Текст книги "Обреченная на счастье"
Автор книги: Елена Богатырева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
Мальчик-хакер, тот самый, который как-то посоветовал мне с компьютером беседовать, жил в соседней квартире, и мне ничего не оставалось, как обратиться к нему за помощью. Сдвинув назад козырек бейсбольной кепки, он явился ко мне позевывая, с видом уставшего от международного признания программиста. Минут семь поковырявшись, он добился от моего друга взаимности: компьютер заурчал и начал грузиться.
Я как могла поблагодарила юного хакера и даже попыталась дать ему немного денег. Но он не взял. Вдруг взгляд его упал на вазу, которая стояла теперь у меня на столе.
– Ух ты! – сказал он. – Вот это вещь, – схватил вазу обеими руками и принялся вертеть.
– Угу, – отозвалась я. – Старинная.
Мальчик еще немного повертел вазу и сказал:
– Так я вам и поверил!
– Нет, правда, старинная, – уверяла я.
– Вы что, за дурака меня держите? – спросил он и ткнул пальцем в металлическую поверхность. – Еще скажите – до нашей эры?
– Это действительно так, – обиделась я и, забирая вазу у него из рук, вдруг увидела на ней еле заметную гравировку.
С того времени, как она попала в мои руки, я часто замечала эти старинные выгравированные буквы. И всегда считала, что надпись сделана на языке мертвой страны.
– В то время люди понятия не имели, что такое собака! – сказал сосед, удивляясь моей тупости.
– Собака? Какая собака? Ты думаешь, в Таджикистане никто собак не видел? – усмехнулась я, но он только ткнул пальцем в одну из букв в середине.
И тут, приглядевшись, я вдруг поняла, что действительно средняя буква напоминает «собаку» – какие включают в себя адреса электронной почты. Я пригляделась к буквам получше, и они показались мне похожими на английские. А вдруг это действительно чей-то адрес? Точно, это, должно быть, адрес Ола, а я-то, дура, не заметила этого сначала!
Я схватила трубку и стала набирать телефон Ляли:
– Вовка! – кричала я в трубку. – Тут на вазе какие-то буквы, на электронный адрес очень похоже. У тебя выход есть? Как отключили? Почему? Не знаешь? Когда разберешься? А завтра? А послезавтра?
– Да что вы так кричите? – поморщился мальчик, стоящий со мной рядом. – Я в сети. Нет проблем. Перепишите адресок, я попробую узнать, что это такое.
– Вовка! – снова орала я. – Мне узнают. Да, да, сосед мой, Сенечка. Нет, к Пиратовне он никакого отношения иметь не может. Точно! Я прослежу! Обязательно сообщу. Пока.
Я переписала Сене непонятные буквы и села ждать. Через час он зашел ко мне и сказал, что дело сложное, выход у него только после двенадцати, а мама разрешает работать час, не больше. Поэтому придется подождать до завтра.
Я чмокнула его в щеку, он подумал немного и сказал, что это лишнее, но ушел очень довольный. Как быстро растут чужие дети! Я помню, как совсем недавно мама выгуливала Сенечку в просторной колясочке, а он безбожно орал на весь двор. Сколько же ему лет: двенадцать, что ли? От этого ребенка зависела теперь моя судьба.
Закрыв дверь, я уселась перед телевизором и решила посмотреть полуночные новости. На экране мелькали наши депутаты – это было лучшее средство позабыть о своих реальных проблемах и ознакомиться с их нереальными. Почувствовав через несколько минут приятное отупение, я расслабилась, но тут показали Билла Клинтона и объявили, что американцы обстреляли три афганских города, находящихся в руках талибов. Я подпрыгнула на стуле как ужаленная и бросилась к телефону. Набрав дрожащими руками номер Ляльки, я через несколько минут услышала на том конце провода немного раздраженный голос Вовки:
– И кто это так поздно нам звонит?
– Вова, – сказала я, – это Ал. Вова, Ляля сегодня весь день провела с тобой? Никуда не отлучалась? – Я тяжело дышала в трубку.
– Ал, ты что там, совсем рехнулась?
– Вова! Ответь мне: она выходила куда-нибудь без тебя?!
– Кажется, да, – ответил он нерешительно. – А что?
– Вова, а она случайно не ходила в американское посольство?
– Брось, Ал. Она в магазин ходила.
– Ты уверен?
– А что случилось, собственно?
– Только что американцы обстреляли талибов.
Вовка помолчал в трубку и вдруг заорал там у себя на всю квартиру громовым голосом, наверняка разбудив не только соседей, но и жителей соседних домов:
– Ляля!!!
Минут пятнадцать трубка безжизненно молчала, а потом Вовка, слегка успокоенный, сказал мне:
– Говорит, она тут ни при чем!
– Ты веришь? – спросила я.
Вовка задумался. В бизнесе его жена творила такие чудеса, что он не был уверен, что она не решила перенести свои сверхспособности на политическое поприще.
– Не знаю, но сейчас она рыдает от восторга и что-то пишет…
– Посмотри, – простонала я. – И почитай.
– «Дорогой Билл!» – прочел Вовка, очевидно, заглядывая ей через плечо. – Ляля, ты совсем обалдела! Ладно, Ал, – сказал он мне, – спи спокойно, я теперь с нее глаз не спущу.
И дал отбой.
На следующий день я не расставалась со своим другом-компьютером, мы оба корпели над заданиями издательства. Время ползло удивительно медленно, и мне показалось, что сегодняшний день растянулся в три. Заскочил Сенечка и сообщил, что начинает поиск. Я выключила свой компьютер, обняла Дракона и приготовилась ждать. Сначала я сидела на диване, потом с Драконом на руках расхаживала по комнате, автоматически сжимая бедное животное так, что оно стало повизгивать и проситься на пол, хотя обычно само никогда с рук не сходило. Без пяти час вошел сосед и объявил:
– Трудновато было.
– Ты нашел его? – Я была уверена почему-то, что на вазе зашифрованы координаты Ола.
– Нашел. Это какой-то текст. Написано не по-русски. Я запустил парочку переводчиков, но такой язык они не знают. Текст я скачал на всякий случай – вот. – И он протянул мне две дискетки.
– Так много? – поразилась я.
– Нет, просто два экземпляра, на случай, если одна дискетка не откроется. Ну привет, мне спать пора.
Он шагнул к двери, но потом замялся, подошел ко мне и подставил щеку.
Я его снова радостно чмокнула, он хмыкнул и гордо отправился домой.
Я бросилась к компьютеру. Я все-таки совсем немного знала узбекский, чуть-чуть понимала таджикский и, может быть, сумею прочесть хотя бы несколько слов. Но, оказалось, текст был выведен арабской вязью. Может быть, это язык мертвой страны? Тогда его никто никогда не прочтет, это послание. Хотя подожди-ка, Ол говорил, что Зума немного понимает его. Но где теперь Зума?
Не знаю, сколько я проспала в эту ночь, но, проснувшись, тут же набрала рабочий номер телефона Ляльки и рассказала ей обо всем.
– Бери вазу и езжай к нам домой. Нас снова подключили. Может, Вовка подберет какой-нибудь переводчик.
– А вазу-то зачем?
– Вдруг вы что-то неправильно там посмотрели. Пусть проверит. Езжай, а я ему сейчас позвоню!
Я выскочила на минуточку вниз с Драконом, расцеловала его, как всегда, на прощание и, аккуратно упаковав вазу, поехала к Ляльке домой.
Вовка уселся за компьютер и стал что-то колдовать. Через полчаса он уже выяснил, что юный хакер ничего не напутал и файл, который он отыскал, действительно содержит арабскую вязь. Он принялся искать в сети нужные переводчики, а я сидела на стуле в углу комнаты и не могла двинуться с места.
Через некоторое время Вовка посмотрел на часы и сообщил, что ему нужно встретить из школы детей.
– Давай я схожу, а ты лучше не отвлекайся, – попросила я.
– Давай.
Он объяснил мне, куда идти, и через пять минут я уже возвращалась домой с Дашей и Митей, которые всю дорогу спорили, кто больше пятерок заработал. Собственно, спорить было не о чем, потому что заработали они по одной только пятерке. Но Даша утверждала, что у нее – больше, потому что Митька получил еще четверку по физкультуре, а это большой минус и теперь его пятерка – не настоящая и ни в какое сравнение не идет с ее пятеркой. Дети приглашали меня на роль арбитра в этом споре, но я никак не могла сообразить, кто из них прав, потому что мысли мои были заняты совсем другими вещами. Мы вернулись домой, я разогрела им суп в микроволновке и побежала смотреть, что же у Вовки получается.
Глава 20
И дети приносят пользу…
Но у него ничего не получалось.
– Это не арабский, не узбекский и не таджикский, – сказал он мне с уверенностью. – Сейчас проверяю некоторые наречия.
Мы посидели с ним еще чуть-чуть, пока не раздался душераздирающий вопль, издаваемый одновременно обоими детьми. Мы бросились туда и увидели жуткую сцену.
Даша и Митя сидели на полу и рвали друг у друга из рук мою вазу, крича при этом голосами стада сбрендивших коз. Ваза была высокая и узкая, а по бокам – две витые красивые ручки, и дети могли отодрать их в любой момент. Вовка охнул и бросился оттаскивать Митю, в то время как я подбежала с другой стороны к Даше. Дети уже ничего не слышали и не видели, а только орали и тянули вазу каждый в свою сторону.
Но наконец Вовке удалось разжать пальцы своего цепкого сынишки, поэтому ваза осталась в руках Даши. Мы разлетелись в разные стороны, как будто перетягивали канат в тот момент. Я повалилась на пол вместе с Дашей, та теперь держала вазу вверх дном, а из вазы медленно и плавно летел на ковер сложенный листок.
Все сразу заметили этот листок, и наступила мертвая тишина. В этой тишине я только слышала, как оглушительно бьется мое сердце. Я бросила Дашу на полу, поднялась и непослушными пальцами стала отдирать листочек от ковра.
– Что это? – спросил Вовка.
– Это из вазы выпало, – ответила Даша, удивленно рассматривая листок.
– Так ты, значит, даже внутрь ни разу не заглядывала? – недоумевал Вовка.
Конечно, не заглядывала. А зачем, собственно, было заглядывать? Я раньше туда очень часто заглядывала, но никаких листочков не видела.
– Разворачивай, – приказал Вовка, потому что я стояла, прижимая к себе листок, и не шевелилась.
– Не могу, – сказала я.
И это была сущая правда. Руки отказывались повиноваться, никак при этом не объясняя свое состояние моей бедной голове, которая больше не могла распоряжаться ими по своему усмотрению.
– Давай я, – предложил Вовка.
– Давай. – Я продолжала стоять как парализованная и боялась только, что меня парализовало навсегда.
Вовка развернул листок.
– Здесь адрес, Ал.
– Чей? – спросила я безнадежно.
– Его, наверно, – тихо сказал Вовка. – Ты смотри! Твоя улица, и дом почти рядом.
– Не может быть…
– А по-моему, очень даже может. Вот откуда он наблюдал за тобой, сидел, наверно, у окна и разглядывал тебя, когда ты проходила по улице мимо.
– Не может быть. – Я взяла листок. – Мне нужно туда поехать? – спросила я почти безжизненно.
– Ну это как ты хочешь, – ответил Вовка.
И я пошла к двери нетвердыми шагами. Вовка проводил меня и сказал на прощание:
– Ты иди, а я поколдую немного еще с этим текстом – вдруг получится.
Я шла и всю дорогу размышляла. Хочу я видеть Ола? Хочу ли я его просто видеть, или я теперь уже хочу за него замуж? А может быть, он давно женат, ведь прошло пятнадцать лет. Может быть, он просто отправил мне в подарок эту вазу и вложил туда свой адрес как старой знакомой, на память. Я шла по своей улице и остановилась у дома, адрес которого был указан в листочке. Батюшки! Да это ведь действительно совсем рядом со мной! Как же так могло случиться, что мы ни разу не встретились?
Впрочем, я ведь уже несколько лет никуда почти не хожу. Я поднялась по лестнице и нажала кнопку звонка. Навстречу мне откуда-то из комнат полетел детский смех, и я внутренне сжалась. Открыла мне чудесная маленькая девочка. Она немножко поморгала на меня своими длиннющими, как опахала, ресницами и вдруг, сообразив что-то, схватила за руку и потащила в комнаты. Девочка что-то радостно кричала. Я уже давно позабыла узбекский и ничего не могла разобрать. Кто-то спешил к нам из соседних комнат, в воздухе витал запах шафрана, все происходило как в замедленной съемке.
Они вышли из разных комнат одновременно. Двери открылись впереди и позади меня. Мне навстречу вышла Зума, и мы радостно бросились на шею друг другу.
– Ах, Ал, – лопотала она, – как же ты долго, мы ведь уже стали думать, что ты совсем не придешь.
Кажется, она при этом плакала, я, кажется, тоже, потому что через минуту она вытерла мне глаза краем полотенца, висевшего у нее на шее, и развернула на сто восемьдесят градусов. Передо мной стоял Ол.
Пятнадцать лет жизни провалились в тартарары. Я снова оказалась лицом к лицу с молодым человеком, и между нами прыгали кузнечики секунд. Только теперь мне казалось, что это не кузнечики, а саранча, пожирающая время, которое нам отпущено. Я стала гораздо старше, и сколько мне было отпущено времени, никто не знал. Ол протянул ко мне руки, и я оказалась у него на груди. Вот тут стена времени окончательно рухнула, и мы снова вынырнули в Согдиане. Мы стояли на самом гребне городской стены, а вокруг пылали костры, и Ол все крепче и крепче прижимал меня к себе.
Когда я очнулась, оказалось, что Зума тоже стоит где-то рядом, обнимая свою дочку, и плачет.
– Я не сразу нашла записку, – сказала я оправдываясь.
– Ну и хорошо, – отозвался Ол, – зато у тебя было время все вспомнить.
– Да, – засмеялась я, – уж этого-то было достаточно.
Потом мы пошли на кухню, Зума делала салат из помидоров, и они говорили, говорили, говорили. Ол живет здесь уже десять лет.
– Почему же тогда…
– Я ждал. Так было сказано в книге предсказаний, которую ты спалила. Когда ее достали из огня, сохранилась только последняя страница, и дед перевел мне то, что там было написано.
С отцом Ол больше не встречался. Не мог ему простить того, что, когда дед умер, он устроил в его доме настоящий обыск, даже стены были сломаны в поисках тайников и кладов. Ходили слухи, что у деда было много золотых монет, но отец так ничего и не нашел. Через полтора года Ол отыскал волшебную вазу и потратил все свои деньги, чтобы выкупить ее. Он отправил вазу Ивану Митрофановичу и принялся ждать. А за это время защитил диссертацию и докторскую, объездил пол-Европы с лекциями о Согдиане. Дел много. Кстати, Ол регулярно читал все издания моей родной редакции, где печатались бредни Ал.
– Тебе нужно книги писать, попробуй, у тебя должно получиться…
Ол еще долго что-то рассказывал, рассказывала я, Зума поминутно то хохотала, то плакала. Это было настоящее счастье, которого у меня никогда не было. Никогда за эти сумбурные пятнадцать лет. Но оно было у меня когда-то давным-давно, в другой жизни, когда чужеземкой я прокралась в Согдиану за волшебной вазой. Все это казалось теперь настоящей сказкой. Ваза оказалась подлинной лампой Аладдина, а джинн теперь разгуливал где-то на свободе и сыпал счастьем из рога изобилия.
Через час Зума ушла кормить полугодовалого малыша и утащила за собой Дилю, все это время с любопытством разглядывающую нас всех по очереди. Мы с Олом остались одни. Он взял меня за руку, потом притянул к себе и поцеловал. Это было похоже на сон, на сказку, на все мои видения и галлюцинации вместе взятые. Только это происходило в реальности, в той будничной реальности, где так редко случаются чудеса.
Вдруг Ол отстранился, и, открыв глаза, я заметила, что он смотрит на дверь. Через секунду ко мне вернулся слух, и я услышала, что у двери кто-то радостно всхлипывает. На пороге стояли Лялька с Вовкой и держали в руках лист бумаги.
Они кричали, что перевели.
– Я перевел, Ол, – орал ему Вовка, как своему старому другу, и хлопал радостно по плечу.
– Что?
– На вазе – то, что было написано на вазе. Файл в Интернет. Там завещание. Я вас поздравляю, у вас счет в швейцарском банке на сумму. – Он схватился за голову и протянул нам листок.
Я даже не стала считать количество нулей – так их было много.
– Ваш дед все деньги перевел в этот банк и распорядился, чтобы вы получили их, как только поженитесь. Представляете? Нет, вы представляете?
– Но я еще не знаю, женюсь ли, – сказал Ол, и все замолчали. – Ал, ты собираешься наконец за меня замуж?
Вовка с Лялькой с надеждой посмотрели на меня.
– Ал, я так давно жду тебя, ты скажешь мне «да»? – спросил он, и в глазах его промелькнула было искорка сомнения, пока он не пригляделся ко мне получше. Тогда он поднял меня на руки и закружил.
– Да, да, да, да, – бесконечно повторяла я при этом.
Эпилог
Через две недели мы поженились. Для свадьбы Лялька, которая, пожалуй, была счастлива даже больше меня, предоставила нам свой большой загородный дом. Но даже такой здоровенный домище о десяти комнатах едва мог вместить всех наших гостей. Хорошо, что выдалась теплая погода и мы раскинули на участке палаточный городок. Здесь были все: мои родители, которые взвыли от восторга, когда снова встретились с Зумой и Бахалимом, все мои тетушки и дядюшки из Ташкента. Даже пропавшая тетя Роза отыскалась. Даша и Митя гонялись наперегонки с многочисленными черноглазыми детьми Зумы и других родственников Ола.
Перед самым началом праздника у ворот остановилась еще одна машина, и оттуда, удивленно вертя головой по сторонам, вылез Иван Митрофанович. Это Ол послал за ним машину.
– Ох, если бы я знал, как же без подарка-то, – лепетал Иван Митрофанович, расцеловывая Ола и меня трижды по русскому обычаю.
– Разве можно подарить нам больше, чем вы уже подарили? – спросил его Ол, и Иван Митрофанович приосанился – ведь действительно, наша встреча была его рук делом.
Его посадили на самое почетное место, и он долго рассказывал моим родителям свою, а точнее, нашу, историю.
Застолья у нас не было, потому что не было столов. Зума расстелила ковры, и все сидели, по-узбекски поджав ноги.
В самый разгар свадьбы над нашим домом завис вертолет, и участок завалили розы – настоящие ташкентские розы! А потом сверху упал большой тюк, и вертолет растворился в ночном воздухе.
Ол поднял тюк и развернул.
– Это от отца, – сказал он через несколько минут. – Он нас поздравил, представляешь?
Свадьба была шумной и веселой. Мы с Олом сидели в центре, и он едва пригубил первый фужер шампанского, который нам поднесли. Я, от волнения, напротив, начала пить шампанское как воду, но Ол осторожно потянул меня за руку. Взглянув на него я вспомнила, что свадьба – это не только застолье, и честно говоря, эта мысль сделала меня застывшей восковой куклой.
Справа главой стола (а точнее – ковра) была Лялька. Кажется к полуночи, она, всем на удивление, выучила узбекский язык, потому что не просила больше перевести ей то или иное слово, а даже сама порой вставляла в свою речь узбекские словечки. Слева самой главной фигурой стал Бахалим. Он знал нашу с Олом историю подробнее других и вставлял пропущенные звенья в рассказы, которые вели поочередно то мои родители, то Зума, то Иван Митрофанович.
Когда луна замерла высоко в небе, Ол потянул меня за руку и мы, практически незаметно для увлеченно болтающих гостей, сбежали из-за стола. Мне было холодно и жарко одновременно. От холода по коже ползли мурашки, а от внутреннего жара полыхали щеки. Я едва могла двигаться, когда он привел меня в комнату, отведенную и убранную специально для нас, и закрыл дверь на задвижку.
Ол остановился и принялся разглядывать меня, совсем как при нашей первой встрече. Я страшно боялась, что он разглядит и первые седые волосы на моей голове и крошечные морщинки вокруг глаз, а потому попыталась, завести какой-то дурацкий разговор о наших гостях. Но он не дал мне договорить. Он подошел ко мне, поднял на руки и отыскал мои губы. И началась музыка, равной которой я не слышала и никогда уже не услышу. Руки мои сами знали, что им делать, губы уже никак не могли оторваться от его губ, а желание любви оказалось столь сильным, что от скованности не осталось и следа. Мы лихорадочно наверстывали упущенное за последние пятнадцать лет.
Когда после медовой недели я вернулась в свою квартирку, то чуть не умерла от смеха. Там, по стенам, висело ровно тридцать нарядов, каждый из которых, пожалуй, попал сюда непосредственно с подиума. Оказалось, что Зума работает модельером и все эти вещи – ее работа.
Островки антиталибской коалиции на карте таяли, как весенний снег, и военные действия все ближе продвигались к Таджикистану. Отец Ола бросил все свои дела и готовился защищать стены Согдианы. В нем проснулся правитель, страна которого была в опасности. Пусть это даже мертвая страна. Бахалим служил в пограничных войсках. А Ол ездил по всему белу свету, пытаясь привлечь внимание мировой общественности к проблемам своей страны. Он выступал в английском парламенте, в ООН, встречался с президентами многих европейских стран, делая все, что в его силах, для формирования общественного мнения.
Деньги со швейцарского счета мы потихоньку тратим на гуманитарную помощь, на устройство беженцев. Хорошо, что они пригодились. Я ушла из своей газеты и пишу теперь книгу о том, как таджики скитаются под сумрачным небом Ленинграда, не находя здесь приюта. А ведь их отцы и матери когда-то с распростертыми объятиями встречали блокадников и делились с ними кровом и хлебом.
Теперь другие времена. И нравы другие. Но все же, может быть, кто-нибудь вспомнит…
Моей книгой заинтересовался приятель Ола – известный московский издатель. Я взяла билет, чтобы ехать в Москву. Ол должен был вернуться туда из Испании. Но накануне мне стало ужасно плохо, меня тошнило целый день, и я даже подняться не могла, чтобы сходить в магазин. Мой билет пропал. Ол встретился с издателем без меня, а потом его неожиданно отозвали в Турцию.
Вечером ко мне забежала Зума, и я пожаловалась ей на свое состояние. Зума задала парочку странных вопросов и приказала на следующий день сходить к врачу.
Я пошла к врачу прямо с утра. А днем позвонил Ол. «Думаю, через полгодика у нас будет большой праздник». – «Думаю, чуть позже, – осторожно сказала ему я». – «Ничего подобного. Я переговорил с издателем. Он уверен, что до рождения сверхновой литературной звезды осталось ровно шесть месяцев». – «А до рождения твоего сына – семь с половиной…»
Я думаю, у меня обязательно родится сын. Лялька говорит, что у женщин с моим характером дочери быть не может.
Сейчас вечер. Мы сидим с Лялькой у меня дома, рядом спит Дракон, а мы с ней пишем письма. Я пишу Олу, чтобы рассказать ему в очередной раз, как я счастлива, что он есть у меня, что скоро у меня будет два Ола: большой и маленький. Я очень прошу его беречь себя, потому что Олу-маленькому будет нужен только такой отец, как он. Потому что Ол-маленький вырастет новым правителем Согдианы. Может быть, именно он разгадает все загадки мертвой страны и восстановит ее былую славу. «Только бы не превратили ее в руины», – думаю я, и слезы текут по моим щекам.
Лялька рядом тоже пишет письмо, и у нее по щекам тоже текут слезы. Я заглядываю ей через плечо:
«Дорогой Владимир Владимирович! Вчера вы здорово раскритиковали талибов и однозначно осудили их действия, – пишет Ляля. – Вы даже представить себе не можете, как были правы! Конечно, вы никого из нас не знаете, но сейчас я расскажу вам удивительную историю, которая не оставит вас равнодушным к маленькой, затерянной в горах стране…»
СНОГСШИБАТЕЛЬНАЯ ЖЕНЩИНА
1
Когда ровно в девять часов утра я добралась до своего кабинета и упала в кресло – это было наконец. Наконец я могу посидеть спокойно и подумать о своей горемычной жизни. Или наконец могу просто ни о чем не думать.
В восемь мне позвонил Клим. Он решил проверить, действительно ли я собираюсь тащиться в такое чудесное воскресное утро на службу.
– Не передумала? – спросил он после паузы, дав мне время узнать его спросонья и вспомнить, что он хотел провести этот день со мной.
– Нет, – сказала я. – Иначе меня уволят.
– А для тебя это так важно? – Клим задал вопрос в вопросе, чтобы я вспомнила о предложении стать домохозяйкой на правах жены в его большой неуютной квартире на Фонтанке.
– Наверно, да, – сказала я.
Он помолчал, а потом все-таки высказался:
– Прозаическая ты женщина, Сима. Нет в тебе никакой романтики. Ладно, – тут в его голосе промелькнули нотки злости и обиды, кукуй со своими собачками.
Я еще немного послушала короткие гудки в трубке и осторожно, словно она могла меня покусать, положила ее. Потом за пять минут собралась и пулей вылетела из дома, потому что добираться мне нужно было на другой конец города. В автобусе, несмотря на выходной, была страшная давка. Полусонные дачники выезжали на свои плантации с крупногабаритными рюкзаками и озабоченным видом.
Когда я потянула ручку двери на себя, Верка, дежурившая ночью, взяла разгон из кабинета и пулей пронеслась мимо меня, бросив на ходу:
– Привет-пока-чё так поздно…
Она торопилась: до ее дома было метров сто, но там после ночной смены ее поджидал очень ревнивый муж с секундомером. Думаю, сегодня Верка побила мировой рекорд по бегу. Мужу ее почему-то казалось, что самое страшное может случиться именно под утро. По ночам он имел привычку звонить ей время от времени и задавать неожиданные вопросы, а потом, затаив дыхание, вслушиваться в ответы. Он считал, что если она правильно отвечает, где лежит новый кусок мыла, как оно называется и в каком магазине она его купила, то Верка всю ночь думает исключительно о семье. Но она за полгода так натренировалась в этой викторине, что любые ответы выдавала без запинки, сидя на коленях у какого-нибудь симпатичного собачника и даже будучи с ним в более тесном контакте.
Когда поток воздуха, устремившийся за Веркой, разбился о захлопнувшуюся за ней дверь, я повалилась в кресло. Значит, вот я кто – прозаическая женщина. И зовут меня Сима, и по профессии я ветеринарная медсестра. Проза. Правда, не думаю, что имя Клим преисполнено высокой романтики и торговать тем, чем он там торгует, гораздо интереснее, чем помогать бедным животным. И еще я не уверена, что мытье полов в шести комнатах его новой квартиры – занятие исключительно романтическое. Даже если делать это не снимая обручального кольца с большим безвкусным бриллиантом, которое он мне непременно преподнесет, как только я скажу «да».
Верка считает меня дурой набитой. Когда я снимаю телефонную трубку и говорю уныло: «Здравствуй, Клим», она сразу втягивает живот и выставляет грудь вперед, задевая при этом что-нибудь из мебели. Хотя у нас не видеотелефон и он вряд ли может оценить эти ее преображения. Она видела Клима только один раз, но его «ауди», галстук и зеленые носки в крапинку произвели на нее неизгладимое впечатление. Она знает, что Клим сделал мне предложение, и считает меня полной идиоткой, потому что я на это предложение не смогла достойно ответить – так, промямлила какую-то ерунду. Ну а как я могла отвечать, когда внутри у меня тут же мяукнуло: «Не-а…»
Вот Верку бы ему в жены! Вот была бы идиллия! Она бы навела там дворцовый блеск и забила бы все горки хрусталем. Помню, когда мы с ней еще учились в техникуме, нас повезли на экскурсию в Павловск. Экскурсия была неинтересная: похоже, экскурсовод искренне ненавидела посетителей и намеренно им ничего любопытного не рассказывала. Но я ее понимаю. Кому не надоест водить по залам исторического дворца стада остолопов и ежесекундно слышать их шепот; «Какая штучка! Вот бы нам домой такую!» Поэтому она и вела экскурсию, словно по магазину стройтоваров: «В этом сервизе больше тысячи предметов, здесь стены обиты бархатом, а этот паркет – из пяти видов дерева».
Верка исписала на этой экскурсии две записные книжки и один блокнот. Она потихоньку трогала портьеры и жмурилась, пытаясь запомнить материал на ощупь, чтобы потом подобрать такой же в магазине «Ткани». Она даже немного рисовала и просила меня «подержать в памяти» несколько цифр, пока строчила сложный рецепт росписи потолка по мокрой штукатурке. Теперь ее квартира напоминала сразу все питерские дворцы. Обеденный стол был из прозрачного стекла, и рядом со своей тарелкой каждый мог лицезреть собственные тапочки. Низкий потолок украшали рисованные херувимчики в облаках. Стулья и диван были обиты гобеленами, и детям категорически запрещалось подходить к ним на пушечный выстрел. Сидеть в этом доме разрешалось только на кухонных табуретках.
– А зачем в комнате сидеть? – удивлялась Верка. – Ты, Сима, посмотри на себя, нет, нет, посмотри, – тянула она меня к своему старинному оплывшему зеркалу в начищенной до блеска латунной витой раме. – Посмотри, к чему приводит сидячий образ жизни!
Зеркало на Веркиной стене списали еще, пожалуй, сто лет назад. Сейчас оно могло бы хорошо послужить в комнате смеха, но Верка утверждала, что однажды оттуда ей подмигнула сама королева Елизавета.
– Английская?
– Наша!
– А как ты ее узнала?
– Ты на себя смотри! – кричала Верка, но себя я не узнавала.
– А что такое?
– У тебя же складки на боках, вес лишний. А щеки – видишь?
Я не могла точно определить, где у меня в этом зеркале щеки, но на всякий случай сказала:
– Ага.
– А щеки, наоборот, – вваливаются.
– Куда? – испугалась я.
– Сима! Тебе нужно поменьше есть, а щеки носить немножко надутыми. Сейчас в светских кругах…
Ах, как грустно, что в нашей стране отменили в свое время дворянство! Теперь каждый кому не лень утверждает, что он дворянского происхождения. Я, собственно, не против, только вот не пойму, если дворяне составляли всего один процент населения, как же случилось, что теперь девяносто девять процентов считают себя их потомками?
Верка культивировала в себе светскую даму. И то, что она работала в обыкновенной ветеринарной клинике, нисколько ее не смущало. Расхаживая по магазинам, она презрительно щурилась на других покупателей с высоты своего происхождения и всем видом давала понять, что покупает ту же редиску исключительно потому, что в семнадцатом году ее предок, к сожалению, промахнулся, целясь в ораву их босоногих дедушек.
С Верой мы познакомились в первый день обучения, оказавшись за одной «партой». Она тут же подавила меня своей информированностью обо всем на свете, особенно о том, что нужно делать, а чего ни в коем случае нельзя, что глупо, а что необыкновенно умно. С тех пор все глупости она спокойненько списывает на мой счет и блистает умом на этом жалком фоне.
Иногда, пытаясь в отсутствие Веры рассуждать здраво, я понимаю, что она меня поработила. Ей никогда не приходит в голову спросить меня, насколько я занята, когда, набрав мой номер телефона, она извещает:
– Сим, в шесть ты у меня.
Но больше всего меня раздражает то, что я с тоской, но все-таки выключаю любимый фильм на самом интересном месте и действительно плетусь к ней на другой конец города. Я по ее просьбе частенько вру ее мужу, что мы с Верой три часа просидели у зубного, когда она ездит с каким-нибудь очередным любителем болонок к нему на чашечку кофе. Я молчу, когда начальник возмущается моей грубостью по телефону с клиентами, хотя прекрасно понимаю, что это Верка, нахамив кому-то, назвалась моим именем. Она дважды уводила молодых людей, с которыми у меня складывались приятные отношения. А я потом ее утешала, когда один из них успел бросить ее на день раньше, чем то же самое собиралась сделать она.
