы ее не сеяли, – разозлилась Зинаида. – Дождь посмывал, на косогоре-то.

– Ясное дело – дождь! Только вот обидно – приедут соседи обязательства проверять. К кому их повезут? Ясно же, к вам. Вы больше всех взяли. Да и тут у самой дороги. Кто ни едет, тот и смотрит. Дощечка вон висит, ваши фамилии прописаны.

– Можно подсадить на лысинах. После дождя славно примется. – Через секунду Клавдия готова была откусить себе язык. Дернула же нелегкая!

Марья с удивлением взглянула на Клавдию.

– Верно, женщины! Подсадить бы хорошо. Внизу-то она вон заросла. Земля влажная, рыхлая, примется на сто процентов.

– Что с нее толку! – проворчала Зинаида. – Прорываем же, которую послабже. Пока она силу наберет.

– Ясно, не такая будет, а все двести-триста граммов – давай сюда. А подсчитайте, сколько у нас погонных метров. То-то и оно!

Когда Марья ушла, женщины зашумели. Охота ли возвращаться к уже обработанному полю!

– Пускай кому больше всех надо, тот и подсаживает, – проговорила Дарья и, резко повернувшись, зашагала прочь. За ней потянулись и другие, каждая на свой участок.

– Ну, ладно. Работайте там. А мы с Клавдией будем подсаживать, – решила Ольга.

Клавдия готова была разорвать себя на куски. И баб обозлила и самой хоть разорвись. Ольга проворно бежала вниз, приносила растения, подсаживала их и снова бежала. Мечется как белка в колесе. А за ней еле поспевает Клавдия.

Женщины сначала встречали Клавдию недружелюбным взглядом, а потом Зинаида не то с упреком, не то с сожалением сказала:

– Надо же! Сама на себя мороку накликала.

Клавдия промолчала.

Солнце припекало все сильнее. В такой день тяпка что гиря. То и дело кто-нибудь присаживается отдохнуть. Наконец Ольга не выдержала:

– Чего прохлаждаетесь? И так все утро из-за дождя просидели, как курицы на насесте.

Дарья огрызнулась:

– Ты лучше скажи, где кассирша прохлаждается?

– Они сроду на посуле, как на стуле, – прохрипела Зинаида.

– А я заверяю: деньги сегодня получите, – упрямо возразила Ольга.

Но от Клавдии не укрылось, что звеньевая все чаще и чаще с беспокойством поглядывала на дорогу. Когда солнце уже стало погружаться в алую заводь закатных облаков, Ольга крикнула:

– Бабоньки, кончай ночевать – розовый цвет на подходе!

Розовым цветом в колхозе прозвали горбатенькую кассиршу Ксению за ее пристрастие к этому цвету.

Побросав тяпки, перебрасываясь шутками, женщины направились к дороге.

Подошла Ксения, некрасивая девушка с тщедушным телом и лицом луковичкой. Но ее яркие, с нежно-голубым белком глаза удивительно красивы. На Ксении розовая кофточка, голова повязана розовой косынкой.

Кассирша села на предупредительно разостланную кем-то жакетку, аккуратно расправив складки на юбке. Потом положила на колени портфель и тоненьким голоском сообщила:

– Получайте трудовые денежки!

Клавдии получать еще нечего, но ее разбирало любопытство – сколько же другие заработали. Спросить у Ольги вроде неловко. Подошла к Полине.

– Ну как, хватит ребятишкам на молочишко?

– Хватит. Куплю ребятишкам ботинки с галошами, – проговорила она, увязывая деньги в платок и пряча их за пазуху. – Да надо бы Сергуньке дать тридцать, а то и полсотни. На мотоцикл копит.

У Полины пятеро детей и мать, а кормильцев двое – она и старший сын.

– Подождет твой Сергунька с мотоциклом, – сказала Клавдия.

– Нет, я уже обещала. Он прошлую осень на уборочной заработал и все мне отдал. Нынче вон на тракториста выучился.

– Должен сознавать, сперва пусть тебе поможет, – поучала Клавдия. – Откуда тебе взять, когда большая семья, а зарабатываешь гроши.

– Для тебя, может, двести пятьдесят рублей и гроши, а для меня деньги, – с обидой проговорила Полина.

– Постой, да ты сколько получила?

Полина пожала плечами:

– Говорю же, две с половиной сотни.

«Это, должно быть, Марья пожалела Полину и выписала ей побольше аванс», – решила Клавдия. Ей не терпелось узнать: а как же остальные? Подошла к Ксении, заглянула в ведомость. Нет. И Зинаиде столько же начислили. Что же это такое? Бывало, раньше начислить-то начисляли, а чуть ли не все удерживали.

Ксения отсчитывала двадцатипятирублевки Зинаиде. Клавдия про себя повторяла: восемь, девять, десять. Так и есть. Точно – двести пятьдесят. Вон и Дарья две с половиной сотни получила.

Дарья бережно завертывала деньги в косынку.

– Вот получила и не верю. Неужто всегда так будет? – Ее рябоватое лицо расплылось в улыбке.

– Всегда! – весело и решительно произнесла Ольга и, заметив недоумение на лице Клавдии, истолковала его по-другому. – Ты что смотришь? Тебя в этой ведомости нет. Получают за бурак на лугу. А уж за это поле и тебе начислят.

– Да я так… – пробормотала Клавдия.

– Ну, за так у нас теперь не работают. Не то время. Поняла?

С поля шли вместе. Шли и пели, как девчата, веселые припевки. Пела со всеми и Клавдия.

Гомоня и хлопая крыльями, укладывались на ночь в березовом околке грачи. В задремавшем прудке отражался бледный двурогий месяц.

У Клавдии на душе было светло и бездумно, и заботы куда-то отодвинулись. Да и не хотелось ни о чем вспоминать, для нее было что-то праздничное, давно забытое и милое в том, что она вот так шла вместе со всеми.

У деревни повстречался Никодимушка. На нем ситцевая рубаха без пояса, старый пиджачишко. На тощих ногах болтаются холщовые штаны. Широкополая соломенная шляпа, надвинутая на самые уши, придавала ему сходство со старым грибом на тоненькой ножке. Выставив бороденку и прикрыв рукой беззубый рот, он разглядывал женщин.

– Вы что это, бабочки? Или зараз кого просватали?

– А как же! – отозвалась Ольга. – Идем Полину за тебя сватать. Возьмешь?

– Где же мне справиться с такой ядреной бабой! Да вы никак выпили? С чего бы, а?

– С получки! Пошли, бабоньки, а то увидит нас Никодимушкина старуха, еще приревнует.

Поравнялись с Клавдиной хатой. Клавдия нерешительно предложила:

– Может, зайдете? У меня есть чем угостить.

– Не мешало бы на радостях-то, – отозвалась любившая выпить и вкусно поесть Полина.

– Спасибо, как-нибудь в другой раз, – за всех ответила Ольга. И, увидев огорченное лицо Клавдии, добавила: – Дома-то у нас не растворено, не замешено. Тебе тоже надо управиться.

На другой день, провозившись по хозяйству, Клавдия шла в поле, когда солнце было уже высоко. Она почти бежала, придумывая, что скажет в оправдание. На свертке дороги к свекловичной плантации ее догнала Ольга.

– Ну и горазда ты тикать, – проговорила звеньевая.

– Припоздала я маленько, – принялась оправдываться Клавдия, – телка убежала. Я туда, я сюда, как сквозь землю провалилась. Боялась, как бы в колхозном огороде чего не попортила.

Правда, когда Клавдия искала телку, она и не вспомнила о колхозном огороде.

Лицо у Ольги хмурое.

– Нашла? – спросила она и, не дождавшись ответа, сердито проговорила: – Сколько раз этому черту говорила, что пора кукурузу, ту, что у пруда, подкармливать. А он – ни тпру, ни ну. Ох, я на него Власьевне нажалуюсь.

Клавдия облегченно передохнула. Стало быть, Ольга не из-за нее сердится.

– А твоя какая забота о кукурузе?

– Так то же нашего звена кукуруза. Мы взяли по полтора гектара на нос. А… Глянь, что это?! – внезапно перебив себя, воскликнула Ольга.

Дальнозоркая Клавдия, вглядываясь, сказала:

– Бабы чего-то вроде спорят с трактористом.

Ольга прибавила шагу. Теперь Клавдия еле за ней поспевала. Когда подошли, женщины, не слушая друг друга, кричали на тракториста. Илья, красивый, смуглолицый парень, похожий на цыгана, стоял, прислонившись спиной к трактору, и с невозмутимым видом курил. Прицепщик, парнишка лет шестнадцати, сидел на земле у ног Ильи, обхватив острые колени руками. Его круглое, курносое лицо выражало любопытство; он явно наслаждался всем происходящим.

Женщины кричали:

– Надсмешки над нами строишь!

– Башку надо за такую работу оторвать!

– Гляди-ка, ему и горя мало!

– Ты теперь не в эмтэ-э-се, а в колхозе. Колхозник ты! Должон понимать!

К удивлению Клавдии, вместе со всеми кричала всегда тихая и покорная Полина. Ее добродушное лицо сейчас дрожало от злости.

Она так кричала, что казалось, будто веснушки отскакивали от толстых щек.

Ольга, перекрывая все голоса, крикнула:

– Что за шум, а драки нет?!

Женщины расступились. Илья бросил цигарку и стал ее старательно затаптывать.

– Ты гляди, Ольга, – плачущим тоном заговорила Зинаида. Она подбежала к подкормщику и принялась изо всех сил трясти высевающий аппарат. – Гляди, они же не работают, а он шпарит что есть мочи! Ему и горюшка мало, что удобрение на поле не попадает.

– Мы тут спину гнем. Каждый-то рядочек сто раз обойдем, а он… – Полина с ожесточением махнула рукой.

– Мы работаем, а этот все псу под хвост! – пробасила Дарья.

– Что же он, свистун этакий, делает? – захлебывалась от распиравшего ее негодования Зинаида. – Не знает, что ли, какая тут земля? Иль не понимает, что бурак без подкормки пропадет? И труд наш пропадет ни за грош, ни за копеечку.

Слова Зинаиды подстегнули и Клавдию, – не отдавая себе отчета, она что-то кричала вместе со всеми.

Оглядев женщин, Илья лихо сплюнул и насмешливо произнес:

– А ты-то, Клавдия Ивановна, чего, собственно, разоряешься? Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. То же мне! Видали, надсадилась барыня. Будут тут еще всякие указывать…

Краска залила щеки, лоб, шею. Клавдия беспомощно оглянулась.

Наступила тишина.

– Мы за Клавдией не переделываем. – Озорные светлые глаза Ольги потемнели. – Что было, то прошло…

– А ты бы посовестился старшим указывать.

Да, это сказала Зинаида. Клавдия не верила своим ушам.

А та уж переходила на крик:

– Много вас, указчиков-то! У тебя еще под носом не обсохло, когда Клавдии мужик на войне голову положил.

Илья свистнул.

– Эка, вспомнили историю! После того еще один муженек был. Многоуважаемый Геннадий Спиридонович. Который, учтите, наши с вами товары пропивал да себе карман набивал.

– Ну, вот что: тут мы не Клавдию и ее мужика обсуждаем, а твою работу оцениваем. И ты не увиливай! – Ольга, заложив руки за спину, пошла на Илью: – Я тебе по-культурному говорю: гони к чертовой матери свою драндулетку. Понял?

Илья промолчал.

– Понял? – повысила голос Ольга. – Отремонтируешь свою балалайку, и завтра с утра – все заново. Чтобы высевающий аппарат работал как часы. Понял? А не понял, так я такую тебе арифметику пропишу, что очи повылазят. Понял?

– Понял! – бросил Илья и, сверкнув на Ольгу своими цыганскими глазами, полез на трактор. – А ну, берегись! – и повернул трактор к дороге.

Долго не могла Клавдия успокоиться. Давно уж все забыли о происшедшем, а она все вздыхала.

Низко повязала платок, пряча глаза.

И будто ненароком отстала от других.

Подошла Ольга.

– Спасибо тебе, Оля, – тихо проронила Клавдия. И не удержалась: – Да за что меня-то им попрекают?!

– Любишь кататься, люби и саночки возить.

– Долго мне их возить-то?

Заметив, как повлажнели ее карие с рыжинкой глаза, Ольга уже мягче сказала:

– А на Илью не серчай. Молодой еще, вот и дурит. Хорошие люди в газетах пишут: нельзя человека за старое попрекать! Это большие люди говорят, не этому петуху Ильюшке чета!

Пришла Марья. Ольга принялась жаловаться на Илью. Потом они заговорили тише, и Клавдия по взглядам, которые они бросали в ее сторону, догадалась, что разговор идет о ней. И опять защемило сердце.

Женщины, как обычно, обступили Марью.

– Слушайте-ка, бабоньки, что я вам скажу, – заговорила Марья. – Про вас ведь в стенной газете написали. Матвей Ильич узнал, что вы подсаживаете свеклу, и дал комсомольцам задание. Дескать, равняйтесь по звену Ольги Плетневой, берите, мол, пример с лучших свекловичниц. И всех, – Марья многозначительно посмотрела на Клавдию, – всех до единого перечислили по имени-отчеству. Ох и разрисовали комсомольцы «молнию»!

Очень хотелось посмотреть эту самую «молнию», но идти в контору, где ее обычно вывешивали, Клавдия постеснялась.

А через неделю она получила свои первые заработанные деньги. Еле расписалась в ведомости, так дрожали руки. Все это заметили. Но никто и словом не обмолвился.

Собственно, какие это деньги! Две сотни. У нее в руках бывало куда больше. Но те были вырученные на рынке. Никому и похвалиться теми сотнями не могла. Даже Вале! Те прятала от чужих глаз, на книжку стыдилась положить. А эти…

Не спеша шла Клавдия широкой улицей. Где-то за деревней садилось солнце. На западе теснились дымчатые с прозрачными краями облака.

Был тот час сумерек, когда день уже погас, а темнота еще не окутала землю.

В этот час сгущаются краски.

Отчетливо, как-то особенно контрастно вырисовывались на фоне вечернего неба белые хаты с золотистыми крышами, и темно-зеленые купы деревьев, и черный, взметнувшийся к небу колодезный журавель.

И так же отчетливо в сознании Клавдии отражались события последних дней.

Вернувшись домой, Клавдия присела на завалинке под окном. Жаль, что нет Вали, поговорить бы с ней обо всем. И зачем старалась дочку выдать замуж за городского? Могла бы пойти за своего, деревенского.

Вот бы осенью приехали. Варенья бы наварила, ягода своя, и сахар будет свой. Полина в запрошлом году не знала, куда его девать.

Знала бы Валюша, что теперь матери незачем по рынкам мотаться. И от людей нечего прятаться. И насчет покоса не надо беспокоиться, ломать голову, кому подмазать. Всем дают, и ей должны дать.

«Завтра Вале напишу, – решила она. – Все напишу, что в газете похвалили и что деньги получила. Пусть сват со сватьей знают – не последний я какой-нибудь человечишка».

Небо совсем померкло. На раките, темневшей у плетня, какая-то ночная птица просвистала «спать хочу». Почуяв хозяйку, в пригоне замычала корова. Подошла кошка, выгнув спину и мурлыча, потерлась о босую ногу Клавдии.

С той злополучной ночи, когда Клавдия попрекнула Матвея учительницей, она не видела его. Не раз ей приходилось слышать о нем хорошее. И только хорошее. Женщины хвалили председателя. И уважительный-то он, никого обидным словом не обзовет. За правду стоит. Обещал, так сделает.

Клавдию это радовало и в то же время как бы отдаляло от него. Ну разве такой вот умный, правильный человек посмотрит на нее? Кто она? Брошенка, Геннадий, непутевый человек, и тот сбежал, бросил… Нет, Матвею под пару учительница. Она и моложе и ученая. (Он ведь тоже через год институт кончает.)

И все же в тайниках души жила надежда, что не все еще потеряно. Думалось: приедет же он наконец к ним на участок.

Он приехал.

Своими дальнозоркими глазами она заметила его еще издалека. С ним была Марья. Она что-то говорила, энергично размахивая руками. А он, повернув голову, пристально смотрел в сторону свекловичниц. «Меня ищет, – подумала Клавдия и тут же одернула себя – Больно ему надо».

Заметив председателя, женщины, побросав тяпки, пошли навстречу. Клавдию так и подмывало подойти к нему.

Досадуя на себя и на Матвея, с каким-то злобным ожесточением ударяла она тяпкой о рыхлую, податливую землю. А сама исподтишка наблюдала за Матвеем. Видела, как его окружили женщины. Слышала их голоса. Как обычно, они говорили все разом, перебивая друг друга. Потом раздался громкий смех. Видно, Ольга чудит. Вместе со всеми смеется и Матвей.

Женщины долго еще не отпускали Матвея, у каждой свое. Одной нужно леса на строительство, другой покоса не дают. Зинаида о названой дочке хлопочет, дояркой на ферму пристроить.

«Только мне ничего от тебя не надо. Мне тебя самого надо», – с грустью усмехнулась Клавдия.