Текст книги "Бедная Настя. Книга 8. Воскресение"
Автор книги: Елена Езерская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
Почему, безмолвно спрашивала себя Анна, глядя, как Санников бережно выносит Соню на руках на прогулку – посидеть перед сторожкой, – почему человеку никогда не бывает довольно того, что есть? Даже, если то, что он имеет, – хорошее? Для чего он ищет необыкновенное против лучшего? Отчего возносится гордынею над доступным и пренебрегает дозволенным? И за что неизвестное представляется ему предпочтительней яви, в которой живет?..
На второй день Анна встревожилась – по кустам вкруг сторожки как будто шорох прошел. Но потом на поляну выскочили косуля с олененком и тут же умчались, едва от ветра заскрипела входная дверь. Павел Васильевич посчитал это хорошим знаком – если животные не побоялись выйти из леса, значит, не боялись ничего, – но Анна усмотрела в том иное. Косулю могли спугнуть охотники, и совершенно необязательно, что искали они четвероногую мишень. И, так как ожидание затягивалось, Анна решила, что им стоит поторопиться с отъездом, – Санников возьмет к себе в седло Соню, а к седлу лошади, на которой поедет она сама, привяжут кое-какой провиант: вещей у них так и так не было. Равно, как и оружия, которое сейчас весьма бы им пригодилось, и каковое вряд ли мог заменить заржавелый и покореженный старый топор, найденный в сенях.
Санников и Соня уже сидели в седле, когда внимание Анны, выходившей из сторожки, снова привлек какой-то шум в лесу. Так просто мы не сдадимся – подумала Анна: по ее просьбе Санников топором соорудил для женщин несколько острых пик и стесал нож, который вполне мог сойти для ближнего боя. Но ее решимость постоять за себя не понадобилась – это приехал Ван Вирт в сопровождении отряда верных жандармов и с каретой, в которой нашлось место для всех.
Жандармы быстро и с максимальной секретностью доставили их в Симбирск, где уже несколько дней шли гастроли всемирно известного мага: как и говорил Ван Вирт, Карл прекрасно справился с ролью своего отца, и, памятуя его участие в этом деле, Анна была рада видеть молодого человека, неожиданно обняв его, точно родного, словно, был он ей как сын или брат. Боже, я становлюсь неприлично сентиментальной, укорила Анна себя за проявленную чувствительность, это все – усталость и нервность, вызванные напряжением последних дней. И, уловив внимательный взгляд мага, явно отметившего потепление в ее душе, она смутилась еще больше – Анна всегда старалась избегать проявления своих собственных, подлинных эмоций на широкой публике, и оттого разволновалась сильнее прежнего.
Однако теперь им можно было ничего не бояться, и, ожидая, пока последует распоряжение двигаться дальше, они все вместе жили в доме, отведенном для мага. Особняк, хотя и стоял в центре города, был окружен литой чугунной оградою и прелестным садом, деревья в котором еще не утратили своей листвы и позволяли оставаться в нем невидимыми для любопытных глаз горожан, частенько приходивших поглазеть на знаменитость. Но однажды, вернувшись в сад за Соней, вот уже часа два сидевшей на скамейке под орешиной с французской книжкой, Анна не увидела сестры.
Соня, казалось, чувствовала себя много лучше, но чем скорее приближался день их отъезда в Петербург, тем тягостнее становилось ее молчание. За все это время она ни разу не поддалась на уговоры сестры рассказать о пережитом, о Ван Хельсинге. Соня как будто затаилась, погрузилась в свои воспоминания, ушла в себя. Конечно, она не отталкивала тех, кто стремился помочь ей, но принимала помощь без малейшего интереса и отклика. Она витала в облаках снов наяву, но думами своими ни с кем не делилась. И поэтому Анна старалась не выпускать сестру из вида – ненавязчиво, но постоянно она следовала за нею повсюду, стремясь уберечь от новых, пусть и случайных потрясений.
И вот – такая неожиданность! Соня пропала! Куда она делась, Санников не знал. Смутившись, он виновато объяснил, что отвлекся от наблюдения в окно, которое ему перепоручила Анна, пока говорила с Ван Виртом, принесшим радостную весть о скором отъезде, – Павел Васильевич сочинял послание Авдотье Щербатовой и увлекся письмом. Ван Вирт немедленно разработал план, и, разделившись, они разъехались по городу в поисках княжны.
Анне повезло – она первой нашла Соню в небольшой кондитерской, но, когда, взяв ее под руку, повела к коляске, дожидавшейся их на противоположной стороне улицы, услышала обращенный к себе возглас, в котором смешались и удивление, и почти мистический ужас:
– Баронесса! Вас ли я вижу?
– Простите? – Анна невольно подняла глаза на обратившуюся к ней женщину и обомлела – перед нею стояла невестка Каменногорского градоначальника. – Извините, но вы ошиблись.
– Нет-нет, Анастасия Петровна! Это вы, – настаивала молодая женщина, – вас трудно с кем-либо спутать. Я совершенно уверена! Мы виделись с вами в театре, и вы несколько раз приходили к нам домой, чтобы попросить моего тестя оказать вам помощь в розыске сестры. Так это она? Вы нашли ее? Ах, какая удивительная история! А мы считали вас погибшей! В городе говорили, что на карету, в которой вы ехали, напали разбойники! Мы все так переживали – такой ужас! Но, хвала Всевышнему, несчастье не коснулось вас! Это чудо, настоящее чудо! Постойте, куда же, постойте!..
Анна с мучительной улыбкой едва вынесла ее неумолкающую болтовню, уводя за собою Соню, и, почти не обращая внимания на идущую вслед за нею женщину, помогла сестре подняться в салон и похлопала возчика по плечу – давайте, миленький, побыстрее, поезжайте, поезжайте!
Выслушав ее рассказ, Ван Вирт, к тому времени тоже вернувшийся домой после безрезультатной поездки по городу, нахмурился, и его озабоченность тотчас же передалась Анне серьезным волнением.
– Вы уезжаете завтра же, – после минутной паузы сказал маг, – вы, княжна и Павел Васильевич.
– А как же вы? – растерялась Анна.
У господина чародея завтра – последнее выступление, и я намерен поддержать Карла, – кивнул Ван Вирт, – что, разумеется, не исключает того, что я сразу же покину город – в тот же вечер.
Соня к приказу немедленно уезжать отнеслась с полнейшим равнодушием – она и не понимала, кажется, что произошло. А вот Санников, наоборот, расстроился – он не успел отправить письмо в Каменногорск, и с этой поездкой отдалялся от Авдотьи все дальше и дальше, что делало его рассеянным и неузнаваемо мрачным. Но делать было нечего – все собрались и на рассвете, когда город еще спал, каретой, охраняемой жандармами и специально испрошенной для государственных нужд у местного начальника почтовой службы, они выехали в столицу.
Осень в Петербурге уже отстояла. С Невы дул холодный ветер, и Соня опять загрустила, так что Анна попала как будто между двух огней: по одну руку от нее сидел печальный Санников, по другую – сосредоточенная, с отсутствующим взором княжна. Уговорив Павла Васильевича остановиться у них и помочь ей какое-то время понаблюдать Соню, Анна попросила везти всех в Двугорское, где ее заждались уже дети. И если говорят, что дома и стены помогают, то Анна в полной мере ощутила на себе справедливость этой вековой мудрости.
За лето дети подросли и еще более сдружились, и теперь между ними, кажется, и не было никакого различия. Они обрадовались Анне и Соне, а Санников несколько вечеров подряд развлекал их рассказами, и созерцание этой идиллической картины заставило прослезиться всех – и саму Анну, и Татьяну с Никитой, и старую Варвару, которая потихоньку передала ей письмо, пришедшее днями от Михаила.
Репнин был счастлив ее согласию и предлагал Анне самой выбрать – дождаться его приезда с отчетом по инспекции или приехать к нему. По всему чувствовалось – последнему князь был бы более рад, ибо между строк читалось его волнение за постоянство принятого Анной решения. По-видимому, в глубине души Репнин боялся, что Анна передумает, но еще сильнее хотел исключить для самого себя вероятность подобного поступка. И потому дважды перечитав письмо, Анна расстроилась – только что пережив серьезное приключение, она была не готова немедленно ехать навстречу Репнину, но не будет ли ее просьба о передышке воспринята Михаилом как сомнение в правильности оговоренного между ними решения? Вопрос этот не давал ей покоя, но уже через несколько дней важность его стала казаться не столь уж значительной после визита нового уездного доктора к Соне.
– Поздравлю вас, княжна ждет ребенка, – улыбнулся тот, завершив осмотр, и Анна долго не могла поверить в услышанное, а потом новость утонула в объятьях и слезах радости.
То, что новость изменила Соню, стало заметно на следующий день – ее хандра слетела с лица, подобно осенней листве. Княжна сразу сделалась озабоченной прогулками и уже не пропускала завтраки. Соню интересовало все, что было связано с ее состоянием, и потому она терзала вопросами и сестру, и Татьяну, и постоянно звала к себе в комнату старую няньку – посоветоваться. И жалела, что в этой увлекательной игре не принимал участия Санников – за день до визита врача он уехал к родственникам мужа Авдотьи Щербатовой: по собственной инициативе он списался с ними и сейчас горячо взялся помогать ей, хотя все вокруг прекрасно понимали, что печется Павел Васильевич прежде всего о своем интересе, который теперь уже был вполне очевиден каждому. Но разве повернулся бы у кого язык упрекнуть его за то?
Впрочем, и повода для волнений о том больше не было – Анна видела, что Соню уже не волновала недавняя привязанность к ней Санникова. Она навсегда излечилась и от чувства вины перед ним, и от самоиронии к любовному чувству. Соня по-прежнему не торопилась открыть Анне душу, но, глядя на то, как сестра печется о своем будущем ребенке, она понимала, что в отношении Сони и неизвестного ей Ван Хельсинга не было фальши или банальности флирта. И Анну не могла не радовать не вдруг приобретенная сестрой серьезность и терпение, помноженные на заботу о ближних, чего они все были прежде с ее стороны лишены.
Но однажды, когда Анна собиралась как-то в Петербург – пора ей было возвращаться к своим обязанностям при дворе, – Соня подбежала к ней и, припав на грудь, расплакалась, а потом все говорила и говорила, боясь, что кто-либо или что-либо помешают излиянию ее души, которой открылась ужасная правда будущего: она никогда не увидит Ван Хельсинга. Он не воскреснет, не явится к ней, поведав о своем чудесном избавлении от смерти. Его тело навсегда унесла с собою подземная река, и их души могут теперь соединяться только в эмпиреях сна. Не только, ласково упрекнула сестру за отчаяние Анна, не забывай, что его душа вошла в тебя и передалась младенцу, которого ты носишь под сердцем. И хотя именно этих слов Соня и ждала от сестры, но они взволновали ее, и женщины опять проплакали до отъезда Анны из Двугорского.
И глядя из окна кареты на знакомые пейзажи, родные сердцу места, Анна думала – все, наконец, образовалось. Соня обрела умиротворение, Санников – настоящую любовь, ей предстоит возвращение к истокам – к тому человеку, к тому чувству, с которого началась ее петербургская жизнь много лет назад… Омрачала эту радость только заметка в «Северном вестнике», которую Павел Васильевич долго не решался показывать ей, – из статьи следовало, что в Симбирске неизвестными лицами, по-видимому, при попытке ограбления был убит известный маг Людвиг Ван Вирт. Перемолчав эту весть, которую она не захотела обсуждать даже с Санниковым, Анна поставила за душу нового, но так скоро ушедшего друга свечу в уездном соборе и решила, что время потерь на этом закончилось. И, вспомнив о своих обязанностях камер-фрейлины, засобиралась в столицу.
Однако сразу же попасть к своей покровительнице Анна не успела – еще при входе ее задержал часовой, который, вежливо попросив их сиятельство ждать, отослал своего напарника по начальству, после чего удивленную подобным приемом Анну сопроводили в дальнюю галерею дворца, где к ней вышел один из новых адъютантов наследника и попросил следовать за собою. По ходу он вел себя невероятно предупредительно и сообщил, что делает это по личному указанию Его высочества – Александр Николаевич просил баронессу прежде явиться к нему для обсуждения особо важного дела.
Если все это и удивило Анну, то вида она не подала, позволив сопроводить себя в удаленное от главных комнат помещение. Оно менее всего напоминало кабинет наследника – Анна узнала фойе перед апартаментами, в которых Александр еще недавно встречался с княжной Репниной. Все это было, по меньшей мере, странно, но Анна не стала обременять адъютанта расспросами – все равно он вряд ли был уполномочен давать ей какие-либо объяснения. Потому решила дождаться самого Александра, чтобы получить ответ из первых рук, и вскоре дверь в уже знакомую ей комнату открылась. Но вместо Александра ее встретил другой человек – ниже ростом и, кажется, старше по возрасту, и что-то знакомое Анне почудилось в нем: когда тот, кого она считала незнакомцем, приблизился, Анна вскрикнула – ей навстречу шел Людвиг Ван Вирт.
– Но как? – побледнев, едва смогла промолвить Анна, не скрывая своего благоговейного ужаса. – Ведь вы погибли? Или это обман? Военная хитрость?
– Увы, – развел руками Ван Вирт. – Рад видеть вас, баронесса, но это – одна из немногих радостей, которые сейчас еще способны поддерживать меня.
– О чем вы говорите? – не сразу поняла Анна, но потом ее пронзила догадка. – Карл? Значит, это был Карл?
– Да, – кивнул маг, – мальчик принял на себя удар, предназначавшийся его отцу. И теперь я – один, и тяжесть этой потери утомляет меня, мешая поддерживать связь с небом и миром иным. Нет-нет, я не утратил свои способности, но пока применение их доставляет мне куда большее напряжение, чем прежде, и я намерен скрываться какое-то время, чтобы прийти в себя, и, быть может, начать новую жизнь. Что, кстати, следует немедленно сделать и вам.
– О чем вы? – нахмурилась Анна: вне всякого сомнения, Ван Вирт тронул ее душу, но ее сердце было отдано другому.
– Похоже, вы неправильно поняли меня, – улыбнулся маг. – Дело в другом. В том, что ваша встреча с невесткой Каменногорского градоначальника не осталась незамеченной. Вернувшись в город, она разнесла эту весть и лично рассказала о том господину Маркелову. Можете себе представить, что сделалось с ним. Онпрекрасно понял, кому обязан вашим спасением и исчезновением из подземелья княжны…
– Но как? – не поняла Анна. – Никто не знал о том, что мы с вами знакомы.
– Свеча, моя нефтяная свеча, которую я так неосторожно уронил в воду в подземелье, – вздохнул Ван Вирт, и Анна побледнела – ведь это борясь с нею, маг потерял ту металлическую трубочку. – Как оказалось, их система водоснабжения имела еще и подводные лопасти, и, когда их заело, рабочие обнаружили застрявший в механизме предмет не известного происхождения. Неизвестный всем, кроме управляющего – он присутствовал на том спиритическом сеансе у градоначальника, когда я зажигал ее. А потом последовало нападение…
– Отчего, однако, вы уверены, что опасность угрожает и мне? – промолвила Анна.
– Она угрожает и вам, и вашей сестре, и господину Санникову – всем, кто помог раскрыть алмазное подземелье Перминовых, – сказал Ван Вирт. – разумеется, они уже не смогут отрицать, что оно существует, и им придется поделиться со своим императором скрытыми от казны сокровищами, но, по имеющимся у нас сведением, господин Маркелов, которому удалось бежать из-под стражи, поклялся отомстить тем, кто разрушил его империю и навредил его хозяевам.
– Я его не боюсь! – воскликнула Анна и осеклась, увидев печальный взгляд Ван Вирта:
– Я тоже не сразу принял эти угрозы всерьез. О чем теперь глубоко сожалею. Но это уже не вернет мне сына.
– И что вы предлагаете мне делать? – растерялась Анна.
– Я только что говорил с Его высочеством, – кивнул Ван Вирт. – Вам будет лучше воздержаться от появления при дворе, но не волнуйтесь, Мария Александровна уведомлена обо всем и полностью поддержала супруга в этом решении – она желает видеть вас живой и здоровой. Но – когда улягутся все волнения, вызванные этим делом. И потому вам следует тотчас же выехать к князю Репнину, который ждет вас в Ситке, в российских американских владениях.
– Но… – попыталась было возразить ему Анна, – не понимаю, откуда вы…
– Мне кажется, вам уже давно пора перестать удивляться моей осведомленности, – вздохнул маг и продолжал, – и следующий ваш вопрос мне тоже известен. Я прошу вас отпустить княжну Софью со мной, ибо путь мой лежит на родину, – уверен, семья господина Ван Хельсинга будет рада принять ее у себя. Что же касается господина Санникова, то он, как мне известно, уже покинул Двугорское, и ему в его заботах будет оказано всемерное содействие, после чего, полагаю, он тоже временно покинет страну.
– Все это так неожиданно… – Анна едва сдерживалась – казалось, еще минута и она расплачется, но Ван Вирт подошел к ней и взял за руку, отчего по всему телу ее опять разошлось знакомое тепло.
– Не стоит бояться того, чего вы еще не знаете, – мягко сказал он. – И прошлое тоже уже вам неопасно, ведь вы предупреждены. Смело идите вперед – к новым берегам. И, кто знает, может быть, к новой жизни…
ЧАСТЬ 2
НА КРУГИ СВОЯ
Глава 1
Новый Свет
Весна запаздывала. Сезон штормов, казалось, уже дважды отступал, но потом непогода вновь загоняла в бухту барк «Смелый», и корабль принужден был прятаться под изогнутым капюшоном прибрежного утеса. В этом от природы естественном укреплении в одном из фьордов острова Ситка близ Ново-Архангельска, где вот уже лет пять находилась теперь резиденция управляющего русскими владениями в Северной Америке, легкий барк мог не опасаться быть изломанным и потопленным жестокой стихией. В первый раз его экипаж в надежде на скорое потепление оставался на борту, чтобы в появившийся просвет в облаках как можно быстрее сняться с якоря. Но, когда на побережье обрушилась новая снежная буря, и волнение моря многократно усилилось, капитан счел уместным задержать на судне только вахтенных, ибо погода явно не предвещала улучшения в ближайшие дни.
Шторм то и дело нагонял с залива обрывки тяжелых черных туч, проливавшихся градом или осыпавших землю густым снежным облаком, отчего вода в гавани набиралась опасно-свинцового цвета и волнуемая штормом неслась к берегу, разбиваясь о скалы и боновые заграждения судостроительной верфи, построенной в виду крепости, и фонтанируя холодными и солеными брызгами, но не достигая, однако, самого поселения, жизнь в котором, казалось, замерла. Столь долгое отсутствие тепла изматывало даже привычных к суровому быту охотников и повергало в уныние промышленных агентов, пропускавших все сроки поставок пушнины. Недостаток солнца делал лица людей серыми, а волны мокрого воздуха и беспросветность в небесах навевали тоску в умах и душах. Но зима между тем, похоже, не собиралась сдаваться – пришла она поздно и в неделю стремительно набрала свое сильными морозами и ледяными ветрами, запорошив крепость снегом под самые окна домов и заставив жителей коротать долгие вечера в обществе домашних.
– Вы сегодня припозднились, ваше сиятельство, – осторожно и словно между прочим сказал Репнину, проходя мимо, библиотекарь: в этот неурочный час князь был единственным посетителем в читальном зале – подобное времяпровождение в ожидании конца шторма представлялось Репнину самым целесообразным. Он решил воспользоваться случаем и завершить свой многостраничный труд, предназначавшийся лично для Его высочества, – заметки о перспективах российских земель на североамериканском континенте.
В огромной библиотеке Ново-Архангельска (более тысячи двухсот томов!) князь разыскал редкие исторические рукописные журналы, составленные первыми исследователями этих мест. Часть из них он успел изучить, к другим намерен был вернуться после поездки на Дальний Восток, но теперь представилась возможность обратиться и к ним. И, читая сейчас дневники Иоанна Вениаминова – священника, прославившегося своим просветительством среди индейцев Аляски и впоследствии по причине вдовства принявшего монашество под именем Иннокентия и получившего сан епископа Курильского и Алеутского, Репнин не переставал удивляться тому вдохновению, что вселяла эта земля в душу изучавших ее людей. Он и сам был очарован суровой красотой Аляски и Юкона и разбросанных вдоль побережья островов, в развитии которых видел немалую перспективу и особо сожалел об утраченном влиянии России в калифорнийской части Америки.
«Мне представляется, – спешил записать свои размышления князь, отложив в сторону только что прочитанный манускрипт, – что масштабы перспективы, каковая здесь открыта была нам еще со времен плаваний Беринга и Чирикова, не в должной мере осознаются руководством Российско-американской компании и, что еще более печально, лежат вне сферы постоянных государственных интересов. Правление компании и ее агенты ведут себя подобно древним конквистадорам, разрушая все те благородные замыслы, с которыми связывали освоение здешних земель поколения ее первооткрывателей и исследователей, видевшими цель присоединения территорий Аляски и Калифорнии к России не столько для обогащения ее арендаторов, а, прежде всего, во славу могущества Империи и российского престола. Потеря Форта-Росс – невосполнимая, ибо Калифорния, поддавшаяся России и заселенная русскими, оставаясь навсегда в ее власти, позволила бы содержать там наблюдательный флот, который доставил бы Отечеству владычество над Тихим океаном и китайской торговлей и упрочил бы владение другими колониями, ограничив влияние Соединенных Штатов и Англии…».
Преодолев огромный путь – от Санкт-Петербурга до Ново-Архангельска, Репнин впервые в полной мере осознал бескрайность этих просторов и неизбежное следствие этой бесконечности. Российско-американская торговая компания, получившая монопольное право на осуществление пушного промысла и отлова морских котиков, видела в Калифорнии лишь сырьевую базу для своих северных поселений, позволив колонистам Форта-Росс развивать здесь земледелие и животноводство: зерно и картофель, огромное поголовье скота – коровы, овцы – успешно кормили русское население Аляски и Юкона на протяжении нескольких десятилетий. Но, едва промысел стал ослабевать, Компания утратила интерес к калифорнийским землям, в которых Репнин, наоборот, видел стратегическое положение.
«Отдавая себе отчет в том, что удаленность этих территорий от России создает определенные трудности для контроля над ними, считаю, однако, что непростительной роскошью является дозволение Компании самостоятельно решать, каким колониям жить, а каким быть проданным по истечению в них годности. Такой подход отражает мышление помещика-жуира, в силу своего равнодушия к собственному капиталу с легкостью позволяющего каким-то имениям пребывать в запустении, а какие-то наряжать и обустраивать подобно потемкинским. В наших силах придать этой земле статус форпоста российских интересов в Тихоокеанском азиатском регионе, многие земли в котором еще государственно не закреплены и каковые позволительно использовать для утверждения отечественного флага. И не продавать за бесценок следовало Форт-Росс, а заселить земли вкруг него опытными земледельцами, для чего довольно было бы перевезти сюда до тридцати семей из государственных крестьян и обязать их возделывать земли, пригодные под пашню, а для защиты придать им войска и направить суда для обороны побережья…»
Репнин вздохнул и отложил перо в сторону. Он понимал, что политика государства, всегда стесненного в собственных средствах, неизбежно будет потворствовать передаче новых земель в концессию промышленникам, каковые во все времена блюли в первых строках интересы собственного дела, а потом уже – государева. Потому полагал неосмотрительным отсутствие в договорах с управляющими компаниями условия, требующего учитывать потребности руки дающей – самого государства: и даже не столько финансовые, а сколько и прежде всего – геополитические. И пока единственного союзника в осуществлении этих интересов видел в представителях церкви, которые последовательно исполняя добровольно принятую ими на себя миссионерскую роль, несли на своих плечах и заботу о продвижении русской идеи в здешних краях.
Подобные мысли уже приходили Михаилу в голову во время его поездки в Константинополь с посольством князя Меншикова, и в них Репнин еще больше укрепился, изучая ситуацию в Русской Америке. Аналогии напрашивались сами собой – отсутствие должного единения православных конфессий и отсутствие крепкого института защиты религии ослабили позиции России как государства перед османами. Благородство и открытость епископа Иннокентия, не только изучившего языки индейцев, но и составившего грамматику для них, привлекли к русским многие племена, прежде натравливаемые друг на друга иными нациями.
– Я вас задерживаю, Василий Егорович? – спросил Репнин, вдруг осознав, что библиотекарь не уходит только из-за него. Еще час назад, если верить напольным часам близ конторки, тот обошел читальный зал, приглушив фитили керосиновых ламп на свободных столах, и принес для князя еще одну лампу – за окном в считанные минуты после шести пополудни быстро и непроходимо потемнело.
– Не смею беспокоить ваше сиятельство, – поспешно сказал тот, опуская голову за конторку, и князь почувствовал себя неловко: дома библиотекаря ждет семья – жена, дети.
Библиотекарь Матвеев приехал на Аляску еще лет десять назад с экспедицией Лаврентия Загоскина, составившего один из лучших трудов по описанию бассейнов главных местных рек – Юкона и Кускоквима, названный им «Пешеходной описью части русских владений в Америке», где собрал уникальные сведения о климате этих районов, их природе и жизни местного населения, с которым и сам, и компаньоны его установили дружеские отношения. А кое-кто даже укоренились, как Матвеев, прежде служивший учителем географии в одном из пензенских училищ и решивший после того путешествия окончательно поселиться здесь, – женился на алеутке, крещеной в православие, завел детей и с удовольствием исполнял обязанности библиотекаря в свободное от преподавания в местной школе время.
– Простите меня, Василий Егорович, – с извиняющейся улыбкой кивнул библиотекарю Репнин и поднялся из-за стола, закрывая папку с записями и собирая прочитанные манускрипты и книги в стопку, – мысли, почерпанные мною из этих трудов, оказались столь важными, что невольно увлекли меня совершенно в сторону от реальной жизни.
– Но, надеюсь, время потрачено вами не напрасно? – сердечно отозвался Матвеев. – Вы нашли то, что искали?
– Да! О, да! – промолвил Репнин, принимая из его рук накидку из тонко выделанной кожи с собольим воротником и на меху: погода стояла промозглая, и только она и спасала от ветра и сырости.
Еще раз поблагодарив при выходе библиотекаря, князь ушел, прижимая к себе под плащом папку с бумагами. Нашел ли я то, что искал? – усмехнулся Репнин. Разве мог он сказать библиотекарю, что искал в этот вечер в книгах не столько подтверждение своих размышлений о будущем государства, а забвение от тревоги, вызванной переносом отплытия фрегата, на котором должен был отправиться в Японию. Туда, в порт Хокадате приезжала Анна, тайно покинувшая Петербург несколько месяцев назад.
Этой встречи князь ждал с особым волнением – вернувшись в Ново-Архангельск из поездки на остров Уналашка, где он знакомился с жизнью русского поселения, Репнин получил письмо от Анны, и ее ответ, хотя и был облечен в изящную форму и дан в сослагательном наклонении, подразумевал – «да», чему Михаил поверил не сразу и еще долго перечитывал обращенные к нему строки: «Однако по прошествию времени считаю ваш план соединения наших семей уместным, ибо никем из близких нам людей в нем не было найдено ничего предосудительного к памяти наших покойных супругов и к счастью наших детей. За сим полагаю возможным исполнить последнюю волю моей любимой сестры и обожаемой вашей супруги с тем, чтобы благородная душа ее на небесах возрадовалась и служила нам впредь добрым и верным покровителем. Вам же остается выбрать решение, которое обяжет меня ждать вас здесь, в Петербурге или отправиться за вами в Новый Свет, дабы соединить наши фамилии по всем правилам и законам Божьим…».
Убедившись, что прочитанное не снится ему, Репнин в порыве был готов немедленно ехать на встречу с Анной, пока торговая бригантина Российско-американской компании еще стояла в доках Ново-Архангельска, но вместе с тем понимал и то, что даже такое существенное обстоятельство, как женитьба, не дает ему пока основания для скорого возвращения в столицу. Но не превратит ли для Анны слишком долгое ожидание возвращения князя в Петербург в повод для лишних раздумий о данном ею согласии – искреннем, но, вполне возможно, импульсивном, и не изменит ли она своего мнения об их браке, осуществление которого задержится на неопределенное время? Однако имеет ли он право просить Анну приехать к нему и подвергнуть ее испытанию столь тяжелого и утомительного переезда и, тем более, лишать Анну цивилизации, а, главное, общества детей, которые ни в коем случае не могли быть перевезены на Аляску, ибо быт здесь был приемлем лишь для привыкших к суровой жизни промышленных работников и аборигенов?
Разумеется, женщины в крепости жили, но в основном они были из местных индейских племен: с удовольствием постигали православие и носили русскую одежду – ситцевые платья, косынки или ленты, вплетая их в косы. Жены же счетовода главной конторы Лысова и библиотекаря Матвеева и вовсе одевались, как мещанки, так что по внешнему виду их было бы трудно отличить от какой-нибудь аптекарши или чиновницы в небольшом уездном городке. К благородным дамам ново-архангельского женского собрания относились супруги купцов, имевших постоянное дело на этих землях и не отлучавшихся с момента приезда на материк, ведя все дела с родиной через партнеров и управляющих компании. А возглавляла эту табель о рангах жена правителя крепости капитан-лейтенанта Родичева – урожденная княжна Гагарина, принадлежавшая к старинной русской титулованной фамилии и безропотно приехавшая на Аляску вместе с назначенным в Ново-Архангельск мужем, будучи беременной первым ребенком.
Екатерина Павловна – изящная, всегда по моде одетая и причесанная брюнетка по возрасту не старше Анны – не только руководила в крепости светской жизнью, но и учила в действовавшей на острове школе русской грамоте и музыке индейских детей, не жалея на то сил и времени. А по субботам собирала всех офицеров гарнизона и старших промышленников на музыкальный салон, в котором чудесным контральто пела романсы и арии из опер, с успехом аккомпанируя себе на стоявшем в гостиной рояле, специально привезенном по просьбе ее супруга из Европы. И все же, хотя быт в крепости был обустроен основательно и добротно и, в общем-то, мало чем отличался от жизни любого губернского городка, а дом коменданта, где жил Репнин, обставлен был с комфортом, – в нем даже были стекла в рамах окон! – Михаил пребывал в смятении: стоит ли спешить с заключением брака, вызывая Анну сюда для венчания?
