Текст книги "Бедная Настя. Книга 7. Как Феникс из пепла"
Автор книги: Елена Езерская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
– Что вы хотите этим сказать? – побледнела Наташа. – Анастасия может умереть?
– Вряд ли, баронесса еще молода и у нее довольно крепкий организм, – покачал головою доктор, – но она уже никогда не будет такой, какой вы знали ее до болезни. В таких случаях обычно и прежде всего страдает память, Крепитесь и позвольте мне навестить Елизавету Петровну – боюсь, то небольшое облегчение, что наступило с испытанными ею положительными эмоциями, вызванными возвращением баронессы, сейчас может быть подвергнуто серьезному испытанию.
– Да-да, разумеется, прошу вас, – растерянно промолвила Наташа, сопровождая доктора в комнату Лизы. Она была по-настоящему взволнована и растрогана до слез – как и все сильные личности, Наташа была невероятно сентиментальна и всегда глубоко проникалась чужим горем, но несчастия, обрушившиеся на близких ей людей, подкосили ее, и сейчас, она впервые была реально близка к отчаянию.
– Что за шум вы здесь устроили? – недовольно спросила она, когда, проводив любезно распрощавшегося с нею доктора, вернулась к комнате Анны и застала негромко, но весьма энергично споривших у двери Татьяну и Варвару.
– Да вот Варвара тоже головой подвинулась, – пожаловалась Татьяна. – Вбила себе в ум, что Анастасия Петровна – не Анастасия Петровна, а какая-то чужая женщина. Совсем ополоумела, старая!
– Я, может быть, и старая, да только голова моя на месте и внутри ее все ясно, яснее, чем божьим днем, – в ответ ей возмутилась Варвара и аж побагровела вся. – Ты Анечку малюткой на руках не качала, от вершка не растила, а я у нее еще и детей принимала, так что знаю родную всю, как облупленную!
– Что ты хочешь этим сказать, Варвара? – встревожилась Наташа, сама еще не понимая, что вдруг так обеспокоило старую няньку и почему это беспокойство столь стремительно передалось и ей самой.
– А то и говорю. – Варвара вся к ней прямо вперед подалась, видно почувствовала, что слова ее задели княжну за живое. – Не наша это Аннушка, не она это, не она! И моложе, и ростом выше. Вот вам крест, подменили ее.
– Так ведь и доктор даже сказал, что от удара она теперь переменится, и сама иначе выглядеть будет и нас может вообще не признать, – не сдавалась Татьяна.
– Доктор паче чаяния и прав, да только все это к нашей Анне не имеет никакого отношения, потому как не она в той комнате лежит, – стояла на своем Варвара. – А у меня на то свои приметы есть, а, когда я ее вчера обмывать стала, ни одной не нашла. И хотела тут же все рассказать да засомневалась – вдруг я сослепу да с печальных глаз через слезы не все разглядела. Вот и решила – сегодня еще раз взгляну и тогда уж перед барыней повинюсь, что все эти дни молчала.
– Вины-то как раз твоей здесь нет ни в чем, – успокоила няньку Наташа, – а за то, что о сомнениях своих рассказала – хвалю. Я вот что сейчас подумала, полицейским про нее какой-то нищий сказал, может, он Анастасию прежде видел и знал, кто она да что, а ошибиться каждый мог – у нас ведь тоже ни у кого и мысли подобной не возникло. Как привезли ее – мы сразу все и решили: она! Нет, чтобы удостовериться…
– Да как же удостоверишься, – всплеснула руками Татьяна, – она же в беспамятстве была! Да и врач ее ваш смотрел!
– Варвара же до этого додумалась, – покачала головою Наташа, – и мы могли бы догадаться, что что-то здесь не то. А что до Игнатия Федоровича, так он ведь прежде Анастасию не осматривал.
– Некогда ей было сердешной, – вздохнула Татьяна. – Вот беда-то, а если Варвара права, то кто тогда эта женщина? Ее тоже, поди, родные ищут?
– А может, на то и расчет был, чтобы никто искать не хватился, – тихо сказала Варвара, и обе ее собеседницы немедленно повернулись к старой няньке.
– Это ты о чем? – растерялась Наташа.
– Вы, как хотите, барышня, да только я думаю – неспроста все это, – кивнула Варвара. – Как-то мне все это подозрительно!
– Ой, лишенько, – вздрогнула Татьяна, – ты неужто думаешь, что самозванец к тому руку приложил?
– А вы не слишком ли влияние этого молодого человека преувеличиваете? – улыбнулась Наташа: за эти дни Лиза в подробностях рассказала ей все, что происходило с наследством Корфов, и теперь она была в курсе главных перипетий этого странного и запутанного дела. – Какой-то авантюрист воспользовался случайно полученными сведениями – обычная история. И переживать не стоит, вот вернется из Северска Никита, и мы все вместе в суд пойдем и восстановим справедливость.
– Нет, – протянула Варвара, – здесь, барышня, не все так просто. Чувствую я это, сердце вещует – зло здесь, страшное зло, сила темная.
– Скажешь еще! – Татьяна быстро перекрестилась, и в этот момент к ним подошел дворецкий и, поклонившись Наташе, сообщил, что в гостиной ее ожидает барон Иван Иванович Корф. И он просит дозволения повидаться с баронессой Анастасией Петровной.
– Говорила я – помяни черта-ирода! – воскликнула Варвара, и вместе с Татьяной, глаза которой тут же округлились и сделались испуганными, они принялись истово осенять себя крестным знамением. – Удостовериться пришел, супостат, что дело подлое сделалось!
– Вы вот что, – нахмурилась Наташа: она не была суеверной, но к совпадениям относилась со всей серьезностью, – пока ступайте по местам, а я вашего «ирода» сама приму и попытаюсь понять, в чем тут загадка…
Но против обещанного молодой человек произвел на княжну приятное впечатление. Он был скромен и обходителен – конечно, его манеры были весьма далеки от светских, но все же неприязни «барон» с первого взгляда не вызвал. Расшаркавшись незатейливо перед Наташей, он признался, что прежде представлен ей не был и хотел бы познакомиться, после чего стал еще любезнее, но с той долей сдержанности, которая говорила не только об уме, но и достоинстве. А Варвара, пожалуй, права, подумала Наташа, здесь все непросто, ох, как непросто!
Новость о болезни Анны «барона» удивила. Либо он был прекрасным актером, отметила про себя Репнина, либо весть эта – действительно для него неожиданность. И потому решила дать «барону» возможность увидеть больную – ей пришла в голову мысль, что, если в подозрениях Варвары есть хотя бы капля здравого смысла, то молодой человек, быть может, выдаст себя – случайной интонацией или невольным жестом. И потому она не стала рассказывать ему, насколько серьезна болезнь баронессы, – повела плечами, мол, Анастасии Петровне нездоровится, и она примет вас у себя.
– Мне заходить к ней? – смутился «барон». – Я, конечно, испытываю к баронессе симпатию особого свойства, но все же наши отношения не зашли еще настолько далеко, чтобы я мог позволить себе врываться в ее покои.
– А я и не предлагаю вам взламывать дверь в ее комнату, – улыбнулась Наташа, между тем отметив про себя, что «барон» говорит совершенно серьезно и при словах об Анне голос его подает столь знакомую ей вибрацию – так говорят о тех, к кому испытывают глубокие и искренние чувства. – Я сама провожу вас к баронессе и стану присутствовать при разговоре, если она того пожелает.
– Вы очень любезны, княжна. – Молодой человек даже побледнел, настолько значительным, по-видимому, представлялся ему момент встречи с Анной. – Я готов следовать за вами.
Его реакция, после того как они вошли в спальную, Наташу потрясла – «барон» был явно ошеломлен увиденным. Какое-то время он оторопело стоял у постели больной, а потом, оглянувшись на Репнину, спросил – почему? – чем вызвал у нее еще большее недоумение. Но в этот миг несчастная очнулась и стала звать отца и просить – «Папенька, не оставляйте меня, я не хочу здесь жить без вас». Эта фраза, постоянно звучавшая при недолгих ее просветлениях, пугала Наташу: она никогда не знала за Анной стремления к самоубийству, и в свете сказанного сегодня Варварой, она вдруг впервые подумала – так о каком же отце идет речь? Между тем, пока ошеломленный «барон» вглядывался в лицо больной, она вдруг, точно заколдованная подняла быстро руки и схватила «барона» за рукав сюртука. «Митенька, – закричала она, – не отдавай меня им, Митенька, ты же обещал!» А потом она так же внезапно, как очнулась, опять провалилась в глубокий обморок, а перепуганный насмерть «барон» резко отдернул руку и спрятал ее за спину, как будто опасаясь заразы.
– Извините, я не могу этого больше выносить, – дрогнувшим голосом сказал он и поспешил прочь из комнаты. Наташа нагнала его уже в прихожей – молодой человек был взволнован и не склонен к обсуждению случившегося: он быстро откланялся. Наташа подумала: «Сбежал». Впрочем, во всем этом было нечто такое, что заставило ее искать не только объяснение, но и решение. Кажется, я знаю, кто мне поможет, сказала она сама себе и велела дворецкому распорядиться насчет выезда…
– Надеюсь, вы не забудете, что мое главное условие – конфиденциальность, – еще раз напомнил ей Людвиг Ван Вирт перед тем как они вышли из кареты, и надвинул на голову глубокий капюшон черного плаща с фиолетовым подбоем. – Я не даю частных сеансов, тем более на дому. Я не желаю, чтобы меня упрекали в том, что я использую свои возможности в целях денежного обмана или соблазнения. И если бы ко мне обратились с такой сомнительной просьбой не вы, княжна, то ответ без сомнения был бы отрицательным.
– Знаю, что это скорее я использовала свое положение в личных целях, и можете не волноваться – я не обману вас, вы встретитесь тет-а-тет с его высочеством, – кивнула Наташа. – Уверяю, о моем обращении к вам не знает никто, и мы войдем в дом через черный вход, где нас не смогут увидеть, а вас – опознать. Тем более, я уповаю на то, что и плащ сделает свое дело и скроет от любопытных посторонних взглядов. Но дело мое настолько важное, от него зависит жизнь моей родственницы, прекрасного и доброго существа, что я готова на любые жертвы.
– Возможно, при других обстоятельствах, я попросил бы вас и еще об одной услуге, – улыбнулся маг, – но я предпочитаю, чтобы ее исполнение зависело от вашего желания, а не от моей просьбы, а тем более – условия.
Наташа вздохнула – конечно, она чуть-чуть покривила душой, когда говорила Лизе о том, что избежала воздействия чар Людвига Ван Вирта. На него трудно было не обратить внимания – он был одного роста с Александром, но тоньше и чувственнее его. Черты лица всемирно известного мага отличались тонкостью и вместе с тем той определенностью, которая делала его профиль античным – таким рисовали библейских героев и византийских святых, а позднее – мушкетеров его величества: неважно, французского или голландского. У Людвига Ван Вирта были волнистые черные волосы, расчесанные на прямой пробор, узкие усики над верхней губой и тонкая, ухоженная, небольшая бородка. Но главным достоинством этого лица оставались глаза – две бирюзы под высоким, ровным лбом и смоляными бровями на белой коже.
Маг был красив, он был волнительно красив и, что самое ужасное для гордой и своенравной Наташи, подчиняюще красив. И она с огромным трудом подавляла в себе желание сказать ему «да», не дожидаясь вопроса, который все время вертелся у него на языке – княжна немедленно, едва маг появился в салоне ее величества Александры Федоровны, почувствовала взаимное между ним и собою притяжение.
– Прошу вас, входите, – сказала Наташа, когда они оказались перед комнатой, в которой лежала Анна, и, повернувшись к Татьяне, удивленно взиравшей на незнакомца, велела: – Сюда никого не впускать, и о том, что я здесь не одна – никому ни слова. Поняла?
Татьяна немного обиженно поджала губы с выражением на лице «Я разве болтала когда?», но ничего не ответила и лишь осторожно прикрыла дверь за Наташей и человеком в плаще, а потом сама встала в коридоре, как на часах – решительная и непреклонная.
Сидевшая у кровати Анны Варвара слегка посапывала – старуха часто уставала и долго охранять покой своей подопечной не могла, но сон у нее все равно оставался чутким, и, едва княжна с магом вошли в спальную, она немедленно очнулась и хотела было закричать, но Наташа столь выразительно взглянула на нее, приложив палец к губам, что та проглотила возглас и снова плюхнулась на стул, с которого при их появлении вскочила.
– Я отсюда никуда не пойду, – заупрямилась Варвара, когда Наташа, вполголоса объяснив ей, в чем дело, попросила уйти и не мешать. – Это все и меня касается, я Ане нянька от рождения, она – почти моя плоть и кровь, – я все видеть и слышать хочу. И имею по всей жизни полное право.
Спорить с ней не было времени и возможности, и Наташа вопросительно посмотрела на мага – тот, секунду подумав, кивнул:
– Хорошо, но вы обе должны пообещать мне – ни звука, ни жеста, в противном случае я немедленно прекращаю сеанс и ухожу.
Женщины кивнули и отошли в дальний угол комнаты, чтобы не мешать ему.
Наташа уже видела, как гипнотизер забирал власть над людьми, но тогда это были совершенно нормальные зрители – дамы из соседнего ряда, однако сейчас ему предстояло овладеть сознанием той, что ничего не помнила и не чувствовала, и чья душа витала в таких далеких сферах и глубинах, заглянуть в которые обычному человеку было не под силу.
Скинув плащ, Людвиг Ван Вирт приблизился к постели больной – он как будто подплыл к ней по воздуху, настолько неслышным и плавным было это перемещение. Потом он медленно и почти невесомо несколько раз провел ладонью вдоль лица несчастной – сверху вниз, слева направо, и, встряхнув кистями рук, достойными пианиста-виртуоза – с длинными, тонкими, выразительными пальцами, вдруг хрустнул костяшками фаланг перед закрытыми глазами своей «пациентки»: ее ресницы дрогнули, а веки открылись. И тогда маг заговорил – подобно музыканту стал модулировать влажными и властными интонациями, полными бархата и воли, и в ответ на его слова – несчастная впервые подала голос. Не тот, болезненный и неузнаваемый, – собственный, и у Наташи исчезли последние сомнения: Варвара была права – это не Анастасия.
Они не знали, сколько длился сеанс – казалось, вечность, но когда маг снова погрузил незнакомку в сон, Наташа испытала невыразимую тоску – ее как будто лишили опоры под ногами. Она не понимала, как это удавалось Людвигу Ван Вирту, но, даже не будучи непосредственно под воздействием его гипноза, она снова испытала на себе силу его энергии. Он словно укачал ее, околдовал, перенеся вместе с собой в другой мир, где не было волнений и тревог, где вместо воздуха плыла вкруг тебя нега, а тепло исходило не от солнца, а было всеобъемлющим и всепроникающим. И Наташа видела – даже Варвара не избежала этого «погружения» в неземную благодать, но повела себя после ухода мага совершенно иначе – принялась креститься на внесенные для излечения «Анны» образа и все говорила – «чур меня, чур, колдун, как есть – колдун».
Но, как бы то ни было, Людвиг Ван Вирт помог им – магу удалось на краткие мгновения приоткрыть уголки сознания той, кого они все это время принимали за Анну. И теперь, проводив мага и условившись с ним о свидании с наследником, Наташа могла составить себе представление об этой женщине.
Судя по всему, она была мещанкой, а отец ее служил в Петербурге мелким чиновником. И из того, что несчастная рассказала магу об отце, Наташа поняла, что самым главным для нее было воспоминание о прогулках в Летнем саду, где отец любил сидеть с нею на скамейке близ статуи «Искренность» – фигуры женщины с рукой, возложенной на голову льва, что означало победу добродетели, опирающейся на величие души. Еще один мужской персонаж, фигурировавший в ее разрозненных и обрывочных воспоминаниях, – некий Митя, в которого она, по-видимому, была влюблена и которого все время ждала – чтобы он пришел и освободил ее. От чего?
Уходя, Людвиг Ван Вирт сказал Наташе:
– Позволю предположить, что девушка эта, а ей не более двадцати лет, действительно серьезно больна, но не апоплексическим ударом, как решили ваши медики, а обычным душевным расстройством, скорее всего, вызванном перенесенным в детстве заболеванием. Я встречал такие случаи, они были порождены лихорадкой, инфлюэнцей. Возможно, у родных ее не было средств для лечения, и болезнь перетекла в воспаление мозга. Она осталась жить, но находится сейчас в другом мире, и двери туда открываются только для близких ей людей. Думаю, если вы найдете ее отца, вам удастся привести ее в чувство хотя бы на время, и она ответит на все ваши опросы. Я же сделал все, что мог, ведь я – всего лишь маг, а не Господь Бог. Да, и постарайтесь больше не давать ей снотворного – эти капли мешают ей сосредоточиться на своих воспоминаниях, и путь к опознанию может затянуться.
Наташа тогда же немедленно отправилась в Летний сад, но лишь на третий день они с Татьяной увидели в парке выцветшего старика в земском мундире с полинялыми волосами, опиравшегося на тросточку, которую он держал перед собой, сидя сгорбившись на скамейке перед скульптурой «Искренности». Поначалу он совершенно не понимал, чего добиваются от него знатная дама со служанкой, но, когда в его опечаленный невзгодами мозг наконец-то проникло заветное слово – «дочь», он поднял голову, и глаза его наполнились слезами.
– Это она – моя Верочка, – прошептал старик, опускаясь на колени перед кроватью, на которой лежала незнакомка, когда Наташа с Татьяной привезли его в особняк Репниных на Итальянской. – Где вы нашли ее?
– Ее привезли к нам несколько дней назад, – объяснила Наташа, – вашу дочь по ошибке приняли за нашу родственницу, с которой они действительно немного похожи.
– Но как же она ушла из больницы? – растерянно спросил старик. – Ведь я оставил ее там, и куда смотрел Митя?
– А кто такой этот Митя? – заволновалась Наташа: для нее вдруг разом сложились две, прежде казавшиеся малозначительными детали: Людвиг Ван Вирт предупредил ее, что сознание несчастной откликается только на знакомых ей людей, а когда «барон Корф» подошел к постели незнакомки, полагая, что увидит Анну, то больная обратилась к нему по имени – она назвала его «Митя»!
– Митя – это ее жених, – светло улыбнулся старик, – очень милый молодой человек. Они познакомились с ним в больнице, где он работал братом милосердия. Они так любят друг друга, они собирались вскоре пожениться, и Митенька обещал познакомить меня со своим отцом. Я даже как-то мельком видел его – Митя хотел нас представить, но тот спешил по своим делам и к нам из коляски не вышел. Махнул только рукой с другой стороны улицы и уехал. Так я его больше и не видел.
– А где живет жених вашей дочери? – вздрогнула с тревогой наблюдавшая за процедурой опознания Лиза: сестра говорила ей об одной подробности, удивившей Анну, когда та ездила в Двугорское, – «барон Корф» обладал медицинскими навыками!
– Обычно в своем имении под Петербургом, – кивнул старик, – но у него есть и квартира в столице. Где-то на Литейном.
– А вы не можете сказать точнее? – заторопила старика Наташа.
– Это близ кофейни Вильгельми, – не сразу припомнил тот. – Мы потом с Митей там еще часок посидели – читали газеты, разговаривали, у него такие хорошие планы на будущую жизнь с Верой… Что же мне теперь делать? Я не могу забрать ее домой – у меня нет ни денег, ни сил ухаживать за дочерью.
– Мы сами отвезем ее в больницу, – предложила Наташа, – вот только скажите, куда нам ехать?
Оказалось, лежала несчастная в тихом месте, в Песчанке. И, отвезя старика домой и оставив ему денег, Наташа тут же обсудила с Лизой план своих действий. Запретив ей вставать и выходить из дому, Наташа велела Лизе дожидаться возвращения Никиты, а сама наказала Татьяне завтра же заехать к старику и везти его с собой на Литейный – посидеть в кофейне, вдруг «Митя» или его отец объявятся.
– А что будешь делать ты? – попыталась было обидеться ее диктату Лиза.
– Я возьму нашу «находку». – Наташа невесело кивнула в сторону разметавшейся на подушках молодой женщины: придя в себя с появлением в комнате ее отца, она какое-то время то плакала, то смеялась, разговаривала с ним и все порывалась уйти на свидание с Митенькой, а потом, когда старика, уже не способного больше без рыданий наблюдать всю эту картину, увели, вскоре заснула и теперь пребывала в неспокойном, мятущемся сне. – Я возьму нашу «находку» и отправлюсь с нею в больницу. Во-первых, она нуждается в лечении, а во-вторых…
– Что? – Лиза даже замерла от предчувствия.
– А во-вторых, я хочу исключить возможность того, что сейчас в больнице вместо этой несчастной находится наша Анастасия…
Глава 3
Слишком много секретов
– Вот мы и встретились, – сквозь пелену пробуждения услышала Анна до невозможного знакомый голос и открыла глаза. Над нею, изогнувшись точно хищная птица, стояла княгиня Долгорукая.
Мария Алексеевна была в том же платье, в каком Анна видела ее в последний раз, когда княгиню из имения Корфов увозили приставы. И, хотя на первый взгляд лицо и весь облик ее сохраняли приметы прежней Долгорукой, всегда тщательно следившей за своей внешностью и много времени уделявшей уходу за собой, нездоровье княгини и необычность положения, в котором она находилась, выдавала прическа – волосы на голове были уложены как попало, седые пряди выпадали из-под шпилек.
– Где я? – прошептала Анна, с трудом разлепив ссохшиеся губы, и, приподняв голову, медленно обвела взглядом комнату, в которой она лежала: белые стены, простой деревянный стул у зарешеченного окна и старая кровать. А еще какой-то странный аптечный дух – как будто пахло лекарствами. Анна провела рукою от лица – словно прогоняя видение Долгорукой, но Мария Алексеевна не исчезла, а жест вышел слишком плавным и слабым.
– Так ты не помнишь, куда отправила меня за убийство твоего распутного папеньки? – прошипела Долгорукая, с торжеством рассматривая Анну, которая пыталась подняться и сесть на постели поустойчивей. Однако ее вело из стороны в сторону, и для того, чтобы встать, Анне пришлось задержаться за спинку кровати, подтянувшись к ней на руках.
– Вы получили по заслугам, – промолвила она, наконец, поднимаясь и с усилием выпрямляя спину. Голова все еще немного кружилась, не хватало воздуха, но ясность восприятия уже возвращалась к ней.
Последнее, что Анна помнила, – сладкий и пряный аромат, который она вдохнула, когда наклонилась подать милостыню старику-инвалиду. Он сидел не на паперти Васильевского собора, а поодаль, в переулке – по-видимому, увечье помешало калеке приблизиться к основной группе просивших подаяние из опасения быть зажатым или что еще хуже – раздавленным в толпе. В тот момент закончилась служба, и из церкви стали выходить прихожане, от чего среди нищих случилась давка – каждый норовил пробраться поближе, чтобы протянуть руку поперек товарищей и поймать долгожданное пожертвование. Анна тоже подала несколько монет цеплявшимся за ее платье людям, но потом увидела этого несчастного и пожалела его. Она с извинениями и выражением крайнего сострадания на лице обошла собравшихся у входа в церковь бездомных и приблизилась к привлекшему ее внимание старику, который обреченно сидел на заднем крыльце храма и, безучастно свесив голову набок, протягивал дрожащую ладонь к случайным прохожим. Анна склонилась к несчастному и взяла за руку, чтобы положить в нее монеты, и тут старик поднял на нее глаза…
– Забалуев! – прошептала Анна, озаренная промелькнувшим в ее голове видением. – Конечно же, это был Забалуев!
– Э-э, – протянула Долгорукая, со злорадным вниманием вглядываясь в ее лицо, – да ты и сама-то больна! Видать не зря тебя сюда привезли! Будет у меня хорошая компания!
– Надо всех предупредить! – не слушая ее, продолжала додумывать Анна открывшееся ей. – Он все это время следил за мной! Он знает, что я подозреваю самозванца!
– И куда же это ты собралась? – насмешливо поинтересовалась княгиня, наблюдая за тем, как Анна открывает дверь, делая шаг в коридор. – Беги, беги, только далеко ты не уйдешь, разве что до первого санитара.
Анна, наконец, услышала ее – слова Долгорукой на мгновение озадачили.
– О чем вы, Мария Алексеевна? – повернулась к ней Анна, останавливая свой порыв поскорее выбраться отсюда.
– Да ты и впрямь, как слепая, – довольно рассмеялась княгиня. – Думаешь, что, как и прежде, можешь делать все, что захочешь, и распоряжаться судьбами других людей? Не-е-т, кончилась твоя власть! Ты теперь такая же, как и я – ты никто!
– Перестаньте пугать меня, Мария Алексеевна, – рассердилась Анна, – и объясните, куда меня привезли и почему?
– Почему – мне неведомо, но, видать, и ты умом тронулась, пока по заграницам ездила да со мною воевала, – кивнула Долгорукая, по-кошачьи приближаясь к ней и обводя руками комнату, – а куда – так ты оглянись, это же «тихий дом», где, как ты говорила, мне самое место. Да только вот сейчас ясно стало – и тебе тоже!
– «Тихий дом?» Боже! – побледнела Анна. – Это какая-то ошибка, этого не может быть… Кто здесь есть, выпустите меня! Позовите кого-нибудь! На помощь, на помощь!
Анна оттолкнула зловеще тянувшуюся к ней Долгорукую и выбежала в коридор, но у лестницы ее перехватил дюжий санитар и потащил обратно, увещевая на ходу – «Ну чего раскричалась, чего забегала? Мы тебе микстурку дадим, и все пройдет, все забудется…»
– Что случилось? – На шум из первой у выхода двери выглянул благообразного вида немолодой мужчина в белом халате и дал знак санитару, чтобы тот на минуту остановился.
– Да вот Вера чем-то разволновалась, – кивнул тот, слегка ослабляя хватку и опуская Анну на пол, чем она тут же воспользовалась и бросилась к незнакомцу.
– Послушайте, это какая-то ошибка! Меня зовут Анастасия Петровна, я – баронесса Корф, меня похитили…
– Вас нашли на улице, опознали и вернули сюда, где вы, Вера, находились последние две недели, да и то из уважения к вашему покровителю, – мягко сказал мужчина, о чем-то перемигиваясь с санитаром.
– Покровителю? – растерялась Анна.
– Да, – ласково произнес врач, – он является опекуном молодого барона Корфа, помните? А вы любили его…
– Кого?! Опекуна? – в ужасе воскликнула Анна, отшатнувшись от мужчины в халате.
– Барона, – так же мягко продолжал пояснять тот, – но он не захотел на вас жениться, вот вы и расстроились немного, заболели. Стали всем говорить, что вы – баронесса Корф…
– Но я и есть баронесса Корф! – побледнела Анна. – Меня и княгиня Долгорукая узнала, спросите у нее…
– Ваша соседка? – улыбнулся доктор. – У княгини заболевание посложнее, а одержимость ее – и того давняя.
– Но я не сумасшедшая! – попыталась возразить Анна, вдруг с ужасом осознавая, что врач не слушает ее и тем более – не верит.
– Все так говорят, – вздохнул доктор, – но ничего. Полежите, отдохнете. У нас заведение чистое, здесь все персоны благородные. Попьете лекарства, подышите свежим воздухом и барона своего забудете. Алексей!
Анна хотела было снова оттолкнуть подкравшегося к ней со спины санитара, но тот и глазом не дал моргнуть – смял в охапку и уволок в уже знакомую Анне комнату, а пришедший следом врач быстро сделал в предплечье какой-то укол, отчего у Анны голова сначала закружилась, и она перестала чувствовать руки и ноги, но потом это ощущение прошло, и Анна как будто провалилась в пустоту. Она утратила ко всему интерес: видела, слышала, но оставалась равнодушной. Ей расхотелось что-либо доказывать, куда-то бежать, а тем паче – подниматься с кровати. И даже смотреть на потолок было скучно – Анна закрыла глаза и перевернулась на бок, но тут же столкнулась взглядом со взглядом Долгорукой, которая стояла перед нею на коленях, уперев локти в край кровати и ладонями подпирая подбородок.
– А вот кричать и бегать не надо, – с материнской заботливостью произнесла она, – от этого – только хуже. Ты лучше полежи спокойно да подумай, за что тебя Бог наказал и покайся.
– Неужели вы знаете, в чем моя вина? – устало промолвила Анна.
– В том, что ты есть, – недобро усмехнулась Долгорукая. – Или не помнишь, как мать твоя развратная отняла у жены мужа, у детей отца? А сосед наш, подлец, твой опекун, им во всем помогал?
– Этот грех уже давно искуплен, – через силу сказала Анна: от лекарства губы и гортань плохо слушались ее, – и не вы ли сами батюшку и старого барона убили? И матушка моя в монастырь ушла, и мужа я потеряла, и сестра при смерти. Что же вам еще надо от меня?
– Род ваш подлый под корень извести и богатство ваше забрать, – угрожающим тоном изрекла княгиня.
– Да зачем вам деньги-то? – попыталась улыбнуться Анна. – Разве здесь они вам будут нужны?
– Думаешь, я до смерти стану в «тихом доме» сидеть? – усмехнулась Долгорукая. – Мне Жан обещал – как только с тобой разделается, отсюда заберет. Вот тогда я порадуюсь – детки твои сиротами останутся, а сынок Иванов вас всех разорит и по миру пустит.
– Обманул он вас, Мария Алексеевна, – вздохнула Анна, с трудом удерживая ускользающее сознание.
– Заберет, как есть заберет! – с ненавистью зашипела княгиня ей прямо в лицо.
– И не заберет, и не сын он Ивану Ивановичу. – Анна хотела приподняться, но голова поплыла, и она вынуждена была снова опуститься на подушку и переждать, когда прекратится кружение. – Самозванец он, ваше сиятельство, проходимец и интриган. А вы ему больше не нужны, потому как от вас он уже все сполна получил и делиться захваченным не станет.
– Врешь ты все! Врешь! – каркнула Долгорукая и осеклась – как бы чего не вышло, не заметил бы никто, что она у Анны в палате обитается.
– Да у меня и свидетель есть, и Сычиха, как правду узнает, от слов своих откажется и признание в родстве назад заберет, – снова вздохнула Анна. – И сидеть вам здесь, Мария Алексеевна, до скончания века. А меня Репнины скоро хватятся и найдут. И это я выйду на свободу, и буду жить долго и счастливо.
– А на это даже не рассчитывай. – Долгорукая зашлась в страшном гортанном смехе и встала, как и утром, опасно и пугающе нависая над ней. – Не было у тебя никогда счастья и не будет! Я тебя уже давно прокляла!
– Что? – Анна невероятным усилием воли отняла голову от подушки и в упор взглянула на княгиню. – Что вы сказали, Мария Алексеевна?
– Мой глупый супруг даже и не заметил, что я кольца ваши венчальные перед свадьбой украла да к цыганке тогда же в табор отнесла, – с триумфом проговорила Долгорукая. – Она их особым обрядом заколдовала и мне отдала, а, когда вы их на пальчики-то надели, заклятие действовать стало. И ты не избавишься от него никогда!
– Подлая змея! – воскликнула Анна, пытаясь дотянуться руками до ее горла, но княгиня лишь посмеялась над ней – у Анны не было возможности управлять своими действиями. Последний рывок отнял у нее силы, и теперь она могла лишь беспомощно лежать на кровати и созерцать торжество Долгорукой.
– Злись, злись, крепостное отродье, – давилась беззвучным и в то же время диким смехом княгиня. – У тебя теперь не то что прав – имени нет! И сгниешь ты в сумасшедшем доме, а я – в твоем жить стану и детей твоих близко на порог не пущу!
