Текст книги "Град огненный (СИ)"
Автор книги: Елена Ершова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– К твоему счастью и на ее беду, Лиза не умеет ненавидеть, – с горечью говорит Виктор, и мне кажется – он не очень счастлив этим фактом, но быстро берет себя в руки и продолжает. – Время лечит. А тебе надо отдохнуть и набраться сил.
– Как же… симпозиум? – спрашиваю.
Торий хмыкает.
– Да уж справимся как-нибудь без тебя, – заверяет он. – Мы с твоим доктором переговорили и приняли решение, что тебе лучше побыть эту недельку дома. И никуда не выходить. По крайней мере, без присмотра.
Я молчу, по-прежнему не смотрю на него. Закрыть меня в реабилитационном центре или закрыть в собственной квартире – суть не меняется, если ты угроза обществу.
– Я заберу ключи, – продолжает Торий. – Все острые предметы, кстати, тоже. Не хочу, чтобы ты поранил себя… или кого-то еще. Поверь, так будет лучше.
Снова молчу, послушно киваю. Что я могу изменить? Пока я монстр, всегда будет кто-то, решающий за меня.
– Но ты не волнуйся, я буду навещать. Обещаю.
Поднимаю, наконец, голову. Виктор настроен серьезно, его взгляд горячий и решительный, что не вяжется с распухшей физиономией. Это вызывает у меня улыбку, и я говорю примирительно:
– Я не волнуюсь. Ты все решил правильно.
Он некоторое время стоит и смотрит на меня все тем же серьезным взглядом, словно ждет чего-то. А я наблюдаю, как тени акулами ходят по кругу и тоже ждут – когда я останусь один и сдамся, и снова пойду ко дну.
Возможно, Пол тоже однажды познал всю неприглядность дна? И вместо того, чтобы протянуть ему руку помощи, кто-то затянул на его шее петлю? Можно ли осуждать тогда этого человека? Если убийство Пола – это только самооборона?
Я вздрагиваю и возвращаюсь в реальность, когда хлопает входная дверь и ключ поворачивается в замке. Торий уходит. А я, кажется, понимаю, чего он ждал от меня все это время. Но мне уже некому сказать: "Прости…"
* * *
Когда Виктор уходит, я замечаю оставленный доктором «подарок».
Это – бесплатный купон на аттракцион в Луна-парке. "Авиаклуб "Солнечный" – значится большими буквами, а рядом нарисован вертолет в окружении облаков и птиц. На развороте – текст:
"Ты хочешь увидеть город с высоты птичьего полета? Ты всегда мечтал сесть за штурвал? Ты романтик и влюблен в небо? Тогда добро пожаловать в авиаклуб "Солнечный" – только здесь грамотные и веселые инструкторы откроют тебе дорогу в небо! Пробное занятие – бесплатно!"
– Бред, – бормочу я, складываю картонку и засовываю между страниц телефонного справочника.
Лучше бы он подарил мне купон на бесплатное посещение борделя. Возможно, тогда одной проблемой в моей жизни было бы меньше.
13 апреля, воскресенье (окончание)
Весь день я провожу дома. Выстраиваю в голове события, происшедшие за последние дни: телешоу, мой поход к проститутке, последующий за этим срыв… Так ярко, словно произошло только что. И записываю все это по свежей памяти – кропотливо и до мельчайших подробностей. Это в какой-то степени приносит облегчение.
В обед заходит Виктор, как и обещал. Приносит в термосе суп. Спрашиваю:
– Зачем?
– А тебе так не терпится на тот свет? – грубовато отвечает он. Потом смягчается, говорит: – Ты ешь.
Я чувствую себя неловко. Словно что-то подтачивает изнутри, грызет, не дает покоя. Наверное, это называется чувством вины? Очень неприятное чувство.
– Прости… – говорю я те слова, что не успел сказать намедни.
– Что? – рассеянно переспрашивает Виктор.
Он завинчивает крышку опустевшего термоса, но на этих словах останавливается и удивленно щурится на меня подбитым глазом.
– Прости… за вчерашнее, – повторяю я.
Слова даются с трудом – говорить их непривычно и больно. Виктор ухмыляется, отвечает:
– Ладно, – и убирает термос в рюкзак.
Мне на миг кажется, что одну руку он держит на весу, словно от любого движения испытывает боль. Силюсь вспомнить – кажется, я задел его ножом? А если да – то насколько сильно?
– Я ведь ранил тебя? – спрашиваю.
Торий пожимает плечами.
– Ах, это… пустяки! – повторяет он мое излюбленное словечко. – Доктор Поплавский осмотрел, сказал – ничего страшного. Пара перевязок – и буду, как новенький, – он усмехается нервно. – А вот как с такой мордой выступать перед коллегами?..
– Прости, – снова говорю я.
И на ум совершенно некстати приходят слова Пола:
"А будет ли извинений достаточно?"
Наверное, нет. Тогда я спрашиваю:
– Ведь если у тебя будут какие-то проблемы… с работой или с чем-то еще… ты ведь скажешь об этом мне?
Виктор, уже готовый уходить, останавливается на пороге и смотрит на меня, выкатив глаза, будто впервые увидел. Я выдерживаю его взгляд, хотя внутри меня так и колотит от волнения. Потом Виктор улыбается.
– Да все нормально, Ян, – легко отвечает он. – Ты отдыхай.
И уходит.
А я приваливаюсь спиной к стене и чувствую, как трясутся колени, словно я – совсем еще мальчишка, набедокуривший – но не умеющий ни признать свою вину, ни извиниться за нее. Наверное, я так и выгляжу в глазах Виктора, и за все время нашего общения он привык к моему эгоизму, и поэтому просто не допускает возможности, что и мне может быть до кого-то дело. Но все равно – не ненавидит меня и не шарахается, а предлагает свою помощь.
Люди нелогичны. И тем отличаются от механизмов вроде меня.
В реабилитационном центре нам говорили, что переживания событий заново способствуют их переосмыслению. Тогда я думал, что все это чушь. Сейчас считаю – они, черт возьми, правы.
14 апреля, вторник
Дарская школа учит не только выживать и убивать. Она учит проще смотреть на вещи. Выжил сегодня? Хорошо. Умер завтра? Не беда. Нечего жрать? Будешь мобильнее в бою. Попал в плен? Просто внеочередная тренировка на выносливость. Пустяки!
Поэтому и вынужденное затворничество не слишком тяготит меня. Это – время нажать на паузу. Время размышлений.
За последние два года я размышлял куда больше, чем за всю жизнь в Даре. Моя голова трещала от мыслей, и трещал по швам, распадаясь, привычный мир. Конечно, первоначальная идея была далека от той, из-за которой случился Переход. Пройдя по кромке смерти и заглянув за грань, я узнал то, чего еще не знал ни один васпа: тайну нашего происхождения.
Как она открылась – отдельная история. Ее принесли от самой границы Южноуделья, с заброшенной базы, где проводились первые опыты по созданию "живых мертвецов". И я жалел лишь об одном – что в мои руки так и не попал "код смерти". Но, вернувшись в Дар, я принес васпам знание, а человечеству – гибель.
– Вот огонь! – сказал я. – Так бросим его в мир, чтобы он запылал!
Ученые интересовались, что двигало нами после смерти Королевы? Я скажу. Этим огнем была наша ненависть к людям. Месть, согревающая наши черные сердца. Топливо для наших тел. Мы могли бы создать армию монстров, подобных нам или куда более страшных, чем мы – вот только никто из васпов не обладал достаточными знаниями. Нужен был человек. Ученый. И когда караульные сообщили о безоружном чужаке вблизи наших границ – я понял, кто именно.
* * *
В ночь после допроса Тория не спится. Сижу на застеленных тонким покрывалом нарах, вглядываюсь в красноватый полумрак – работает только запасной генератор, остальные давно вышли из строя. За стенами Улья течет сырая весенняя ночь – в ней, будто в смоле, вязнут измученные дозорные. Каждый час докладывают: все тихо. Но какое-то смутное беспокойство мешает расслабиться, довериться тягучей ночной тишине. Я пытаюсь списать это на последний разговор с Полом – его слова беспокоят, они по кругу ходят в голове, бросая вызов моему агонизирующему миру. Я отмахиваюсь от них, как от назойливых мух. И под утро все-таки проваливаюсь в забытье.
И пропускаю момент, когда первый снаряд сносит верхушку Улья.
Удар подбрасывает меня с постели, и я чувствую, как сотрясаются и гудят стены. В комнату врывается взмыленный часовой.
– Атака! – с порога докладывает он.
Слова тонут в тоскливом вое сирены. Я узнаю этот страшный звук: так выла умирающая Королева. И голова плывет, и плывет в дрожащих отблесках лицо часового, и вибрируют стены Улья. Я вижу, как отслаивается пластами штукатурка, и толкаю часового плечом – он вываливается в коридор, а я прыгаю следом прежде, чем обрушивается потолок. А в голове пульсирует одна-единственная мысль:
"Прозевали! Атаку прозевали!"
Улей сотрясается снова. Коридоры наполняются топотом бегущих ног. Я тоже бегу – пандус дрожит под сапогами, пот стекает за ворот мундира. Я сворачиваю в четвертый коридор и сталкиваюсь с комендантом Рассом.
– Западный сектор разрушен! – стараясь перекрыть сирену, орет он во всю глотку – совсем не так, как полагается васпам. – Купол и три яруса в клочья! На четвертом пожар!
– Как проворонили? – рычу я.
Комендант болезненно скалится. В красноватом свечении он похож на демона, восставшего из подземных глубин Эреба.
– Управляемая ракета, – отвечает он. – Со стороны пальнули. Первая по касательной. Вторая в яблочко.
Он смотрит на меня исподлобья, говорит:
– Держим оборону с юга. Прикажете подкрепление?
Мне хочется рассмеяться коменданту в лицо.
Подкрепление? Чем?
В последнем уцелевшем Улье – около двух тысяч васпов. Полуголодных, измученных. Вертолетов нет. Бронетехники нет. В гараже несколько гусеничных вездеходов, но удастся ли добраться до них? Вооружения тоже по минимуму. Наша задача теперь – не победить, а выжить.
– Отступаем, – говорю я. – Согласно плану эвакуации.
Расс с облегчением выпускает воздух сквозь сжатые зубы.
– Так точно, – с готовностью отвечает он. – Есть отступать.
И ныряет в темноту соседнего коридора.
Сирена больше не воет – хрипит на последнем издыхании. Мигание ламп становится все интенсивнее, от этого мельтешения болезненно пульсирует глазное яблоко и я пробираюсь дальше почти на ощупь. Вниз. Мимо выломанной кабины лифта – бесполезной капсулы с оборванными проводами. Мимо тренажерных залов, а проще – пыточных. Надо спуститься еще на ярус – там находится вход в катакомбы. И мне мучительно больно осознавать, что вместо того, чтобы принять бой, мы бежим во мрак подземелья, как тараканы.
Улей содрогается, будто картонная коробка. Где-то вдалеке слышны выстрелы, и я замедляю шаг и инстинктивно выхватываю из кобуры маузер.
Я не присутствовал при первых бомбардировках, но узнал достаточно. После артобстрела и на волне разрушений и паники в Ульи высаживаются военные. Они добивают оставшихся в живых. Некоторых отлавливают, всаживая сонные пули – людям нужны подопытные жуки. Тех, кому удалось бежать – накрывают у выхода электрошоковыми сетями. Дернешься – получишь высокочастотный электрический удар, грозящий блокадой нервных окончаний (возможно, и получением мелких ожогов). Так на моих глазах схватили преторианца Дирка и весь его взвод. Не скажу, что им повезло. По мне лучше сдохнуть, чем снова попасть в лабораторию. И надежды нет. И Королева мертва. За что же нам сражаться теперь?
Я останавливаюсь, приваливаюсь спиной к отсыревшей стене. Холод гуляет под мундиром, руки почему-то дрожат. Страха нет, но пустота гложет меня изнутри. И я не знаю, есть ли смысл сохранять популяцию или лучше сдаться на милость победителям и разом прекратить наше существование? Смерть всегда милостива. Иногда – это наилучший выход.
– Ян!
Кто-то окликает меня. Я поворачиваюсь и вижу сосредоточенное лицо офицера Пола.
– Выход "С" в другой стороне, – говорит он.
Киваю согласно.
– Знаю.
– Склады тоже.
– Я не иду на склады.
– Тогда куда?
Пол смотрит пытливо. И сказанные им слова сигнальными ракетами вспыхивают в моей внутренней тьме: "Надежда… она приятна на вкус…"
Я не отвечаю, но он словно читает мои мысли.
– Хочешь вытащить своего человечка? – спрашивает он.
Я не желаю спорить, поэтому отвечаю холодно:
– Возможно.
– Он болен, – говорит Пол. – Будет обузой. Если выживешь – найдешь другого.
Я сам думал об этом. Возможно, я бы так и поступил. В конце концов, Торий не знает, как синтезировать "мертвую воду". Он – всего лишь исполнитель. Винтик в уродливом и страшном механизме, породившим васпов.
Но он пришел один, без оружия – прямо в осиное гнездо. Он выдержал пытки и издевательства. Он был моим симбионтом когда-то. И предложил то, чего не предлагал васпам ни один человек.
Жизнь?
Не знаю, что именно он подразумевал, но мне почему-то очень хочется поговорить с ним об этом. К тому же, другого ученого надо еще найти, а вместе с ним – найти оборудование.
– И все же, – отвечаю Полу, – я попробую.
Наши взгляды пересекаются. Он не одобряет меня и не порицает. Просто пожимает плечами и советует спокойно:
– Иди по пути "С-2". Этим ходом давно не пользовались. Его нет на обновленных картах. Значит, и люди о нем не знают. Выйдем к болотам. Там и встретимся.
"Если повезет", – добавляю про себя.
Но вслух не говорю ничего. Пол не первый, кто открывает секрет – о заброшенных ходах я знаю от коменданта. И они – прекрасный вариант на случай, если кто-то слил информацию о месте нашей дислокации.
Я больше не бегу – иду широким размеренным шагом. От пыточных тянет сыростью и страхом – аура, сотканная из страданий многих и многих неофитов. Здесь васпы переживали новое рождение, здесь оставляли последние клочки своей человечности. И здесь я держу своего "ручного ученого"… Паразит держит взаперти своего хозяина? Ха! Что за ирония!
Отодвигаю засов. В нос ударяет смешанный запах мочи, крови и пота. Я не морщусь: за много лет Дарской службы привыкаешь и не к такому. Здесь тоже моргает лампочка, заливая помещение бледно-красным светом. Кровь на полу кажется черной, будто мазут. Но дыба пуста, лишь безжизненно свисают канаты и позвякивают кандалы, потревоженные сквозняком.
Торий лежит на топчане, застеленном дерюгой. Рядом на полу замечаю стакан воды и миску с остатками бульона. Думаю, без стараний Пола не обошлось: уж если он берется за дело, то подходит к нему со всей ответственностью, и мысль поставить человека на ноги за три дня не кажется такой уж фантастичной.
Если бы планы не нарушила бомбардировка, разумеется.
Я подхожу ближе, но Торий не слышит моих шагов. У него жар. Мечется, бормочет что-то. Губы стянуты коркой.
– Встать! – командую я.
Обычно этого достаточно, чтобы любой из васпов подскочил и вытянулся по стойке смирно, в каком бы состоянии он не находился. Но люди – не васпы.
Веки Тория дергаются, но не размыкаются. С губ срывается стон, и до меня долетает осмысленная фраза:
– Лиза… прости… я должен… я правда должен ехать…
Я наклоняюсь, встряхиваю Тория за плечо.
– Встать!
Он дергает головой, корочка на губах лопается, с уголка рта начинает сочиться слюна вперемешку с сукровицей.
– Кто-то должен… остановить это, – бормочет он. – Если не я… тогда кто?
И открывает глаза.
Его взгляд водянист. Он смотрит на меня – но будто мимо. От тела исходит жар. Я чувствую это также хорошо, как если бы снова был связан с ним ментально. А, может, связь так и не разорвалась до конца? Может, осталась некая ниточка, вросшая глубоко в мою суть? И теперь она саднит и болит, как старый рубец.
Торий, наконец, фокусирует на мне взгляд. Его лицо сначала искажается в гримасе страха, потом страх сменяется упрямством.
– Я… не скажу… ничего нового, – шепчет он. – Можешь меня… запытать до смерти… но даже если бы… я знал формулу… все равно…
– Молчи! – велю я и подхватываю его под руки.
Новый удар. Стены трясутся, качается пол под ногами. С потолка сыплется труха. Торий дергается, спрашивает взволнованно:
– Что…?
– Уходим.
Выволакиваю его в коридор. Сирена на этом ярусе почти не слышна, зато отчетливо слышны выстрелы и время от времени дрожат стены, словно кто-то снаружи лупит по Улью многопудовой кувалдой.
– Почему? – хрипит Торий.
И я не понимаю, что он имеет в виду. Почему уходим? Почему я тащу его за собой? Почему мы вообще делаем хоть что-то, когда наша Королева мертва?
Я не знаю ответа ни на один вопрос и поступаю так, как велит… не инстинкт, нет. Что-то еще. Нелогичное. Странное. Не присущее васпам.
Иду назад так быстро, как только позволяет моя ноша. Торий послушно переступает заплетающимися ногами и больше не задает вопросов. Пандус идет под уклон. Вижу мелькающие впереди спины. Это отступление – самое позорное на моей памяти. Но оно – единственное, что нам остается.
Добраться до катакомб мы не успеваем.
Выстрелы раздаются совсем рядом. Коридор делает петлю, я огибаю угол, и в тот же момент справа и за спиной раздается взрыв. Я едва успеваю оттолкнуть Тория в сторону и навалиться на него следом, как спину жалят размельченные камни и куски арматуры. Чувствую удар по затылку, уши закладывает от звона, и я слепну – всего на какой-то миг. Но его хватает, чтобы почувствовать неприятный холодок под ложечкой. Когда-то я уже лишился одного глаза, и не хотел бы ослепнуть окончательно. Только не теперь.
Но противная пелена скоро пропадает, хотя воздух все еще полнится дымом и пылью. Разламывающий голову звон стихает, и я обнаруживаю себя лежащим рядом с внушительным обломком бетона. Мои ноги завалены камнями и присыпаны каменной крошкой, но кости целы. Я пробую пошевелиться, и камни скатываются, как комья глины. Рядом со мной корчится Торий – он не ранен, просто слишком слаб, чтобы идти самостоятельно. Его окровавленные пальцы с поврежденными ногтями цепляются за мой мундир, и я не могу понять, ищет ли он защиты или пытается вытащить меня, оглушенного, точно так же, как до этого тащил его я.
Пытаюсь подняться, но не получается. Меня немного шатает и подташнивает: контузия. Ощупываю затылок – пальцы липкие. Кровь. Но череп не проломлен. И на том спасибо.
Выстрелы слышатся снова.
Мимо нас, прихрамывая, проносится солдат. Не добежав до поворота, он вдруг спотыкается, будто налетев на корень, взмахивает руками и падает ничком. Я пытаюсь сфокусировать взгляд и вижу, как из дыма выходит военный Южноуделья – на его лице противогаз, в руках – автомат. Он идет спокойно и уверенно – охотник, загнавший зверя в ловушку и знающий, что тому теперь не уйти.
Я пригибаюсь за обломком, одной рукой судорожно нашаривая маузер, другой грубо прижимаю голову Тория к полу. Он не понимает, в чем дело, пытается вырваться. И военный останавливается в нескольких шагах от нас, поворачивается то в одну, то в другую сторону. А я никак не могу найти чертов маузер и сердце бьется быстро и гулко, так что мне кажется – его биение эхом разносится по всем уцелевшим ярусам Улья.
Упавший васпа дергается, пытается подняться. Вижу, как в его руке пляшет пистолет. Военный замечает его и делает навстречу несколько широких шагов. Наставляет автомат, но передумывает. Пинком выбивает пистолет из рук.
Торий что-то хрипит. Я сильнее вжимаю его лицо в пол, и он начинает задыхаться.
– Молчи, – шепчу я и не знаю, слышит ли он меня. Слышит ли меня военный? Но все равно продолжаю говорить то, что всегда говорил мне наставник Харт:
– Молчи и терпи… молчи и терпи…
Торий отворачивает лицо. Дышит ртом, заглатывает осевшую пыль. А мои пальцы нашаривают выпавший маузер. Я цепляюсь за него, как за последнюю надежду.
В это же время военный опускает приклад на голову васпы.
Раздается мокрый хруст, как если бы разрубили топором спелую тыкву. Из своего укрытия вижу сгибающиеся ноги васпы – организм, прошедший через пытки и изнуряющие тренировки, не желает сдаваться, а поэтому все еще живет. И это почему-то пугает меня. Но приклад опускает снова. И снова. И снова. Над ухом кто-то судорожно сглатывает и доносится вздох, будто спустила шина вездехода. Это Торий поднимает голову и смотрит на происходящее широко распахнутыми безумными глазами. Тогда военный поворачивается на звук и наконец-то замечает нас.
Но выстрелить не успевает. Я стреляю первым.
Пуля попадает ему в шею. Чуть выше бронежилета. Человек рефлекторно жмет на спуск, но автомат выскальзывает из рук и очередь прошивает пол прямо под его ногами. А я стреляю снова. На этот раз в голову. И снова. Ровно столько, сколько приклад опустился на лицо васпы. Военный падает, как прогнившее дерево. Я вскакиваю на ноги, не обращая внимания на возобновившийся в ушах звон и головокружение, в долю минуты добегаю до военного и подбираю автомат. Этот выстрел – последний. Контрольный. Следующим я добиваю васпу. Легкая смерть – милость. И – боги Эреба! – я многое повидал за свою карьеру, но не мог смотреть на то, во что превратилось его лицо.
Наверху прокатывается грохот. Торий задирает голову, покрасневшими глазами вглядываясь во тьму и дым, словно пытаясь проникнуть взглядом сквозь перекрытия. Он поднялся и теперь стоит, пошатываясь, опираясь на обломок, послуживший нам укрытием. Может, он ждет подкрепления? Может, надеется на помощь? Не знаю, почему сюда, на нижний ярус, спустился только один военный (хотел поиграть в героя?). Но знаю, что вслед за одним придут другие.
Я снова смотрю на Тория. Его трясет не то от страха, не то от озноба. Он кутается в лохмотья, которые когда-то были его одеждой. И я понимаю, что если нам удастся уйти живыми – долго ему не протянуть в сырых и холодных лесах Дара.
Думаю недолго: на счету каждая секунда. Склоняюсь над мертвым васпой: ворот его гимнастерки окровавлен, на груди тоже расплываются пятна, но это пустяки. В остальном одежда цела, и я начинаю расстегивать гимнастерку одеревеневшими пальцами.
– Ходить можешь? – бросаю через плечо.
Торий молчит, но я слышу его дыхание – болезненное и хриплое. Чувствую волны страха и удивления, которые бьют в спину не хуже контузившей меня взрывной волны.
– Если можешь, подойди и сам сними сапоги, – ровно произношу я.
Мертвое тело всегда тяжело и неповоротливо, но мне удается стянуть гимнастерку, почти не замаравшись в чужой крови.
– Я… не буду, – хрипло говорит Торий.
Его трясет сильнее прежнего, по лицу градом катится пот.
– Я не стану… надевать одежду с мертвого, – добавляет он.
– Будешь! – жестко отвечаю я и начинаю стаскивать с трупа штаны. – Если хочешь жить.
– Почему с васпы? – теперь в голосе слышится отчаянье, и это злит меня, потому что кроме отчаяния я чувствую в этих словах брезгливость. Поворачиваюсь к Торию лицом, и он отшатывается, уколовшись о мой взгляд.
– Пока ты с васпами, ты должен выглядеть, как васпа, – холодно произношу я. – Это – твоя гарантия остаться в живых среди нас. Если вдруг убьют меня.
– Если я буду выглядеть, как вы… тогда меня убьют люди, – тихо возражает он.
– Они убьют тебя в любом случае. Пока ты с нами – ты предатель для них, – я швыряю ему гимнастерку. – Надевай!
Торий подхватывает гимнастерку за рукав. Он более не перечит мне, но и на помощь не спешит. Сапоги я стягиваю сам и точно также швыряю их Торию. Мне уже плевать, будет ли он надевать их или нет. Голова гудит, как растревоженный улей, предметы начинают двоиться и плыть. Я наклоняюсь над телом васпы, чувствуя, что еще немного, и меня вырвет прямо на труп. Но в ту же самую секунду Торий кричит:
– Осторожно!
Толкает меня в плечо и падает сам.
Над нашими головами проносится автоматная очередь. Я перекатываюсь через труп. Запах крови и дыма щекочет ноздри, и я вижу, как из разлома в стене появляется еще одна фигура в противогазе. На этот раз я не медлю и расстреливаю военного в упор. Он валится на спину и бьется затылком о край обрушенной балки, но я не хочу проверять – мертв он или только ранен. Перекидываю через плечо автомат и тяну Тория за плечо.
– Уходим!
В последний момент я подбираю пистолет убитого васпы и сую его за пояс – оружие лишним не бывает.
* * *
Морташ говорит, у васпов отсутствует инстинкт самосохранения. Нас создавали как идеальных солдат, камикадзе, на момент инициации уже познавших, что такое смерть. Это соответствовало действительности, пока жила Королева. Тогда ни один васпа не задавался вопросом своей значимости, потому что был частью роя. Но Королева погибла, и некому было создавать новые особи, и наряду с угрозой исчезновения всей популяции пробудился инстинкт самосохранения.
А вместе с ним пришел страх.
Страх – это диверсант, ломающий твой мир изнутри. Когда нажата большая тревожная кнопка, понимаешь, что некие важные элементы твоего существа разрушены, и сражаться больше нечем и незачем, поэтому остается одно – отступать.
Во время бегства из разрушенного Улья Торий доверял мне, своему палачу, куда больше, чем своим соплеменникам. Для него военные Южноуделья, стреляющие в спину, не разбирающиеся, кто перед ними, человек или васпа, не были спасителями – только угрозой.
Я подстрелил еще троих у спуска в катакомбы. И видел облегчение на лице Тория – смерть каждого из преследователей увеличивала его собственные шансы на выживание.
Потом Торий не раз скажет, что почти ничего не помнит из происшедшего. Но это выглядит, как оправдание. С его точки зрения – неправильно радоваться смерти людей. Мне кажется, он винит себя за это. Но я – не виню.
"Не ты – так тебя", – гласит закон самосохранения.
И в ту ночь я понял, что тревожная красная кнопка одинакова у людей и у васпов.
* * *
Облава продолжается еще несколько дней.
Мы прячемся на болотах, выхаживая раненых и откачивая отравленных сонными дротиками. Время от времени до нас доносится лай собак, специально обученных распознавать запах васпы. Но мы обмазываемся грязью и перегноем и уходим дальше в болота – туда собаки не суются. А ночью прячемся в чащу, за бурелом и наблюдаем, как по кронам сосен и кедров шарят прожектора вертолетов.
Питаемся плохо – в Дарских лесах мало дичи, лишь иногда удается подстрелить утку, а чаще – ворону. Костер разводим в крайних случаях. Наша одежда пропитана сыростью и потом – из-за недостатка глюкозы мы ходим мокрые, как мыши, и к концу первой недели вместе с чувством постоянного голода наступает слабость и раздражительность. Офицеры больше обычного срываются на молодняке. Солдаты выглядят заторможенными и отупевшими. Меня после контузии мучают головные боли и приступы тошноты, и это напоминает время, когда Королева допустила меня до претории, накачав двойной порцией яда.
Но хуже всего приходится Торию: он человек и он болен. И тем глупее выглядят его попытки быть полезным.
– Хочу честно отрабатывать свой кусок воронятины, – шутит он.
С юмором у васпов хуже, чем с едой. Но в моменты, когда у Тория спадает температура, а сил достает на то, чтобы хоть как-то самостоятельно передвигаться, он собирает ветки для шалашей и готовит ужин, и перевязывает раненый молодняк. Но моменты просветления случаются нечасто.
Большую часть времени Тория лихорадит. В бреду он бормочет что-то о своей вине за все, что творилось и продолжает твориться в Даре. Он говорит, что теперь все будет по-другому. Королева мертва – и больше нет смысла следовать устаревшим правилам. Это шанс измениться, перестать жить по заложенной программе разрушения. Если мы согласимся, если разбудим спящую человечность – то человечество повернется к нам лицом.
– Чушь, – говорю я ему в раздражении. – Бред. Мы давно не люди. Возврата нет и быть не может.
– Не возврат, – шепчет он. – Новая жизнь.
Он продолжает говорить о том, что проект давно вышел за рамки секретности, что прогрессивное общество не одобряет Дарский эксперимент, что все чаще устраиваются пикеты за прекращение травли и убийства васпов, что люди хотят выслушать и другую сторону конфликта – нас…
– Меня не волнует мнение горстки идеалистов, – перебиваю я. – Мне нужен "код смерти". Нужна армия. Если ты не знаешь формулу – ты найдешь того, кто знает.
Торий не отвечает – погружается в беспамятство. А я в бессилии сжимаю кулаки. Я не для того тащил его по лабиринтам подземелья, чтобы он умер здесь, на болотах, продолжая упрямиться и смущать неокрепших умы неофитов сказками о сладкой жизни.
Но, пожалуй, это тот самый момент, когда от меня ничего не зависит.
* * *
Нам удается оторваться от преследования, сохранив порядка двухсот особей. Отряды рассредоточиваются по лесу, днем мы продвигаемся вглубь, а по ночам выставляем дозорных. Мы истощены и обессилены. Единственная надежда – набрести на любой населенный пункт, где мы могли бы найти пищу, лекарства и оружие. Но разведданные неутешительны – на многие мили простирается тайга. Отклоняться к западу нельзя – там болота становятся глубже и в сумерках фосфоресцируют странным зеленоватым свечением. Мой отряд идет параллельно двое суток, и к концу вторых к нашему лагерю подходит что-то огромное, черное – чернее ночи и застывших искореженных деревьев. Оно принюхивается, и я чувствую запах мокрой шерсти и нагретого железа, но знаю, что это существо – не болотник. Болотники так не пахнут и не вырастают до таких размеров, и не носят на голове широкие серповидные рога. Я выхватываю маузер, но понимаю, что даже очередь из автомата будет не способна сдержать такую махину.
– Стой, – раздается рядом тихий голос.
Мне не нужно поворачиваться, чтобы узнать, кому он принадлежит: у больного, давно не мывшегося человека – свой специфический запах. Пахнет Торий отнюдь не цветами.
– Не стреляй, – продолжает он и хватает меня за руку, а я вздрагиваю от его прикосновения, но маузер не опускаю. Спрашиваю шепотом:
– Что это?
– Рованьский зверь, – спокойно отвечает Торий. – Судя по описаниям, это он. Я читал о нем в отчете о второй Дарской экспедиции. Ареал обитания. Размеры. Рога… Запах описан совершенно точно. Не стреляй, он сейчас уйдет.
Тень нетерпеливо маячит за деревьями. Шуршит опадающая хвоя. Воздух с хрипом выходит из легких существа. А я медленно поднимаю руку и вполголоса командую:
– Не стрелять. Ждать.
А потом задаю Торию вопрос, волнующий нас больше какого-либо другого:
– Он съедобен?
Торий мотает головой.
– Я бы не стал рисковать. Во-первых, он слишком большой, чтобы уложить с одного выстрела. А патроны надо беречь. Во-вторых, нет нужды его провоцировать, если не хотите понести очередные потери. Потерпите. Он сейчас уйдет.
Тень еще некоторое время переминается за деревьями, потом вздыхает – протяжно и глубоко, словно разочарованно. Качаются и разворачиваются ребром два серповидных рога. Земля под нами плывет – это зверь начинает медленно и вальяжно удаляться от лагеря, а мы переводим дух. Кто-то из неофитов испускает нервный смешок, но тут же получает по лицу и умолкает. Торий опускает голову: ему не нравятся наши замашки и наши методы воспитания, но не в его силах изменить этого, потому молчит и, пошатываясь, бредет обратно к своей подстилке из еловых лап.
– Погоди! – окликаю я. И когда он останавливается, спрашиваю:
– Откуда знал? Что он просто уйдет?
Торий смотрит на меня спокойно. В сумерках его лицо кажется бледным, ввалившиеся щеки покрыты неопрятной щетиной, глаза – как черные провалы. И я думаю о том, что теперь он по виду не отличим от васпы.
– Не нашел еды по вкусу, – произносит Торий. – Он пришел потому, что почуял живого человека. Но запах мертвечины оказался сильнее. А рованьский зверь – не падальщик.