Текст книги "Нигредо (СИ)"

Автор книги: Елена Ершова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Не беспокойтесь, герр Эйзен! – приглушенно, но пылко заговорил он. – Вы можете полностью довериться мне! Не смотрите, что я молод! Помимо естествознания я изучаю историю Авьена, и совершенно согласен с вами: империи необходимы перемены! Я читал вашу программу. И не только читал, но и переписал от руки на весь наш курс! Поверьте, мы, студенты, встанем плечом к плечу рядом с вами! Только дайте знак!

Генрих думал, дым уплывал к потолку, в гостиной по-прежнему хохотали проститутки и рвались струны цыганских гитар.

Надо уходить. Передать бумаги и уходить, пока не нагрянула полиция. Фрау Хаузер, конечно, задержит шпиков, а Генрих знает тайные ходы. Да его и не посмеют тронуть. По крайней мере, если не найдут при нем ничего компрометирующего.

– Я доверяю вам, Родион, – наконец, проговорил он. – Вы знаете, что делать с бумагами?

Юнец просветлел лицом.

– Конечно, мне рассказывал герр Фехер! – и, заведя глаза к потолку, принялся заученно повторять: – Забрать бумаги. Выйти через черный ход на Плумфгассе, оттуда свернуть к церкви, где будет ждать человек с опознавательным знаком, – похлопал по карману, – такой же плетенкой, как у меня. Я передам бумаги, а он уже доставит в редакцию.

– Похвально, мой друг, – сказал Генрих и протянул Родиону свернутый рулон.

Мальчишка схватил его обеими руками и принялся лихорадочно запихивать его за пазуху. Генрих улыбался, наблюдая из-под полуприкрытых век. Хотя голову и окутывал алкогольный дурман, он помнил дословно и статью, и стихи, которые – он надеялся! – уже завтра к вечеру будут декламировать на каждом углу, начиная от Авьенских трущоб и заканчивая Карлплацем.

Генрих представлял, что будет с его величеством кайзером, а еще лучше – с епископом Дьюлой, когда они услышат эти декламации.

Зуд в руках постепенно успокаивался. На душе стало почти легко.

– Поспешите же теперь! – сказал он, поднимаясь и так и не притронувшись к вину. – И буду рад встретить вас снова в этом гостеприимном месте!

– Благодарю, лучше в каком-нибудь ином, – осторожно отозвался Родион, нацепляя картуз обратно и опасливо выглядывая за портьеры. Порхнувшая убрать со стола девица игриво подмигнула обоим, и щеки мальчишки залил румянец. Пожалуй, еще свалится в обморок, пока будет протискиваться к выходу мимо полуголых шлюх.

Все еще улыбаясь, Генрих рывком раздвинул портьеры.

И тогда прогремел выстрел.

Генрих не успел испугаться, но ухватил Родиона за плечо, вдохнув полной грудью душный пороховой воздух. Женский визг взлетел и оборвался на икающей ноте. Только был слышен топот каблуков и бряцанье оружия. Хмель схлынул, оставив непроходящий жар.

Не покушение… Никакое это не покушение! Ищейки начальника тайной полиции Штреймайра!

Опомнившись, Генрих убрал руку, намертво вцепившуюся в плечо Родиона, мальчик безвольно обмяк, а рослый полицейский в дверях опустил револьвер.

– Теперь, дамы и господа, – прогрохотал он от порога, – когда я привлек ваше внимание, прошу всех соблюдать спокойствие и оставаться на местах!

По лестнице, волоча зеленый плюшевый шлейф, поспешно спускалась сама фрау Хаузер.

1.3

Особняк барона фон Штейгер, Лангерштрассе Не прошло и пяти минут, как служанка доложила:

– Клиент изволили удалиться.

– Благодарю, Фрида, – ответила Марго и заперла сейф на ключик, а ключик повесила на шею. – Теперь отдыхай.

Девушка присела в книксене и выпорхнула в коридор.

Марго осторожно взяла лампу – дрогнувший огонек болезненно выжелтил ее руку, – и крадучись прошла к портрету покойного мужа. Хитринка из нарисованных глаз – хищно-янтарных, как у Спасителя, – никуда не исчезла: барон фон Штейгер знал все тайны молодой вдовы. Хотел бы рассказать о них, да нарисованные губы, искривленные в параличе, не размыкались.

Пусть молчит и дальше.

Марго тихонько стукнула в раму – три коротких стука, два длинных, – сказала:

– Выходите, фрау. Можно.

Раздался негромкий щелчок. Рама сдвинулась, обнажив черную рану между стеной и портретом, из тьмы зашуршали, порхнули крылья сатиновой юбки. Марго отпрянула, и лампа в ее руке тревожно замигала, обливая стену ядовитой желтизной. От лампы шел непрекращающийся жар. Марго стало жутко и душно, и она задышала глубоко через нос, стараясь не смотреть на огонь и не думать об огне.

Женщина, выбравшись из тайника, как бабочка из кокона, настороженно оглядела кабинет.

– Он ушел? – с придыханием спросила она.

– Ушел, – подтвердила Марго. – Все слышали?

– Все! – выдохнула фрау Шустер и бросилась целовать ей руку. – Спасительница! Благодетельница!

– Ну-ну! – Марго отступила на шаг, держа лампу в отставленной руке. – Я только выполняю контрактные обязательства.

– Не спорьте! – глаза фрау Шустер упрямо блеснули из-под темной вуали. – Вы ангел для всех несчастных женщин, баронесса! Пусть Спаситель будет милостив к вам!

– Скорее, низвергнет в ад за наши грехи, – мрачно усмехнулась Марго.

– Ах, баронесса! – воскликнула фрау Шустер. – Я уже побывала в аду, он назывался «замужество»!

– Надеюсь, вы не совершите повторных ошибок, – заметила Марго.

– О, нет! Дон Энрикес такой галантный! Верю, что милостью Пресвятой Мадонны обрету в Костальерском королевстве лучшую долю!

Фрау Шустер мечтательно завела глаза, и Марго не сдержала улыбки.

– Тогда поспешите, – сказала она и вытряхнула из кошелька две мятые банкноты. – Герр Шустер будет искать вас на углу Гролгассе и Леберштрассе, потому держитесь от него подальше. У вас фора в пару часов. Вот двести гульденов на дорожные расходы. И не спорьте! – сдвинула брови Марго, видя, что фрау Шустер собралась отнекиваться. – Все эти галантные доны в большинстве случаев приличные голодранцы. Так пусть будет хотя бы немного наличности, если в пути вас постигнет разочарование. Ваш муж все оплатил.

С этим она вложила бумажки в ладонь клиентки и подмигнула. Фрау Шустер нелепо хихикнула и сжала кулак.

– Ангел! – с придыханием повторила она. – Я буду молиться о вашем здравии и расскажу всем несчастным женам, которых тиранят мужья. Всем безответно влюбленным. Всем обманутым. Покинутым. Скорбящим! – с каждым словом она отступала к дверям, и юбка шуршала по паркету, и тень ползла, вслепую ощупывая путь. – Будьте счастливы!

Она остановилась в дверях, прижав ладони к груди.

– Идите, – устало сказала Марго. – Будьте счастливы тоже.

Сатин и органза прошуршали в последний раз и растворились в полумраке коридора. Марго слушала, как скрипнули двери, как лязгнул засов, запирая особняк на ночь, и сонная Фрида поплелась в комнату, зевая и шаркая стоптанными туфлями.

Бедная девушка ведет в особняке ночной образ жизни, под стать его обитателям. Марго решила, что хорошо бы увеличить ей жалованье, вот только львиную долю заработка отнимала оплата семестра в Авьенском университете. На эти жертвы Марго шла осознанно: если однажды ей самой поломали судьбу, то пусть хотя бы у брата будет возможность выбиться в люди.

Марго вспомнила, как Родион, лохматый и сосредоточенный, накануне корпел над книгами. Лампы вокруг горели в полную силу, освещая его сгорбленную спину – ну сколько можно просить не сутулиться? – и шевелящиеся губы, вокруг которых пробивался темный пушок, еще не познавший бритвы. В такие моменты Марго никогда не подходила близко: то ли не желая мешать, то ли страшась ступить в ярко освещенный круг – не смотреть на огонь, не думать об огне, не вспоминать то страшное, случившееся в далеком детстве, – и молча наблюдала из тени.

Время давно перевалило за полночь. Наверное, Родион уже спит. Хотя с него станется увлечься какой-нибудь книгой, и если не проконтролировать лишний раз, то так и просидит до рассвета, а утром Фрида снова его не добудится. За что тогда платить ежемесячный взнос?

Приподняв юбку и держа лампу на вытянутой, уже затекшей руке, Марго поднялась по лестнице. Старые ступеньки неодобрительно поскрипывали – в особняке родилось, жило и умерло не одно поколение фон Штейгеров, и все они – чистокровные бароны, не то, что пришлая чужачка черт-разберет-какого рода. Иногда Марго казалось, что особняк ненавидит ее, как ненавидел и барон. А, может, в нем осталась душа старого барона. Недаром Марго то спотыкалась на ровном месте, то проливала на себя горячий чай, то билась лбом о низкие притолоки. И на всякий случай жгла как можно меньше огня. Впрочем, втайне она верила, что особняк не был самоубийцей, и никогда бы не повторил судьбы прежнего дома семьи Зоревых.

За дверью тишина. Ни шороха, ни скрипа.

Марго прислушивалась, затаив дыхание. Постучать или нет? Решила, что не стоит будить мальчика и, толкнув дверь, на цыпочках перешагнула порог.

Потянуло сквозняком. Свет мигнул, прыгнул на бежевые обои.

Письменный стол, как обычно, завален всяким барахлом. Тут и книги, и карты, и тетради в матерчатом переплете. На сундуке, заботливо отодвинутым в дальний угол, пылились прежние игрушки Родиона – оловянные солдатики, медведь с оторванным ухом, над ними торчала облупившаяся морда лошадки-качалки. Родион давно порывался выбросить весь хлам, но Марго не позволяла. Ей почему-то были дороги все эти детские вещи. Наверное, потому, что сама она лишилась детства очень рано. В огне тогда сгорели все ее куклы, а новых игрушек не появилось. Зато появился приют, а потом – замужество. И Марго сама превратилась в куклу для старого фон Штейгера: живую куклу, которую можно насиловать и выводить в свет, наряжая в кружева и бантики.

Она прошла по комнате и тронула раму, приоткрытую на ладонь. Родион совершенно не помнил – или делал вид, что не помнит, – о случившейся трагедии, но, как и Марго, не выносил духоты и жары, а потому часто держал окно открытым.

Ни ветерка.

Тихо.

Марго остановилась у кровати. Родион лежал, укрывшись с головой. Округлый холмик нечетко повторял контуры человеческого тела – он приобрел эту привычку в приюте, ведь только под одеялом можно чувствовать себя защищенным.

Ей остро захотелось поцеловать брата, прошептать ему, что теперь все позади. Что они теперь – семья, у них есть крыша над головой и наследство, оставшееся от умершего барона. Что призраки минувшего никогда, никогда не воскреснут и не доберутся до них.

Поставив лампу на прикроватный столик, Марго погладила холмик.

Родион не шевельнулся.

Она наклонилась, но не уловила ни малейшего дыхания.

Сердце тревожно стукнуло и провалилось в пламя. Трясущимися руками, уже ожидая худшего, она откинула одеяло.

И выдохнула злое и шипящее: сс-ссс…

На подушке лежал свернутый рулоном плед.

– С-скотина, – просипела Марго и, метнувшись к окну, распахнула раму.

Уличный фонарь плеснул в лицо тусклым отсветом, осинки трепетали, выворачивая изнанку листьев, уже начинающих краснеть.

– Сбежал! – горестно воскликнула Марго и, зажмурившись, сжала пальцами переносицу. – Да что б тебя разорвало, щучий ты сын!

В это время внизу, в кабинете, долго и пронзительно зазвенел телефон.

Подхватив лампу, Марго скатилась по лестнице быстрее, чем из комнаты высунулась сонная Фрида, повела острым носиком и промычала глухое:

– Мм… я слышала телефон, фрау…

– Сама отвечу! – крикнула Марго, срывая тяжелую трубку. Пульс оглушающе бабахнул в уши – раз, другой. Почему-то вспомнилась одна из приютских девчонок, которая в особо опасных ситуациях – вроде кражи сахара из кухни, – любила тянуть глубокомысленное: «Беда-а будет, за-адницей чую…», за что воспитательницы регулярно мыли ей рот с мылом.

Марго могла поклясться, что в этот момент и ее задница почуяла беду. Раньше, чем она услышала голос телефонистки:

– Полицейский участок номер два. Соединяю.

А спустя короткий щелчок донесся подавленный голос:

– Рита…

Так, на славийский манер, называл ее только один человек на свете.

– Родион!

Марго с силой стиснула трубку, пальцы едва не свело судорогой.

– Приезжай, Рита! – срываясь, продолжал говорить голос. – Я в полиции. У меня проблемы… Большие проблемы!

Послышался сдавленный всхлип. Марго хотела ответить, но горло некстати пересохло, слова застряли и не шли.

– Мне разрешил позвонить… инспектор Вебер, он… – всхлип, – хочет, чтобы ты приехала, – всхлип. – Приезжай, пожалуйста! Слышишь?

Марго стояла соляным столбом, одной рукой продолжая сжимать трубку, другой царапая одеревеневшее горло.

– Приезжай! – теперь Родион кричал. – Приедешь?

– Да, – Господь смилостивился и дал ей немного воздуха. Марго закашлялась, сипя и жадно глотая ночную сырость. – Я приеду.

С размаху бросила трубку на рычаги, выдавив в полумрак:

– Стервец!

Проснувшаяся Фрида выбежала в одной сорочке и ночном чепце. Подпрыгивая по-воробьиному, ахала:

– Да куда же вы, фрау? Ночь на дворе!

– Подай-ка мне лучше перчатки, милочка, – отрезала Марго, набрасывая на плечи шаль. Фрида, поднявшись на носочки, кое-как закрепила в волосах шляпку, обмахнула подол прогулочного платья.

– Когда же вас ждать, фрау?

– Сегодня, – ответила Марго и вышагнула в ночь.

Бисерные нити фонарей терялись за поворотом. Мотыльки бестолково трепыхаясь возле своих искусственных солнц, бились о горячее стекло.

Глупые. Под стать Родиону.

Марго остановила экипаж и выпалила заученный адрес:

– Буднесштрассе, пятнадцать!

Сама откинулась на диванчик, наблюдая, как мимо рывками проносятся дома, проулки, вывески – все сливалось в серообразную кашу. В мозгу пульсировали злые вопросы: «Куда тебя понесло, паршивец? С кем связался?»

Полицейский участок, Бундесштрассе

Окна участка освещены круглые сутки, не ошибешься. Марго кинула кучеру монету и спрыгнула с подножки. Каблуки цокнули о мостовую, до двери – три ступеньки. Марго толкнула ее от себя и окунулась в яркость газовых ламп, в запах папирос, в далекий гомон голосов из допросных.

– Шеф-инспектор на месте? – с порога осведомилась она, обращаясь к незнакомому молодому полицейскому, по-видимому, стажеру. – Передайте, пришла баронесса фон Штейгер.

Произнося фамилию покойного мужа, Марго ежилась, словно каждый слог крохотной иглой прокалывал язык. Круглые часы над стендом с вырезками последних новостей, портретами разыскиваемых преступников и указами шефа полиции, показывали без четверти два. Стрелки ползли невыносимо медленно, будто вязли в сиропе.

Дымно, душно. Марго расстегнула булавки на шали и стянула перчатки. Не время думать о приличиях. Это будет долгая ночь.

– Фрау, как рад, что вы приехали столь быстро!

Марго обернулась, и ее руки тотчас сжали другие – сильные руки мужчины. Инспектор склонился, слегка коснувшись ее пальцев, кожу царапнули жесткие волоски усов.

– Отто, – выдохнула она. – Скажите, это шутка?

– К сожалению, нет, – ответил инспектор Вебер, распрямляя спину. Его темные брови сдвинулись к переносице, в глазах – расплавленный свинец. – Хорошо, я услышал обрывок допроса и знакомую фамилию. Иначе вы до сих пор гадали бы, куда пропал ваш брат. А вы ведь гадали, не так ли?

– Я думала, Родион спит в своей постели, – призналась Марго. – Где он сейчас?

– В камере.

– Арестовали? За что? – она пожала плечами и улыбнулась, все еще не веря в происходящее. – Драка? Хулиганство?

– Гораздо хуже. Государственная измена.

– Из… мена? – слово камнем упало с высохших губ. Марго застыла, отчаянно ища ответ на свой вопрос в свинцовых глазах инспектора. Искала – и не находила. Вебер взял ее под локоть.

– Идемте, – сказал он. – Поговорим по пути.

Толкнул дверь, и острые запахи – дыма, духов, пота, перегара – на миг затруднили дыхание. Марго закашлялась, прикрывшись рукавом, и попыталась дышать через рот.

– Не нравится, милочка? – впереди выросла по-овечьи кудрявая девица, одетая в одни чулки и панталоны. На голой груди болталась жемчужная петля. – Это лучшие эллийские духи! Понюхай! – девица задрала руку, демонстрируя выщипанную подмышку, и закатила глаза. – Мм! Истинное наслаждение!

– Может, будешь наслаждаться меньше, если я разобью тебе нос? – сквозь рукав буркнула Марго, и Вебер тотчас оттащил ее в сторону, распихивая локтями нетрезвых мужчин и галдящих девиц, хохочущих и визжащих, как стая дьяволят. Щелкали клавиши пишущих машинок, трещали каретки. Полицейский в сдвинутой на затылок фуражке, утомленно и с нескрываемым раздражением допрашивал немолодую особу в легкомысленном пеньюаре.

– Имя? Возраст? Место проживания?

– Знойная Софи, – томно отвечала женщина, вольно опираясь на стол и щуря пьяненькие глаза. – Угостите даму огоньком, красавец?

– Инспектор подразделения! – зло поправлял полицейский, грызя сигарету. – Па-апрашу!

У соседнего стола, заложив руки за спину, пошатывался молодой господин: газовые лампы ярко светили ему в спину, и оттого казалось, что волосы господина отливают в медь.

– Какое из имен вас устроит? У меня их четыре.

– Отставить шутки! – злился полицейский, выдергивая из машинки испорченный лист. – Называйте по порядку!

– Пусть будет Генрих.

– Фамилию!

– Допустим, Эттинг…

Окончание потонуло в визге нетрезвой дамы.

– Сволочь! Паскуда! – визжала она, лупцуя по спине совсем молоденького полицейского, пришедшего в явный ужас от такого напора. – Куда руки распускаешь? Я тебе не дозволяла руки распускать!

– Нужно проверить, нет ли чего запрещенного! – огрызался несчастный.

– Я тебе проверю! Заплати сначала – потом лапай!

– Не обращайте внимания, Маргарита, – сквозь зубы сцедил Вебер, протискиваясь к противоположным дверям. – Сегодня наши ребята нагрянули в салон на Шмерценгассе. Давно собирались проверить лицензию, а тут и случай подвернулся.

Марго сцепила зубы и пообещала себе, что поговорит с Родионом с глазу на глаз. Хорошенько поговорит, отобьет у мальца охоту просаживать заработанные сестрой гульдены на шлюх. Повзрослел или нет, но сидеть после разговора долго не сможет!

«Только бы выбрался живым», – вздохнулось и сразу же злость куда-то улетучилась.

Что же искали на Шмерцгассе?

Они, наконец, продрались сквозь толпу и вынырнули в коридор. Освещение тут было более приглушенным, дышалось легче. Марго распрямилась и поправила съехавшую набекрень шляпку.

– Что вы искали? – вслух повторила она.

Вебер оглянулся через плечо, аккуратно приглаженные усы дрогнули, но гвалт и суета остались позади, а дальше – лишь тусклые лампы и пустые клетки, в одной из которых – Марго чуяла взволнованным сердцем, – ждал ее маленький Родион.

– Судите сами, – тихо проговорил шеф-инспектор и вытащил сложенные вчетверо листок. – Образчик революционного творчества. Ознакомьтесь.

Марго развернула листок. Ее брови прыгнули, едва она прочла первые строки:

«Никаких забот не зная, открестившись от проблем, трон Ротбурга занимает старый кайзер Эттинген…»

Стихи отпечатаны на хорошей пишущей машинке. Бумага плотная, не из дешевых. Слог – ядовитый, но легкий. Взгляд сам скользил по строчкам:

«Спуску не давал ни разу, нрав крутой и грозный вид, только издает указы так, как Дьюла говорит!

У императрицы вовсе поважнее есть дела: неимущим выдать просит то, что собрала казна.

В милосердие играя, от реальности бежит, потому и знать не знает, что там Дьюла говорит!

На кронпринца рад бы ныне понадеяться народ: он бы Дьюлу взял за вымя, только папа не дает.

Так без трона, без короны в рюмку полную глядит, только пишет фельетоны:

"Дьюла глупость говоритГ

Это, братцы, вам задача, нерешенная пока: как бы жизнь переиначить, и прогнать бы дурака?

В жилах старого Авьена революция кипит, скоро грянут перемены.

И народ заговорит!»

У Марго пересохло во рту. Листок затрясся, и буквы – черные букашки, – посыпались под ноги. Или только тени играли со зрением злую шутку?

Она глубоко вздохнула и подняла глаза. В свете ламп лицо шеф-инспектора Вебера отливало в зелень.

– Вижу, вам понравилось, – сухо произнес он. – Это нашли в кармане вашего младшего брата.

– Не… – слабо простонала она, необдуманно комкая листок.

– Верните, это улика, – Вебер аккуратно выдернул бумагу из ослабевших пальцев, Марго не сопротивлялась. В ушах нарастал шумящий звон, и за плечом шеф-инспектора – где-то в глубине коридора, выныривая из полумрака, – подмигивал покойный барон фон Штейгер.

«От осинки не родятся апельсинки, – глубокомысленно изрекал он. – В семье чужестранца и вольнодумца немудрено вырасти изменником!»

– Нет-нет, – сказала Марго и качнула головой, так что шляпка снова съехала на бок и повисла на шпильках. – Этого не может быть! Родион не способен…

Она замолчала, некстати вспомнив похвальбу брата:

«Рита, удивись! Меня приняли в редакцию студенческой газеты! Теперь я смогу публиковать не только лирические стишки!»

Она закрыла глаза. Гул в ушах нарастал, в них пульсировал отголосок издевательского смеха фон Штейгера и повторялись последние строки: «… революция… кипит революция!»

– Стихи – не единственное, что конфисковали у Родиона, – послышался голос Вебера. – Но те либеральные статейки, по крайней мере, не оскорбляют облик монарха, его семьи и приближенных. Не говоря уже о едком высмеивании Спасителя.

– Это писал не он, – простонала Марго, комкая перчатки. – Родион не мог! Он послушный домашний мальчик…

– Который, однако, арестован в компании шлюх, – Вебер остановился. – Мы пришли.

Домашний мальчик сидел на топчане, уронив голову на руки. Решетчатая тень косо падала на его взмокший лоб. Костюм помят, рукав порван. На щеке – свежая ссадина.

– Родион…

Негромко, шепотом, почти не разлепляя губ. Мальчишка услышал: подскочил, точно его кольнули иглой, затравленный взгляд заметался по камере, остановился на решетке.

– Ты пришла!

Марго приникла к решетке, стиснула железные прутья, как, наверное, хотела стиснуть худенькие плечи Родиона. Он стоял, не смея подойти, и весь трясся не то от озноба, не то от волнения.

– Я понимаю, вам нужно поговорить, – произнес за плечом шеф-инспектор. – Вы друг мне, Маргарита, и потому я не буду мешать. Только скажите: вас нужно обыскивать?

– Нет, – хрипло выдавила она, в тоске оглядываясь на Вебера. – Отто, добрый мой, хороший, верьте! Я грешница и порой веду себя не так, как подобает дворянке и приличной фрау! Но перед вами и Богом я честна!

Вебер накрыл ее ладонь своею, погладил холодные пальцы, отпустил.

– Не будем поминать всуе, – поморщился он. – У вас пять минут.

И отступил в тень.

Марго выдохнула. Сердце колотилось болезненно и гулко. Родион подошел на негнущихся ногах, сказал по-славийски:

– Прости…

– Это правда? – спросила она на родном языке, заглядывая в его белое лицо. – То, в чем тебя обвиняют?

Родион упрямо молчал. Челка свисала на глаза – давно следовало постричь, только мальчишка не давался и все откладывал на потом, теперь-то обреют наголо, закроют до суда, сошлют на рудники или в шахты, и хорошо – не казнят.

Что же ты наделал, Родион?!

Наверное, сказала это вслух: мальчишка засопел, раздувая ноздри, но не плакал.

– Меня осудят, Рита?

– Если ты признаешь вину. Но ты ведь не признаешь?

Он снова промолчал. Упрямец, весь в отца. Да и Марго – того же поля ягода.

– Мне показали эти скверные стишки, – продолжила она, заглядывая в лицо брата и отчаянно пытаясь отыскать там зацепку. – Написано, соглашусь, талантливо. Но это писал не ты.

Молчание. Кадык подскакивал в худом горле, нижняя губа дрожала. Давай же, скажи правду!

– Отпечатано на машинке, а она – заперта в моем кабинете. Ключ всегда со мной.

– Я подобрал отмычку, – прошептал Родион, еще ниже опуская голову.

– На моей западают буквы А и В. Но слова здесь пропечатаны четко, без ошибок.

– Перепечатал в университете.

Марго захотелось схватить брата за плечи и потрясти.

– А бумага? – с нажимом спросила она. – Слишком дорогая для нас!

– Взял на кафедре.

– Неправда! В твоих тетрадях листы шероховатые и желтые!

– Эти я стащил у профессора, – голос Родиона упал до едва различимого шепота, лица теперь не разглядеть – лишь взмокшую черную макушку.

– Ты врешь! – закричала Марго, и мальчишка отпрянул, округлил глаза. – Признайся, что врешь!

Из испуганных глаза Родиона сделались колючими и злыми.

– Кого ты покрываешь?

Молчание.

– Кого?!

Марго наотмашь ударила по решетке, а хотелось – по этому бледному и молчаливому лицу. Глухой звон заложил уши, отдаваясь в теле легкой вибрацией. Родион вскинул голову и резко ответил:

– Какая разница, кто писал! Бумаги нашли у меня!

– Призывы к свержению власти?!

– И пусть! – теперь Родион тоже кричал, отступая обратно к топчану, к решетчатой тени, уже лизнувшей его ботинки. – Авьену нужны перемены! И все это знают!

– Дурак! Ты представляешь, что тебя ждет?

– Все равно! Дай мне возможность ответить за свои поступки!

Марго ударила по решетке снова. И снова! Только чтобы заглушить эти безумные слова, которыми глупый мальчишка собственноручно подписывал себе приговор!

Ее обняли за плечи.

– Идемте, Маргарита! Прошу вас!

– Он врет! – кричала она на славийском, не думая, понимает ли ее Вебер и выворачиваясь из стального кольца рук. – Разве вы не видите, Отто?! Он покрывает кого-то!

Ее тащили прочь, под тусклыми шариками газовых рожков. Марго стонала, гнев и горе сжигали ее изнутри. У двери она обмякла и покорилась судьбе, позволив усадить себя на скамейку.

Мимо проходили проститутки, покачивая нагими бедрами. Господа трезвели на глазах, забирали документы и, стыдливо нахлобучив котелки, рысью неслись к выходу.

– Я ведь говорила оберлейтенанту, что лицензия в порядке, – слышала Марго прокуренный женский голос. – Мои девочки не работают без разрешения и постоянно наблюдаются у врача. Мы исправно платим налоги!

– Конечно, фрау Хаузер, – цедил мужской баритон. – Но мы обязаны были проверить…

Слова, не задерживаясь, текли через голову. Марго смотрела в толпу – и не видела лиц, только хаотичные световые пятна. Легкие горели, будто в них снова вползал удушливый дым, дыхание вырывалось со свистом.

Что делать… что делать? Обвинение серьезное. Но если внести залог… Снять немного денег со счета барона. Или для начала обналичить чек мануфактурщика. Где же он? Был тут.

Марго вытащила кошелек, дрожащими пальцами отщелкнула застежку.

– … и, настоятельно попрошу – чеканно звучал уравновешенный мужской голос, – в последующий раз тщательнее выбирайте объект для облавы. Салон фрау Хаузер

– приличное место отдыха для приличных господ.

– Не извольте беспокоиться! – отвечал другой, почему-то испуганный и даже заискивающий. – Ошибочка вышла, хе-хе… Однако же, поймали опасного преступника, подрывающего устои монархии! Благословите?..

Марго стряхнула оцепенение и сфокусировала взгляд: военный в чине лейтенанта угодливо расталкивал толпу локтями, прокладывая дорогу собеседнику – высокому молодому господину с гладко причесанными волосами. Его строгий профиль с породистым носом и слегка выступающим подбородком отчего-то казался до странного знакомым.

– Преступников ловите, – сурово произнес господин. – А приличных людей не беспокойте.

– Так точно, ваше высочество! – отрапортовал полицейский и подхватил того под локоть. – Сюда, пожалуйста. Я велел вызвать экипаж…

– А вот этого делать не стоило, – сухо ответил молодой господин, резко убирая руку и нечаянно толкая Марго в плечо.

Кошелек подпрыгнул, под ноги звонко выкатился серебряный кругляш.

– Простите, фрау, – вежливая улыбка блеснула белизной, но молодой господин тотчас отвернулся, а вскоре и вовсе смешался с толпой.

Марго нагнулась, машинально поднимая серебряную сотню – задаток герра Шустера. Может, хватит в качестве аванса?

Она застыла, так и не опустив монету в кошелек. Жар схлынул, оставив после себя щемящий озноб. Марго вспомнила, где видела молодого господина с породистым лицом: на этой самой сотне! Юбилейной, выпущенной к грядущему двадцатипятилетию Спасителя. С его чеканным профилем на обороте.

Глава 2. Играя с огнем

Ротбург, зимняя резиденция кайзера

Рассвет занимался болезненно-быстро, нахально вторгаясь в полумрак просторных покоев и оголяя вычурную мебель светлого дерева, низкие кресла с бархатными подушками, гобелены в тяжелых рамах, самого Генриха – взмокшего и безуспешно пытающегося застегнуть рубашку.

– В остальном распорядок не изменился, – продолжал Томаш, ставя на поднос заново наполненный графин и обтирая его полотенцем. – В десять прием посетителей. После обеда вас ожидает портретист…

– Его величество не передал, зачем хочет меня видеть? – перебил Генрих. Ему стоило усилий, чтобы разлепить губы, в горле – выжженная пустошь.

Мог бы и не спрашивать. Конечно, не передал: донос о вчерашнем аресте едва ли заставил себя ждать.

Мальчишка привел на хвосте полицию, полицией руководил барон Штреймайр, а им

– ведь это очевидно! – всезнающий и вездесущий епископ Дьюла. Должно быть, сидит теперь в массивном кресле, положив на острые колени бордовую папку, на папку – руки с длинными, унизанными перстнями, пальцами, и говорит, говорит… прилежно и без эмоций: в котором часу кронпринц появился в салоне на Шмерценгассе, сколько времени провел наедине со шлюхой и как долго беседовал со студентом, у которого впоследствии нашли скандальные статейки для очередного издания «Эт-Уйшаг».

«Вы слишком долго терпели, ваше величество, – как наяву слышал Генрих пришептывающий турульский акцент, – но любое терпение не безгранично…»

Пуговица в очередной раз выскользнула из пальцев – Генрих не почувствовал ее, как не чувствовал ничего, что попадало в его руки.

– Позвольте, ваше высочество.

Томаш опустился на одно колено и потянул рубашку на себя.

Подумать только, как быстро можно привыкнуть к собственной беспомощности, к тому, что с десятилетнего возраста тебя одевают и умывают по утрам – особенно в первые годы после появления стигматов, когда одежда вспыхивала от любого, даже мимолетного касания, а вода в ладонях вскипала, оставляя на коже мелкие волдыри. К тому, что большая часть мебели промаслена и обработана воском. К изматывающим головным болям. К теням за спиной. К страху, отчуждению, перчаткам, морфию…

Прикрыв глаза, Генрих шумно хлебал воду, и край стакана выбивал на зубах дробь.

Паршиво! Надо собраться, унять унизительную дрожь. Мысли должны быть ясными, а слова – отточено острыми, как пики стрелок, что неумолимо двигались к восьми.

– Таклучше, ваше высочество. Теперь, пожалуйста, китель.

Камердинер поднялся, хрустнув суставами. Ему шестьдесят, а все движения, пусть и неспешны, но выверены, и руки никогда не дают осечки, не важно, разливает он вино, чистит мундир или бреет своего господина.

– Благодарю, Томаш, – Генрих поднялся, мысленно поздравив себя с тем, что даже не покачнулся. – Я сегодня неловок.

– Вы мало отдыхаете, ваше высочество.

В голосе камердинера – сдержанное сожаление, глаза печальны. Его любовь – послушная и кроткая, как любовь домашней собаки.

Расправив серо-голубой китель, Томаш терпеливо ждал, пока Генрих справится с рукавами. Нет разницы, пять лет его высочеству или двадцать пять, для старого слуги кронпринц – вечный ребенок, даже если от него несет перегаром и дешевыми женскими духами.