Текст книги "Обреченная на счастье"
Автор книги: Елена Богатырева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
Провожать меня никто не брался. То есть напрашивались сначала, но как только узнавали, что я живу на другом конце города, сразу вспоминали о каких-то неотложных делах, требующих завершения.
А через несколько дней раздавался звонок. И тогда телефон становился каменной преградой на пути ко мне. Сначала, определив, кто меня беспокоит, я начинала хрипеть и кашлять в трубку, уверяя, что страшно больна. «Чем?» – осторожно спрашивал мой «поклонник». «Какой-то вирус», – беспечно бросала я, и наша предполагаемая встреча откладывалась на две недели. Через две недели у меня начиналось расстройство желудка, а потом такой больной женщине либо переставали звонить, либо я сама не подходила больше к телефону.
Однако Клим никогда не звонил мне домой. Он приезжал с гвоздиками: три полумертвых цветка в помпезном зеркальном целлофане с разноцветными ленточками. Он говорил: «Переодевайся. Я жду тебя в машине» – и ни разу не переступил порога моей квартиры.
– Я даже не думал, что есть люди, с которыми происходят столь странные вещи, – задумчиво сказал Федор.
– А мне и в голову не приходило, что это может показаться кому-то странным.
В один прекрасный день, когда мы мирно жевали цыпленка табака в каком-то ресторанчике на Садовой, Клим вдруг сказал без всяких предисловий:
– Сима, а не кажется ли тебе, что в нашем с тобой возрасте пора уже обзаводиться семьей?
И не успела я пожать плечами, как он развил свою мысль:
– Мы ведь уже достаточно знакомы, чтобы ты могла разглядеть во мне прекрасную партию и сделала вывод, что лучше меня тебе никого уже не найти. Поэтому предлагаю твой вывод оформить документально, то есть расписаться и сыграть свадьбу.
Мне показалось, что косточка застряла у меня в горле, я округлила глаза и перестала жевать.
– У меня шестикомнатная квартира, нуждающаяся в заботливой женской руке, – продолжал Клим, – машина, кое-какие сбережения. Медовый месяц проведем в Греции, я уже договорился на работе.
– А-а-а меня с работы не отпустят…
Глупо, конечно, но в тот момент я никак не могла найти более существенную причину, чтобы отвертеться от его предложения. В глубине души я искренне надеялась, что Клим разочарованно вздохнет после моего сообщения и скажет: «Ну тогда ладно, не будем жениться». Но этого не произошло.
– Вздор, – сказал он. – Работа твоя, Сима, – вздор. И зарплата – вздор. Тебе не нужно будет больше работать. Ты сможешь посвятить себя целиком нашему дому. Согласись, не каждой женщине выпадает такая удача.
Я мысленно согласилась и позавидовала сразу всем женщинам, лишенным ее.
– Пойдем потанцуем, – сказала я, чтобы хоть как-то отвлечь его от странной идеи жениться на мне.
Дожевывая цыпленка, Клим, ухмыляясь, встал, решив, очевидно, что я одобряю ход его мыслей, и, обойдя стол, протянул мне руку. Рука была жирная, я понимала, что платье мое будет испорчено, но мне нисколько не было жаль его. Пока мы танцевали, да и весь остаток вечера я возбужденно болтала, не давая ему вставить слово. Я делала это не специально. Сработала какая-то защитная реакция организма, выплескивая сумбурный нескончаемый поток слов. У моей двери, где мы обычно прощались, этот поток забил фонтаном, но Клим все-таки прервал меня:
– Я рад, что ты так все восприняла. Завтра суббота. Нам с тобой нужно будет встретиться в воскресенье и обсудить все детали бракосочетания.
Когда я переступила порог своего дома, то припала к двери, словно она нуждалась в подпорке, словно Клим мог вышибить ее и ворваться сюда. Но шаги его давно смолкли внизу. Руки мои совсем окоченели, и я сунула их под теплую воду и простояла так минут двадцать, пока они не начали понемногу оттаивать.
Ровно половину субботнего дня я провела в поисках выхода из сложившейся ситуации. Но ситуация была похожа на мышеловку, а я на беспечную мышь, которой уже защемили хвост. В полдень я вспомнила, что когда-то Клим давал мне номер своего телефона. Перерыв весь дом, я отыскала все-таки клочок бумаги с этими цифрами и дрожащей рукой набрала номер.
Зловещий женский голос уведомил меня, что никого нет дома, и предложил оставить сообщение на автоответчике. Я положила трубку на рычаг, но как только она коснулась аппарата, сообразила, что автоответчик – это гораздо лучше, чем живой Клим. Он ведь не будет меня уговаривать, не станет настаивать на встрече, не обругает. Я снова набрала номер и, нетерпеливо выслушав во второй раз все, что говорила мне мадам-автоответчик, быстро пробормотала:
– Это Сима. Встретиться в воскресенье не смогу. У меня дежурство, совсем забыла. Извини.
Потом я позвонила Ольге, потому что именно у нее было дежурство в воскресенье, и предложила подменить ее. Уговаривать ее не пришлось, потому что ей, разумеется, в выходной хотелось побыть с семьей, а не с собаками. Потом я выключила телефон из розетки, сбегала за продуктами, а когда вернулась, покрутила дверной звонок, чтобы он вышел из строя. Я решила не светиться и никуда из дома до воскресного утра не выходить. Субботу я провела словно в осаде. Поминутно мне мерещились шаги на лестничной клетке и казалось, что кто-то дергает дверную ручку. Я даже телевизор и свет не включала в целях конспирации. В два часа ночи, когда мне точно никто не мог позвонить, я включила телефон и заснула, наконец, сном притомившегося партизана.
14
– И это весь ваш роман? – спросил Федор.
– Весь, – подтвердила я.
– И ты собиралась выходить замуж за совершенно незнакомого человека?
– Я не хотела!
– Но вышла бы!
– Наверно, да, – вздохнув, призналась я. – Как бы я ни упиралась, все события подталкивали к этому шагу. Но мне, правда, очень не хотелось.
– А теперь?
– Что теперь?
– Теперь что ты будешь делать?
– Теперь буду прятаться.
– А почему ты не можешь встретиться с ним и все объяснить?
– Он меня и слушать не станет!
– А ты попробуй.
– Я боюсь. Я вообще с удовольствием уехала бы в другой город.
– В какой?
– Все равно, лишь бы только меня оставили в покое.
– Ладно, – сказал он, – на сегодня все. Давай спать. У меня две комнаты и два раскладных кресла, не считая дивана.
Я посмотрела на часы и вздрогнула. Я упивалась рассказами о своих неприятностях до трех часов ночи.
– Не-е, я лучше в офис.
– С ума сошла? Сторож – и тот спит давно… Я тебя не съем, даю слово. История твоя на редкость странная. Да и сама ты не то чтобы обычная, Серафима. Но я сейчас уже плохо соображаю. Завтра что-нибудь придумаем, ладно? Единственное, что я понял, что ты все делаешь не так, как надо. Ну да ладно. Диван, на котором ты сидишь, в полном твоем распоряжении. Вот постельное белье. А я, значит, пойду туда, в соседнюю комнату.
А сам остался стоять и вопросительно смотреть на меня.
– Ну, хорошо, – сказала я, чувствуя, что то ли краснею, то ли меня кинуло в жар от нестандартности ситуации. А может быть, от чего другого, мне пока не знакомого.
– Хорошо. – Он помолчал. – Если что нужно, крикни или стукни в стенку.
– Обязательно.
– Спокойной ночи?
– Спокойной ночи.
В этот день я поняла, что спокойные ночи бывают только дома, на любимой тахте. И еще я поняла, что бывают такие неспокойные ночи, которые вспоминаешь, потом с самыми теплыми чувствами.
Я постелила белоснежную простыню, бросила поверх нее одеяло. Осторожно, словно шорох одежды мог стать чем-то вроде взрыва посреди этой ночи, разделась, предусмотрительно оставив на себе как можно больше вещей. Полежав минут пятнадцать с закрытыми глазами, я поняла, что сон вовсе не собирается принять меня в свои объятия. Мне казалось, что я слышу музыку откуда-то с верхнего этажа. То ли там что-то праздновали, то ли все это было наваждением, но слова, звучащие в такт мелодии, объясняли и мое теперешнее состояние, и, может быть даже, состояние моего соседа, который за стенкой усиленно ворочался с боку на бок и, похоже, тоже никак не мог уснуть.
«Он мне нравится», – сказала я мысленно сама себе то, что давно витало в воздухе, еще с той самой минуты, когда он сидел на полу в кафе и ошалело оглядывался по сторонам. Сказала и испугалась. Не может быть! Мужчины чаще всего вызывали у меня чувство собственной неполноценности, и, если не были достаточно настойчивы, я не испытывала к ним отвращения.
У меня были возлюбленные когда-то. Но это было так давно, что я об этом уже и не вспоминала. Один из них преподавал у нас в ветеринарном техникуме биологию. Он был на десять лет старше меня, говорил много и, как мне тогда казалось, необыкновенно умно. В любви же он был краток. Не то чтобы скуп, а лаконичен, как предложение из подлежащего и сказуемого. Этакий двучлен – и никаких тебе эпитетов.
Другой увлеченно читал стихи собственного производства и стрелял у меня трешки в долг. «В долг» – это так называлось, потому что отдавать их он не собирался. Но я не обижалась. Мне было приятно, что он сваливался как снег на голову. Трезвонил в половине двенадцатого ночи в мою дверь и сыпал рифмами прямо с порога. Потом съедал мой запас провизии на неделю и дарил мне свою любовь, как литературную премию.
Мне не нравились его стихи, но очень нравилось, как он их читал: в нем погиб большой артист. Но однажды он исчез, а через пять лет я встретила его у метро. Он сидел там с аккордеоном и пел песню «Вологда», а вокруг стеной стоял кружок пенсионеров. Перед ним был распахнут футляр от аккордеона, и кое-кто бросал туда мелкие монеты. Вид у моего друга был весьма помятый и, как говорится, спитой. Я не стала останавливаться и обнаруживать себя и быстрым шагом прошла мимо. Вслед мне несся его голос со знакомым надрывом и появившейся хрипотцой.
Вот и вся моя любовная практика. К этим мужчинам я испытывала однозначное чувство благодарности за то, что они выделили меня из толпы, подошли поближе и дали себе труд разглядеть меня попристальнее. Возможно, они тоже меня целовали, я уже не помню, но поцелуй, отправляющий в глубокий транс, был для меня открытием. Наверно, именно в этот момент сердце мое окончательно сдалось на волю своего победителя, хотя я как взрослая женщина и тем более как женщина, которая немного старше, еще пыталась призывать на помощь здравый смысл и сопротивляться.
Теперь, лежа в постели, я с ужасом припоминала, как полностью отключилась после первого же прикосновения его губ к моей щеке, и от одного этого воспоминания по телу ползли мурашки. А в небе ко всему прочему висела огромная круглая луна, освещая комнату лучше любой лампы. Музыка, или покачивания луны (или танец облаков вокруг нее?), или все мои нелепые мысли, но что-то заставило меня подняться и пойти на кухню. Мне захотелось пить. Казалось, без воды я больше не смогу прожить и минуты. Закутавшись в одеяло, я наклонилась к крану и припала к воде, как путник, скитавшийся три дня и три ночи в горячих песках Каракумов.
В тот же миг открылась дверь в соседнюю комнату, и на кухню вышел Федор.
– Привет, – сказал он, и мы расхохотались, потому что оба были в одеялах, как близнецы. – Я тоже пить хочу.
– Луна спать мешает, – пыталась оправдаться я.
– Задерни шторы.
– Но ведь я все равно знаю, что она там…
– Да?
Лунные волны стали проникать и на кухню, а музыка зазвучала громче. Судя по взгляду Федора, он все это тоже слышал и чувствовал, и реагировал на все это точно так же, как я. Мы перебросились еще парочкой каких-то незначащих фраз и разошлись, но теперь все изменилось.
Музыка добрых эльфов перешла в восторженный марш, и сердце мое забилось в том же ритме. Теперь я была почти уверена в том, что тоже ему понравилась. Еще я знала, неизвестно откуда, но все-таки знала, что, если я сейчас стукну в стенку, он незамедлительно явится ко мне с самыми любопытными намерениями. И если через час стукну – тоже явится. И даже если стукну под утро. Это было новое для меня ощущение. Я почувствовала себя чуть ли не сверхчеловеком, а точнее – сверхженщиной, в руках которой мужчина приобретает восковую мягкость. С ним можно было делать все что угодно, потому что он целиком и полностью находился в моей власти. Никакие «не может быть» больше не лезли мне в голову. Все зависело только от меня.
Я сладко засыпала, чувствуя себя впервые в жизни повелительницей, словно став на целую голову выше той Серафимы, которой всегда была. Я засыпала спокойно, будто Федор дал мне обещание, что никуда теперь не денется. Влюбленность зрела во мне как сладкий плод, и мне не хотелось торопиться срывать его до времени. Мне, может быть, даже и Федора теперь несколько дней было не нужно. Я могла бы блуждать где-нибудь в парковой зоне и вынашивать в себе это чудесное чувство, доводя удивительный плод до состояния зрелости.
Внутри открылась потайная дверь, и душа моя, намаявшаяся взаперти, устремилась пчелкой к золотисто-зеленым бескрайним лугам, разливающим запах меда на многие мили…
15
Утром я открыла глаза, как только прозвенел будильник в соседней комнате.
– Серафима, – закричал мне оттуда Федор, – подъем! А то сейчас займу ванную, будешь ждать годы!
– Я первая! – Мой голос звенел, как в детстве на пионерских зорьках во время речевки.
Когда я вышла из ванной, смыв все свои прежние горести и окрыленная только новыми чувствами, Федор спросил меня:
– Одно покоя не дает. Откуда твой хахаль узнал номер моего телефона?
– Я как-то об этом не подумала, – пролепетала я.
– Вот. – Он поднял указательный палец вверх. – Мы вчера думали совсем не о том.
И удрал в ванную. А я пошла на кухню, решив проявить хоть какие-нибудь кулинарные наклонности в виде бутербродов с маслом и кофе, если найду. Интересно, он сказал мне все это для того, чтобы донести до моего сознания первую мысль, про Клима, или вторую – про то, о чем мы с ним вчера думали? Разумеется, размышления о второй части были мне теперь намного ближе, но я никак не могла выбросить из головы первую. А действительно, как же он узнал, где я?
Не успев задать себе этот вопрос, я почувствовала, как во мне закипает незнакомое доселе чувство. Что-то похожее на негодование. И чем больше я думала о Климе, тем отчетливее оно обнаруживало себя. Я даже определила причину этого нового чувства. Оно развилось оттого, что мне мешали наслаждаться садовоогородническими трудами по доведению плода моей влюбленности до оптимальной кондиции.
«Да кто он такой, этот Клим? Что ему надо от меня?» – промелькнули крамольные мысли и тут же осели на дно, сжавшись до размеров бисера. Мне снова стало страшно, что придется объясняться с Климом и, возможно, провести с ним остаток моей безрадостной жизни. Но страх был теперь какой-то ненастоящий. Он скользил по бисеру возмущения, рассыпавшемуся на дне моего сознания, не в силах укрепиться там и пустить корни. В душе теперь зрело упрямство, и все мои чувства, объявив общую мобилизацию, встали на защиту недозревшего плода любви.
Федор вышел из ванной весь мокрый и, насвистывая, направился ко мне на кухню.
– Вот это да! – сказал он, пересчитывая бутерброды, которые я автоматически намазывала последние пятнадцать минут. – Ты все это съешь?
Я посмотрела на тарелку и ужаснулась, но, решив не сообщать ему сразу, какая я растяпа, объяснила:
– Хочу взять с собой вместо обеда.
– А-а-а, – протянул он не очень уверенно – оттого, наверно, что я расхозяйничалась в его доме.
В это время зазвонил телефон. И мне стало дурно. Федор посмотрел на меня и взял трубку:
– Я слушаю. Нет, Серафимы здесь нет. Звонили в офис? Простите, а кто вам дал этот телефон?.. Бросил трубку, – сообщил Федор, оборачиваясь ко мне. – Он и рабочий мой номер знает, вот чудеса. Может, он в органах работает?
– Да нет, он чем-то торгует.
– Ты уверена?
– Он сам говорил, – сказала я и только теперь подумала, как глупо верить каждому чужому слову.
Действительно, я ведь ничего не знаю о Климе. Совсем ничего. Только то, что он сам счел нужным рассказать мне. Это понятно, мне ведь все это было неинтересно.
– Внимание! Оглашаю план на сегодня, – строго сказал Федор. – Даю тебе отгул на полдня. Съездишь в свою контору и привезешь трудовую. Буду тебя на работу оформлять. А то тебя того и гляди сманят замуж, а я без секретарши останусь, – подмигнул он мне.
– Не сманят, – сказала я почти твердо.
– О! – обрадовался Федор. – Чувствую нотки уверенности в голосе. Прорезалось, значит. Это хорошо. Кстати, погода портится, тебе не кажется?
– Да вроде бы.
– Ты до декабря собираешься в таком виде по улицам разгуливать? Зонт у тебя хотя бы есть?
– Нет.
– Нужно будет заехать домой и взять необходимые вещи. Позвони своей Светлане.
Мне очень не хотелось звонить, но действительно погода портилась с каждым днем, по небу вот уже неделю бродили тучи, так что пора было одеваться потеплее.
– Никто не берет трубку, – сообщила я минут через пять.
– Ладно, позвоним вечером. А теперь – вперед, клиенты ждут.
Полдня мы работали без «перекуров». Люди шли сплошным потоком, Федор давал им четкие и ясные консультации, а я по его просьбе коротко протоколировала прием, записывая, кто и по какому поводу приходил. Если клиент просил посмотреть его дело, я назначала час и дату второго визита, ориентируясь по расписанию на следующую неделю, светящемуся на экране компьютера.
В два часа, наспех попив кофе с многочисленными бутербродами, которые я не позабыла захватить, Федор принялся выгонять меня:
– Давай, вперед. И без трудовой не возвращайся.
Мне очень не хотелось ехать, но это было необходимо, так говорил Федор, и он был прав.
В клинике по-прежнему шли операции, сидели в приемной люди с собачками на поводках и с кошечками в сумках. Увидев меня, Галина Ивановна, наш хирург, спросила удивленно и немного разочарованно:
– Ну что ж это вы, Симочка, оставляете нас. А я думала, вам здесь нравится, – и пригласила следующего посетителя в свой кабинет.
«Наверно, ее не ввели в курс дела», – решила я и пошла искать бессменно теперь дежурившую Ольгу. К моему удивлению, в комнатке медсестер сидела незнакомая молодая девушка в белом халате.
– А где Оля? – спросила я ее.
– Она на операции. А я дежурю.
– Вы новенькая? – удивилась я.
– Да, – ответила девушка. – А что такого?
Я ничего не могла понять. Мне сказали, что мое место сокращают. А сами тут же взяли на работу другую медсестру. Может быть, она чья-то родственница?
– Я хотела забрать трудовую. Моя фамилия Верещагина.
– Да, да, я в курсе, сейчас, – сказала девушка и, порывшись в сейфе, выдала мне документ. – Вот, пожалуйста.
Я забрала трудовую и отправилась в обратный путь. Все это мероприятие заняло у меня часа два. Когда я вернулась, в коридорчике сидела небольшая очередь, а Федор бегал от своего стола к моему.
– Садись, – бросил он мне, – дел много.
Я помахала трудовой книжкой, и он одобрительно кивнул.
К семи у нас образовались перерывчики между клиентами, но мы настолько устали, что успевали только попить кофе или переброситься парой фраз.
В восемь Федор закрыл дверь и вздохнул:
– Все! Ура! Пошли ужинать.
– Опять? – удивилась я.
– Ну-у-у… мне же скучно одному. И тебе тут тоже, наверно.
– Не знаю, – засмеялась я, – не пробовала.
– Кстати, давай сюда документы, я тебя приватизирую.
– Что ты со мной сделаешь?
– Оформлю в свою трудовую собственность, – радостно сказал он, достал печать, раскрыл мою книжку и застыл на некоторое время, углубившись в чтение, а потом как закричит: – Серафима!
– Да?
– Что это?
Я заглянула в трудовую и опешила. Я не была уволена по сокращению штата. Я даже не была уволена по собственному желанию. Я была уволена по статье за прогулы!
– Не знаю, – пролепетала я.
– Опять вранье!
– Да нет же, нет. Меня уволили по сокращению. Там девушка новенькая, наверно, что-то напутала.
– Ты извини, Серафима, я не могу взять тебя на работу, пока все не проверю, – устало сказал Федор.
Могу поклясться, что в этот момент он меня уже нисколечко не любил. То есть его симпатия ко мне висела на волоске, и он хотел одного – выбросить меня из головы, если все мои россказни окажутся чистой воды вымыслом. Я поняла, что если сейчас же не предприму что-нибудь, не докажу, что говорила ему правду – и про работу, и про Клима, – то уже завтра ему будет абсолютно все равно, правда это была или вымысел. Поэтому я решительно сняла трубку и набрала номер телефона своей клиники.
– Ольга, – обрадовалась я, услышав знакомый голос, – привет. Оль, я на работу устраиваюсь, тут интересуются, почему меня уволили, ты не могла бы поговорить с моим начальником отдела кадров? Сейчас, передаю трубочку.
– Здравствуйте, – сказал Федор, которому я сунула трубку. – Да. Да. Вы присутствовали? То есть вам тоже так сказали? А кто у вас оформляет трудовые? Пригласите ее, пожалуйста. Зинаида? Я по поводу увольнения Верещачиной. Не знаете ее? А кто дал такую команду? Как с ним связаться?
– Как связаться с вашим директором? Он, говорят, на работе не появляется, – спросил меня Федор, закрывая телефонную трубку.
– Сейчас, – ответила я ему. – Олю, пожалуйста. Ольга, там в столе есть телефон директора на крайний случай. Да, у меня крайний. Продиктуй. И адрес? Тоже давай, пригодится! Спасибо, пока.
Вид у меня к этому моменту был такой, словно я шла в атаку впереди батальона под непрекращающимся огнем противника.
– Выглядишь неплохо, – оценил Федор. – Что дальше?
Я снова сняла трубку и, вдохнув побольше воздуха, набрала домашний номер телефона директора. Федор тем временем снял трубку параллельного телефона, вытянул ноги и полулежа в кресле приготовился слушать.
– Валентин Никитич? Сима. Как это случилось, что меня по статье уволили?
– Ну, Симочка, – жуя и вкусно причмокивая, сообщил мне он, – ты ведь перестала на работу ходить!
Я мельком глянула на Федора, по лицу которого пробежало чуть заметное облачко скуки и разочарования.
– Это Вера перестала на работу ходить, потому что вы ее в отпуск за свой счет отпустили. А мне вы сказали, что сокращаете штат. – Голос мой звенел, как школьный звонок на перемену.
– Сима, давай не будем, – сказал он и положил трубку.
Федор тоже положил трубку и сразу как-то перестал меня узнавать. То есть я была для него уже совсем не той Серафимой, которую он поцеловал вчера. Я становилась обыкновенной лгуньей, ни одному слову которой нельзя верить. Это было ужасно. Я почувствовала, как у меня опускаются руки, но все-таки, собрав всю свою волю, которая у меня неожиданно сегодня обнаружилась, вспомнив о большой желтой луне, разливающей свои флюиды по комнатам, я решила, что за это стоит бороться, и снова набрала номер телефона директора.
– Это снова я, не вешайте трубку и слушайте внимательно. – Краешком глаза я заметила, что Федор нерешительно снял трубку. – Через полчаса я и мой адвокат подъедем к вам домой, и вы в его присутствии объясните мне, за что и как вы меня уволили. Завтра с утра я подаю на вас в суд.
– Какой адвокат? Сима, не смеши. – И он совершенно искренне рассмеялся. – Ты и адвокат. – Снова в трубке послышался смех.
– А я не вижу в этом ничего смешного, – неожиданно прорезался голос Федора. – Если вы поступили незаконно, вам придется отвечать.
– Это еще кто такой? – искренне удивился Валентин Никитич.
– Это… – и Федор полностью назвал свою должность и организацию, которую представляет, и даже номер лицензии.
– Вы что, серьезно?
– Абсолютно, – к Федору возвращалась его природная веселость. – Я еще не проиграл ни одного дела, так что отбросьте надежды, если они вас пока тешат.
– Хорошо. – Директор все еще жевал, но уже без всякого аппетита. – Я хотел бы встретиться с вами лично.
– Давайте не откладывать, а то клиент настроен решительно.
– Это Сима-то?
Трудно вести разговоры и одновременно пережевывать пищу. Директор все-таки подавился и закашлялся.
– Приезжайте. – Он начал диктовать адрес, но Федор прервал его:
– У меня есть ваш адрес.
– Уже есть!
– Я тоже поеду! – твердо сказала я, когда мы одновременно положили телефонные трубки.
– Разумеется. – Он что-то искал в моих глазах и, похоже, находил. – Тебе никто не запретит.
16
Автомобиль казался мне теперь самым лучшим другом человека. Он сжимает километры пути в несколько минут, в отличие от переполненного автобуса, где за одну остановку тебе так намнут бока, что лучше идти пешком в другой конец города. Но самое главное, что в автомобиле настроение не меняется, как в городском транспорте, где практически все раздражает и заражает. То есть с каким настроением я села в машину, с таким и вышла из нее ровно через пятнадцать минут. Моя решительность не угасла, и я первой вошла в подъезд.
Валентин Никитич в зеленом спортивном костюме с фиолетовыми лампасами открыл нам дверь и заулыбался:
– Симочка, заходите, заходите, пожалуйста.
Он взял меня под локоток и повел прямиком на кухню, где хлопотала над чайным сервизом дородная блондинка, по всей видимости его жена. Усадив меня за стол, она начала быстро и приветливо говорить, пересказывая только что просмотренную серию мексиканского сериала.
Я повертела головой и тут увидела, что ни директор, ни Федор на кухню за мной не проследовали.
– А где…
Но прервать хозяйку оказалось не так-то просто. Не обращая внимания на мои потуги высказаться, она сыпала и сыпала словами, пока связь между ними не была окончательно утрачена. Тогда она перевела дыхание, а я встала. И тут же добрые глаза хозяйки метнули в мою сторону тревожные молнии. Я быстро прошла в коридор, а она поспевала сзади, пытаясь ухватить меня за руку. В коридоре я наконец услышала голоса, доносящиеся из комнаты, и резко открыла дверь.
– Ах вот вы где! Рассказываете, как я работу прогуливала? В этот момент я могла бы броситься на директора с кулаками, несмотря на разницу в весовых категориях.
Федор посмотрел на меня задумчиво, встал, взял за плечи и повел на кухню.
– Все в порядке, – шепнул он мне по дороге. – Подожди меня здесь, – и усадил за стол, рядом с которым тут же возникла хозяйка, обиженно поджавшая губы.
Его шепот успокоил меня. Раз он со мной шепчется, значит, он за меня, а не за них. Значит, он мне верит. Я машинально размешивала сахар в чашке и изо всех сил пыталась уловить и расшифровать какой-нибудь звук, долетавший из комнаты. Но хозяйка нарочно шаркала тапочками, прохаживаясь из угла в угол, а я все тянула и тянула шею в направлении двери, пока не покачнулась на трехногой табуретке и чуть не упала.
Через несколько минут из коридора меня позвал Федор:
– Серафима, пора.
– Счастливо. – Валентин Никитич смотрел на него затравленно.
Я открыла было рот, но Федор взял меня под руку и вытащил из квартиры. На лестничной клетке он протянул мне трудовую, и я убедилась, что запись там заменена на новую: уволена по собственному желанию.
– Зачем он это сделал? – спросила я Федора, пристегнув ремень безопасности.
– Исправил запись?
– Нет, зачем ему было увольнять меня по этой статье? Я проработала в клинике десять лет и за все это время ни разу даже не опоздала. Что я ему сделала?
Федор разглядывал меня теперь пристально.
– Что-то в тебе, Серафима, такое есть. Только не пойму еще – что.
– Ты о чем? – Я почувствовала, как жар разливается по щекам и спускается вниз, охватывая все тело.
– Не об этом, – засмеялся Федор, разворачивая машину. – Ладно, дома расскажу.
Мне очень хотелось спросить, что же ему наговорил директор, но слова «дома расскажу» заставили меня проглотить язык. Значит, мы опять едем к нему. Ого! Интересно, луна уже пошла на убыль или собирается все так же активно смущать добропорядочных граждан?
Дома Федор определил круг моих обязанностей на кухне в рамках грязной посуды, а сам сел чистить картошку.
– А теперь, Серафима, послушай замечательную историю. Жил ваш директор на свете и горя не знал. Но однажды пришла к нему зловещего вида женщина и сказала, что Серафиму Верещагину следует немедленно уволить.
Я смотрела на Федора во все глаза, забыв о посуде.
– Ты мой, мой, – напомнил он мне, – не отвлекайся. Директор же только накануне отправил в отпуск одну из сотрудниц, и Серафима была ему необходима, как воздух. «Извините, – сказал он. – Сейчас не могу». Тогда, как он утверждает, женщина стала угрожать ему. Но только я думаю, что положила она перед ним конверт с валютой и добавила, что вы, мол, уж за нее-то не беспокойтесь, у нее жених богатый, она не пропадет.
– Чушь, – сказала я. – Не может этого быть.
– Это еще не все! А через несколько дней позвонил мужчина, и на этот раз, думаю, угрозы были настоящими. Мужчина потребовал, чтобы тебя не просто уволили, а уволили по статье. Сделать это оказалось легче легкого, потому что рассеянная Серафима не забрала трудовую книжку – раз, и перестала ходить на работу сразу после устного уведомления директора о сокращении штата – два. Повезло тебе только в том, что Ольга хорошо запомнила эпизод с твоим увольнением. Ей тогда несладко пришлось, она по двенадцать часов работала каждый день.
Он замолчал и вопросительно посмотрел на меня.
– Да этого не может быть! Врет он все!
– Серафима, ему это явно не было нужно. Ты ведь действительно могла подать на него в суд. Зачем ему неприятности? Тем более он сам говорит, что работала ты всегда прекрасно и никаких претензий у него к тебе не было. Он дурака свалял, что взял конверт у той женщины. Он решил, что тут какие-то женские дела. А когда позвонил мужчина с угрозами – понял, что вляпался, что все гораздо серьезнее.
– Может быть, это тот псих звонил, который ходил за мной по пятам? – недоумевала я.
– Товарищ Мокричкин? Не думаю, что он, живьем ли, по телефону, смог бы произвести хоть какое-то впечатление на Валентина Никитича. Нет, тот, кто звонил, по его словам, имел самый решительный тон и, похоже, настроен был весьма воинственно. А теперь подумай, Серафима, кто бы это мог быть?
– Понятия не имею!
– Ну подумай, кому ты насолила? Что за женщина тебя преследует?
– Никому.
– У тебя были, э… – Он замялся, видимо, надеясь, что я ему помогу, но я не представляла, о чем идет речь.
– Что?
– Ну как бы это сказать? Романы с женатыми мужчинами.
– Да у меня вообще никаких романов не было!
– А ты припомни.
Он взял миску с начищенной картошкой и принялся крошить ее на сковородку.
– Давай рассказывай. Я адвокат, мне можно, – сказал он, не глядя на меня, тоном, каким врачи обычно говорят «раздевайтесь».
Пришлось, запинаясь и опуская детали, рассказать ему в двух словах о моих взаимоотношениях с мужчинами.
– Не то, – изрек он, когда я замолчала. – Дальше.
– А дальше Клим.
– Клим твой не из той оперы.
– А из той – всё, – вздохнула я.
Нож замер в его руке:
– Уж не хочешь ли ты сказать, что в последние пять лет не вступала…
– Хочу! – прикрикнула я на него, нервно подсчитывая, сколько же лет прошло с тех пор, когда мой последний товарищ пел не «Вологду» у метро, а «Гоп-стоп» у меня дома.
– Это интересно, – обронил Федор, но тут же спохватился и нарочито серьезно спросил: – А этой женщиной могла бы быть Света?
