Текст книги "Бедная Настя. Книга 7. Как Феникс из пепла"
Автор книги: Елена Езерская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
Однако все финансовые сообщения являлись приписками к основному тексту, содержание которого сводилось к подробному описанию жизни ребенка – его первые шаги, первые слова, детские болезни и привычки. Женщина, писавшая все эти письма, своих детей, видимо, не имела, и отданный ей на воспитание мальчик представлял для нее смысл всей жизни. И в каждом сообщении, адвокат нашел на то прямые указания, она выражала подлинную печаль, что когда-нибудь (а если точнее – по достижении шестнадцати лет) Ванечка, так звали ребенка, должен будет вернуться к отцу и занять подобающее ему место в его семье и в обществе.
Нельзя сказать, что чтение этих писем оставило адвоката безучастным, и в свое время он даже предпринял попытку найти тех, кто их писал. Но в документах барона не сохранилось никаких сведений о людях, которым он поручил столь ответственную миссию. По-видимому, все расчеты велись лично самим бароном Корфом, желавшим сохранить факт существования у него внебрачного ребенка в тайне, о чем свидетельствовали и сами письма, тоже, скорее всего, доставлявшиеся из рук в руки. Все они не имели конвертов, и подписи под ними были зашифрованы: после обычных нижайших почтении и пожеланий всемерных благ и полного здоровья – только буквы вензелями «Б.Е.» под мужской частью письма и «Р.Г.» – под женской.
Какое-то время адвокат надеялся, что, оставшись без средств, обычно выделяемых им бароном, эти люди дадут о себе знать, но никто от них так и не появился. И Викентий Арсеньевич решил, что все это угодно Небу, и с тех пор он был верным хранителем секрета своего друга. Но случилось непредвиденное: однажды к нему, как и много лет назад, приехала свояченица Ивана Ивановича и представила их общего с бароном сына. Что еще оставалось делать, кроме как принять участие в его судьбе?
Это, конечно, вызвало негодование князя Долгорукого, не желавшего смириться с потерей дочери и ее супруга. Петр Михайлович, несмотря на свою болезнь, даже велел привезти себя в Петербург, чтобы лично ознакомиться со всеми доказательствами, представленными молодым человеком. Долгорукий сам перечитал каждое письмо, изучил каждую подпись и, не найдя ничего подозрительного, уехал в великом гневе, дав клятву узнать, в чем здесь все-таки содержится обман. Но в том-то и дело, что на первый взгляд никакого обмана не было! И на первый, и на второй. Так почему же и князь Петр, и Анастасия Петровна продолжали упорствовать в своем нежелании принять в свою семью молодого барона?
И вот еще оказывается – незадолго перед своей трагической кончиной Долгорукий успел нанять сыщика для продолжения расследования. И сыщик этот был ограблен и убит. Конечно, опытный адвокат неизбежно должен был засомневаться в том, что две смерти подряд – князя и нанятого им сыщика – не простое совпадение, но никаких доказательств причастности к этому молодого барона Корфа не было. Неужели мошенник настолько хитер и опытен? В его-то годы? Или им кто-нибудь руководит? Но кто может знать эту тайну, кроме его приемных родителей? А вдруг все это затеяли они, чтобы вернуть деньги, затраченные на воспитание мальчика, ведь перестав получать довольствие от барона, они могли оказаться в полной нищете: о том говорили их письма – люди они были небогатые, хотя и дворянского происхождения. Адвокат терялся в догадках и оттого испытывал ужасное чувство неловкости – еще месяц назад ему казалось, что он совершил благородный поступок, исполнив волю своего умершего друга и восстановив в правах его ребенка, но теперь…
– Вы желаете, чтобы я составил вам компанию? – спросил Саввинов, когда Анна на следующий день после возвращения из Северска приехала к нему, получив от адвоката записку, что ее просьба выполнена.
Навестив одного из своих давних друзей – солидного жандармского чина, Викентий Арсеньевич смог получить адрес дочери сыщика Каблукова: вместе с отцом и с ребенком молодая вдова проживала в доходном доме на Васильевском. Имя сыщика удалось установить по рисунку, сделанному со слов Никиты, и портрет оказался настолько точным, что бывшие коллеги довольно быстро опознали его.
Каблуков вышел на пенсию прежде возраста уже несколько лет назад, чтобы помогать младшей дочери, рано овдовевшей, как в свое время и отец, и оставшейся без средств к существованию с маленьким ребенком на руках. Старшая же дочь жила где-то в провинции, выйдя замуж за небогатого помещика-вдовца, при детях которого была поначалу гувернанткой. Каблуков занимался теперь частным сыском, и доходы его значительно превосходили зарплату государственного служащего. Своих клиентов он находил по рекомендации, в делах был щепетилен и осмотрителен, брался следить за неверными женами и приворовывавшими приказчиками, но в основном решал дела по наследству. Хотя, говорили, иногда выполнял и поручения особого рода по известному департаменту.
Дело, видать, непростое вышло, если Каблуков его до конца не довел, поделился своими соображениями на этот счет жандармский друг Саввинова, чем поверг адвоката в еще большее смущение: неужели, поддавшись на слезы свояченицы барона, он что-то пропустил и подверг опасности не только дела доверявшей ему семьи, но и свою репутацию?
– Я не думаю, что нам стоит обременять эту женщину визитом целой делегации, – сказала Анна, поблагодарив Саввинова за участие. – Думаю, у меня будет больше шансов разузнать что-либо, если я являюсь к ней одна.
– Однако, судя по грустному выражению вашего лица, поездка в Северск завершилась неудачно? – не удержался от вопроса адвокат, видя, что Анна не торопится рассказать ему о результатах своей встречи со свояченицей барона Корфа.
– Это усталость дает знать о себе, – поначалу уклончиво ответила Анна, но потом все же передумала и спросила: – Скажите, Викентий Арсеньевич, вы тоже считаете, что я впадаю в излишнюю подозрительность?
– Еще три дня назад я именно так и думал, – признался адвокат, – но, как человек, неоднократно в своей жизни соприкасавшийся с разными криминальными случаями, могу признаться, что события, на которые вам удалось пролить свет, меня взволновали, и я стал сомневаться в том, что недавно считал таким бесспорным. И потому готов всячески помогать вам.
– Я рада, что вы перестали упрекать меня в твердолобости и жадности, – печально улыбнулась Анна, – ибо думаю, что у истории этой странный, горький привкус. И жертвы, о которых мы уже знаем, могут оказаться не последними.
– Надеюсь, мы успеем этому помешать, – кивнул Саввинов и вышел проводить свою гостью к выходу…
Женщину, постучавшуюся в дверь квартиры, которую снимал Каблуков, дочь сыщика с редким именем Леокадия приняла любезно, посчитав за клиентку, но дождаться отца не предложила – она уже месяц не видела его и пребывала в страшном смятении. Денег, оставленных Каблуковым едва хватало свести концы с концами, а отец все не приезжал, хотя и обещал, что дело будет быстрым и выгодным, и он не то чтобы разбогатеет, но получит весьма солидный процент, который позволит семье переехать в район получше и какое-то время ни в чем не нуждаться. Он даже мечтал об отдыхе – молодая женщина вздохнула и погладила по голове тершегося у ее коленей мальчика, белолицего с русой в кудряшках головой и похожего на ангела.
– Обещаю вам, что выполню последнюю волю вашего отца, – тихо сказала Анна.
– Кто вы? – вздрогнула молодая женщина и побледнела. И эта бледность усиливалась по мере подробностей, всплывавших в рассказе Анны. Леокадия выслушала всё молча, словно окаменев, и только растерянно спросила потом, где же ей оставить сына, пока самой придется ехать в Двугорское, чтобы опознать отца и уладить все дела с похоронами: дальняя до рога слишком утомительна для такого малыша.
– Вам не стоит ни о чем беспокоиться, – поспешила заверить ее Анна. – Ваш ребенок останется под присмотром вместе с моими детьми. И уверяю вас, впредь вы не будете нуждаться. Я сдержу обещание, данное моим отцом, князем Долгоруким, – но вы получите не только те деньги, что он обещал заплатить вашему отцу, а также и пособие, которое будет выплачиваться вам ежегодно в качестве дополнения к пенсии, которую, я похлопочу о том, за вами сохранят. Я же возьму на себя все заботы о погребении вашего отца.
– Вы так добры к нам, – прошептала молодая женщина, потрясенная всем услышанным.
– Увы, это совсем немного по сравнению с той утратой, что вы понесли, – промолвила Анна. – Я и сама только что пережила это горе, но, поверьте, ваш отец погиб не напрасно.
– Ему удалось довести расследование до конца? – удивилась Леокадия.
– Вполне возможно, и даже больше, – мягко улыбнулась ей Анна. Она не хотела сверх сказанного тревожить деталями несчастную женщину, но Каблукову и впрямь удалось главное: растревожить осиное гнездо – заставить самозванца и Долгорукую действовать. Пусть ценой своей жизни, но сыщик вынудил заговорщиков предпринять меры, которые привлекли к ним слишком много внимания. Внимания, которое дорого обошлось Анне и этой худощавой, измученной жизнью молодой женщине, и которое приведет их, в конце концов, к разгадке тайны так называемого «барона Корфа».
Леокадия позволила гостье осмотреть стол в кабинете отца, но среди бумаг сыщика Анне не удалось найти ничего такого, что подсказало бы, куда он ездил и что нашел. А в том, что по искам Каблукова сопутствовала удача, Анна не сомневалась – иначе его не стали бы убирать с дороги те, для кого были опасны результаты его расследования.
Назавтра, оставив сына Леокадии на попечение Татьяны и Варвары, Анна вместе с молодой женщиной и в сопровождении Никиты отправилась в Двугорское. А после того, как было установлено сходство неизвестного, найденного убитым в лесу близ имения Долгоруких с пропавшим петербургским сыщиком, приехавших из столицы пристав проводил на кладбище, где под безымянным крестом был похоронен убиенный Каблуков.
– К сожалению, сударыня, это все, что осталось от погибшего, – смущаясь тяжелого момента, виноватым тоном сказал пристав, подавая Леокадии узелок с вещами, что остались от ее отца. – Это то, что мы нашли в его номере в гостинице.
– Благодарю вас, – кивнула Анна, забирая узелок: Леокадия, безутешно рыдавшая над уже поросшим травою холмиком, даже не обратила внимания на его слова.
Пристав еще в растерянности помялся немного, потоптавшись на месте, а потом козырнул и ушел – что тут скажешь, разве такому горю слова помогут? Никита, уже окрепший после возвращения из тюрьмы, тоже переживал и все смахивал слезы, предательски набегавшие на глаза. И лишь Анна сохраняла сдержанность и внешнее спокойствие, которые питала решимость дойти до поставленной перед собой цели. Анна не могла позволить себе проявить даже вполне понятную и оправданную слабость. Конечно, иногда и слезы бывают оружием, но сейчас от нее требовалось иное – сосредоточенность и способность рассуждать здраво и логично. Быть может со стороны, это могло быть кем-то воспринято за черствость, но – если бы кто знал, как ей давался этот стоицизм!
– Нам пора возвращаться, – тихо и ласково сказала Анна, услышав, что Леокадия больше не плачет, а просто тихо безучастно сидит на земле, раскачиваясь из стороны в сторону.
Вместе с Никитой они подняли молодую женщину под руки и повели к карете, чтобы ехать в Петербург.
– Вы можете не беспокоиться, – по дороге говорила ей Анна, – мы позаботимся о том, чтобы на могиле вашего батюшки было установлено надгробие и крест с именем. И вы сможете в любое время навещать его, только сообщите о своем желании отправиться в Двугорское заранее, и я всегда распоряжусь об экипаже для вас.
– Вы так много делаете для моей семьи, – еле слышно промолвила еще не отошедшая от слез женщина.
– Я чувствую ответственность за то, что случилось с вашим отцом, – кивнула Анна, – и вам не стоит считать себя обязанной мне.
– Странно, – вдруг сказала Леокадия, рассматривая вещи лежавшие в узелке, переданном для нее приставом. – Неужели отец ездил в Горы?
– О чем вы? – не поняла Анна, обращая внимание на книжицу, похожую на часолов, которую Леокадия держала в руках и растерянно перелистывала страницу за страницей.
– Это кулинарная книжка моей матушки, – пояснила молодая женщина. – Елена, моя сестра, давно обещала вернуть ее, но все ждала оказии – хотела и нас повидать, и долг отдать. Так значит, отец заезжал к ней?
– А есть ли там что-либо необычное? – быстро спросила Анна: вдруг Каблуков использовал книжицу для тайных записей.
– Нет, – покачала головой Леокадия. – Здесь только рецепты. Елена сказала, что все Горы перенимали их у нее. Особенно соленья пользовались большим спросом – матушка была мастерица на засолку овощей и капусты.
– Горы? – переспросила Анна, чувствуя подступившее к горлу волнение.
– Это имение ее мужа в соседнем с Белозерским уезде, – кивнула ее спутница, и Анна вздрогнула: так вот, что вычислил Каблуков!
Отгадка все время лежала на поверхности: в один миг таинственные инициалы мужчины и женщины, ставшими приемной семьей для внебрачного сына барона Корфа и название имения, в котором жила старшая дочь сыщика Каблукова, слились в одно слово. Б.Е. и Р.Г. – гора! Берг – такова была фамилия старого полкового приятеля Ивана Ивановича, небогатого помещика, которого он иногда вспоминал. У Берга, кажется, была бездетная дочь, которая вышла замуж за человека много старше ее. Они жили где-то поблизости, и оба очень страдали от отсутствия детей. Фамилии ее мужа Анна не знала и поэтому никак не могла связать случайно и вскользь упоминавшееся в разговорах отца и Ивана Ивановича имя сослуживца с поисками ответа на вопрос – а был ли мальчик? Конечно, опытный сыщик, Каблуков дотошно расспросил Петра Михайловича обо всех общих знакомых и проверил все варианты. Вряд ли он, так сильно озабоченный выполнением дорогостоящего заказа, стал бы тратить время на простую поездку в гости к дочери, чтобы повидать ее. Нет-нет, он ездил в Горы за информацией, и она оказалась для него роковой. А значит – именно той, которую он искал!
Анна не могла поверить своей удаче. Но, если это так, то почему Берги, которых Иван Иванович почитал за порядочных людей, ничего не сообщили о том, как живет сын барона и почему их имена даже не упоминались в документах, представленных «наследником»? Во всем этом следовало немедленно разобраться, и на следующий же день Анна с Никитой выехали в Горы.
Ее радостное настроение передалось и правившему лошадями Никите: коляска буквально летела, порой опасно накреняясь на поворотах. И Никита так и гнал бы, если бы Анна, наконец, не взмолилась и не попросила его соизмерять свое стремление побыстрее раскрыть беспокоившую всех тайну с привычной для российских дорог предрасположенностью к ухабам…
Старшая дочь Каблукова, по мужу Рокотова, была на сестру не похожа – возможно, в том сказался здоровый деревенский климат и спокойная семейная жизнь, но выглядела она цветущей и всем довольной. Известие о смерти отца ее опечалило, но по тому, как обрадовалась она появлению детей, набежавших посмотреть на столичных гостей (а было их у Елены четверо – мал-мала меньше), Анна поняла, что Елена, в отличие от своей сестры, оставшейся без единственного близкого, кроме маленького сына, человека, скоро утешится.
– Так ведь батюшка не сказал, зачем приезжал, – вспоминала Елена. – Вот только знаю, что он в церковь ходил да на кладбище. А еще про соседей наших спрашивал, Фильшиных. Они вроде как давно отсюда уехали, а усадьба их все заброшенной стояла. Но вот недавно, говорят, там кто-то поселился – может, родственники их, Дарья-то Христиановна бездетная была.
– Как бездетная? – растерялась Анна, подумав: неужели я ошиблась? – Говорили же, что она усыновила какого-то мальчика!
– Так когда-то было? – кивнул муж Елены, отставной майор, седой с усами и бакенбардами в стиле Его Императорского величества. – Умер у них мальчик, вот они с горя и с места снялись. Тяжело переживали и потом уехали, точно помню, что уехали. С того, кажется, лет пятнадцать прошло.
– Ничего себе поворот, – сказал Никита, растерянно почесывая затылок, когда они с Анной вышли из дома сестры Каблукова. – Это сколько ребенок, если он был у них, прожил – года три-четыре всего?
– Пять, если быть точным, – подсчитала Анна. – Это-то и странно, ведь судя по письмам, что я видела у Викентия Арсеньевича, приемные родители жизнь мальчика до десяти лет описывали. И даже позже, если вспомнить письмо, которое самозванец предъявил Викентию Арсеньевичу.
– Что-то тут не сходится, – признал Никита и вздохнул. – А теперь-то мы куда?
– По следам погибшего Каблукова, – промолвила Анна. – В церковь да на кладбище.
Приходский священник, отец Павел, рассказал им, что был у него разговор с отцом Елены Рокотовой, и тот просил у него книгу записей рождения и смерти. Только в церкви сейчас лишь копия осталась – оригинал несколько лет назад украли: до сих пор неизвестно, кто на церковную утварь посягнуть решился и грех на душу взял. А книга, видать, под руки подвернулась: может, думали, что это древний фолиант какой, она ведь в хорошем кожаном переплете была с золотом и металлической застежкой – подарок одного купца, который заказал ее в благодарность за то, что за могилой его родителей на кладбище всегда хороший уход был.
По просьбе Анны священник сходил за копией книги и позволил ее пролистать. И странное дело: в ней не оказалось одной страницы – свидетельства о смерти как раз того года, когда по подсчетам Анны и со слов отставного майора Рокотова Фильшины похоронили своего ребенка. Первым делом Анна заподозрила в том самозванца, но потом сообразила, что, скорее всего, он прибрал к рукам настоящую книгу. А вот лист с записью, вырванный из копии – это последствия посещения церкви сыщиком Каблуковым. И, так как задание у него было неофициальное, то и методы сбора информации, вполне возможно, тоже были далеки от благородных.
– Думаю, что именно эту бумагу Каблуков хотел передать отцу в тот день, когда ты не смог явиться на встречу в трактире, – с необъяснимой уверенностью сказала Анна, пока они с Никитой шли по кладбищу: отец Павел довольно подробно и точно указал им дорогу до фа мильного участка Фильшиных.
– Значит, теперь оба доказательства пропали? – обреченно вздохнул Никита.
– Неодушевленные – да, – кивнула Анна, – но, возможно, нам удастся найти живых свидетелей. Например, Дарью Христиановну Берг, если она еще жива и ее не постигла участь моего отца и сыщика Каблукова. О!..
От неожиданности Анна остановилась и замерла: они дошла до ограды, за которой стояли несколько надгробий с крестами, и среди них – маленький с надписью «Иван Иванович Фильшин (Берг) 1830–1835. Невинное создание, невысказанная печаль».
В этот момент какая-то тень метнулась от соседних с оградой кустов орешника, и Никита инстинктивно бросился следом за неизвестным. Анна, опешив от неожиданности, еще с минуту взирала на надпись на кресте, а потом устремилась догонять Никиту, которому удалось настигнуть убегавшего. Правда, случилось это уже на пороге старого, заброшенного имения, задним двором выходившего на деревенский погост.
– Что вам нужно от меня? – в голос закричала какая-то женщина, бесполезно пытаясь вырваться из крепких объятий Никиты, чтобы попытаться скрыться в доме. – Кто вы?
– Да ослабь же ты свою медвежью хватку, Никита! – велела Анна, видя, что женщина эта бледна и немолода уже. – Простите, что так напугали вас! Отец Павел сказал, что иногда тут промышляют воры, вот мой управляющий и расстарался. Не бойтесь нас. Меня зовут Анастасия Петровна, баронесса Корф, и я пытаюсь найти здесь следы моего пропавшего родственника.
– А-а-а! – простонала женщина и потеряла сознание.
– Это еще что такое? – растерялся Никита, едва успев подхватить несчастную на руки. – В дом, что ли, ее занести?
Анна кивнула и, пока Никита поднимался по ступенькам на крыльцо, пошла к колодцу набрать воды, чтобы привести незнакомку в чувство. Однако обморок оказался затяжным, и женщина сразу от холодной воды не очнулась, а лишь замычала что-то, а губы и веки ее при том были плотно сжаты. Тогда Анна стала оглядываться вокруг – не отыщется ли где флакончик духов или нюхательная соль: Никита внес несчастную в ближайшее помещение – на кухню. Но все было тщетно – в доме, как будто и не жили совсем, и даже наоборот, если и пребывал здесь кто, то имел явное намерение уехать – в прихожей у двери стоял старый кожаный саквояж.
Наконец, женщина очнулась и, разомкнув губы, прошептала – пить. Анна немедленно поднесла ей найденный у колодца ковшик ко рту и, приподняв голову, подождала, когда она сделает несколько глотков. А потом они вместе Никитой усадили женщину поровнее на стул, обивка которого, как и все вокруг, свидетельствовала о запустении и была изъедена молью.
– Корф? Вы сказали – Корф? – промолвила женщина и, когда Анна подтверждающе кивнула, добавила: – Я знала, что этот час придет…
– Вы знаете меня? – удивилась Анна.
– Барон Иван Иванович Корф – ваш муж или отец? – продолжала спрашивать женщина, не отвечая на ее вопрос и внимательно вглядываясь в черты ее лица.
– Нет, – покачала головой Анна. – Я – жена его сына, Владимира.
– Ах, Владимира, – кивнула незнакомка. – И он тоже здесь?
– Мой муж умер, – тихо сказала Анна. – Но откуда вы так хорошо знаете мою семью?
– Мой отец когда-то служил вместе с бароном Корфом, – сказала женщина. И Анна поняла:
– Так вы Дарья Христиановна Берг? То есть – по мужу Фильшина? Вы – та, кому Иван Иванович отдал на воспитание своего незаконнорожденного сына?
– Значит, вы все знаете, – устало вздохнула женщина. – И вы искали меня, чтобы наказать за содеянное? Я же говорила, эти деньги рано или поздно погубят нас…
– О каких деньгах вы говорите? – растерялась Анна.
– О тех, что мы с мужем расходовали в течение десяти лет, скрыв от барона Корфа смерть его малыша, – после продолжительной паузы призналась женщина.
Она рассказала им все – как ее, еще не оправившуюся от потери приемного сына, умершего по малолетству в осложнение от простуды, муж уговорил не открывать барону Корфу правды. Где мы еще найдем такую возможность, чтобы жить, ни о чем не заботясь, убеждал ее супруг, и она, днем и ночью плакавшая по ушедшему Ванечке, понимая, что больше уже не выпадет ей такой случай, чтобы дитя усыновить, согласилась с ним, желая избежать хотя бы нищеты.
Как оказалось, муж за деньгами на содержание приемыша ездил в Двугорское сам, и порой барон давал денег на год, а когда и на три – тут Анна вспомнила, что Иван Иванович однажды уезжал в путешествие в Индию и Гималаи, путем Александра великого, как он сам любил рассказывать ей. Письма же писала барону Дарья Христиановна – водила пером по бумаге и плакала, ибо полюбила мальчика, как своего, и потому все, что сообщала она о сыне барону, не было абсолютной неправдой – так она представляла себе его прогулки по лесу и поездки на санях, занятия по школьным предметам и закону Божьему. Мальчик жил в ее воображении, и она постоянно говорила с ним и даже покупала к дню рождения подарки. Муж, конечно, злился на нее за эти траты, но в конечном итоге, поворчав, прощал – все равно в остатке оставалось достаточно для того, чтобы жить спокойно и безбедно.
Фильшин еще однажды встречался с бароном, и тот дал ему денег на три года, сказав, что собирается отвезти за границу дочь своего близкого погибшего друга, у которой заметный актерский талант, и он обещал позаботиться о ее будущем. Анна вздрогнула – это было незадолго до гибели Ивана Ивановича, отравленного княгиней Долгорукой. А потом, когда деньги эти закончились, Фильшины обнаружили, что от барона давно не было вестей. Хитрый опекун наведался как-то в Двугорское и узнал, что барон умер, сын его женился и уехал в Париж с молодой женой, а дела семьи теперь ведут новый управляющий и поверенный семьи Корф.
И тогда Фильшины испугались – какое-то время они еще сидели безвыездно в имении, опасаясь, что к ним придут и спросят – как и что и велят мальчика предъявить, но время шло, и, устав волноваться, они собрались и уехали в Москву, где их никто не знал, и мужу удалось устроиться там на службу. Дарья Христиановна домой вернулась недавно – супруг ее умер, и она не видела для себя иной дороги, кроме как в знакомые места, куда привезла гроб с его телом, чтобы захоронить на фамильном участке местного кладбища. А потом ей сказали, что, пока она по делам была в уезде, ею интересовался какой-то человек, говорили, что он гостил у Рокотовых и являлся хозяйке отцом. А так как Елена раньше рассказывала, что отец ее был в полицейских чинах и в столице человек уважаемый, Фильшина поняла, что прежнему делу дан ход. Она затаилась, и, хотя ничего не происходило вокруг нее, все же потом она решила не рисковать и уехала в Петербург, где проще затеряться. Дарья Христиановна уже и вещи собрала, но отправилась на прощание наведаться на могилу мужа и памятного ее сердцу Ванечки, где ее и застали Анна с Никитой.
«Однако, – подумала Анна, внимательно выслушав ее рассказ, – это не объясняет, откуда самозванец может знать все эти подробности, откуда у него письмо и крестик, который признала Сычиха».
Скажите, Дарья Христиановна, – спросила несчастную Анна, – а говорили ли кому-нибудь прежде о том, что поведали сейчас нам?
– Что вы! Мы так боялись разоблачения и каторги за этот ужасный обман, – воскликнула она и перекрестилась, но жест этот вдруг вызвал у ее памяти одно воспоминание, и она призналась: – Впрочем, был один раз. Я тогда в гости ездила кзнакомой, в другой уезд, но на обратном пути заболела и попала в больницу при храме. Мне очень плохо было, и, предчувствуя скорую кончину, я остановила батюшку, который оказался рядом, – он причащал какого-то больного, умиравшего в соседней палате. Ему только и рассказала, все как было, ничего не утаив. Батюшка мне грехи отпустил, а я дальше плохо помню – жар у меня начался, думала, что помру. Но вскоре чудесным образом я поправилась и всегда считала, что причиной тому мое покаяние. Единственное, о чем жалею, что пропали у меня тогда крестик памятный, что я о Ванечке хранила, да письмо для барона Корфа неотправленное.
– А что же священник? – живо поинтересовалась Анна. – Его вы о пропаже не спрашивали?
– Не смогла я его найти, – с грустью промолвила женщина. – Хотела поблагодарить за помощь, а он – как сквозь землю провалился. Единственное только, что удивило меня – на другой день, как я из больницы вышла, встретила на улице человека, очень на него похожего. Но был он без рясы и с жандармами, а уж они перед ним расступались и Андреем Платоновичем звали… Только он меня не признал, видно, я совсем плохая была после болезни.
– Невысокий такой, с лысиной и лицом неприятным с маленькими глазками? – с волнением в голосе спросила Анна.
– Именно так, – кивнула Фильшина. – Правда, мне в горячечном бреду он приятнее обликом показался.
– Не исключено, что было так, – кивнула Анна, – потому что это мог быть театральный грим.
– Он что же – актер? – растерялась Фильшина.
– Хуже, Дарья Христиановна, много хуже, – вздохнула Анна, уже догадавшись, о ком идет речь. – Человек этот страшно опасен, и вам сейчас стоит поехать с нами.
– Забалуев! – едва слышно подсказал Никита, перекинувшись с Анной понимающим взглядом, и встал с готовностью к выходу.
– Вы хотите меня арестовать? – испугалась Фильшина.
– Нет, – поспешила успокоить ее Анна. – Я всего лишь хочу, чтобы вы помогли мне вразумить одно бедное материнское сердце, которое все еще верит в то, что сын ее жив.
– Мать Ванечки? – почти беззвучно прошептала та.
– Да, – кивнула Анна. – Обещаю вам, что старого никто не помянет и ни в чем вас не укорит. Мы увезем вас в Петербург и станем надежно охранять. Одного прошу – помогите мне образумить несчастную и позволить ей увидеть в том, кого она числит сыном, самозванца.
– Хорошо, я помогу вам, – согласилась Фильшина. – Грех мой велик, пора бы и иску пить его…
