Текст книги "Бедная Настя. Книга 3. В поисках счастья"

Автор книги: Елена Езерская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Бенкендорф был потрясен – самоубийство Калиновской, и разрыв отношений с наследником совершенно не входили в его планы. С одной стороны, он был рад, что все решилось само собой: нет беглянки – нет и проблемы. С другой – упрямство Александра вынуждало его искать способ держать новую ситуацию под контролем. А значит, ему понадобится человек, способный всегда и всюду оказываться вовремя, уметь слышать и слушать, и, разумеется, оперативно предпринимать те или иные шаги, необходимые для достижения цели. И такой человек у него, кажется, был.

– Господин пристав, – Бенкендорф поманил к себе растерянно стоявших в стороне полицейских. – Вы знаете дорогу в имение предводителя уездного дворянства господина Забалуева?

– Так точно-с! – козырнул пристав.

– Ведите нас к нему, – кивнул Бенкендорф, – сейчас же.

Жандармы по его знаку вскочили в седло, и кавалькада умчалась прочь от места только разыгравшейся трагедии. И Бенкендорф еще успел увидеть из окна, как цыгане окружили плотной стеной Александра, рыдавшего над телом Ольги Калиновской.

– Чертова полячка! – в сердцах воскликнул Бенкендорф, стукнув кулаком по сиденью, – добилась-таки своего, рассорила наследника со всеми…

– Ваше высокопревосходительство, – вздрогнул Забалуев, войдя в гостиную – ему сразу стало неловко за пыль и ветхость, царившие в доме.

– Я не привидение, Андрей Платонович, – улыбнулся Бенкендорф, – хотя, судя по всему, у вас здесь даже привидениям нечем поживиться.

– Увы, так вот и живем в нашей глуши, – развел руками Забалуев, пытаясь сообразить, как Бенкендорф оказался в его доме.

– Не советую тратить на это время, – догадался о причинах его раздумий Бенкендорф. – Уж вы-то должны понимать, что еще не придумана та дверь, в которую я затруднился бы войти.

– Подозреваю, однако, что это касается не только дверей, но и голов, – только и мог сказать Забалуев.

– На том стоим, – самодовольно согласился Бенкендорф, – но я не за тем приехал к вам, чтобы демонстрировать сеанс чтения мыслей на расстоянии.

– Слушаю вас, Александр Христофорович, – с почтением поклонился ему Забалуев.

– Полагаю, с бароном Корфом Вы знакомы, бываете у него? – Бенкендорф пристально посмотрел на него. – Забалуев кивнул. – Советую бывать у него чаще. А лучше – подружиться. И не только с ним, а его гостем – в имении барона намерен поселиться наследник.

– Чей наследник? – не сразу понял Забалуев и вздрогнул – до него дошло. – Как? Сам? Каким образом? Почему?

– Я был бы рад, Андрей Платонович, – нахмурился Бенкендорф, – чтобы вы задавали как можно меньше вопросов, а как можно чаще бывали бы у Корфа и как можно больше слушали и запоминали, и немедленно обо всем докладывали мне. Лично.

– Слушаюсь, – поклонился Забалуев.

– И еще, – Бенкендорф прищелкнул пальцами, – постарайтесь войти в доверие к наследнику и следить за каждым его шагом. Если с ним, по вашему недосмотру, что-нибудь случится, то ваша свобода – а вы, надеюсь, помните, чем обязаны мне, – легко превратится в несвободу.

– Александр Христофорович, не извольте сомневаться. Все будет исполнено в лучшем виде, – пообещал Забалуев.

Попрощавшись со своим агентом, Бенкендорф велел ехать обратно. У въезда в город полицейские оставили их, и карета графа заспешила в столицу…

* * *

Выслушав отчет Бенкендорфа и брезгливо поморщившись на протянутый ему платок с еще влажной кровью Ольги, Николай погрузился в задумчивость. Пожалуй, шеф жандармов прав: пытаться сейчас силой увезти Александра из Двугорского могло означать только одно – он вспылит и никогда больше не простит этого. Но и оставлять там наследника без присмотра…

– На вашего человека в Двугорском можно положиться, Александр Христофорович? Он сможет войти в доверие к Корфу?

– Вполне, – кивнул Бенкендорф, – но, если у Вашего величества есть еще какие-то соображения на этот счет…

– Пожалуй – да, – Николай вздохнул, – я слышал, что князь Репнин просил аудиенции у государыни?

– Так точно, – подтвердил Бенкендорф, – он сопровождает князя Андрея и княжну Елизавету Долгоруких.

–. Найдите мне его, – приказал Николай, – никто так лучше не подойдет для роли шпиона, как близкий друг подозреваемого. Приведите ко мне Репнина. Немедленно. Я хочу дать ему поручение.

Глава 2
Где ты, Анастасия?

– Здравствуй, Варвара, – тихим и печальным голосом сказала женщина, входя на кухню в имении Корфов.

– Марфа? – не сразу признала Варвара и бросилась помогать нежданной гостье – вошедшая женщина едва держалась на ногах: тканный цветами платок лежал по плечам, русые с проседью пряди волос падали на лоб, глаза болезненно блестели, а в движениях чувствовалась смертельная усталость. – Присядь, присядь, милая!

Марфа с благодарностью кивнула и села на стул у стены, откинулась на спинку и закрыла глаза. Варвара заохала и заметалась по кухне, бросившись наливать ей свежего кипяточку в большую керамическую чашку, привезенную ей Никитой с какой-то ярмарки.

– Вот выпей, выпей, – Варвара подала Марфе чай и предложила, – а, может, тебе покрепче чего? Глотнешь стопочку – вмиг и полегчает.

– Мне согреться надо, Варвара, – отказалась Марфа, – легче мне уже никогда не будет. А только хуже и хуже на сердце с каждым днем.

– Это ж сколько мы не виделись? – вздохнула Варвара. – Почитай, как освободил тебя Иван Иванович, не была ты у нас.

– Кончилась моя свобода, Варя, – прошептала Марфа. – И на что она мне теперь? Ушел от меня Петя, вернулся в семью. И осталась я одна-одинешенька.

– А сюда чего заглянула? Прошлое вспомнилось?

– Нет, хотела у тебя спросить – давно ли ты Сычиху видала. В избушке ее в лесу пусто, как будто выстыло все.

– Ай и не знаешь ты? – всплеснула руками Варвара. – Барин-то наш молодой, Владимир Иванович, обвинил ее в убийстве какого-то цыгана и арестовал. В тюрьме она сидит.

– Слушай ты ее, Марфа, – раздался от двери голос Модестовича. – Она расскажет! Что ты знаешь, кухарка, кроме своей печи? Сбежала ваша ведьма – исправника заколдовала и исчезла. По сию пору найти не могут. Здравствуй, однако, Марфа. Или не узнаешь?

– Как тебя, рыжего, не узнать, – горестно усмехнулась Марфа. – А чего же не уехали еще домой, Карл Модестович? Или не все деньги у барина выманили?

– И ты туда же! – воскликнул Модестович, подходя ближе. – Красивая ведь баба, откуда такая язва в тебе?

– А ты обо мне, как о товаре, не рассуждай – я давно вольная, и перед тобой ответа не держу.

– Зря ты так, – покачал головой Модестович, – глядишь, еще и я сгодился бы тебе на что. Ты же у нас теперь одна, некому тебя защитить и приласкать…

– Ты вот заместо того, чтобы клинья бить, – прервала его Варвара, – объяснил лучше нам – что это за чудо такое помогло Сычихе?

– Да я откуда знаю! – отмахнулся Модестович. – За что купил, за то и продаю. В трактире исправник столовался и на кресте божился, что наворожила, напутала она и как сквозь землю провалилась. Была Сычиха – и нет Сычихи! В воздухе растворилась.

– А исправник-то, поди, крепко поужинал? – усомнилась Варвара.

– Ты сама посуди, – Модестович покрутил у виска пальцем, – что он – больной, из-за дурной ведьмы под удар подставляться. Ему же влетело – никому мало не покажется. Особенно Владимир Иванович гневался – ездил в суд, кричал там, что упустили убийцу.

– Да за что же он на Сычиху так обозлился? – удивилась Марфа. – С того времени уже воды утекло – все воспоминания смыть должно. И она-то свое, как никто, отстрадала, откаялась.

– Правда это, – кивнула Варвара, – уж больно молодой барин на Сычиху набросился, а все с того дня, как она на похороны Ивана Ивановича приходила, чтобы кольцо памятное ему в гроб положить.

– Какое кольцо? – вздрогнула Марфа.

– Дорогое, старинное, – поддакнул Модестович, – там внутри еще надпись есть – Анастасия.

– Ах!.. – вскрикнула Марфа и схватилась за сердце.

– А ты откуда про то кольцо знаешь? – Варвара с подозрением воззрилась на управляющего. – Его же вместе с бароном и похоронили, и никто, кроме Сычихи, его разглядеть не успел.

– Не смотри ты так на меня! – дернул плечом Модестович. – Тоже мне – жандарм в юбке! То кольцо Полина стащила, когда к руке хозяйской припадала при прощании. А я у нее отобрал, вернуть хотел.

– Насчет вернуть – это ты загнул, Карл Модестович, – усмехнулась Варвара, краем глаза наблюдая, как побледнела за их разговором Марфа, – думаю, продать хотел.

– Где, где кольцо? – не выдержала Марфа и хищной птицей набросилась на управляющего, схватила руками за горло. – Куда ты дел его? Признавайся, черт рыжий! Где колечко мое памятное? Говори, а не то пожалеешь!

– Марфа, милая, что ты, – Варвара оттащила ее от растерявшегося от внезапного нападения Модестовича, – ты по-человечески спроси, он скажет, никуда не денется.

– А с чего она взяла, что кольцо ее? – спросил Модестович, растирая покрасневшую шею. – На нем другое имя написано.

– Это кольцо я сама Сычихе дала, чтобы она дочку мою, Настеньку, не безымянной хоронила.

– Дочку?! – в голос воскликнули Варвара и управляющий.

– Да, – кивнула Марфа и осела на стул, как будто силы вновь оставили ее. – Умерла моя девочка, а кольцо я велела Сычихе ей в гробик положить, чтобы знали там, на небе, кто она такая.

– Бедная ты моя, – Варвара растрогалась и обняла Марфу. – И чем же помочь-то тебе?

– Скажите, где кольцо, – Марфа умоляюще подняла на Модестовича глаза, и он не выдержал – отвел взгляд.

– Прости, Марфа, проиграл я его в карты, цыгану одному, – едва слышно вымолвил управляющий.

– Не тому ли, которого убили? – догадалась Варвара – Модестович кивнул.

– А про кольцо с той поры больше никто ничего и не слышал, – пояснил Модестович.

– Значит, такая моя судьба, – сдержанно сказала Марфа и отстранила от себя Варвару. – Спасибо за приют, за привет, засиделась я у вас. Пойду.

– Куда же ты теперь? – растерялась Варвара.

– А не все ли равно, – равнодушно пожала плечами Марфа. – Все у меня отобрали, отняли – любовь, доченьку, а теперь еще и память о ней, ненаглядной кровиночке. Прощайте все, и да хранит вас Господь!..

Марфа и сама не понимала, не видела, куда идет. То в сугроб провалится, то на пень под снегом натолкнется, то опасно кустом зацепится. Наконец, она поскользнулась на ледяной корке и упала на колени.

– Господи! – закричала она. – Помоги, объясни! Никого не убила, слова плохого не сказала никому! За что мне наказание такое?..

Рядом на ветку ели опустилась ворона и каркнула.

– Сычиха? – обернулась к ней Марфа. – Врешь, не уйдешь, старая ведьма! Покажись, Сычиха! Слышишь, покажись! Прекрати играть со мной! Я за ответом пришла. Слышишь, Сычиха? Что ты с ней сделала? Где моя бедная Настя?

Дорога и память сами вывели ее в старое имение Долгоруких. Марфа постояла минуту перед входом – здесь прошли ее лучшие, светлые дни с Петенькой, когда они были предоставлены друг другу, и не было между ними подозрений и обид. Марфа вздохнула и вошла в дом.

– Сычиха? – вскричала она, узнав женщину, встретившую ее в гостиной. – Что ты делаешь здесь? Как попала сюда?

– Успокойся, Марфа, добрые люди помогли – из тюрьмы вызволили, привели в дом. Но ты не бойся. Я отсюда уйду, вот только отдохну чуть-чуть. И не смотри ты на меня, как волчица.

– А я и есть волчица! – грозно сказала Марфа. – Волчица, у которой отняли детеныша. Говори, что случилось с моим ребенком.

– Да что с тобой, Марфа? – растерялась Сычиха. – Ты и сама знаешь, зачем спрашивать, старые раны бередить.

– Ты мне зубы не заговаривай! Говори, где моя дочь?

– Так умерла же она…

– А, коли умерла, – прервала ее Марфа, – почему перстень мой по рукам ходит, покоя не знает?

– Какой перстень? О чем ты? – заволновалась Сычиха.

– А ты глаза не прячь, змея подколодная, – наступала на нее Марфа. – Я теперь все знаю – и про то, как ты его Корфу в гроб схоронила, и как выкрали его да в карты проиграли.

– Это не тот перстень, – защищалась Сычиха.

– Тот, тот самый перстень, – усмехнулась Марфа. – С надписью «Анастасия». Ты обещала мне схоронить его вместе с девочкой. Почему же он не в земле? Значит, и дочка моя не в земле? Жива она! А ты соврала мне, подлая. Я же тебе верила… Боже мой, как я тебе верила!

– Подожди, Марфа, послушай…

– Да не нужны мне твои лживые речи! – замахнулась на нее Марфа. – Знаешь ли ты, что Петр оттого меня и бросил, что по детям соскучился. А, коли бы у нас свои были, глядишь, и не вернулся бы к той, что сама своей рукой его едва не порешила. Я должна знать, где моя дочь. И Петя должен знать! Он запутался, и сам не знает, что ему нужно. А, когда узнает о нашей девочке, сразу поймет, где его счастье.

– Если ты Петра вернуть хочешь, то это и по-другому сделать можно – есть у меня средства приворотные, – предложила Сычиха.

– Ты мне не средства давай – правду скажи! – гневно воскликнула Марфа. – Я теперь знаю: наша дочь жива. И ты отсюда не выйдешь, пока во всем не повинишься, не признаешься! А не скажешь – я тебя и убить могу, я сильная.

– Хорошо, хорошо, – растерялась Сычиха и уступила, – я скажу тебе правду… То кольцо я не похоронила вместе с ребенком, как обещала. Себе оставила.

– Неужто мало денег тебе дали? – Марфа опять схватилась за сердце. – Что же за душа у тебя черная?

– И даже чернее, чем тебе кажется, – Сычиха побледнела и вдруг рухнула перед Марфой на колени. – Прости меня, грешную, виновата я! Не помер твой ребеночек при родах – это я погубила твоего ребенка.

– Что? – зашаталась Марфа.

– Девочка твоя родилась здоровой, – кивнула Сычиха. – А ты… уж больно тяжело ты рожала, я так намучилась с тобой, извелась, боялась, что не выживешь.

– Боже мой! – простонала Марфа, мысленно обращаясь в памяти к тому дню.

– Ты тогда в бреду была, металась в горячке, – скорбно рассказывала Сычиха, – а я одна, все надо было успеть. Потом ты как-то ненадолго успокоилась, и я хвороста поднабрать побежала – печка прогорала, подбросить надо было. Без воды-то горячей куда? Вот я и отлучилась, а девочка рядом с тобою лежала.

– Говори, – Марфа без сил опустилась на диван, заброшенный какой-то старой, проеденной молью тряпкой.

– Когда я вернулась, на полу нашла ее, мертвую уже, – призналась Сычиха. – Видно, упала и головкой ударилась.

– Это я, я ее в горячке столкнула, – побелела Марфа.

– С тебя-то спрос какой, – пожала плечами Сычиха, – ты в беспамятстве была, моя это вина, не уберегла я дочку твою, не доглядела. Мертвая твоя Настенька, бедная девочка наша. Нет мне прощенья!

Сычиха начала рвать на себе волосы и качаться из стороны в сторону.

– Умерла… – прошептала Марфа, и вдруг глаза ее загорелись странным, бесноватым светом. Она схватила Сычиху за плечи и притянула к себе. – Врешь ты все… А кольцо почему не схоронила вместе с ней? Мало тебе моего горя было?

– Мало, – кивнула Сычиха, – оставила я его, чтобы память перед глазами всегда была – в чем виновата и кого не спасла.

– Ты эти сказки детишкам рассказывай, – не успокоилась ее объяснениями Марфа, – а мне правду скажи, зачем кольцо себе оставила?

– Я сказала правду, клянусь, – Сычиха посмотрела ей в глаза – прямо и спокойно.

– Тогда покажи мне, где ты похоронила ее, – велела Марфа.

– Столько лет прошло, – пожала плечами Сычиха, – я и не помню, где. Лес-то большой, путаный.

– Значит, грех помнишь, а в каком месте сокрыла его – нет? Не верю! Ни единому твоему слову не верю! – вскричала Марфа. – Жива моя дочь. Ты украла ее и отдала на воспитание в другую семью, чтобы я не смогла рассказать Петру о нашей дочери. Ты Петра охраняла, а обо мне и не подумала. Верни мне Настю – живую или мертвую, верни мне ее!

– Так и быть, – решилась Сычиха, – пойдем в лес, покажу тебе ее могилку.

Марфа вся задрожала и покачнулась – Сычиха безрадостно взглянула на нее и вышла из гостиной, словно показывая дорогу.

– Здесь, – сказала она, когда они пришли.

Марфа, которая все это время шла за ней молча и послушно, точно на привязи, оглянулась – место было светлое, тихое, красивая полянка в ельничке неподалеку от избушки самой Сычихи. У Марфы подкосились ноги, и она упала на колени на снег возле небольшого холмика, обозначенного деревянным крестом, на перекладину которого была прикреплена выцветшая, с почти неразличимым ликом иконка.

– Настя… – прошептала Марфа и заплакала – тоненько и жалостливо.

– Плачь, Марфа, – Сычиха подошла к ней и погладила по голове, – тебе есть, о чем поплакать, Марфа.

– Доченька моя, – Марфа упала лицом в снег и обняла обледенелый холмик.

– Я говорила тебе – будет тяжело, – промолвила Сычиха и пошла прочь.

– Стой! – Марфа вдруг цепко схватила ее за руку. – Врешь, еще не все. Копай, я хочу убедиться, что она там.

– Ты сошла с ума, Марфа, – Сычиха попыталась было освободиться, но Марфа не отпускала ее.

– Я не верю тебе – моя девочка жива, – глаза Марфы горели совершенно безумным, холодным огнем.

– Что ты хочешь увидеть? – оправдывалась Сычиха. – Горсть праха? Опомнись, охолонись. Нет у тебя дочери, Марфа, она умерла. 20 лет назад. И не тревожь ты ее ангельскую душу.

– Настя! – дурным голосом взвыла Марфа. – Бедная моя, Настенька…

Когда Сычиха вывела ее из леса, Марфа по дороге пошла к городу. Сколько она шла, как смогла дойти, Марфа не знала – мир померк вокруг нее, и жизнь остановилась. Марфа брела, не глядя по сторонам, не слыша окриков, и едва не угодила под сани, лихо подкатившие к трактиру.

– Сдурела баба, что ли? – закричал на нее человек с легким немецким акцентом.

Марфа подняла голову и уставилась на говорившего невидящим взглядом.

– Марфа, опять ты? – Модестович не на шутку перепугался – он сразу и не понял, то ли волосы у нее за полдня поседели, то ли это просто изморозь белым на пробор легла. – Чего под сани бросаешься, или жить надоело?

– А мне все равно – жить, не жить… – словно пьяная, пробормотала Марфа.

– Это ты брось, – Модестович решительно взял Марфу под локоток и повел с собой.

В трактире он усадил ее за дальний стол в углу, и Марфа откинула голову на стену, как будто голова у нее была тряпичная, а шея – из веревок вязаная. Модестович осуждающе цыкнул и, подозвав полового, велел принести водочки на двоих и какой-нибудь закуски, чтобы не опьянеть с морозу.

– Вот это ты напрасно, Марфа, – сказал он ей, когда она залпом выпила стопочку и оттолкнула от себя его руку с огурчиком. – И что ты так завелась? Нехорошо это.

– А тебе-то до меня какое дело? – с вызовом бросила ему Марфа.

– Мне до тебя всегда дело было, нравилась ты мне.

– А кто тебе не нравился? Ты у Корфов редкую девку не обласкал.

– Девки – они и есть девки, а ты другая. Ты не просто красивая, ты – такая женщина, о которой только мечтать можно. Я другим все обещал, а вот тебя увез бы с собой, чтобы дом в образце содержала да детишек рожала.

– Нету у меня детей, нету, и больше не будет, – разрыдалась Марфа, уронив голову на руки.

– Это ты о дочке своей? – кивнул Модестович.

– Была у меня дочка Настенька, да сгинула без следа, – запричитала Марфа.

– От князя Петра? – догадался Модестович. – Да когда же? Почему я не знал?

– Меня барон Корф в Петербург увез, чтобы от людских глаз подальше. А когда сроки подошли родить, я в деревню вернулась – Сычиха мне помогала. Вот только Петру я так и не нашла в себе силы признаться, не успела. Сычиха сказала – умерла моя Настя, не выжила.

– Вот лак история! – поразился Модестович. – А чего же сейчас ты вдруг вспомнила о ней?

– Помнишь кольцо, о котором ты говорил? С именем Анастасии? Когда колечко-то это обнаружилось, я подумала – может быть, доченька моя жива.

– Так ты нашла Сычиху? – насторожился Модестович.

– Нашла, да все без толку, – кивнула Марфа. – Сычиха сказала, что оставила себе то кольцо, как речное напоминание, как укор. Напоминание о ее грехе – что младенца не уберегла.

– Так она тебе и могилку показала?

– Видела, – всхлипнула Марфа, – показала она мне нынче холмик маленький.

– Холмик еще ничего не значит, – с уверенностью в голосе сказал Модестович. – Долгорукие целый год князя Петра мертвым почитали, а Елизавета Петровна могилку раскопала и ничего не нашла. Так что – если ты сама умершего ребеночка не видела, не верь старой ведьме. Кто один раз соврал, то и другой раз соврет – не дорого возьмет. Это я тебе говорю. Да, а, кроме кольца, ничего памятного от ребеночка не осталось? Вещицы какой-нибудь, чего-нибудь приметного.

– Одеяльце было детское, а в уголке вензельком буква «А» вышита, – сквозь слезы улыбнулась Марфа.

– А запись в приходской книге ты видела? – поинтересовался Модестович.

– Какую запись? – растерялась Марфа.

– Красивая ты, Марфа, – с сожалением сказал Модестович, – а наивная, сил нет! Если ребенок умер, должна была запись в приходской книге остаться. Не могла Сычиха девочку твою без отпевания схоронить. А, стало быть, священник нужен – свидетель. И вот пока ты его не найдешь и эту запись собственными глазами не увидишь, не верь ведьме, не верь.

Разговор с Модестовичем разбередил ее душу, и Марфа заволновалась – а может, прав, рыжий? Да неужели же хватило у Сычихи бессердечия бросить малютку в темную могилку в лесу, не нареча ее, не окрестив по-христиански? А коли так – она сможет узнать всю правду о своей девочке.

– Слышишь, Марфа, – Модестович наклонился к ней ближе, – хочешь, я тебя приласкаю, от дум тяжелых отвлеку?

– Не до того мне, – отстранилась от него Марфа, – а коли вправду ты ко мне с симпатией, так лучше подвези сейчас до церкви. Проверить, что сказал, хочу…

* * *

Всю дорогу из Петербурга Лиза молчала, и Андрей с Репниным не осмелились нарушить ее печаль. Аудиенция у императрицы, к которой Лиза хотела обратиться за заступничеством, была прервана приходом Бенкендорфа, и всем им было велено немедленно покинуть столицу. Кроме того, Андрей, просивший прежде Жуковского о содействии в вопросе о разводе Лизы с Забалуевым, узнал, что поэта отлучили от двора, и он уезжает в Германию. Правда, Репнин был принят Императором, но о причинах и содержании этой встречи он умалчивал, из чего Андрей сделал вывод, что она никоим образом не была связана с предметом его забот о Лизе.

Сопроводив Долгоруких в имение, Репнин попросил доставить его к Корфу, и, сердечно распрощавшись с Лизой, уехал. Лиза же, чтобы хотя бы как-то занять себя после неудачи в петербургской экспедиции, вспомнила о найденном перстне и решила просмотреть книгу церковных записей в приходе, который раньше был под отцом Георгием.

– Младенец мужского рода, крестная мать, крестный отец… – читала Лиза, бережно переворачивая страницу за страницей в обратном порядке. – Соня, как, однако, это все интересно! Я никогда об этом не задумывалась – в этих книгах вся наша жизнь.

– Какая же ты неусидчивая, Лиза, – надулась увязавшаяся за нею и обожавшая быть в курсе всего Соня.

– Ты хотела сказать – беспокойная, – рассмеялась Лиза. – Ты лучше посмотри, вот и о моей проклятой свадьбе тоже запись есть! Но ничего – скоро мы другую запись сделаем. А вот и ты – младенец женского полу, наречена при крещении Софией.

– Дай посмотреть! – почему-то развеселилась Соня. – Ой, правда….

– Значит, несколькими годами раньше и я должна быть, – Лиза принялась быстро листать страницы обратным порядком. – Странно. Ничего нет.

– Наверное, ты перелистнула, смотри повнимательнее, – легкомысленно сказала Соня.

– Нет! Ничего нет!

– Не может быть, – Соня перегнулась через ее плечо и заглянула в книгу, – тебя же крестили в нашем приходе. Надо маменьку спросить.

– Ах! – воскликнула Лиза и побледнела.

– Что? Что случилось?

– Читай, – Лиза указала сестре на строчку в книге. – Младенец женского полу. Родилась со мной в один день.

– Анастасия, – вздрогнула Соня, прочитав запись. – Только имя – ни даты рождения, ни имен крестных, ничего. А где же ты? Куда делась запись о твоем крещении?

– Не знаю, – растерянно промолвила Лиза, – но это все странно, очень странно.

– Давай спросим отца Павла, – предложила неунывающая Соня.

– Двадцать лет назад здесь служил отец Георгий, – покачала головой Лиза, – но он нам в этом не помощник. Он знает много тайн, но скрывает их. Да и к тому же – почерк, мне кажется, не его.

– Почему ты так решила?

– Я видела его записку к отцу, и в книге все предыдущие записи сделаны другой рукой. И вот эта вот линия в конце строки…

– Как будто писавший не смог окончить запись? – предположила Соня.

– Или ему не дали закончить, – мрачно сказала Лиза. – Пойдем отсюда, я должна сейчас же поговорить с маменькой.

* * *

– Глупости! – едва догадавшись, о чем идет речь, вскричала Долгорукая. – Тоже мне нашла тайну! Ты родилась слабенькой, а Пети в это время не было дома. Я позвала отца Георгия, и он крестил тебя здесь. Возможно, потом он просто забыл внести в книгу твое имя. В тот день была страшная метель, он заблудился в дороге – сам мне рассказывал.

– Так что же, маменька, Лиза теперь некрещеной считается? – сболтнула Соня. – Она же в ад попадет!

– Бог с тобой, Соня! – истово перекрестилась Долгорукая. – Что ты говоришь!

– Маменька, а может статься, что отец Георгий внес по ошибке в приходскую книгу другое имя?

– С чего бы? И что за имя?

– Анастасия, – сказала Лиза, пристально глядя на мать, – Долгорукая покачнулась и принялась искать, за что задержаться, дабы не упасть от волнения. – Маменька, вам плохо?

– Ничего особенного, – прошептала княгиня, – вдруг голова закружилась. Соня, ты бы оставила нас, мне с Лизой наедине поговорить надобно.

– Всегда так, – осерчала Соня, – как что-то важное – меня за дверь или в сад отправляют.

– Иди, иди, – ласково подтолкнула ее мать, – и тайн здесь нет, просто вспомнила кое-что, о чем давно собиралась с Лизонькой посоветоваться. Ступай, милая, ступай.

– Однако, это имя вас так взволновало, маменька, – с вызовом посмотрела Лиза на Долгорукую. – Что вы делаете, мне больно!

– Послушай, Лиза, – жестко сказала княгиня, с силой сжимая ей локоть пальцами, – забудь, навсегда забудь это имя и никогда впредь его не вспоминай. Если тебе хотя бы самую малость дорога твоя семья, твой отец. Он – особенно, пощади его, я прошу, я умоляю тебя. Дай мне обещание перед образами, поклянись, что ты забудешь это имя и не станешь его ни перед кем в этом доме повторять. Слышишь?!

– Отпустите, маменька, – Лиза вырвалась и убежала.

Она была потрясена – сколько ненависти, сколько злобы было в голосе матери, когда она произносила это имя – Анастасия. Как будто разверзлись небеса, и тьма кромешная сошла на землю, и мир встал пред открывшейся внезапно бездной.

– Что тебе рассказала маменька? – бросилась к ней Соня, едва только Лиза переступила порог своей комнаты.

– Соня, мне надоели твои расспросы, – отмахнулась Лиза.

– Так-то обращаешься с родной сестрой…

– Что? Что ты сказала? – у Лизы было такое лицо, как будто ее осенило.

– Я сказала…

– Так вот в чем дело… – Лиза принялась ходить по комнате из угла в угол, а Соня с удивлением растерянно смотрела на нее. – Я поняла, я все поняла…

– А со мной ты своим открытием поделиться не желаешь? – обиженным тоном произнесла Соня.

– Все очень просто. Помнишь, маменька говорила, что я от рождения оказалась слабенькой?

– И что здесь такого особенного?

– Я думаю – настоящая Лиза Долгорукая умерла при рождении. А маменька и отец Георгий заменили ее другой девочкой – Анастасией.

– Ты хочешь сказать, что ты и есть та самая Анастасия? И ты мне – не родная сестра, а маменьке – не родная дочь? Ты сошла с ума! Я не верю тебе!

– Тогда отношения наших родителей были натянутыми – в это время у папеньки был роман с крепостной Марфой, и маман решила, что еще один ребенок укрепит их брак. Но младенец не выжил, и она уговорила отца Георгия заменить мертвого ребенка на живого. И я должна узнать, у кого они забрали дитя. Я хочу знать правду, какой бы она ни была.

– Остановись! – вскричала Соня. – Не надо, не надо делать этого, Лиза! Каждый раз, когда ты пытаешься доискаться до правды, всем только хуже становится!

Когда Соня выбежала из комнаты, намеренно хлопнув дверью, Лиза вздрогнула, и ей стало тоскливо на душе.

Быть может, сестра права, и она обезумела от горя? Ужас насильного брака с Забалуевым, предательство Владимира, мнимое воскрешение отца и его беспомощность в попытках освободить дочь от ненавистного брака свели ее с ума, и она просто перестала замечать разумное и во всем подозревает злонамеренность? Но… – если не видеть в происходящем этого первого, само собой напрашивающегося объяснения, то чем еще можно оправдать ту немыслимую жестокость обращения с нею в доме, который она с рождения считала своим?

Да неужели же причина только в неистребимой маменькиной жадности, которая ради денег с легкостью продала ее отвратительному старику и всячески препятствовала браку с Корфом? А эти ее бесконечные придирки и попреки – с Соней и Андреем она более ласкова и постоянна в проявлении своей материнской любви? А Андрей, Андрей, проявивший столь убийственное равнодушие к ее судьбе? И наушница Соня? И, наконец, папенька – как он мог бросить родное дитя, хотя всегда утверждал, что она – его любимица? Так значит, он обманывал ее – давно, всегда, с самого детства? И в действительности за его, казалось бы, загадочным поведением скрывалось одно, невероятно простое объяснение – она здесь чужая. Чужая кровь – не своя, не родня и не ровня.

Так, маменька просила ничего не говорить отцу? Нет уж, больше по-вашему не будет. Я поговорю с ним, во что бы то ни стало, решила Лиза и бросилась к Петру.

Но она и двух слов сказать ему не успела, как в кабинет ворвалась Долгорукая и чуть ли не силой увела ее за дверь. Обернувшись при выходе, она улыбнулась мужу и, ласково промолвив какую-то нелепость про маленькие женские секреты, пообещала вернуться, а пока они тихо посудачат с Лизой в гостиной.

– Ты, кажется, совсем не слушаешь меня! – пугающим шепотом принялась бранить дочь Долгорукая. – Я велела тебе оставить папеньку в покое и не домогаться до него своими расспросами про каких-то химер.

– Анастасия – не воображаемое чудище, а вполне реальный человек, который может дышать и чувствовать! – воскликнула Лиза, отталкивая от себя мать.

– Тебе-то откуда знать? – продолжала шипеть княгиня.

– Так вы полагаете, что я не знаю, что вижу, что слышу, что ощущаю? – с горьким сарказмом спросила Лиза.

– Ты? – растерялась Долгорукая. – А при чем здесь ты?.. О Господи, ты что-то вообразила? Да как же у тебя язык-то повернулся такое сказать?

– Нет? Тогда почему вы не скажете мне правду об Анастасии? Я хочу знать, кто она, кем бы она ни была. Или вы намеренно уводите меня от этой тайны, потому что это тайна – я сама? И не потому ли вы любите меня меньше, чем Соню или Андрея?

– Лиза! – Долгорукая побледнела, закачалась и, оглянувшись, шатаясь подошла к ближнему дивану, села и с ужасом взглянула на Лизу. – Да как тебе в голову могло такое прийти, как ты могла подумать… Я люблю тебя меньше?! Да я одинаково люблю всех своих детей.