Текст книги "Нигредо (СИ)"

Автор книги: Елена Ершова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Она в возмущении вскинула голову.

– Я говорю правду, ваше высочество! Клянусь, я не сказала ничего, что могло бы навредить вам!

– Да, славой развратника мою репутацию уже не испортить. Но Дьюла прожженный игрок. Чем он запугал вас? Угрозами оставить брата за решеткой до конца его жизни?

– И долгами покойного мужа, – удрученно ответила баронесса.

Генрих присвистнул.

– Дело принимает интересный оборот. Он пытался завербовать вас?

– Он дал мне время подумать…

– Соглашайтесь.

Взгляд баронессы скользнул по его лицу, в нем снова отразился испуг.

– Вы смеетесь над несчастной женщиной, ваше высочество?

– Вовсе нет, – ответил он. – Я хочу, чтобы вы согласились. Вернее, сделали вид, что соглашаетесь. Видите ли, баронесса, – Генрих позволил себе снисходительную – сверху вниз, – улыбку. – Как вы уже заметили, Авьен похож на огромный искусственный механизм, в котором все подчинено определенным правилам. Шестеренки вращаются, солнце каждый раз поднимается на востоке, богачи богатеют, бедняки становятся еще беднее, и каждое столетие то тут, тот там разгораются эпидемии, которые уносят тысячи жизней. Вы сказали, будто я не люблю Авьен. И правы в том, что я не люблю его в нынешнем виде – игрушка в руках Господа, его величества кайзера и ложи «Рубедо» в лице его преосвященства. Я бы хотел остановить руку, вращающую механизм. Остановить… и после запустить снова, но уже обновленным.

Глаза баронессы – две льдисто-прозрачные пуговицы, – настороженно глядели на Генриха, в них плавало отраженное солнце.

– Вы не понимаете, – сказал он, пряча улыбку. – Но это пока и не нужно. Знайте лишь, что, сколько бы Дьюла ни предложил вам, я дам много больше. Вы сможете не только выплатить долги, но и откупиться от обвинения, а после даже уехать из Авьена. Пожалуй, это будет наилучшим выходом… в ближайшие семь лет здесь будет все жарче, – пожал плечами и продолжил: – В любом случае, ваши способности помогут пролить немного света на ложу «Рубедо».

– Рубедо? – эхом повторила баронесса, и непонимание в ее взгляде сменилось осмысленностью.

– Да, – твердо сказал Генрих. – Все, что вы сможете узнать о «Рубедо». Все, что услышите, чему будете свидетелем, что покажется вам значимым и не очень. «Рубедо» – мозаика, которая мучает меня уже долгое время. Мне хотелось бы собрать все детали до того, как…

«…умру».

Пальцы кольнуло искрами. Он запнулся и длинно выдохнул, до боли впиваясь в опасно зудящие стигмы.

– Я могу попробовать, ваше высочество, – робко ответила баронесса. – Если вы доверяете мне…

– Иногда приходится рисковать, – медленно выговорил Генрих, поглаживая руки. – Но я склонен доверять тем, кто видел меня без штанов… то есть, я хотел сказать, без позолоты.

Баронесса рассмеялась.

– И много ли было таких счастливиц, ваше высочество?

– Немало, если верить сплетням, – ответно заулыбался Генрих.

Колесо меж тем завершало оборот: небо снова стало неизмеримо выше, а земля ближе, окно мягко огладили ветви, мелькнул черно-желтый, похожий на пчелу, конус шатра.

– Возьмите вот это, – продолжил Генрих, вынимая из нагрудного кармана плетеную косичку и кладя ее перед собою на скатерть. – Кто бы ни пришел к вам от моего имени, не начинайте разговор, пока не убедитесь, что у него имеется такой же знак.

– Я поняла, ваше высочество, – баронесса спрятала плетенку в корсаж. – И попытаюсь сделать все, как вы просите.

– Надеюсь… – Генрих не договорил.

С аллеи донесся гам, шум, чей-то мужской голос запел, и слова подхватили десятки глоток:

– Никаких забот не зная,

открестившись от проблем,

трон Ротбурга занимает

старый кайзер Эттинген!

Жар растекся под сорочкой. Генрих застыл на месте, не веря собственным ушам, а баронесса подскочила и приникла к окну: под клены, распугивая почтенную публику, выкатилась толпа голодранцев – замелькали серые пиджаки и кепки, пахнуло дешевым табаком и кислой капустой.

– Эй, а ну-ка, громче! – сдирижировал взъерошенный господин с неопрятными бакенбардами. И, присвистнув, загорланил первым:

– Только издает указы так, как Дьюла говорит!

Кабинка заскрипела, заелозила брюхом по платформе. Очнувшись, Генрих сорвался с места, схватил баронессу за рукав, почти не ощущая, как накалились его перчатки, но услышав, как вскрикнула баронесса.

– Бежим! Живее! – задыхаясь, выдавил он.

Воздух взрезали трели полицейских свистков.

Генрих спрыгнул первым, придерживая дверь и в нетерпении ожидая, пока следом выберется баронесса. К нему подскочил щербатый мальчишка и, кривляясь, протянул грязную ладонь:

– Герр Начищенные Туфли, Толстый Кошелек! Дай сотню гульденов за здравие его высочества, не то отнять придется!

– А ну, попробуй! – звонко гаркнула баронесса и, отпихнув Генриха, зашептала в ухо: – Идемте, идемте! Мало вам шпиков? Так тут сейчас вся полиция будет!

– Эх, подхватывай! – продолжил горланить заводила. – В жилах старого Авьена революция кипит! Скоро грянут перемены!

– Даешь перемены! – подхватили его. – Земельную реформу!

– Налоги с толстосумов!

– Рабочий день сократить!

– Больницы не закрывать! Народ от чахотки мрет, как мухи!

– Да где же Спаситель, когда он так нужен?!

Пихнув одного локтем, другого корпусом, Генрих рванул по аллее. Баронесса, вцепившись в его локоть, трусила рядом.

– Туда! – указала она на узкий проулок. – Выбежим на Хоймаркт к концертхаусу, а там возьмем экипаж и…

Нырнули под арку, оставляя за спиной зелень Пратера, топот бегущих ног, крики и свистки полицейских. Сердце отчаянно колотилось, по артериям тек жидкий огонь – сорвешься и вспыхнешь, как головешка!

– Вы неплохо… знаете потайные ходы Авьена, – заметил Генрих, отдуваясь от быстрого шага.

– А вы… неплохо бегаете… для кронпринца, – парировала баронесса.

Голоса все тише, музыка и вовсе не слышна. Квадратный дворик встретил сыростью лестниц и тенистым сумраком.

– Арест – неважный подарок для будущей супруги, – Генрих остановился, подрагивая от напряжения, близкой опасности и – чего таить? – прижавшейся к нему баронессы. – Что им, чертям, надо? Матушка и без того приказала открыть бесплатные кухни для всех желающих бедняков.

– Вы слышали, – откликнулась баронесса, приваливаясь плечом к каменной кладке. Раскрасневшаяся, в съехавшей на бок шляпке она была возбуждающе притягательна. – Проклятая песенка! С нее-то все и началось! Какой идиот ее придумал?

– Вы правда хотите знать? – он повернул к баронессе взмокшее лицо. Та ответила вызывающим взглядом – колким, как ее стилет. Интересно, он по-прежнему скрывается в рукаве? Маленькое ядовитое жало…

– Правда.

– Я сочинил, – ответил Генрих.

Признание далось на удивление легко. Он замер, выжидая и с интересом считывая изменения мимики: вот на лицо баронессы набежало облачко, вот полыхнули и без того алеющие щеки, вот вспыхнули глаза – две шаровые молнии.

– Вы, – повторила она. Ее грудь, подчеркнутая корсетом, приподнялась и опала. – Вы!

Она задохнулась, в горле закаменели слова.

– Да? Продолжайте, пожалуйста, – Генрих придвинулся ближе, нависая над баронессой и жадно ощупывая взглядом ее мягкие черты, плотно сомкнутые губы, подрагивающие крылья носа.

– Вы понимаете, с чем шутите? – наконец, проговорила баронесса, и зачастила, распаляясь с каждым словом: – Игрушка, говорите? Заводной механизм? Вы сами заводите его, подогреваете изнутри ложной надеждой! А сами кто?! – она тряхнула волосами, шляпка накренилась, выпустив острые ложноножки шпилек. – Сами вы настоящей жизни не знаете! Вы просто бездельник, которому пришла блажь поиграть в революционера! – Генрих застыл, впитывая наотмашь бьющие слова. – Поиграть чужими жизнями! Всех тех, кто верит вам! Моею! Жизнью моего Родиона! Вы! – их взгляды пересеклись, и теперь дрожали оба: Генрих от возбуждения, баронесса – от злости. Так близко друг к другу, что Генрих чувствовал жесткий каркас корсета и ощущал легкий винный аромат. – Вы знаете, кто вы, ваше высочество? – выдохнула баронесса. – Вы не Спаситель! Нет! Вы манипулятор, высокомерный, заносчивый и…

И Генрих поймал ее губы – мягкие, пряные, сладкие от вина.

Голова закружилась, по венам потекло жидкое пламя, и Генрих не осознал, когда его попытались оттолкнуть, а когда покорились с коротким и тихим стоном. Ее дыхание – обрывистое и жаркое, – выжигало его гортань, ее ответные поцелуи были отчаянными, болезненно-жалящими, как удары стилета. Она плавилась в его руках, обращаясь в податливую глину, и Генрих истекал огнем и кровью, желая выжечь ее своим порывом до обнаженных мышц, желая большего…

– Нет…

Не то стон, не то выдох.

Шею оцарапало что-то холодное, острое, злое.

Генрих нехотя отстранился, ловя затравленный взгляд. Между ее приоткрытых губ хищно блестели зубы.

– Нет, ваше высочество… не нужно… я не хочу.

– Вы лжете, – хрипло ответил он. – Зачем?

– Ведь это ни к чему не приведет, – ее голос дрожал и ломался, в груди бродило не высвобожденное пламя. – Вы – Спаситель, и скоро обвенчаетесь с равийской принцессой. Зачем вам я, несчастная баронесса с сомнительным прошлым?

– Сейчас тут нет ни Спасителя, ни баронессы, – возразил Генрих, едва удерживаясь, чтобы не коснуться ее пылающего лица. – А только мужчина и женщина, которые желают друг друга.

– Но, поддавшись порыву, совершат непоправимую ошибку, – с горечью произнесла она и скользнула в сторону, высвобождаясь из его объятий и увеличивая расстояние на длину стилета. – У таких, как мы с вами, нет права на выбор, ваше высочество. Простите меня. И пожалуйста… пожалуйста, не вынуждайте! – в ее глазах задрожала ртутная влага. – И не преследуйте меня.

– Маргарита, – он впервые назвал ее имя и повторил на турульский манер: – Маргит…

– Прошу, – жалобно повторила она. – Если вы хотя бы немного… жалеете меня…

Генрих остановился. Стилет, описав дугу, скрылся в рукаве прогулочного платья. Она отступила еще на пару шагов.

– Послезавтра, – сказал тогда он, глотая оставленный на губах пряный вкус ее поцелуя. – Венчание состоится в соборе Святого Петера. Вы будете единственной, кто искренне пожелает мне счастья…

Ее лицо исказилось, точно от боли. Ничего не ответив, баронесса порхнула в тень, и Генрих мучительно-остро слышал эхо удаляющихся шагов.

Он выполнил обещание и не преследовал ее.

Глава 5. Два процента счастья

Особняк фон Штейгер, затем Петерсплатц, площадь у кафедрального собора

На двадцать первое августа Фрида выпросила выходной.

– На венчание пойдешь глазеть? – осведомилась Марго, делая вид, что поглощена модной трагедией, в которой дьявол как раз входил в погребок «Ауэрбаха». На деле же ее мысли блуждали далеко от книжного сюжета, бесконечно кружа по отрезку Бундесштрассе – Пратер, а взгляд нет-нет, да и обращался на корзину с дюжиной ярко-алых роз, скромно примостившуюся в уголке кабинета.

– Да, фрау, – потупилась Фрида. – Весь город празднует, вот я и подумала…

– Иди, – меланхолично ответила Марго.

Пусть хоть кто-то пожелает его высочеству счастья…

Сама же сказалась больной, и, прислушиваясь к суетливым сборам Фриды, туда-сюда перелистывала страницу, где чернокнижник Иоганн скакал верхом на винном бочонке.

Ей и самой неприлично хотелось чего покрепче.

Бумажный квадратик, найденный в цветочной корзине и теперь служащий закладкой, перечеркивали аккуратные фразы: «Прошу простить мою дерзость. Рассчитываю на выполнение обещанного. Ваш друг».

Красивый каллиграфический почерк, какой ставится годами.

Полное отсутствие инициалов.

И плотная белая бумага: на подобной были отпечатаны проклятые стихи.

Марго сжала пальцами переносицу. Мысли, шалые и жалящие, сновали в разгоряченном мозгу.

Теперь все окончательно встало на места: и авторство прокламаций, и глупое упрямство Родиона, и даже ожог на его рубашке и на платье Марго, когда его высочество – да, в это было сложно поверить! – коснулся ее руки.

Ладонь благословляющая и карающая, захочет – согреет теплом, захочет – обратит в пепел.

Марго знобило, точно она была причастна интимной тайне, и от осознания, что она была близка – волнующе, до ужаса близка! – к самому Спасителю, мышцы обволакивало слабостью, и карточка выпархивала из ослабевших пальцев, закрывая слова книжной песенки:

Жил-был король когда-то,

Имел блоху-дружка,

Берег блоху, как злато,

Лелеял, как сынка.

К ее удивлению, злости не было, лишь в подреберье бродило неясное смятение.

«Понравилось целоваться в подворотне, маленькая свинка? – спрашивал с портрета барон, кривя губы в однобокой ухмылке. – Готова отдаться распутнику, в постели которого побывала половина города?»

– Вот и хорошо, что побывала, – огрызнулась Марго. – Видать, с его мужской силой все в порядке, в отличие от тебя, старый козел!

Хлопнула дверь: это ушла Фрида. Марго вздрогнула и уронила взгляд на окончание песенки:

Никто не смей чесаться,

Хоть жалит всех наглец!

А мы – посмей кусаться, –

Прищёлкнем – и конец!

Как сказал его преосвященство?

«Вы блоха, моя дорогая. Паразит на теле Авьена».

И она допрыгалась, попав в ловушку, расставленную более опытными игроками. С одной стороны – Спаситель, с другой – епископ Священной империи.

Красная фигура.

Черная фигура.

А между ними – крохотная бесцветная пешка, Марго. И у нее было доказательство причастности кронпринца к революционным прокламациям а, может – если верить епископу, – и дворцовому перевороту.

Так, может, завершить все прямо сейчас?

Бутоны роз алели сгустками крови. С противоположной стены, качая на ладонях пламя, внимательно наблюдал Спаситель.

«Я бы хотел остановить руку, вращающую механизм. А после запустить снова, но уже обновленным…»

Она с силой захлопнула книгу.

– Нет, – сказала в досаде. – Еще покусаемся.

И, бросив томик в кресло, направилась к выходу.

В старый город не пробиться: улицы запружены толпами. Воздух плотен, душен – глотать такой опасно. Вон, юная фройлен, алебастрово-белая до нездоровой прозрачности, со вздохом опустилась на руки подоспевшему господину. Другие дамы, пряча носы в надушенные платки и распространяя цветочный аромат «Розовой мечты», опасливо пробирались вслед за мужьями и кавалерами. Какая-то девица, прижавшись к фонарному столбу, всхлипывала и повторяла:

– О, Хайнрих! Милый Хайнрих! Все кончено, все…

Экипажи остались в стороне: кони тянули ноздрями воздух, прядали ушами, затянутыми войлочной тканью. Мимо, таща кишку брандспойта, промаршировал взвод пожарников.

Вспомнился разговор с Фридой:

«…– А правду говорят, будто Спаситель огонь высекает?

– А вы не знаете? Он ведь посланник Божий…»

Марго неосознанно потерла плечо, где некогда лежала ладонь его высочества.

Прячась от толпы, но все равно оставаясь частью ее раздутого гусеничного тела, баронесса свернула на Богнергассе, затем на Грабен и вынырнула к Чумной колонне, почти не различимой за фигурками святых и мраморными облаками. Золоченый крест вверху опоясывали языки пламени, и Марго нервно опустила взгляд. Так, мелкими шажками, лавируя то между небрежно одетыми работягами, то между зажиточными горожанами, вырывая подол из рук оборванцев – «Фрау! Подайте во имя Спасителя, фрау! Да будет счастлив его высочество и супруга его!» – она продвигалась к Петерсплатцу.

– Маргарита!

Оклик заставил ее обернуться.

Отделившись от оцепления, к ней спешил инспектор Вебер. Его вечную сдержанность смягчала полуулыбка, к груди он прижимал розу.

– Маргарита, – повторил, поравнявшись с баронессой и, подхватив ее расслабленную руку, коснулся губами. – Я ждал вас и рад, что вы пришли!

– Я обещала, – в замешательстве ответила Марго и тут же подумала, что обещала не ему. – Как вы меня нашли в такой толпе, Отто?

– Загадка, – серьезно ответил Вебер. – На самом деле, вас наблюдали от самого дома.

– Конечно, – Марго поджала губы и, сощурившись глянула поверх плеча инспектора: за его спиной, увязая в безветрии, виднелись черно-золотые штандарты, а над ними – шпиль кафедрального собора. – Шпики тайной полиции назойливы, но безвредны, верно?

Точно в подтверждении слов ее нечаянно пихнули локтем.

– Простите, фрау, – человек среднего роста двумя пальцами коснулся козырька потрепанной кепки и сейчас же ловко ввинтился в толпу. Но прилипчивая память Марго запечатлела его лицо – встревоженное, подергивающееся, как у невротика. И пустые рыбьи глаза.

– Всего лишь временная необходимость, – поклонился инспектор, возвращая Марго в реальность. Солнце без устали полировало пуговицы его парадного кителя. Прижатый к груди бутон, некогда свежий и нежно-розовый, чах на глазах.

– Бедная роза, – Марго дотронулась до сморщенных лепестков. – Зачем вы ее таскаете по жаре?

Инспектор смутился и, покрутив стебель, протянул ей.

– Это вам, Маргарита. Должно быть, я упросил срезать ее слишком рано?

– Все хорошо, – улыбнулась Марго, принимая цветок, и вздрогнула, уколовшись о шип. – Это очень мило с вашей стороны, Отто. Вы делаете для меня слишком много.

– Я делаю то, что велит сердце. Идемте же!

Он подхватил Марго под локоть.

– Куда?

– Туда, где мы без лишней суеты увидим всю церемонию.

Оцепление разошлось, пропуская инспектора в образовавшуюся брешь. Марго еще не была уверена, что хочет увидеть церемонию вблизи, но сзади напирали любопытствующие. Резкие голоса взрезали плотный воздух:

– Куда прешь? Тут я стоял!

– Докажи! Место не подписано!

– Уже начали разливать шнапс?

– Держи карман шире! Господа прежде тебя, дурака, все выпили!

– Ребята! – встревоженно взвыл кто-то. – Слышали? Шнапса не осталось почти! Айда!

Толпа загудела, уплотнилась, поперла вперед.

– Наза-ад! – гвардейцы ощетинились штыками. Зычно взрычал командир: – Назад, кому говорю! Всем хватит!

Марго нырнула за оцепление. И без того потрепанная роза роняла лепестки на подол. Оторванная от корней, она доживала последние часы и, наверное, была потерянной не меньше самой Марго.

Что делает она здесь, в сердце Авьена, среди вспотевших и возбужденных горожан, среди гвардейцев с красными лицами, пожарных в горячих медных касках, под небом, испещренным флагами? Он все равно не увидит ее – одну из тысячи – с высоты каменных ступеней собора, а ей нет нужды глазеть на чужое венчание и вспоминать собственное – скромное, поспешное, после которого была страшная и полная боли ночь… Зачем терзаться воспоминаниями?

– Зачем? – вслух спросила Марго.

– Вы что-то сказали? – отозвался Вебер.

– Я хотела спросить, как мой Родион?

Они остановились справа от ступеней, позади пожарных. Забавно: гвардейцы защищали Спасителя от его народа, а пожарные – народ от самого Спасителя.

…Его поцелуй был жарким. Действительно, жарким, таким, что перехватывало дыхание, и сердце едва не обращалось в золу. Каким может быть его прикосновение, если даже сквозь перчатки он способен обуглить ткань?..

«Тебе бы следовало завести любовника, ненасытная женушка», – возник в голове скрипучий голос барона.

Марго ущипнула себя за запястье, и голос тотчас пропал.

– Герр Нойманн советовал схитрить, – тем временем, говорил Вебер. – Присяжные окажутся более лояльными, если герр Зорев прикинется больным. Предлагаем перевести его в госпиталь, нужно лишь ваше разрешение. О, не волнуйтесь! – воскликнул инспектор, перехватив задумчивый взгляд Марго. – Это лучший госпиталь в столице. За вашим братом будет установлен круглосуточный надзор, – при слове «надзор» Марго поежилась, – и он будет в полной безопасности. К тому же, белье там чище, а пища сытнее, чем в тюрьме.

– Если вы полагаете, что так будет лучше…

Марго выдохнула и задержала дыхание, когда ее ладони Вебер взял в свои. Его глаза – внимательные, серые, – блуждали по ее лицу.

– Доверьтесь мне, Маргарита, – тихо произнес инспектор, поглаживая ее пальцы, крепко сжимающие розу. – Ведь вы знаете меня не первый год.

– Три года, – машинально ответила она, не пытаясь вырваться.

– Три, – повторил Вебер. – Еще когда был жив ваш муж. Еще тогда я хотел сказать вам…

Он стушевался и умолк. Марго молчала тоже, заглядывая в его лицо – прежде всегда выдержанное, а теперь побелевшее от внутреннего волнения.

– Наверное, сегодня не лучший день, – пробормотал инспектор, дернув в улыбке ртом. – Но раз уж вся империя смеется от счастья, я подумал, что и мне… и нам…

Снова не нашел слов, выдохнул. Кадык прыгнул над тугим воротником, между крепко сведенными бровями блеснула влага.

– Продолжайте, инспектор, – подбодрила Марго, а сама напряженной спиной ловила жадные взгляды тех, кто остался за оцеплением, их сбивчивые голоса и выкрики, ругань и смех, хаотичные движенья тех, кто пришел пожелать счастья его высочеству.

Должна пожелать и она.

За этим ведь и пришла, глупая! По детской привычке исполнять обещания…

– Я хотел предложить, – начал Вебер, заглядывая в ее лицо, точно ища ответа на еще невысказанный вопрос. – Маргарита, вы, может, согласитесь…

Окончание фразы поглотили колокола.

Зародившись где-то под башней собора, густой звон поплыл над головами. Марго обернулась и увидела, как в чисто синее небо порхнула стая белых голубей.

– Вива! – закричали где-то за оцеплением.

И тысячи ртов повторили:

– Вива! Императору вива! Спасителю вива! Славься, Авьен!

Запестрели подброшенные вверх котелки и шляпы. Кто-то из дам ахнул и повалился в обморок, кто-то зарыдал, повторяя надрывное:

– Как вы могли, Генрих! Я ведь так любила вас!

– И я! И я! – со стоном вторила экзальтированная фройлен, заводя к небу блестящие от белладонны глаза.

Марго окатила волной стыда.

Словно она была причастна к этой фанатичной и глупой любви. Словно и ее неудачливое нападение, и последующая встреча – лишь ничего не значащие случайности на пути огромного механизма, движимого любовью.

И, устыдившись, Марго вскинула руки в ребяческом жесте: не слышать, не видеть, не проронить и вздоха.

Роза выпала и покатилась под ноги, но Марго не видела ничего, кроме массивных ступеней собора, убегающих куда-то вверх, к небесам, где, будто в отражении кривого зеркала, она разглядела кронпринца – его белоснежный силуэт дрожал и рассыпался мозаикой, потом собирался снова, и рядом – сотканная из белых кружев и драгоценностей, – стояла принцесса равийская. Высокая, вровень с супругом, она цеплялась за его локоть, и некрасивое лицо выражало испуг.

«Вы будете единственной, кто искренне пожелает мне счастья», – сказал тогда Спаситель.

Марго обещала. И не могла.

Следом за новобрачными выступила императорская чета. Колокольный трезвон сменился гимном. Толпа пружинила, напирала на оцепление, гремела во всю мощь:

– Вива!

И кто-то в просторных белых одеждах – его преосвященство? дворцовый церемониймейстер? – обеими руками протянул Спасителю чашу.

– Неугасимый огонь, – послышался над ухом приглушенный голос инспектора Вебера. – Он будет гореть, пока не родится новый Спаситель.

Марго не заметила, когда его высочество стянул перчатку и коснулся чаши. Но увидела, как по ее ободку побежали искры, как промасленный фитиль вспыхнул и занялся пламенем, на миг выжелтившим лицо Спасителя – неподвижное и точно неживое.

Вскрикнув, она отшатнулась назад и раздавила каблуком несчастную розу.

Ноздри уловили душный запах дыма.

Обугленной древесины.

Горелых тряпок…

От страха замутило, воздух перед глазами сгустился и задрожал. Поэтому Марго следила, точно во сне, как новобрачные, а за ними императорская чета спустились на мостовую, как гвардейцы принялись очищать площадь, как подкатили экипажи с открытым верхом, и первым подсадили ее величество императрицу, затем – невесту, а следом император вскочил на подножку и привстал, приветствуя народ.

Толпа взревела и смяла оцепление.

– Назад! Назад!

Первые залпы – в воздух. Запахло порохом и дымом.

Марго ухватили за локоть, потащили в оцепление, в тень, в безопасность. Наверное, Вебер? Она не заметила, кто.

Зато заметила, как от толпы отделился невзрачный человек в потрепанной кепке.

Он прорвался через оцепление и бежал прямо к экипажам. В руках что-то страшно блестело… не дуло ли револьвера?

Грудь обдало жаром. Подавшись вперед, Марго вскрикнула:

– Генрих!

Глаза кронпринца янтарно блеснули, отражая полуденное солнце.

Одним прыжком – совершенно не по-королевски, – преодолев расстояние до кареты кайзера, его высочество выбил револьвер из рук нападающего и ударил того в скулу.

Марго услышала треск, показавшийся ей слишком громким даже на фоне выстрелов и ржания перепуганных лошадей.

Потом человек вспыхнул, как факел.

Его крик – по-звериному хриплый и страшный, – заставил внутренности сжаться. И Марго затряслась, точно ее саму коснулась огненная ладонь. Точно ее саму опалило пламя. Точно она была не здесь, а…

… далеко, далеко, в доме, охваченном пламенем. Рушились деревянные перекрытия, хрустело под ногами стекло. И кто-то – Родион! – тоненько звал ее:

– Рита! Ри-ита!

Дым разъедал легкие и глаза. Ничего не видя перед собой, она шарила ладонями в пустоте, кашляла, падала, ползла, вставала и шла снова, чтобы найти и спасти…

– Спасти! – закричала, теряя разум от накатившего страха и билась в чужих руках. – Спасите его! Пожа… Родиона! Спаси…!

Она кричала.

Кричали люди.

Мелькали под солнцем медные каски пожарных и, кажется, тоже вспыхивали, мгновенно покрываясь угольной коростой. Небо быстро теряло краски: его затягивал дым. Тогда Марго казалось, что она слышит шорох огненных крыльев Холь-птицы: однажды восстав из пепла, она погружала в пепел и тьму вечный Авьен, и собравшихся здесь людей, и задыхающуюся, теряющую сознание Маргариту.

5.1

Ротбург, церемониальный зал

Под ослепительно-белым светом огромных электрических люстр Генрих чувствовал себя особенно неуютно. Может, и прав был отец, когда противился веяниям нового времени. Теперь алая ковровая дорожка – как линия на ладони. И сам Генрих – выступающий под руку с новобрачной, вслед за оберцеремонимейстером и императорской четой, – открыт сотням оценивающих глаз.

Шли, точно на эшафот.

Невеста – нет, нет, теперь уже законная супруга в болезни и здравии, в горе и радости, пока смерть не разлучит их – Господи, помоги! – держала его под локоть с ощутимой опаской. Перчатка, обтягивающая ее ладонь, темнела от влаги, да и сам Генрих страдал от невозможности вытереть с шеи пот, от духоты и жажды, от зуда в стигматах и от того, что бал все-таки состоялся, как он ни настаивал на отмене.

– Никто из моих подданных не пострадал, – официально заявил его величество кайзер. – Кроме самого преступника. Его доставят в тюремный госпиталь, а после допросят и казнят. Торжественная часть во славу Спасителя и его супруги состоится сегодня же вечером.

И, оставшись наедине с императрицей и Генрихом, отметил:

– В конце концов, это не первое покушение. Бог милостив ко мне, в тот раз клинок наткнулся на металлическую пуговицу, и я отделался легким испугом.

– Тогда вам помог адъютант, дорогой Карл, – с дрожью в голосе напомнила Мария Стефания. Она была нездорово бледна, но держалась, как подобает императрице. – А сегодня – собственный сын. – И, помолчав, добавила совсем тихо: – А вы все еще не поблагодарили его за спасение.

– Какие пустяки, матушка, – в растерянности ответил на это Генрих, вздрагивая от гуляющего под кожей огня и неясного, почти сумасшедшего возбуждения. – Мой долг, как Спасителя…

– Ваш долг, сударь, заключается в служении Богу и империи, – резко перебил его кайзер. – Дарованная вам сила призвана защищать ваш народ, а не убивать.

– Я и защищал! – опешив, возразил Генрих. – Вас! Моего отца и императора Авьена!

– А заодно опалили бедняге полголовы. Ловить государственных преступников – долг полиции и солдат, и я спрошу с министров, отчего они не озаботились безопасностью. Но вы, сударь, – взгляд под нависшими бровями окаменел, – вы обязаны помнить о предназначении и сдерживать себя впредь! Иначе я буду вынужден согласиться с его преосвященством, что вы стали слишком опасны.

Слова засели в мозгу мигренозной иглой, и жгли, подобно стигматам.

Отец прав.

Дьюла отвратительно прав.

Он мог не сдержаться. Убить. Не только преступника, но и десятки безвинных людей!

«Вы Спаситель, ваше высочество, – всегда втолковывал учитель Гюнтер, хищно кружа подле маленького Генриха, когда тот по своей воле стягивал перчатки или жаловался на боль, и зловеще поигрывая розгой. – До означенного часа никогда – никому и никогда! Зарубите себе на носу! – ни при каких обстоятельствах, вы не должны причинять вред!»

Спаситель?

Чудовище!

В груди поднималось глухое отчаяние, воздуха не хватало и хотелось морфия.

Придерживая саблю, Генрих тяжело опустился в обитое бархатом кресло по правую руку от императора и отметил, как равийская принцесса – а ныне кронпринцесса Священной империи, – совсем неизящно плюхнулась в соседнее. С ее припухшего лица не сходило выражение тупого испуга. Кого она испугалась больше? Нападающего? Или собственного супруга?

Генрих с досадой сжал подлокотники кресла, загоняя внутрь беснующийся огонь. И слепо глядел в потолок, пока гости подходили выразить почтение: сперва, конечно, тесть и теща – их сиятельства Конрад и Анна, престарелые и раздувающиеся от гордости и обожания. Теща все порывалась поцеловать Генриху руку, но ее быстро оттеснили в сторону, и место сейчас же заняли кронпринцессы Ингрид и Софья, прибывшие вместе с детьми и мужьями.

– Будьте счастливы, дорогой Генрих! – присела в реверансе круглолицая и очень похожая на отца Ингрид. – Господь благословил вас!

– А я просто рада видеть вас снова, – улыбалась Софья, не похожая ни на отца, ни на мать, а вовсе даже на бабку, из-за чего – Генрих знал точно, – матушка с прохладцей относилась к своей средней дочери.

– Надеюсь, вы подольше задержитесь в Авьене, – ответно улыбнулся он. – С вашим отъездом Бург опустел.

И не покривил душой: огромные залы, в которых они играли еще детьми, казались теперь холодными и обезлюдевшими, точно отсеки семейного склепа, в котором заживо похоронили Генриха. Дурацкие искусственные розы в прическе Ревекки Равийской напоминали могильные венки.

Генрих тоскливо отвернулся, вспоминая недавно отосланный на Лангерштрассе букет. Прошло два дня, а от баронессы ни слуху, ни духу. И он, не привыкший к молчанию, терзался неизвестностью и досадой.

Гости подходили и подходили: надменный и глуповатый Людвиг, правитель Вэймарского королевства, занявший трон каких-то полгода назад и этим весьма кичившийся перед Генрихом; его сиятельство Бела Медши, представитель Турульской знати, как всегда подтянутый и серьезный, похожий на нахохлившегося ворона; за ними – послы Галлара и Ютланда, министры, герцоги, графини…

В глазах разбегалась рябь от пышных нарядов, драгоценностей и орденов. Пестрели иностранные флаги. Над троном императора, вздыбив золотые перья, пылала Холь-птица, в ее глазах застыла рубиновая кровь.

Главное – выдержать первый вальс.

– Надеюсь, вы хорошо вальсируете, дорогая, – негромко сказал Генрих, кланяясь супруге и аккуратно сжимая ее взмокшую ладонь. – Я по известной причине не столь часто танцую с дамами, но Спасителю простят некоторую неуклюжесть. А вам нет.