Текст книги "Бедная Настя. Книга 6. Час Звезды"

Автор книги: Елена Езерская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– План? Какой план? – Анна смотрела на Селестину во все глаза, пытаясь угадать, что стоит за этим предложением – еще одно зло действо или настоящее раскаяние.

– Сейчас мы переоденемся, – принялась объяснять Селестина. – Я возьму ваше платье, вы – мое. А потом вы уйдете отсюда, скрывая лицо и волосы под накидкой, в которой я при шла. Старайтесь ничего не говорить и идите спокойно, как ни в чем не бывало. И, оказавшись за воротами, немедленно отправляйтесь в гавань, где стоит под парами почтовый корабль. Вот, возьмите ваш узелок, здесь все – деньги, бумаги.

– Но как же… – пыталась вставить хотя бы слово Анна.

– Я купила билет на имя мадам Арман, так звали мою гувернершу, – продолжала Селестина. – Вряд ли кто-то из немногих пассажиров видел вас прежде, и вообще – вас не скоро хватятся.

– Но мой муж…

Селестина опять не дала Анне договорить.

– Прежде, чем прийти к вам, я встречалась с… с ним, – в глазах Селестины блеснули слезы. – Я попросила прощения и у него и изложила свой план. Поверьте, если бы я могла спасти вас обоих, я бы сделала это. И он… ваш муж… понял меня. Он просил передать вам, чтобы вы шли вперед, не оглядываясь. Чтобы вы вернулись к детям и рассказали им, как их отец любил их.

– Боже! – прошептала Анна. – Как это похоже на него!

– Значит, вы согласны? – обрадовалась Селестина. – Тогда давайте спешить: недостаток времени – это единственное, что может еще помешать нам.

– Но как же вы? – вдруг сообразила Анна, когда, переодевшись в платье Селестины, которое было ей слегка длинновато, направилась к выходу. – Что будет с вами, когда сюда войдут и поймут, в чем дело?

– Неужели вы всерьез полагаете, что отец решится наказать меня? – печально улыбнулась Селестина. – Все, что меня может ожидать – пара недель под домашним арестом и скорейшее замужество. В худшем случае – меня запрут в какую-нибудь лечебницу, пока не найдут более достойное применение.

– Все, что вы говорите, ужасно! – воскликнула Анна.

– Но все это лучше, чем смерть, – пожала плечами Селестина и подтолкнула Анну к двери. – Вам надо спешить! Прощайте и, если можете, – простите меня!..

Все вышло, как и сказала Селестина, – никем не узнанная Анна поднялась по ступеням каземата, отчаянным усилием воли подавив в себе желание свернуть в тот коридор, что вел к камере, где ожидал исполнения приговора Владимир. Нет, она не имела права больше подвергать себя опасности – Владимир не простил бы ей того, что она вторично отвергла его жертву и не вернулась к детям. И, низко опустив голову, чтобы никто не увидел случайно ее слез, Анна вышла во двор тюрьмы и быстрым, но уверенным шагом пересекла его.

Солдаты на выходе вежливо кивнули ей, и Анна также ответила им – легким кивком, означающим все, что угодно – благодарность или приветствие. Потом она пошла по знакомой уже, уложенной камнями дороге к набережной, где стоял в гавани двухколесный почтовый пароход. Поднявшись на его борт, она сразу проследовала в отведенную для нее каюту и сидела там вплоть до того момента, когда корабль, медленно размалывая воду, стал выходить на рейд ввиду сторожевого форта. И лишь после этого Анна решилась выйти на палубу, чтобы в последний раз взглянуть на Форт-Рояль и мысленно попрощаться с Владимиром, который на этот раз уходил из ее жизни навсегда и бесповоротно.

– Селестина? – раздался вдруг рядом знакомый голос. – Что ты делаешь здесь?!

– Альбер? Это вы? – Анна оглянулась на оклик и замерла в изумлении и тревоге.

– Мадам Жерар? Анни? Вы?! Вы живы?.. – Альбер, казалось, не верил своим глазам. – Но откуда на вас это платье?

– Мне дала его Селестина, – просто сказала Анна, еще не зная, может ли она в полной мере доверять Альберу после всего случившегося.

– Вот как… – протянул Альбер, и лицо его на мгновенье затуманилось. – Не хотите ли вы сказать, что она помогла вам?

– Именно так, – подтвердила Анна.

Вот уж не ожидал от нее подобного поступка, – недоверчиво усмехнулся Альбер. – Впрочем, я не желаю говорить о ней. С Селестиной покончено и с мечтами на счастливый брак – тоже.

– Так вы возвращаетесь домой? – догадалась Анна.

– Да, – сказал Альбер. – Когда вы убежали там, на набережной, к своему мужу, я вдруг вспомнил, что вы забыли в коляске свой узелок, и вернулся за ним. Но догнать вас не успел – я видел только, как вас уводили под охраной национальных гвардейцев. Тогда я поспешил в дом де Танжери и попытался выяснить, что случилось. Больше всего на свете я боялся, что вы обвините меня в предательстве. Но разговора с теперь уже бывшим тестем не получилось – меня практически сразу посадили под домашний арест, а сегодня де Танжери предложил мне уехать. Он хотел избежать скандала, сказал – довольно и того, что уже произошло. Конечно, думаю, прежде всего, он заботился о нерушимости деловых отношений с моим отцом и о том, как посмотрят на все это в Париже, где у меня весьма высокие покровители. Он даже разрешил мне забрать Селестину с собой и обвенчаться на континенте. И я уже собирался в обратный путь, когда в мою комнату вошла Селестина и стала требовать объяснений.

– И, кажется, я догадываюсь, о чем, – кивнула Анна.

– Простите, но я вынужден был показать ей ваши вещи, и тогда она забрала их и стала рассматривать, – вздохнул Альбер. – После этого мы поссорились, и Селестина призналась, что это она виновата во всем. Это она выдала вас и вашего мужа.

– Я знаю, – прошептала Анна.

– Услышать это мне было тяжело, – признался Альбер. – Я ведь наивно полагал, что женюсь на девушке с хорошими манерами и христианскими представлениями о добре и зле. То, что она совершила, возможно, и объяснимо, но неприемлемо. И, когда она ушла, прихватив с собою ваши вещи, я тотчас собрался и отправился в гавань, чтобы сразу жесесть на пароход.

– Думаю, вы поторопились, – с заботой в голосе промолвила Анна. – Мне показалось, что за последние часы в ее сознании произошли довольно важные перемены к лучшему. И в скором времени вы можете пожалеть о том, что не дали ей шанса искупить свою вину.

– Предательство невозможно искупить, – покачал головою Альбер. – И потом – разве не говорится в Писании: предавший единожды предаст и еще раз? Нет-нет, единственное, о чем я жалею, что мне не удалось увидеть вас, прорваться к вам, чтобы попытаться поддержать в трудную минуту. И это – проявление моей слабости, мой долг перед вами.

– Что вы, Альбер… – начала Анна, но он остановил ее.

– И я рад, что вы здесь, на этом корабле. Значит, у меня есть возможность выполнить свой долг перед вами до конца.

В этот момент откуда-то издалека, от постепенно уходящего вдаль порта, донесся отдаленный раскат грома. Анна вздрогнула и посмотрела в ту сторону.

– Это не гроза, – легкомысленно махнул рукою Альбер. – Это пушка. Так обычно стреляют с форта, когда в крепости состоялась экзекуция… Боже, что я наделал! Анни! Анни!

Альбер едва успел подхватить Анну под руки и прижал к себе. Безумец, он даже не подумал, что может означать для нее этот выстрел! Альбер был в отчаянии – он подхватил бесчувственную Анну на руки и пошел по направлению к лестнице, ведущей с палубы в жилую часть судна. Стюард, встретивший его у трапа, указал ему каюту, которая была записана за мадам. Он предложил и свою помощь, но Альбер дал ему несколько монет и попросил не беспокоить его и мадам. Это всего лишь качка, пояснил он стюарду, выпроваживая того за дверь. Потом Альбер уложил Анну на койку и открыл иллюминатор, чтобы свежий воздух вдохнул в нее силы и помог прийти в себя.

И вскоре Анна действительно очнулась – залетавшие от вращающихся лопастей колес соленые, холодные брызги привели ее в чувство. Она открыла глаза и непонимающе взглянула на Альбера, но потом вдруг все вспомнила и разрыдалась…

Альбер просидел с нею до самого вечера, попросив стюарда принести для мадам ужин в каюту и с трудом, но все же уговорил Анну поесть.

– Путешествие нам предстоит неблизкое, – убеждал ее Альбер. – Этот рейс делает заход на Гаити и далее идет вдоль побережья Северной Америки в Бостон, и лишь потом пароход отправится в Брест. Вам будут необходимы силы, чтобы преодолеть этот путь.

Он был очень предупредителен и внимателен к Анне. Оставляя ее ночью одну в каюте, искренне волновался – как мадам Жерар будет чувствовать себя завтра утром. И чуть свет бежал под ее двери, чтобы убедиться, что с нею все в порядке. Альбер отвлекал ее от грустных мыслей, рассказывая о своих приключениях в Африке, и Анна чувствовала – многое в этих удивительных историях вымысел, похожий на сказки из «Тысячи и одной ночи», но была благодарна Альберу за сочувствие и заботу.

Ее собственных сил и решимости уже не хватало, чтобы стоически пережить тот выстрел, который все еще отдаленно звучал в ее ушах. Выстрел, который навсегда разрушил ее жизнь. Конечно, дома ждут дети, отец и сестры, но Владимира уже не будет с нею. И любовь, которая составляла все ее существо, отныне оставалась лишь воспоминанием – приятным и печальным одновременно.

По отплытию с Гаити пароход неожиданно попал в сильнейший туман. Помощник капитана объяснил пассажирам, что для этих широт и необычно жаркой погоды это явление типичное – слишком сильные испарения, близость теплого атлантического течения и отсутствие сильного ветра создавали почти парниковый эффект. Корабль, казалось, плыл в молоке, осторожно перебирая колесами, как ластами. Капитан приказал сбросить ход и периодически подавать гудок, сообщая другим возможным кораблям о своем местонахождении.

Находиться такую погоду в каюте долго было невозможно, и Анна вышла на палубу. Вечер стоял тихий, влажный, и пароход, расцвеченный огнями, походил на праздничный торт.

– Не забывайте держаться за поручни, – раздался рядом голос Альбера.

– Еще немного, и я подумаю, что вы неслучайно оказались на этом пароходе вместе со мной, – улыбнулась Анна. – Признайтесь, вас послали следить за беглянкой?

– Я с удовольствием дал бы вас снова арестовать, если бы мне пообещали, что сидеть мы будем в одной камере, – в тон ей ответил Альбер.

– Вы – невозможный человек, месье Корнель, – покачала головою Анна.

– Нет, это вы – невозможная, – едва слышно прошептал Альбер и как-то слишком решительно взял Анну за талию. – Вы – не возможное счастье мое…

Анна хотела пожурить Альбера за излишнюю страстность, но в этом момент что-то случилось с кораблем.

От сильнейшего толчка Анна и Альбер упали за борт, успев, однако, ухватиться за поручни, и повисли с внешней стороны обшивки. Потом, они почувствовали, как судно стало заваливаться на корму, отчаянно крутя колесами, точно барахтающийся в воде птенец, которого мама-утка учит плавать. Но «урок» не пошел впрок – пароход стремительно опрокинулся, сев «хвостом» в воду, и вертикально пошел вниз, не позволив никому что-либо предпринять.

То, что Анна и Альбер удержались за поручни близ рубки, спасло их. В какой-то миг Альбер, почувствовав, что их сейчас закружит, закричал Анне:

– Оттолкнитесь! Слышите?! Оттолкнитесь и плывите в сторону! Скорее!

И, когда он увидел, что она последовала его совету, сделал то же самое.

Какое-то время они гребли руками, уплывая от воронки, а потом едва не попали под «артобстрел» – дверь рубки, по-видимому, сорванная давлением воды, рухнула рядом, почти придавив их своей тяжестью. Когда испуг прошел, Альбер счел это удачей – он помог Анне взобраться на дверь, которая теперь выполняла роль маленького плота, и собирался последовать за нею, но вдруг прислушался.

Анне тоже показалось, что оттуда, где так стремительно камнем ушел под воду их корабль, слышны голоса. И Альбер взглянул на нее – я должен найти этих несчастных! Он прямо в воде сбросил с себя одежду, которая тяжестью тянула его вниз, и поплыл в ту сторону, откуда доносились слабые крики о помощи.

– Куда вы, Альбер?! Вернитесь, слышите, вернитесь, не бросайте меня! – взмолилась Анна. Она не хотела, не могла оставаться одна. Но Альбер уже скрылся в молоке густого тумана в надежде спасти еще кого-нибудь. Больше Анна его не видела. И не знала, сколько прошло времени с его исчезновения.

Она осталась одна посреди океана на шатком и ненадежном плоту – без надежды быть услышанной и замеченной каким-нибудь другим кораблем.

– Господи! – Анна воздела руки, обращаясь к Небесам. – Если ты есть, Господи! Не оставь меня, дай знак, что все это вершится во благо, а не в наказание мне! Если грешна я – грехи мои будут искуплены, позволь лишь вернуться домой, к детям моим, Господи!..

Анна испуганно отшатнулась – из мрака туманной хляби на нее надвинулась какая-то величественная тень, и в глаза ударил яркий свет. Анна прикрыла лицо рукой и услышала странный шум, как будто дышал огромный морской зверь, готовясь раскрыть свою гигантскую пасть. А потом послышался необъяснимый металлический лязг, словно раздвигались какие-то ставни. Ужас обуял Анну, и она потеряла сознание.

ЧАСТЬ 2
ЧАС ЗВЕЗДЫ

Глава 6
«Армагеддон»

Анна еще не вполне ясно осознавала, что происходит, но сквозь пелену забытья к ней пробились два голоса, говорившие по-французски.

– Я вполне отдаю себе отчет в том, что вы считаете милосердие излишней роскошью, мессир, но все же смею настаивать – этой несчастной нужен уход, теплая каюта и свежий воздух, – с заметным упрямством твердил один мужской голос – басовитый и взволнованный.

– Не я создал эту проблему, – резко отвечал ему владелец второго голоса – хорошо поставленного и властного. – Если бы этот малодушный не повернул обратно, превратив нашу экспедицию в спасательную, мне не пришлось бы сейчас решать, что делать с вашей русалкой.

– Вы несправедливы, мессир, – немедленно возразил своему оппоненту первый голос, – брат Себастьян проявил истинно христианское благородство души. Он всего лишь пытался искупить наш общий грех – ведь это винты «Армагеддона» протаранили тот корабль.

– Никто из нас не виноват в том, что глупцы, пересекшие наш фарватер, болтались в тумане, самоуверенно полагая, что сделали все возможное, дабы избежать случайного столкновения, – не сдавался владелец второго голоса. – За эту гордыню они и были примерно наказаны. В следующий раз судовладельцы наймут на работу более опытного капитана и штурмана. А что касается брата Себастьяна, то за свою слабость он уже ответил – я наложил на него пост: в течение месяца он обязан молчать и удвоить количество молитвенных бдений.

– Истинность веры – в любви, а не в жестокости! – воскликнул первый мужчина.

– Истинность веры – в последовательности исполнения ее, – прервал его тот, кого называли мессир. – Из-за этой истории мы выбились из графика движения, и теперь еще должны подвергнуть само наше существование опасности. Вы прекрасно знаете, что «Армагеддон» – одна из самых сокровенных тайн ордена, которая сейчас может быть раскрыта из-за слюнтяйского поступка мальчишки, до конца так и не осознавшего величие и цель нашего предназначения. А в вас, мой дорогой Буассьер, говорит жалость и светские условности, плюс парижская рафинированность, которые вы так и не смогли в себе изжить.

– Побойтесь Бога, мессир, – первый из спорщиков, судя по всему, тоже не собирался отступать. – Во мне говорит врач, главным для которого всегда было и остается здоровье больного. Эта женщина нуждается в лечении, и я не могу равнодушно стоять рядом и смотреть, как вы собираетесь извести ее! И по том – это же женщина! Посмотрите, как она слаба! Чего и кого вы боитесь? Я знаю, что вы религиозны, и даже слишком, но все же – человек просвещенный, принадлежите к знатному и старинному роду. Как можете вы видеть препятствие вашим планам в этом несчастном хрупком существе, чудом избежавшем страшной гибели в морской пучине?

– Это не чудо, это ошибка в действиях брата Себастьяна, – зло сказал его высокомерный собеседник. – И я не намерен оставлять на своем корабле это средоточие соблазнов и похоти!

– И что вы сделаете? – насмешливо спросил доктор. – Опять выбросите ее за борт и оставите на съедение акулам? Или уморите в трюме голодом, всунув кляп ей в рот, чтобы не слышать стонов и криков о помощи нечаянной жертвы вашей ортодоксальности?

– Первое кажется мне предпочтительнее, – ледяным тоном промолвил все тот же, неумолимый в своей безжалостности, голос. – Снова оказавшись в воде, она решит, что мы и наш корабль ей привиделись. И кто знает, быть может, вашей протеже снова повезет, и какое-нибудь из проходящих мимо судов подберет ее. Или же она умрет – от голода и жажды.

– Право же, – тихо, но с вызовом сказал тот, к кому обращались Буассьер. – В отношении вас слово «иезуит» означает отнюдь не принадлежность к ордену, а служит характеристикой вашего ужасного нрава и дурных наклонностей.

– Не вы возложили на меня миссию, которую я исполняю, – после продолжительной паузы сухо ответил его собеседник, – не вам и судить меня. Однако ваша настойчивость вдруг натолкнула сейчас меня на мысль, что любое неприятное обстоятельство можно использовать во благо.

– Вы что-то задумали? – в голосе доктора послышались нотки подозрения.

– Закон дороги гласит – что потерял ехавший впереди, принадлежит тому, кто шел следом, – называемый мессиром самодовольно рассмеялся. – Я раздумывал над тем, что подарить моему старому другу Аль Джафару, и вот сама судьба вложила мне в руки этот бриллиант. Конечно, он еще нуждается в огранке, но, полагаю, что ваша врачебная забота и внимание придадут выловленной нами из воды дамочке тот товарный вид, который искренне порадует Аль Джафара. А он – большой ценитель прекрасного!

– Вы просто невыносимы! – вскричал доктор.

– Вам не угодишь, – усмехнулся его собеседник. – Вы только что обвиняли меня в жестокосердии, а теперь, когда я согласился сохранить этой несчастной жизнь, опять недовольны!.. Кстати, мне показалось, что ее ресницы дрожат. Она случайно не пришла в себя? И как давно? Слышала ли она наш разговор?

– Сомневаюсь, – быстро сказал доктор, поднося к лицу Анны что-то ароматное и пьянящее. Голова сразу закружилась, и она опять погрузилась в темноту.

Сны, которые посетили ее после этого, отличались приятностью и легкостью. Анна видела поляны с небывалыми по размеру соцветьями диковинных и совершенно незнакомых ей видов растений. Она нигде не заметила солнца или каких-то иных источников света и тепла, но кожей ощущала согревающие лучи, под которыми хотелось нежиться и томиться, не опасаясь внезапной и опасной перемены постоянства и силы этого невидимого огня. Потом Анна шла по вымощенной солнечным камнем тропе, которая то и дело сворачивалась шаром у нее под ногами, но Анна не падала – она словно парила над дорогой, не чувствуя ни веса своего тела, ни силы преодоления земного притяжения. Воздух, в котором она находилась, как будто расширялся, безгранично и незаметно для глаза. И при этом Анна не превращалась в маленькую точку посреди окружавшего ее бесконечного пространства, а сама, точнее, ее сознание, расширялось вслед за ним, охватывая все изменения вглубь и вверх, точно голова ее была гигантским воздушным шаром, который все набирал и набирал в объеме…

– Пульс, конечно, еще немного частит, – улыбнулся мужчина, указательным и большим пальцами правой руки державший Анну за руку у основания левого запястья. Анна узнала первый голос, он принадлежал одному из вчерашних – или позавчерашних? – невидимых собеседников. Боже, так сколько же в действительности прошло времени? Его называли «доктор Буассьер». – Но это все опий…

– Опий? – прошептала Анна, едва разлепив ссохшиеся губы.

– Не бойтесь, волноваться не стоит, – доктор вернул ее руку в исходное положение поверх одеяла, – зависимость вам не грозит. В небольших и разовых дозах все – лекарство, даже бруцин, змеиный яд.

– Вы – врач? – спросила Анна, решив не выдавать незнакомцу, что слышала разговор между ним и «мессиром», если, конечно, он тоже не был бредом, порожденным насильно употребленным ею опием.

– Поль Буассьер, к вашим услугам, – кивнул доктор, подавая Анне металлическую кружку. – А ваше имя, мадам? Или мадемуазель?.. Возьмите, это вода. Но не торопитесь пить все сразу – голова может закружиться.

– Я – вдова, – сказала Анна, сделав глоток. Горло тотчас размягчилось, но доктор оказался прав – Анна почувствовала, что ее ведет, и разом ослабевшие пальцы разжались. Врач, однако, был наготове и успел подхватить кружку, поставив ее потом на металлический столик у изголовья кровати. Анна с благодарностью взглянула на него. – Меня зовут Анни Жерар, и я возвращалась домой на почтовом пароходе с Мартиники. Это вы меня спасли?

– Не я лично, – улыбнулся доктор. По-видимому, он не собирался открывать Анне истинную причину аварии корабля. – Но мы действительно оказались рядом, и теперь ваша жизнь вне опасности.

– Так вы доставите меня домой? – Анна с надеждой, наивно светившейся в ее взоре, взглянула в лицо доктору, но тот был непроницаем. – Недавно я потеряла мужа, и мои дети сейчас, наверное, думают, что остались сиротами, полагая, что их мать оказалась жертвой кораблекрушения.

– Надеюсь, когда-нибудь вы сможете развеять эти заблуждения, – спокойно промолвил доктор, снова принимаясь проверять ее пульс.

– Когда же это случится? – прямо спросила Анна.

– Всему свое время, – уклончиво ответил доктор и поднялся: он сидел на кровати рядом с Анной. – А пока вам надо как следует отдохнуть и набраться сил.

– Но где я? – не выдержала Анна. – Что это за корабль? Куда вы плывете?

– Однажды, мадам, вы получите ответы на все свои вопросы. Но сейчас послушайтесь моего доброго профессионального совета: примите ту данность, в которой находитесь, и думайте, прежде всего, о том, чтобы как можно скорее подняться на ноги. Отдыхайте. Если вам что-либо понадобится, нажмите вот эту кнопку над столом, – я немедленно навещу вас.

– Но… – сделала еще одну попытку добиться от него правды Анна.

– Никаких «но», – покачал головой доктор. – Только покой и хороший аппетит. А еду вам будут приносить в обычные для всех часы трапезы. Набирайтесь сил и главное – терпения.

Когда доктор ушел, и металлическая овальная дверь плотно закрылась за ним, Анна осмелилась подняться, но удалось ей это не сразу. Она не знала, что больше сказывалось на ее самочувствии – принятое «лекарство» или пережитые недавно волнения. А, быть может, головокружение было результатом морской болезни, к которой Анна так и не привыкла.

Она чувствовала – корабль, если это действительно был корабль, находился в движении, однако его ход сильно отличался от плавного покачивания парусника или приседания на волнах колесного парохода. Судно, на котором находилась Анна, шло ровно и быстро, разрезая воду, словно нож – масляный брус. Корабль не бросало и не подталкивало – его влекла вперед неизвестная Анне сила, присутствие которой ощущалось лишь при прикосновении к холодной и тоже металлической стенке, мелко вибрировавшей под пальцами у задраенного наглухо круглого иллюминатора и низко гудевшей у пола рядом с дверью.

Пройдя, держась за стену, вдоль всей каюты, Анна поняла, как она мала, но убедилась, что это – не каземат. В комнате, куда ее поместили, витал дух аскезы, кельи, но, тем не менее, в ней все было приспособлено для длительного и вполне комфортного проживания. В стене напротив прикрепленной к полу двухъярусной кровати была устроена ниша, в которой размещался умывальник, а над ним – отполированная до зеркальности и покрытая каким-то сплавом металлическая пластина, почти идеально отражавшая и саму Анну, и предметы за ее спиной. Открыв кран, Анна вздрогнула от неожиданности – ей на руки полилась вода: морская, но прохладная и поэтому напоминавшая воду из однажды испробованного минерального источника – нельзя пить, но умываться – одно удовольствие.

Вскоре после ухода доктора дверь в ее каюту снова открылась, и вошедший молодой человек принес для Анны кувшин с обычной водой, полотенце и чистое одеяние, до странности напоминавшее монашескую схиму. Молодой человек действовал молча и вежливо – он был одет в незнакомую Анне прежде униформу темно-фиолетового цвета, сочетавшую в себе элементы католической сутаны и сюртука семинариста. Строгость, равно присущая и военному, и обрядовому крою, придавала облику юноши почти мистический характер и невольно тревожила. Но еще больше поразила Анну схожесть черт лица этого молодого человека с лицом ее давнего парижского знакомого.

– Винсент? Винченцо? – осторожно и тихо спросила она, но молодой человек не проявил к ее словам ни малейшего интереса и, потупив взор, вышел из каюты.

«Не может быть! – мысленно воскликнула Анна. – Я, наверное, брежу…» Юноша был похож на двоюродного племянника Жозефины Стреппони. Этот милый, робкий молодой человек подавал большие вокальные надежды. Он имел тот редкий, внешне непредсказуемый (Винченцо не отличался эффектной статью), природный мужской голос, которому дано было счастливо избегнуть обычной для мальчика-подростка ломки. Красивый голос, которому подвластны и глубокие низкие ноты, и средний диапазон, который женщины называют бархатным.

Женщины обожали Винченцо, но Анна знала, что сам он по уши был влюблен в свою красавицу-тетку. И Анна подозревала, что Винсент брал уроки пения, скорее, из желания быть рядом с Жозефиной, нежели из стремления к славе и сценическому успеху. Винченцо никогда не любил театр: его смущало непостоянство публики, которая могла столь же неистово, как превозносила, развенчать недавнего кумира. Он не понимал законов игры и был слишком доверчив, принимая роль за истинную сущность актера или актрисы. Ему казалось, что все хорошее, что он разглядел в них, – подлинное, а плохое принадлежит сценическому образу. И поэтому закулисные разочарования поджидали его буквально на каждом шагу.

И самым большим из них стала сама Жозефина. Первое время Винченцо даже жил на ее парижской квартире, а позже его переезд в Латинский квартал подруга Анны восприняла, как нормальное стремление взрослеющего молодого человека выйти из-под родственной опеки. Жозефина продолжала с ним занятия вокалом и не переставала звать на свои артистические вечеринки, на которых Винсент всегда сидел в стороне и мрачно взирал на собравшихся у тетки гостей, будто они были темной и враждебной ему силой. Иногда Жозефине удавалось уговорить племянника спеть, но, когда восторженные почитательницы его голоса бросались к Винсенту с поцелуями и шампанским, он быстро уходил, порою даже не попрощавшись ни с самой Жозефиной, ни с синьорой Анной, как он всегда звал ее, и которую единственно из всех уважал – искренне и одновременно демонстративно.

Но окончательно Винченцо исчез с их горизонта, когда в жизнь Жозефины вошел Верди. Стреппони потом рассказала Анне, что племянник приходил к ней объясняться, но она говорила с Винченцо, как старшая родственница. Жозефина имела на это право и по их принадлежности к одной семье, и потому, что действительно любила Верди. А кто был для нее Винсент? Еще один потерявший голову поклонник ее таланта, милый мальчик, итальянский племянник, к которому она относилась с материнской теплотой, еще не познавший настоящей любви и не желающий узнать и принять так горячо любимые ею театр и музыку…

Анне было неизвестно, что именно сказала Винченцо его непреклонная тетя, но в последний раз она видела его сбегавшим по лестнице дома Жозефины – со слезами на глазах и устремленными куда-то вглубь себя почти мистически мрачным взглядом. Потом о нем долго ничего не было слышно, а вскоре до них докатился слух о том, что Винсент принял монашество, и больше Анна его не встречала. Она жалела Винсента: первая любовь нередко приносит разочарования, но не обязательно бывает единственной, и не знающие этого юные души очень часто оказываются во власти одной и той же иллюзии: им кажется, что жизнь кончена, и больше уже в ней ничего не будет. Хорошо, если он действительно выбрал веру, предпочтя служение Богу личной встрече с ним: самоубийства на почве неразделенной любви во все времена были не редкостью.

Анна вздохнула – Винсент ли приходил сейчас к ней? Возможно, у Анны просто разыгралось воображение, возбужденное всем случившимся за последние дни…

У нее еще не было времени подумать об этом. События, произошедшие столь стремительно, вновь неожиданно и резко изменили ее судьбу. Потеряв Владимира, Анна, казалось, обрела новую цель – вернуться домой и восстановить утраченное: покой в кругу детей, которые нуждались в ее теплоте и заботе. Быть может, когда-нибудь ей удастся утешиться и забыть горечь ухода Владимира, и дети помогут ей в этом. Они станут ее опорой и ее будущим, ради которого только и стоит жить.

Она вспомнила, как Варвара – наперсница их с Владимиром любви, все говорила ей: «Ты еще очень молода, девочка моя. И оттого любовь к мужчине волнует тебя больше всего на свете. Ты пока не понимаешь, что самое главное, – дети. Они – единственное настоящее проявление любви. И когда-нибудь ты поймешь это и перестанешь бежать за призраком того, что сейчас почитаешь за женское счастье. А оно – не в мужчине, а в том, что принадлежит лишь тебе, – в твоих детях». Тогда (и еще очень долго потом) Анна отнеслась к словам старухи с улыбкой, но, пройдя испытание потерей мужа и лишившись последней надежды на его возвращение домой, Анна вдруг поняла, насколько Варвара была права.

Конечно, Анну потрясла смерть Альбера, но все же этот молодой человек не был ей близок настолько, чтобы сравнивать его уход с расставанием с любимым мужем. Анна жалела лишь о том, что не уговорила Альбера сойти на Гаити и вернуться к невесте. Она надеялась, что их ждет достаточно долгий путь вдоль Атлантического побережья Северной Америки, и у нее еще будет время убедить Альбера простить Селестину и попытаться начать все сначала. Но судьба не дала ни ей, ни ему этого шанса. Увы, все случилось так, как случилось. И сейчас она не имела права тосковать и отчаиваться – дома ее ждали дети, к ним она должна была стремиться и думать только о них. Гнездо, ее родное гнездо едва не оказалось разоренным, и у нее не было права окончательно разрушать его…

Переодевшись и приведя себя в порядок, Анна повесила еще мокрое от нечаянного купания в соленой морской воде платье на верхнюю, свободную койку и села ждать. Она не знала, который час и где находится корабль, куда забросила ее судьба. Но не могло же бесконечно тянуться ее неведение! Кто-то должен был ей все объяснить! Разумеется, о чем-то она догадывалась, памятуя тот странный разговор, невольным свидетелем которого стала, но все же его содержание ей представлялось какой-то нелепой мистификацией – слишком все это было похоже историю из романа: тайны иезуитов и моряки, больше похожие на крестоносцев.