Текст книги "Обреченная на счастье"
Автор книги: Елена Богатырева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
– Я тебе всю жизнь исковеркала, – попыталась я уйти от темы.
– Да нет, – сказал он. Мне нравится моя жизнь. Только вот…
– Что?
– Я должен найти вазу. Дед сказал. Он всегда говорил, что в ней заключено мое счастье.
Кафе закрывалось. Мы просидели до вечера, и пора было расходиться.
– У меня самолет в четыре утра, – сказал Ол. – Мы встретимся еще когда-нибудь?
– Наверно, – быстро согласилась я. – Когда?
– Когда я найду вазу, – произнес он, и мне показалось, что его слова прозвучали как насмешка. – Когда ты захочешь видеть меня. А где?
«Издевается», – решила я, поэтому ответила легко и просто в тон ему:
– Да хотя бы – здесь.
– Подожди, – сказал он и отошел к стойке. – Я сейчас.
«Я сейчас», – пропел в моей голове незнакомый голос под заунывную, до боли знакомую восточную мелодию. И тогда перед моим мысленным взором поплыли какие-то лица. Незнакомые, восточного типа, они смотрели на меня так, словно прощались. Они уходили в небытие, а я оставалась. Этих лиц были тысячи, они словно высвечивались из темноты, а потом пропадали. Когда я уже сбилась со счета, лица стали мелькать все быстрее и быстрее. Потом все закружилось вокруг меня, и очнулась я в парке на скамеечке как раз в тот момент, когда дождь собрался перейти из моросящего в проливной.
Раскрыв зонтик, я долго стояла и ничего не могла понять. Куда все делось? Где Ол? Где расписное кафе «Павлин»? Что происходит? Я стояла и оглядывалась вокруг, но, кроме стены дождя, рухнувшей с неба, вокруг меня ничего интересного не было.
Тогда я стала подозревать, что не только мелькавшие лица, но и Ол, и это кафе были не более чем прощальной галлюцинацией, которую ниспослала мне мертвая страна.
Вернувшись домой, я решила, что все это – полное сумасшествие. А когда через пару дней опросила своих знакомых и они уверили меня, что никогда никакого «Павлина» в ЦПКиО не видели, я решила, что мне, пожалуй, не мешало бы обратиться к психиатру.
– И ты обратилась? – спросила Ляля.
– Ага. Записалась на прием к психотерапевту в нашей поликлинике. Представляла себе его этаким мудрым старцем с лучистыми глазами, а он оказался молодым человеком со скользким взглядом. «Ну давай, – говорит, – рассказывай». А сам облапал меня своим взглядом с головы до ног. Мне сразу домой захотелось. Я решила, что пусть я и больная, но быть такой здоровой, как он, совсем не хочу. «Что – рассказывай?» – на всякий случай спросила я. «Слушай, – сказал он, нетерпеливо посматривая на часы, – ко мне тут очередь на месяц вперед записана. Не тяни резину. Начинай. Я тебе помогу, скажем, стоишь ты за прилавком своего магазина…»
Лялька хохотала уже на всю комнату.
– Я испуганно заглянула в зеркало, висевшее как раз на стене напротив, и поморщилась: принять меня – меня! – за продавщицу! «Вообще-то я сама – психиатр», – сообщила я ему, и лицо его вытянулось. «Пришли посмотреть, как я работаю?» – спросил он осторожно. «Уже насмотрелась!» – ответила я и оставила его моргать маслеными глазками сексуального маньяка в пустой комнате.
– Понятно теперь, почему тебя от психологов воротит! – сказала Ляля. – Ты просто к какой-то бестолочи попала! Не повезло.
– Да?! А знаешь, кто была эта бестолочь? – спросила я и назвала Ляльке самую известную в городе фамилию.
– А, этот, – махнула она рукой. – То, что в его глазках светится, даже с экрана телевизора видно. Нет, Ал. Я тебя познакомлю с настоящим специалистом, он не маньяк и не мальчик. И умные глаза с лучистым взглядом я тебе гарантирую.
Глава 17
Сказка для взрослых девочек
И вот ровно через неделю после того, как ваза Согдианы снова попала ко мне в дом, я попала на прием к Лялькиному психоаналитику. Это был приятный человек с бородой, придававшей ему сходство с искомым старцем, и действительно с умными глазами. Он в течение часа выслушивал мой бред о Согдиане, а потом, улыбнувшись, сказал:
– Вы любите сказки?
Вопрос поставил меня в тупик. Я никогда не задумывалась о том, люблю я их или нет, а если люблю – то насколько. Приблизительно так я ему и сказала.
– Хорошо, – сказал он. – Поясняю. То, что вы сейчас нам поведали, – это не что иное, как пересказ одной очень известной восточной сказки. Сами-то не заметили?
«Ерунда какая-то, – подумала я. – Вот тебе и аналитик. Так я и знала. Ты ему про одно, а он тебе – про чушь какую-то». Очевидно, улыбка моя стала участливой и натянутой, потому что он не стал более разжигать мое отсутствующее к его высказыванию любопытство.
– Все, что вы рассказали, – это версия сказки «Аладдин и волшебная лампа».
Я громко хмыкнула и пожала плечами, мол, ну при чем тут… И вдруг задумалась.
– Поясняю дальше, – продолжал аналитик, – ваза – это лампа. Так?
– Допустим.
– Вы, кажется, Ал? А Ал – это Аладдин.
Я снова фыркнула.
– Ваш Ол – принцесса. Он ведь был богатым наследником, правда? Джафар – это Пиратовна, ведь это ей до зарезу была нужна волшебная лампа.
Что-то стало складываться в моей голове. Я пробежалась мысленно по своим воспоминаниям и стала убеждаться, что есть в его словах некоторый смысл. Но тут я натолкнулась на несоответствие и, гордясь своими аналитическими способностями (меня не проведешь!), спросила:
– А как же джинн?
– Джинн – это волшебство. Джинн – это древнее пророчество. Значит, в вашем рассказе джинн…
– Это Согдиана! – закричала, вваливаясь в дверь, Лялька. Она подслушивала у замочной скважины, а тут забыла, что поступает не совсем прилично, и выдала себя. – Ой, извините.
Она покраснела, как школьница, но мне было не до того. Значит, это была сказка. Тогда…
– Можно задать вам один вопрос в связи с этим? – спросила я аналитика.
– Конечно.
– Я что, сумасшедшая? – Я была готова к любому ответу и, естественно, подозревала самое худшее.
– Нет.
Облегченно вздохнув и несколько секунд порадовавшись тому, что меня не запрут тут же в психушку, я честно призналась ему, что вот теперь, когда он так понятно мне все растолковал про Аладдина, я вконец запуталась и совсем ничего не понимаю.
Тогда аналитик пустился в длинные объяснения. Он рассказал о том, что каждый человек неосознанно выбирает себе в жизни какой-нибудь сценарий и следует ему всю жизнь. Он приводил массу примеров сценарных постановок разных своих пациентов, говорил о том, что выбирая себе роль, мы предоставляем ей управлять нами и так далее и тому подобное.
В результате, когда назначенное нам время истекло, мы с Лялькой вышли на улицу очень просвещенными в области психологии, однако наличие такого количества теоретических знаний мало помогло мне осмыслить то, что случилось со мной на практике.
– Единственное, что я поняла, – говорила Лялька, – что у этой сказки должен быть счастливый конец.
Она стала оглядываться, словно пытаясь выяснить, куда же этот конец запропастился.
– Он должен быть где-то рядом, – изрекла Ляля, и мы обе напряженно стали осматривать асфальт под ногами, чтобы убедиться, что мы не прошли мимо чего-то очень важного.
Но ничего важного мы на вечно мокром ленинградском асфальте не обнаружили, и я пришла к убеждению, что все важное в моей жизни осталось там, под южным солнцем.
– Интересно, что там сейчас? – задумчиво сказала Лялька.
– Где там?
– В Согдиане.
– Сейчас в Таджикистане военное положение, талибов ждут.
– Ах, так это там! Господи, а как же Зума? Как же Ол, Бахалим? Слушай, надо ведь срочно что-то делать с этими талибами! – Лялька была возмущена до предела политическими вопросами, которые раньше ее нисколечко не занимали. – Завтра же отправлю туда от своей фирмы гуманитарную помощь! – добавила она с пафосом.
Мне стало совсем грустно.
– Знаешь, это прошлое уходит, – сказала я. – Сначала оборвались все связи с людьми оттуда. А теперь вообще могут стереть с лица земли целую страну, где все это произошло.
– Не сотрут! – обещала Лялька с жаром. – Пусть только попробуют! Ты напиши им, – горячилась она, – пусть они приезжают к нам. Ты ведь сама рассказывала, как в войну у вас целый колхоз ленинградцев жил. Теперь пусть они в Ленинграде поживут. Ну хотя бы Зума. У нее, наверно, уже детей тьма-тьмущая. Пусть приезжают, я их на своей даче поселю.
И тут я неожиданно заплакала. Прямо на улице.
– У меня даже их адреса теперь нет! – сказала я сквозь слезы.
И Лялька тоже заплакала за компанию со мной.
Так мы стояли посреди улицы возле Лялькиной машины и ревели вместе. Прохожие удивленно разглядывали нас, но никто не подошел и не спросил, что у нас стряслось. В Ленинграде это не принято…
Лялька явилась домой зареванная и, не переставая всхлипывать, поведала удивленному до крайности мужу историю легкомысленной Ал, а также о международном положении на сей момент, о гуманитарной помощи, которую она с завтрашнего дня будет посылать правительству Таджикистана.
– Может, в американское посольство сходить? – в заключение сказала распухшая от слез Лялька.
– Это еще зачем?
– Чтобы помогли. Куда они там смотрят? Пусть сделают что-нибудь!
– Ляля, ты совсем обалдела. Давай лучше я что-нибудь сделаю, – предложил Вовка и стал выяснять у Ляльки подробности «этого дела».
Он задавал вопросы и записывал ответы в свою рабочую книжечку, где разрабатывал обычно новые проекты для процветания Лялькиной фирмы. Это говорило о том, что он высоко оценил задачу, поставленную самим собой перед собой, и готов решить ее так же грамотно и умело, как решал все вопросы, связанные с бизнесом.
Лялька с благодарностью смотрела на него как на Бога и временами, вскакивая со своего места, бросалась обнимать и повторяла:
– Боже мой, муж, как хорошо, что ты есть у меня! Как хорошо, что мы с тобой давно уже встретились и сразу поженились! Как хорошо…
Вовка пытался сохранять серьезность и способность к логическому мышлению, поэтому периодически отстранял свою жену с ее душераздирающими «как хорошо!» и снова продолжал свой опрос. Были вызваны дети, и из них для поставки информации отобрана Даша, как наиболее разумная. От нее папочка потребовал подробнейшего изложения всех событий, которые произошли неделю назад в парке, пока родители с жадностью возвращали друг другу накопившиеся супружеские долги. Пока Даша как прилежная ученица вела повествование, Вовка строчил в свой блокнот, словно из пулемета.
– Все, – сказал он наконец решительно. – Что бы вы, женщины, без меня делали?
Лялька снова полезла к нему со своими «как хорошо», и Вовка решил не сопротивляться, а принять все, что за этим последует, как награду за свои аналитические способности.
– Дети! Спать! – выдохнула Лялька, падая в объятия мужа с изъявлениями благодарностей.
Глава 18
Старичок с весами
На следующий день меня ожидал сюрприз. В десять часов утра, когда я едва продрала глаза после полубессонной ночи, и продрала их только для того, чтобы взглянуть на будильник и снова забыться в предутреннем сне, раздался настойчивый звонок в дверь.
С третьей попытки мне удалось выбраться из постели. Чертыхаясь и натягивая по дороге махровый халат, я побрела в прихожую вслед за ревущим, как гонконгский вол, Драконом. Песик крутился волчком, и казалось, он вот-вот разорвется от распирающего негодования по поводу визита незнакомого гостя. Придерживая одной рукой Вождя, чтобы, чего доброго, не сожрал кого, другой я открыла дверь.
На пороге возник Вовка и потребовал убрать собаку. Лялька говорила, что из всех насекомых он больше всего на свете боится мышей, змей и моего Дракошу. Закрыв пса в ванной комнате, я предложила Вовке войти, но он остался стоять у двери:
– К женщинам домой – ни ногой! – гордо сказал он. – Выходи! Мы с Лялей ждем тебя в машине. Кстати, ты что – разбогатела? Мелочь выбрасываешь? Давай скорее! – и побежал вниз по лестнице.
На коврике перед дверью поблескивала монетка; я подняла ее. Вовка, конечно, очень умный, но зрение у него при этом не очень. С коврика перед дверью я подняла монетку с царственным профилем.
«Опять!» – в ужасе подумала я и схватилась за голову. Нет, нет, я буду бороться за свое душевное здоровье. Я так просто не сдамся. Бросив монетку на стол, я быстро умылась, оделась и побежала вниз по лестнице в полной уверенности, что, когда я вернусь, она исчезнет…
Сев в машину, я чуть не ослепла от Лялькиной улыбки.
– Прости меня, Ал, – радостно лепетала она, я так вчера расстроилась, что все рассказала мужу. Ал, он гений! Ты не представляешь: он знает, что нужно делать!
– Так, – решительно сказал Вовка, – нужно успеть все сделать до обеда, пока наши дети сидят дома одни за компьютером.
– Что успеть? – Я ничего не могла понять.
– Все выяснить! – бросил через плечо Вовка.
Я подумала, что мы снова едем к психоаналитику, и попыталась запротестовать. Протест мой выразился в коротком мычании.
– Не спорь с мужем! – предупредила Ляля. – Я же тебе говорю: он гений!
Больше меня никто не слушал. Да я, собственно, ничего и не говорила. Каково же было мое удивление, когда Вовка остановил машину прямо около входа в ЦПКиО и предложил мне выйти.
– Ал, – сказал он у входа, – где стоял тот старичок?
– На мосту. – Я никак не могла взять в толк, куда же он клонит.
– Где точно? – спросил Вовка, и я принялась обшаривать мост глазами.
Но не стоило большого труда понять, что мост совершенно пуст, что никого, кроме нас, на нем нет. Никогошеньки.
– Его нет, – сказала я. – Вы думаете, это тоже была галлюцинация?
Сердце мое разрывалось на части от такого предположения, и если бы оно подтвердилось, я бы, наверно, самостоятельно госпитализировала себя в Бехтеревку.
– Твои галлюцинации – твое личное дело и на нашу дочь не распространяются. А она утверждает, что своими глазами видела старичка с весами, – отрезал Вовка и подошел к билетной кассе.
Потом он велел нам с Лялькой сидеть в машине и ждать, а сам направился в сторону административного корпуса. Через двадцать минут Вовка вернулся и радостно сообщил нам:
– Иван Митрофанович!
– Кто это? – спросили мы с Лялькой в один голос.
– Старичок с весами. Иван Митрофанович он – а никакая не галлюцинация! Вот его адрес. Поехали.
Иван Митрофанович жил совсем рядом с парком в типовой «хрущевке» на втором этаже. По карнизу его окон разгуливал небольшой черный кот с белой манишкой. Хозяин оказался дома, и, когда лязгнул дверной замок, Вовка выставил меня вперед, как рекламный щит.
– Ах, это вы! – очень обрадовался старичок. – Милости прошу, проходите, пожалуйста.
– Я с друзьями, ничего? – спросила я, совершенно не понимая, что я тут делаю и о чем нам говорить.
«Неужели снова придется все рассказывать с начала до конца?» – подумала я и вздохнула.
– Я очень рад, – гордо говорил хозяин. – Ко мне так редко кто-то заглядывает. Входите.
У него была чистенькая, аккуратненькая квартирка из двух комнат.
– Здесь я живу, – рассказывал он. – А там вон – Кузьма помещается.
– Сынок ваш? – спросила заботливо Ляля.
Старичок засмеялся:
– Вроде того. Кот. У меня, кроме него, на свете – ни души. Я сейчас чаек поставлю, а вы, молодые люди, рассказывайте, чем я могу служить вам?
– Иван Митрофанович, – начал Вовка, – неделю назад вы в Центральном парке культуры и отдыха вручили этой вот женщине вазу, представляющую собой уникальную историческую ценность.
– Ой, вы из милиции, что ли? – Старичок так и сел.
– Нет, нет. – Вовка покраснел и посмотрел на Лялю, мол, давай ты.
– Мы ее друзья, – успокоила Ляля. – Лучшие друзья. Мы для нее то же самое, что для вас – ваш кот.
Вовка смотрел на жену с обожанием. Вот что значит найти правильный тон в разговоре с клиентом. Молодчина его Лялька! Профи!
Аналогию с котом Иван Митрофанович очень хорошо понял и заулыбался.
– Понимаете, – продолжала Ляля, – для Ал – это вот для нее, значит, все это очень важно. Расскажите нам, как к вам попала эта ваза?
– С удовольствием, – сказал Иван Митрофанович и принялся рассказывать.
Однажды, закончив работу, он отправился в кафе выпить стаканчик минералки. Нет, он не делал этого раньше. И не знает, почему ему вздумалось зайти в кафе именно в тот роковой день, – попутно отвечал он на вопросы, которые вставлял Вовка. Зашел, выпил стакан «боржоми», поставил его на прилавок и собрался уходить, как вдруг к нему подскочил молодой человек с горящими как уголья черными глазами. Он спросил:
– Вы видите ту девушку за столиком?
– Да, – сказал Иван Митрофанович, – конечно, вижу.
– А вы смогли бы узнать ее лет через десять, скажем?
– Думаю, что смог бы.
– А через двадцать? – не отставал молодой человек.
– Если доживу, – усмехнулся старичок, – то решился бы попробовать.
– Ну тогда…
И молодой человек понес какую-то околесицу: про мертвую страну, про своего деда и про волшебную вазу. Иван Митрофанович был человеком весьма деликатным и из вежливости не перебивал его. Выслушав про каких-то разбойников и золотые клады, ему пришлось дать молодому человеку обещание. И вот в чем оно состояло. Через некоторое время молодой человек обещал принести ему вазу, которую старичок берется вручить молодой особе, которая… только что сидела за столиком. Сидела – потому что к тому времени, как их разговор подошел к концу, она исчезла. При этих словах Иван Митрофанович немножко укоризненно посмотрел на меня.
Молодой человек выскочил из кафе и побегал немного по парку, но в это время стеной обрушился дождь, и он вернулся очень грустный, – снова взгляд из-под очков в мою сторону Ивана Митрофановича показался мне очень неодобрительным. Ол – так представился молодой человек – с самого начала сказал, что это не имеет никакого значения, то, что девушка так внезапно ушла. Совсем никакого. Он взял со старичка честное слово, что тот, как только Ол неизвестно когда – «может быть, даже через десять лет» – привезет ему вазу, будет каждый день караулить со своего рабочего места, то есть от весов, юную особу, которая только что сидела вон за тем столиком. Еще молодой человек попросил его ни в коем случае не уходить с работы. Иван Митрофанович пообещал ему это с легким сердцем, думая, что юноша очень расстроен бегством своей девушки и говорит все это для собственного самоуспокоения. Тут молодой человек протянул ему монету и сказал, что это задаток за предстоящую службу, которая старичку выпала.
Монетка была симпатичная, и Иван Митрофанович принял ее, внутренне улыбаясь тому, чего только не изобретают влюбленные, чтобы залечить свои раны. Каково же было его удивление, когда через два года молодой человек вновь появился перед ним в парке и передал сверток для своей гипотетической, как Ивану Митрофановичу тогда показалось, девушки, которая должна была когда-нибудь объявиться в ЦПКиО.
И вот потянулись долгие годы ожидания. Началась перестройка, и Иван Митрофанович с ужасом обнаружил, что все его сбережения теперь ничего не стоят и он остался один на один с мизерной зарплатой смотрителя парковых весов и совсем минимальной пенсией. Пенсию выплачивали весьма редко, и хватало ее только на то, чтобы оплачивать квартиру, по которой он теперь пробирался в полной темноте на ощупь, экономя на электроэнергии.
Однажды он наводил дома порядок и в шкатулочке, сохранившейся у него еще от бабки, на самом дне обнаружил монетку, которую дал ему Ол. Иван Митрофанович присмотрелся к ней внимательней и решил, что она, возможно, имеет некоторую ценность для нумизматов. Он отправился к знакомому, коллекционировавшему монеты разных лет, и показал медяшку. Знакомый так и подпрыгнул на стуле, а потом схватил увеличительное стекло и битые полчаса разглядывал через него денежку Ола. Он оказался человеком весьма порядочным и честно признался Ивану Митрофановичу, что монетка эта, во-первых, не простая, а золотая, а во-вторых, относится к периоду до нашей эры, возможно, поэтому представляет огромную ценность. Он тут же предложил ему продать монетку, честно предупредив, что возьмется помочь ему только за пятьдесят процентов – никак не меньше. «Монета, может быть, из музея какого украдена – тогда дело это подсудное, можно и погореть». Понимая весь риск предприятия, Иван Митрофанович согласился отдать приятелю половину вырученных денег за услуги, и тот продал монету какому-то подпольному миллионеру-коллекционеру. Сумма, то есть половина суммы, которую выручил за монету приятель, обеспечила старику безбедную жизнь в течение последующих полутора лет.
После этого случая…
– Извините, – прервал Вовка, который все время сверял рассказ старика со своими записями в блокноте, – а кафе это, «Павлин», на самом деле существовало?
– Трудно сказать, – почесав затылок, ответил Иван Митрофанович, – в принципе, существовало. Но недолго. Это было похоже на бродячий театр – приехали, выстроили декорации. Кстати, девушка, наверно, помнит, что оно было расписано точь-в-точь как декорация. А потом свернули свои декорации и уехали. Не могу точно сказать вам, сколько оно стояло на этом месте – день, два или год. Я был там один только раз, а потом никогда больше не ходил в ту часть парка. Ну так я продолжу…
После этого случая, когда монета оказалась золотой и неправдоподобно ценной, Иван Митрофанович стал припоминать все, что наговорил ему тогда молодой человек в кафе, и уже не был так уверен, что это чистой воды бред.
Когда Ол принес ему сверток, Иван Митрофанович, оценив всю важность задачи, вдруг высказал некоторые сомнения по поводу того, сможет ли узнать девушку. Ее, разумеется, трудно было забыть, но зрение у него портилось, а девушки сейчас пошли непредсказуемые: вдруг она, скажем, в блондинку перекрасится или рыжую? Как ее тогда узнаешь?
Ол пообещал что-нибудь придумать. Через несколько дней к старику на дом пришел врач-окулист с тележкой самой разнообразной аппаратуры. Иван Митрофанович, наученный горьким опытом перестройки, сразу насторожился и спросил, сколько будет стоить такой визит, на что молодой доктор осклабился и успокоил:
– Диспансеризация – бесплатно.
Вот это да! Такого сервиса Иван Митрофанович не помнил ни в советские, ни даже в царские времена. Доктор проверил его зрение и тут же выписал очки, заявив, что его старые «отстают» как минимум на полторы единицы. Еще он сказал, что будет «заглядывать» к Ивану Митрофановичу раз в год, чтобы поддерживать его зрение в полном порядке. Он оставил рецепт и ушел.
На следующий день Иван Митрофанович отправился в оптику, которая помещалась в доме напротив, протянул рецепт и старенькую свою оправу, приготовившись узнать только, в какие миллионы это ему обойдется. Но девушка выдала ему обратно новые очки совсем в другой оправе.
– У меня на новую денег нету! – решительно заявил Иван Митрофанович.
– Что вы, что вы, – сказала девушка, – все оплачено.
Иван Митрофанович надел новые очки в позолоченной металлической оправе и заглянул в зеркало. На него смотрел профессор – не меньше! – математики, немного утомленный после многочисленных лекций. Пока он переходил дорогу и шел к дому, мысли его работали в самом напряженном режиме, который он только мог создать в своем преклонном возрасте. Он был человеком здравомыслящим, прожил долгую жизнь и не помнил ни одного года, чтобы с неба таким потоком сыпалась манна небесная.
Войдя в подъезд и приготовившись подниматься на свой второй этаж, как всегда вслепую, потому что все лампочки сто лет назад выкрутили и никто не собирался вставлять новые – это вам не Советская власть! – он снова был приятно удивлен. В подъезде горел свет! Теперь он мог не тратить полтора часа на то, чтобы попасть ключом в замочную скважину.
Он радостно достал ключ и тут сразу увидел (сразу – потому что, во-первых, был свет, а во-вторых, видеть в новых очках он стал гораздо лучше), что к его двери булавкой приколот конверт! «Странная манера у этих перестроечных почтальонов письма разносить», – подумал он. В конверте оказался рисунок, изображавший ту самую девушку из кафе.
– То есть вас, – сказал старик.
– Так-так-так, минуточку, – снова подал голос Вовка, записывая что-то себе в блокнот. – А откуда было письмо?
– На письме не было почтового штемпеля, – немного раздраженно ответил Иван Митрофанович, – а что это вы все пишете?
– Пусть пишет, – ласково сказала ему Ляля, – он у нас гений, у него свои странности.
– Ах, гений. – Старичок с уважением посмотрел в Вовкину сторону. Похоже, после всего, что произошло с ним за последние годы, он каждое слово воспринимал всерьез. – Так вот, – продолжал он, – с тех пор я каждый год стал получать такие конверты с вашим изображением.
Тут мы с Вовкой переглянулись, он нервно сглотнул, словно поняв: вот она, зацепка, – и решительно попросил старичка:
– Покажите!
– Да, – тут же встряла Лялька, обращаясь к Ивану Митрофановичу самым ласковым своим голосочком с просительными интонациями. – Покажите, пожа-а-алуйста.
И даже мне в этот момент показалось, что Лялька умрет на месте или по крайней мере грохнется в обморок года на два, если ей сей же час не предъявят эти рисунки.
– Конечно, конечно, – засуетился Иван Митрофанович, – одну минутку. Я все их храню уже многие годы.
С этими словами он полез в шкаф, достал оттуда миниатюрную шкатулочку, потемневшую от времени, и вынул из нее ровно пятнадцать небольших рисунков. Я дрожащими руками взяла эти бесценные рисунки и принялась разглядывать. На каждом была я, нарисованная, очевидно, рукой Ола. Наглядевшись на себя вволю, я передала рисунки Володе, который начал изучать их, чуть ли не обнюхивая. Лялька пыталась подсесть к нему поближе и заглянуть, но он попросил ее подождать своей очереди, и теперь она ерзала на стуле и строила всякие рожицы, означавшие предельное нетерпение.
– Вот, собственно, и все. Я ждал. Каждый год приходил ваш портрет. А вас все не было. Но я не жалуюсь. Жизнь у меня все это время была настолько интересная, что я не отказался бы пожить так еще лет десять. То приду домой – а у порога мешок риса стоит. Большой мешок, а рис в нем – отборный, размером с фасоль. Я со всеми соседями-пенсионерами делился. Нас здесь, знаете ли, много одиноких. Потом как-то цветок появился странный…
– Черная лиана, – скорее уточнила, чем спросила я.
– Угадали, – отозвался Иван Митрофанович. – Она теперь у меня на кухне живет. Я ее листики как-то раз вместо чая заварил да и пристрастился со временем. Так знаете, с какой стороны у меня сердце, больше не знаю, не ведаю. Потом как-то полбарана подбросили. Я его полгода ел. А потом вот – Кузьму подослали.
Услышав свое имя, кот бросился к хозяину на колени и принялся урчать на всю комнату.
– А самого Ола вы больше не видели? – спросила я, теряя последнюю надежду.
– Нет, – ответил Иван Митрофанович. – Ни разу.
Мы еще посидели немного молча, потом поблагодарили старика и стали собираться восвояси.
– Вы знаете, – сказал он, когда мы уходили, – я так привык жить где-то рядом с вами, думать о вас, что даже не представляю, как буду теперь. Вы заходите иногда, ладно? А если про Ола что узнаете, уж подайте весточку.
– Хорошо, – пообещала я. – Обязательно.
– Очень интересно было бы узнать, чем вся эта история кончится, – сказал на прощание Иван Митрофанович.
Мне, кстати сказать, тоже было ужасно интересно, чем все кончится; но пока угадать это было невозможно.
– Ляль, ты у нас специалист по прическам, – сказал Вовка, когда мы сели в машину. – Ну-ка вспомни, когда Ал постриглась?
Лялька напрягла память и лоб, пошевелила мозговыми извилинами и выдала:
– Лет пять назад.
– А ты ничего не заметила на этих рисунках? – спросил Вовка.
– Нет. – Мне тут же захотелось рассмотреть их получше.
– Смотри – на десяти из них ты с длинными волосами, а на пяти последних – с короткой стрижкой. Смотри еще внимательней: на первом рисунке ты совсем девочка, а на последнем – такая, как сейчас.
– Что ты хочешь этим сказать? – все еще не понимала я.
– Хочу еще спросить: ты знаешь, кто это рисовал?
– Ол, – ответила я.
– Ол, – подтвердила Ляля. – Манера рисунка очень похожа на ту картину, что у ее родителей висит.
– А теперь слушайте! – торжественно произнес Вовка. – Твой Ол находится где-то совсем рядом. Он тебя часто видит, видит, как ты меняешься. Он не посылает свои рисунки по почте. Почему? Потому что легко может занести их старику сам. Он рядом! Ты должна найти его!
– Но где?! – воскликнула я в отчаянии.
– Подождите, а может быть, он приезжает сюда только раз в год, – начала Лялька.
– Нет, – поморщился Вовка, – ведь старику помогали все время, а не раз в год.
– Но, может быть, сейчас его здесь нет? – не унималась Лялька.
– Есть, – сказала я.
– Почему ты так уверена? – удивилась она.
– Потому что нашла сегодня у своего порога золотую монету мертвой страны…
Глава 19
Согдиана-собака-ру
Когда мы подъехали к моему дому, Ляля подержала нежно меня за руку, а Вовка сказал:
– Ничего, Ал, не грусти! Будем думать дальше.
И я вернулась домой.
Последние дни я очень мало спала и теперь, послонявшись немного по комнате, почувствовала страшную усталость. Выведя песика на вечернее гулянье раньше обычного, я завалилась в постель в половине девятого и уснула мертвым сном. Утром я проснулась без всякой радости и даже без всякой надежды на нее. Полежала в кровати, пока Дракон не спел все арии своего репертуара типа «А гулять-то мы когда» и «Нам пора-пора-пора», я лениво встала, оделась и вышла с ним во двор. Погода, оказывается, резко испортилась, а я вышла в майке с коротким рукавом, не удосужившись даже выглянуть на улицу. Поэтому гулянье наше надолго не затянулось. Открывая дверь своей квартиры, я уже слышала, как во все горло вопит мой телефон.
– Алло! – закричала я в трубку, надеясь, что это Вовка произвел на свет очередную бесценную идею.
Но узнала голос своего начальника, который, с трудом сдерживая ярость, напоминал мне, что я вчера должна была сдать статью, но так и не появилась в редакции. Такого со мной еще никогда не случалось, но это вовсе не смягчало его сердца, скорее, наоборот. Если бы случалось, он бы на меня и не рассчитывал, поэтому сейчас у него не горел бы номер. Пообещав ему, что сдам статью с минуты на минуты, как только поймаю такси, я бросилась ее заканчивать.
В страшной спешке я забыла переговорить по душам с моим другом-компьютером, и когда попыталась войти в программу, он вдруг завис. Это было неприятно, но не смертельно. Я выключила своего друга и бросилась в родную редакцию.
Там ждала меня еще куча работы: что-то за кого-то переписать, что-то просмотреть, что-то прочитать. В результате к концу дня орудие производства – то есть голова моя – страшно разболелось. Я вернулась домой с новым заданием и, съев таблетку анальгина, решила не откладывать дело в долгий ящик мало ли что может случиться в ближайшее время. Сев к компьютеру, я принялась нежно ворковать о нашей с ним взаимной привязанности, о его сверхспособностях и прочих достоинствах. Но, как я ни старалась, передо мной расстилалось пространство ДОС, а программы загружаться не желали. Я занервничала, потому что на статью мне дали только два дня. Времени церемониться с «лучшим другом» и полночи расхваливать его не было.
