Текст книги "Обреченная на счастье"
Автор книги: Елена Богатырева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
– Мне нечего сказать!
Он молча походил по комнате, покурил на кухне, а вернувшись, сказал:
– Ну хорошо. Я, пожалуй, поеду.
– Ты обиделся? – Я поймала его руку и попыталась заглянуть в глаза.
В этот момент во мне всколыхнулись все страхи одновременно, но самым страшным теперь было потерять его. Даже нет, не потерять, а что он вот так откроет сейчас дверь и уйдет. Теперь, когда я привыкла не расставаться с ним. За два последних дня я так привыкла к этому, словно мы прожили вместе лет десять и ни разу не расставались. Один из сиамских близнецов бодро предлагал произвести операцию по разделению, а другого от одних его слов пронизывали судороги страшной боли.
– Серафима, ты только ничего не говори мне сейчас, ладно? Вот я отвечу тебе, пойду, а ты, оставшись одна, подумай об этом. И потом – не навеки же я тебя оставляю. Завтра на работе встретимся ровно в десять. Заранее приглашаю тебя на ужин. Но сейчас… Мне кажется, ты что-то скрываешь.
Я попыталась замотать головой, прервать его, но он поднял палец вверх, словно напоминая, о чем он попросил меня в самом начале, и я не посмела.
– Мне кажется, что ты не до конца искренна со мной. Я понимаю, каждый человек имеет полное право на личные секреты, и не собираюсь выступать в роли Джека Потрошителя твоих тайн. Но задумайся о том, что тебе, может быть, угрожает серьезная опасность. Задумайся и реши, что для тебя важнее: хранить свои секреты или уберечься от этой угрозы. Все, Серафима. Я пошел. До завтра.
Я обещала не перебивать его, но всем своим видом пыталась показать, что он ошибается. Что у меня нет и не было никаких тайн, что я даже не знаю, что это такое. Это было ужасно несправедливо, что он не верит мне. И когда он развернулся лицом к двери и открыл ее, я была обижена до глубины души.
Дверь захлопнулась, а я так и осталась стоять в коридоре. Значит, он меня бросил. Вот как. И за что? За то, что ему показалось, будто я неискренна. Но ведь это ему только показалось! Но он решил, что меня за это следует наказать, – и ушел. То, что произошло сейчас между нами, было похоже на ссору. Я никогда раньше ни с кем не ссорилась. Почему же стою посреди коридора и злюсь на человека, который мне дороже всех на свете?
В конце концов я решила: раз так – ну и пусть. Это было самое гениальное решение, которое неудачники принимают по пять раз на дню, и я быстро поняла, что мне оно больше не подходит. Во мне просыпалось женское коварство, так много лет остававшееся невостребованным. Я чувствовала, что Федор далеко от меня не уйдет. Я даже на расстоянии ощущала свою власть над ним. А раз так, значит, я сумею заставить его пожалеть о том, что он оставил меня сегодня одну. Я постелила постель и легла.
Первое, что я решила сделать, – это опоздать завтра на работу. Ну, скажем, минут на пятнадцать. Пусть поволнуется. А потом? Потом я буду улыбаться всем клиентам мужского пола без разбора. Пусть попляшет! А во время перерыва ускользну на улицу, объявив, что есть одно дело. Я перевела стрелки будильника на пятнадцать минут, мысленно представляла себе реакцию Федора и злорадствовала.
В самый разгар энергичного строительства мстительных планов в голову мне пришла мысль: за что? Что он мне сделал такого? И я расплакалась, уронив голову на подушку. За то, что меня нельзя было оставлять одну. Я так люблю его, мне так одиноко теперь.
Облегчив душу слезами, я причитала, проваливаясь в сон: «Мне так холодно в этом большом мире. Тили-там, мне негде преклонить свою бедную голову. Минуты, проведенные в разлуке, старят на годы. Когда ты вернешься, я буду старухой. Слышишь? Тили-там, сгорбленной, седой старухой…»
21
На ресницах моих еще не высохли слезы, когда я уснула. Сон был беспокойный и неуютный. Сиреневый фон его оплывал, закручивался воронкой в одну точку и уносился в черноту. Посреди ночи я проснулась от невыносимой жары. Мне очень хотелось пить. Потрогала батареи – ну конечно, топят. Я протянула руку, чтобы открыть форточку, и мне показалось, что вместе с ее скрипом я услышала другой звук.
Я перестала дышать и вытянула шею, чтобы лучше слышать. Скрип повторился. Мысль, что это скрип ключа в замочной скважине моей собственной двери, показалась мне сначала до того дикой, что я никак не могла отнестись к ней серьезно. До тех самых пор, пока дверь не начала, попискивая, отворяться и в коридоре послышались чьи-то шаги. Через секунду дверь закрылась, и все стихло.
Трудно было определить: вошел кто-то в мою квартиру и затаился у входа, или так – заглянул в дверь, и все. Вряд ли кому-то пришло в голову вскрыть ночью чужую квартиру только для того, чтобы посмотреть на коврик в прихожей. Я попробовала пошевелить рукой, но не смогла: руки одеревенели и не слушались. Тогда я приподнялась на локтях и стала всматриваться в черноту коридора. Могу поклясться, что там кто-то стоял. И, возможно, не один. Эти кто-то, похоже, перешептывались, но почему-то не двигались.
На ум приходили всевозможные кровавые сцены из фильмов ужасов, вызывая тошноту. Неужели меня действительно убьют вот так, в собственной постели, какие-то проходимцы? Случайные залетные воры, напоровшиеся на хозяйку, которой не должно быть дома по их расчетам? Я вспомнила тупые лица бритоголовых юнцов, которых так часто показывают во всяких криминальных хрониках, и страх мой медленно перешел в возмущение. Неужели я буду лежать вот так, как бревно, и ждать, пока мне придет конец? Нужно ведь попытаться что-нибудь сделать! Ну хотя бы разбить окно и заорать благим матом, что меня убивают.
Не то! Сосед с пятого этажа, дядя Петя, кричит то же самое чуть ли не раз в месяц, все уже привыкли, никто даже не проснется. Я где-то читала, что в таких случаях нужно кричать не «убивают», а «пожар». Нет, не могу я орать даже в таком случае. Но я могу… Под кроватью у меня уже много лет лежала старенькая, еще детская моя гантель весом в один килограмм. Я специально месяца три назад положила ее возле тахты, чтобы как-нибудь позаниматься утренней зарядкой. Но до этого так и не дошло.
Где же она? Я шарила в узкой щели под тахтой. Вот, кажется. С трудом вытащив ее, я вцепилась в холодный металл, и мне стало не так страшно. Хоть одного из них я тресну. Тресну так, что мозги разлетятся в разные стороны. Снова послышались шаги, судя по звуку, кто-то приближался к моей комнате. Я сильнее сжала свое оружие, и в этот момент в дверь позвонили: один раз, другой, третий.
Можно было крикнуть, позвать на помощь, но вряд ли я пройду через коридор, где притаились двое. Однако те, кто влез в мою квартиру, вероятно, не заперли за собой дверь, потому что буквально через минуту она начала отворяться, а потом раздался знакомый голос Федора.
– Серафима! – звал он тихонько. – Ты спишь?
– Осторожно! – крикнула я, и сразу же послышались глухие удары, звуки борьбы, а потом кто-то выскочил на лестничную клетку.
Я бросилась было в бой, но бой уже кончился. На лестничной клетке на полу сидел Федор и, скривившись от боли, тер затылок. Внизу раздавался топот ног, а через секунду от подъезда отъехала машина.
– Вот так и оставляй тебя одну! – притворно простонал Федор. – И почему это я все время падаю?
Не знаю, чему я больше обрадовалась, своему неожиданному избавлению или тому, что он все-таки вернулся.
– Господи, – лопотала я, – Господи, если бы не ты…
И теперь уже он успокаивал меня, гладил как маленькую по голове, тихонько целовал в лоб. Как будто это меня, а не его только что стукнули по голове. А я плакала от счастья, потому что, если бы не он, меня бы сейчас уже, может быть, не было на свете. Если бы не он, я была бы замужем за Климом и давилась этой жизнью каждую минуту. Если бы не он, я никогда бы не узнала, что такое настоящая любовь. Жила бы в своем сером мирке, билась бы в его тесных горизонтах, дышала его углекислым воздухом. Если бы не он…
Так мы и провели остаток ночи, в моих изъявлениях благодарности. Федор великодушно принимал их и только подначивал: «Да уж, если бы не я…» Вскоре его замечания сменились мирным посапыванием, похожим на урчание кота.
Утром я проснулась в полной уверенности, что Федор – это моя судьба. Я даже мыслила более высокими категориями. Я называла его даром Божьим, который чудом достался мне. В это утро я решила для себя все раз и навсегда. Пока Федор спал, я сидела рядом и, с нежностью разглядывая его, представляла, каким веселым отцом награжу своих будущих детей. Их у нас непременно должно быть двое – мальчик и девочка. Мальчик будет удивительно похож на Федора, а девочка станет его любимицей, потому что будет точной моей копией. В выходные мы будем выезжать на природу и дружно смеяться каждой выходке главы семьи.
Спохватившись, я подумала, что пора становиться серьезнее, и раз я решила связать с этим человеком свое будущее, то хорошо бы накормить его завтраком, хотя бы показать, что я могу быть первоклассной хозяйкой, если захочу. Я быстренько оделась, взяла сумку, раскрыла кошелек и только тогда вернулась к реальности. Денег не было.
Я растолкала Федора.
– Не выдашь мне авансом немного денег на завтрак?
– С удовольствием, – ответил он, не открывая глаз и, похоже, не совсем проснувшись, – возьми в кармане пиджака, во внутреннем.
Я вытащила из кармана носовой платок и деньги, платок показался мне до боли знакомым, но я очень торопилась и, отсчитав на всякий случай побольше – мало ли что-нибудь вкусненькое, – отправилась в магазин. Всю дорогу меня распирала гордость, и я думала только о том, что я теперь счастливейшая женщина из смертных, да что там – смертных, мне могли бы позавидовать и жены мрачных олимпийских богов. Я люблю и любима. Мой избранник настоящий герой, к тому же он красив, умен и предприимчив. В свои тридцать три он по-настоящему молод и весел как мальчишка. И пусть он еще не сделал мне предложения, но я-то знаю, что мы теперь всю жизнь будем вместе и никогда не расстанемся. Какое это счастье – покупать для него ветчину и апельсины, кофе и сыр!
Я была на седьмом небе до тех пор, пока не вспомнила о вчерашнем нападении. На минуту снова нахлынул ужас пережитого, но его заглушила триумфальная хвала Федору – спасителю. Мы выстояли. Нам все нипочем. Вместе мы – сила. И сентиментальная карусель мыслей несла меня все дальше и дальше, выше и выше…
Федор заглянул на кухню, когда стол уже был полностью сервирован, а кофе стоял на плите. Я улыбнулась ему, а в ответ он заорал: «А-а-а-а-а!», кинулся ко мне, одной рукой обхватил за талию, другой подхватил джезву именно в тот момент, когда кофе собирался сбежать, а потом звонко поцеловал в щеку.
– Если бы не я… – начал он и вопросительно посмотрел на меня. – Прелестная тема. Кажется, именно на этом мы и остановились вчера.
Мы еще поцеловались немного. Но уже не жадно, в сознании того, что нам отпущена целая вечность и торопиться некуда. Потом мы завтракали, и Федор сыпал историями из своего детства. Судя по этим рассказам, он всегда был весельчаком, склонным к разным розыгрышам и шалостям, а брат его выходил уж слишком прямолинейным и скучным. Но несмотря ни на что, не оставалось сомнений, что Федор к нему чрезвычайно привязан.
– Когда ты познакомишь меня с братом? – спросила я.
– К большому моему сожалению – не скоро, – ответил Федор. – Он получил назначение в Аргентину. Будет работать на Интерпол.
– Ого!
– Но я познакомлю тебя со своей мамой, не расстраивайся. Думаю, вы друг другу понравитесь. А к брату я бы тебя близко не подпустил. Десять лет назад я познакомил его со своей подружкой…
– И что?
– Теперь она моя золовка!
– Вспомнила! У тебя носовой платок такой же, как у Клима.
– Вот уж спасибо за комплимент. – Федор перестал улыбаться и серьезно спросил: – Говоришь, у твоего Клима «ауди»?
– Да.
– Бежевая?
– Да.
– Вчера вечером такая машина стояла у твоего подъезда.
Я лишилась дара речи. Мне не приходило в голову связать вчерашнее проникновение неизвестных в мою квартиру с Климом.
– Ты думаешь?
– Я уверен, Серафима!
– Не может быть. Это ерунда какая-то!
– Ошибаешься. Думаешь, почему я вчера примчался к тебе среди ночи?
– Ну, я думала, ты почувствовал, что мне плохо…
– Это тоже, конечно. Но еще я получил кое-какую информацию от брата и теперь подозреваю, что дело тут совсем не шуточное. Сегодня он по моей просьбе проверяет одну версию, так что вечером расскажу тебе все доподлинно. И еще: они, вероятно, сделали дубликаты ключей от твоей квартиры. Так что, знаешь, собери-ка самое необходимое и перебирайся жить ко мне. Все спокойнее за тебя будет, – с этими словами он облизнулся и подмигнул мне, намекая явно не на мою безопасность.
22
В этот день мы работали без обеда и без единого перерыва. Очередь не рассасывалась до вечера. Я вела учет посетителей на компьютере, назначала им дни следующих визитов, записывала адреса и телефоны, кому-то варила кофе, а иным носила валерьянку или валидол – на выбор.
– Похоже, сегодня магнитная буря, – сказал Федор, закрывая дверь за последним посетителем. – Все словно с ума посходили, рвутся судиться, разводиться. Поедем домой.
Сначала мы заехали в большой универсам, и Федор предоставил мне самой выбрать продукты, сославшись на то, что у меня это лучше получается. Чувствуя себя почти законной женой, я деловито осматривала прилавки, выбирая все самое лучшее. Расплатившись у кассы за три огромных пакета и не позволив мне помочь донести их до машины, Федор все время поторапливал меня:
– Серафима, вперед! Серафима быстрее – время не ждет!
Войдя в квартиру, он тут же подошел к телефону и позвонил брату. Я, чтобы не мешать ему, прошла на кухню и занялась хозяйством. Наверно, не стоит говорить, как мне нравилось хозяйничать у него и чувствовать, что я имею на это полное право. Через некоторое время я заметила, что Федор стоит на кухне и внимательно, без улыбки смотрит на меня.
– Что случилось? – испугалась я.
– Да, Серафима, необыкновенная ты женщина, – сказал он, покачав головой. – Теперь я знаю о тебе все, даже то, чего ты сама не знаешь. Но сначала – ужин!
Я открывала пластмассовые баночки со всевозможными салатами, а Федор, оглядев стол, полез в шкаф, где, как я уже заметила, помещался бар. Он достал бутылку токайского, но, раздумав, поставил ее на место и достал из холодильника запотевшую бутылку шампанского.
– Это лучше подойдет к сегодняшним известиям! – сказал он и щелкнул по этикетке «Мускат».
Я посмотрела на него, предвкушая подтверждение всех своих утренних фантазий, и даже успела подумать, что девочку мы назовем Варей, как мою маму. Федор протянул мне высокий холодный фужер и стал рассказывать:
– Прежде всего должен признаться, что эту бутылку шампанского я купил совсем с другой целью. И сказать тебе собирался совсем не то, что скажу теперь.
Я разочарованно вздохнула.
– Подожди киснуть, – предупредил Федор. – Все еще впереди. Однако то, что я собирался сказать тебе, никак невозможно совместить с тем, что я должен сказать.
– Ты меня пугаешь…
– Подожди, сейчас ты все поймешь.
И он рассказал мне удивительную историю, в которой самое удивительное было то, что речь шла обо мне, а не о ком-нибудь другом.
Однажды в самую крупную адвокатскую контору нашего города прибыло письмо из Франции, из маленького городка Ш. Письмо было похоже на исповедь.
Семидесятилетний старик писал, что вошел в тот самый возраст, когда пора подводить итоги своей жизненной эпопеи и платить долги. А чувство долга в таком возрасте непомерно растет то ли от прогрессирующего склероза, то ли по какой другой причине. Автор письма – Иван Тимофеевич – родом был из-под Вятки. Молодость его пришлась на суровые военные годы. Однако, несмотря на призывной возраст, на фронт его взяли только в сорок пятом, поскольку в эвакуации, в Новосибирске, он был очень ценным специалистом. А так как вокруг были одни только женщины, то к двадцати годам у него были уже жена и годовалый сынишка. Когда он уходил на фронт, жена голосила и цеплялась за его шинель. Но он тогда был молод и уверен, что на фронте с ним ничего не случится.
Однако во Франции, где стояла их часть, не во время боя, а когда черт понес его в близлежащий лесок по нужде, настигла Ивана Тимофеевича вражеская пуля. Что вражеская, он знал точно, но доказать не мог. Пуля прошла навылет, и доказать нашим, что это был не самострел – в лесочке, за кустом, – было практически невозможно.
Своими сомнениями он поделился с француженкой-медсестрой, которая хлопотала над ним как родная мать, и та из симпатии к молодому русскому красавцу, спрятала его в надежном месте, где отсиживались иногда члены Сопротивления во время оккупации.
Еще несколько страниц письма проливали свет на то, каким образом дед остался после войны во Франции и даже получил гражданство к сорока годам. Женился он на той самой медсестре, скрыв от нее, что уже женат и является отцом.
Трое детей его выросли в полном достатке, удвоили последний собственными силами и живут в окрестностях Парижа. Но в последнее время каждую ночь снится ему, как жена его русская голосит, провожая его на войну, как прижимает к себе ребеночка.
И решил Иван Тимофеевич отписать часть своего небольшого состояния русским родственникам, а точнее – внучке. Он разыскал старых своих знакомых, и те поведали ему в письме, что жена его умерла, когда сынишке было пять лет. Сын вырос в детском доме, женился, вырастил дочь, но теперь уже и его самого, и жену Бог прибрал к рукам. Осталась только внучка. Внизу стояла цифра, обозначающая часть «небольшого состояния» французского дедушки в полмиллиона долларов.
Как известно, письма читают и сортируют мелкие служащие. И это письмо скорее всего осело в кармане одного из них, решившего самостоятельно найти богатую наследницу, тем более что имя у нее было довольно диковинное – Серафима Верещачина.
– Я?!
– Вот за это мой первый тост, – провозгласил Федор и поднял бокал.
– Но как же…
– А вот так. Случается и такое. Ты, Серафима, богатая наследница – вот чего ты не знала в отличие от Клима.
– А при чем здесь Клим? – Я совсем обалдела от новостей, в которые никак не могла поверить.
Клим и был тем мелким служащим, который, не надеясь пробиться самостоятельно, решил попытать счастья с богатой невестой. Он, правда, был женат, но жена, которую звали Светлана, оказалась горячей сторонницей его идеи и взялась активно помогать мужу. Вот только невеста, которая до поры до времени ничего не должна была знать, оказалась несговорчивой, «да» не говорила, но и не гнала жениха. И тогда Клим со Светланой решили форсировать события. Они лишили невесту жилья, работы, устроили за ней слежку, да так, чтобы запугать окончательно, и только если бы…
– Если бы не я! – гордо сказал Федор. – И позволь поднять второй тост именно за это. За нашу удивительную встречу, за все то, что ты дала мне, – ну и за те мелочи, которые я для тебя сделал, – закончил он притворно скромно.
Я бросилась ему на грудь, выкрикивая хриплым шепотом слова благодарности, а он принимал их важно, покусывая между поцелуями мое ухо.
Через полчаса кухня была усеяна нашей одеждой, а мы в неглиже по-прежнему сидели за столом и пили шампанское.
– Главный урок, Сима, который ты должна вынести из всего, что с тобой случилось, – это то, что верить в наше время никому нельзя. Кроме, разумеется, меня.
Поцелуй.
– И знаешь, если бы не твое чертово наследство, я готов был уподобиться Климу и просить твоей руки и сердца.
Два поцелуя.
– Но при таком стечении обстоятельств, думаю, придется перенести это мероприятие на тот период, пока ты не спустишь свои денежки или пока я не заработаю столько же.
– Как? – растерялась я. – Так ты на мне не женишься?
– Если бы на тебя каждый день нападали бандиты, я бы не раздумывал. А вот когда ты станешь наполовину миллионершей…
– Тогда я откажусь от этого наследства! Оно мне достается слишком дорогой ценой, – твердо сказала я.
Но он, кажется, мне опять не поверил.
– Ах, если бы это было так, – сказал он с мечтательностью Остапа Бендера. – Деньги очень меняют людей. Возможно, сейчас, пока мое сообщение еще не опустилось на самое дно твоего сердца, ты еще прежняя Серафима. Но вот пройдет день, потом другой, потом третий, и ты привыкнешь думать о себе как об очень богатой женщине. Ты поймешь, какие перспективы открывает перед тобой такое количество деньжищ. Белые пароходы, пальмы, косяки дельфинов посреди океанского пейзажа, омары, крабы, бегающие по пляжу. Ты не сможешь отказаться от всего этого ради того, чтобы поедать полуфабрикаты в тесной кухне мелкого чиновника. Да и не стоит это все того.
– Ничего подобного, – сказала я не очень уверенно. – А нельзя то же самое, только с тобой?
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, все это: пальмы, пароходы – и мы там везде вместе.
– Ты хочешь меня облагодетельствовать, Серафима? – приподняв бровь, спросил Федор.
Было непонятно – шутит он или на этот раз говорит серьезно.
– Я хочу, чтобы ты облагодетельствовал меня. – Я снова прижалась к нему, но он отстранил меня.
– Знаешь, к таким новостям нужно привыкнуть. Давай не будем торопиться, ладно? К тому же официальные документы по твоему делу будут готовы только к Новому году. Так что давай пока жить как жили. Только вот домой я тебя отпускать не собираюсь. Ты теперь очень ценная девочка – ну как украдет кто-нибудь…
23
И я осталась у Федора. Жизнь была суматошная, но веселая. Я привыкала к мысли о наследстве, ходила иногда по дорогим магазинам, присматриваясь к тем необыкновенным вещам, которые там продавались за сумасшедшие деньги, и внушала себе: скоро купить такую вещицу будет для меня плевым делом.
Однако мне никак не удавалось представить себя в одном из этих миниатюрных полупрозрачных платьев для коктейлей где-нибудь на теплоходе, плывущем в теплую звездную ночь средних широт. Может быть, воображение у меня было недоразвитое, но все эти наряды казались мне смешными и претенциозными, а надеть их было для меня равносильно тому, чтобы обрядиться в клоунский костюм. Я посещала дорогие универсамы, разглядывая заморские яства, но не могла представить, что может быть вкуснее китайских пельменей – неужели эти скользкие улитки, примерзшие к целлофану?
Через неделю Федор познакомил меня со своей мамой. Правда, знакомство это состоялось не совсем так, как я мечтала.
Мы забежали к ней на минутку за какой-то книгой, которая была Федору необходима, выпили по чашечке чая, съели маленькую коробку шоколадных конфет и сразу же распрощались.
– Ну подождите, – просила Ксения Георгиевна, маленькая бойкая женщина, – я еще Симочку не рассмотрела как следует.
И улыбалась мне из-за плеча Федора, который кутал меня в плащ. А я от смущения изредка заглядывала ей в глаза, но тут же отводила взгляд, мучаясь вопросом: что же такого было в ее взгляде, отчего мне хотелось забиться куда-нибудь в щель? Вроде бы такая приятная женщина… Федор был совершенно не похож на нее. Может быть, она напоминала мне кого-то? В конце концов я решила, что это именно так, и успокоилась.
Федор привез меня домой и, оставив готовить ужин, сказал, что ему необходимо исчезнуть ровно на пару минут. Вернулся с огромным букетом цветов. Точнее – с букетами. Здесь были хризантемы всех сортов, от самых мелких с горьковато-тревожащим запахом до чудовищно крупных, желтых, лепестки которых напоминали когти огромного зверя. Лепестки осыпались на пол, пока я принимала эти дары осени, а Федор смущенно сказал:
– Родная моя, ты не сочтешь меня ординарным, если я все-таки уподоблюсь злодею Климу и предложу тебе руку и сердце? Но, клянусь, это будет самая надежная рука в мире и самое любящее сердце…
На следующий день мы подали документы в загс и решили, что можем запросто подождать месяц, потому что торопиться нам некуда – у нас впереди еще целая жизнь.
В связи с предстоящим замужеством я часто вспоминала Клима, Светлану и все страсти, которые они мне устроили. На что они рассчитывали, интересно? Если верить предсказанию гороскопа – а теперь я верила ему безоговорочно, – я была на краю гибели. Неужели, если бы я вышла замуж за Клима, они бы расправились со мной? Как, интересно? Как в детективе? Он повез бы меня в свадебное путешествие, а там столкнул бы с какой-нибудь горы или утопил в речке?
Теперь я никогда этого не узнаю. А тогда, в последнюю ночь, когда они забрались в мою квартиру, чего они хотели? Избавиться от меня? Накачать наркотиками и повести к алтарю? Не представляя, чего именно избежала, я испытывала еще большую любовь к Федору, которая постепенно перерастала в чувство благоговения перед моим избавителем. Как все-таки хорошо, что на свете есть человек, которому можно слепо верить!
«Что он все-таки во мне нашел?» – думала я. Может быть, я и вправду красавица? Я подошла к большому зеркалу в коридоре и оглядела себя с головы до пят. Опустив взгляд, я вдруг увидела на полочке внизу черепаховый гребень с тремя большими зубьями – точь-в-точь такой, какой носила Светлана.
Мысли моментально пришли в полный беспорядок. Что это? Откуда? Неужели они и здесь до меня добрались? Побежав на кухню, я схватила Федора за руку и начала трясти, не в состоянии выговорить ни единого слова.
– Серафима, возьми себя в руки! – настоятельно посоветовал он.
– Там, они, там… – Я тянула его к зеркалу.
– Ну что там?
– Это. – Я тыкала пальцем в гребенку, не рискуя прикоснуться к ней.
Федор покраснел.
– Это мамина, – сказал он, быстро убирая гребенку в шкафчик.
– Твоей мамы? – переспросила я.
– Разумеется. – Он все еще прятал глаза. – Ты только не подумай, что я… ну как бы это сказать… Просто у нас очень дружная семья. Мы все друг друга очень любим. И мне хочется, чтобы какая-нибудь мамина вещь была у меня, понимаешь?
Я не знала, чему удивляться больше: тому, что гребень был точно такой же, как у Светланы, или тому, что он сейчас говорит.
– Я еще в детстве стягивал у нее потихоньку какую-нибудь вещь и хранил ее у себя, как талисман, что ли. Она, помнится, бранилась иногда по этому поводу. Ну не смотри на меня так. Я не фетишист какой-нибудь. Я просто люблю свою маму.
– Точно такая же гребенка была у Светланы.
– О Господи, следопыт ты мой. Такие гребенки продаются на каждом углу.
И он был прав. Действительно, таких гребенок было много.
Значит, я еще не совсем пришла в себя от потрясения. Значит, все, что со мной случилось в последнее время, было для меня потрясением – приходится в этом признаться. Но все эти события сделали меня другим человеком. Я перестала бояться жить. Я теперь смело разговаривала с людьми на улице, и это не казалось мне пыткой, как раньше. Мне было даже интересно, что рассказывают старушки в очередях, о чем спорят мужчины в автобусах. Жизнь словно разрядилась, ушло ненужное напряжение, я почувствовала себя сильной и смелой. Порой я вспоминала, как прижимала детскую гантель к груди и как была готова бороться за свою жизнь до конца. Это кажется мне невероятным. Я восхищаюсь собой снова и снова как сторонний наблюдатель, как зритель, как критик, как почитатель.
Теперь я все чаще без страха вглядываюсь в лица людей. Мне интересно, что там притаилось в глазах – страдание или радость, страх или отчаянная смелость. Глаза так много могут рассказать о человеке.
Последнее время я стала все чаще вспоминать мою непозволительную, как мне раньше казалось, страсть к собачкам и их лечению, и она не казалась мне уже такой нелепой. К тому же я заметила, что работа секретаршей, хоть и дается мне легко, не приносит того удовлетворения, которое я испытывала всякий раз, провожая прихрамывающего четвероногого клиента.
Я рассказала об этом Федору, и он разразился тирадой о призвании, поздравил меня с замечательным открытием, а потом погрустил немного, что останется в ближайшее время без такой чудесной помощницы. Он предложил мне подучиться еще в этой области, чтобы открыть частную практику и не зависеть больше ни от каких «Валентинникитичей». Мысль была интересная, я накупила книг по ветеринарии и дрессировке и ежедневно часа по два внимательно их изучала.
24
За неделю до свадьбы я простудилась. Так, слегка: побаливало горло, температура тридцать семь и пять. Узнав об этом, приехала Ксения Георгиевна, привезла банку малинового варенья, велела ни в коем случае не пить лекарств, только чай с малиной. Пыталась остаться, помочь с обедом, но Федор быстро ее выпроводил, сказав, что она может тоже заразиться и заболеет как раз на нашу свадьбу. Ксения Георгиевна грустно помахала мне с порога и отправилась домой.
– Почему ты не даешь нам поболтать? – удивилась я.
– Неизвестно, что она тебе наболтает, – ворчал Федор. – Вдруг решит рассказать, как в три года я писался в постель или еще что-нибудь из раннего детства. Нет уж, только после свадьбы!
Он ушел на работу, а в обед вернулся.
– У меня для тебе подарок.
Он втащил в комнату что-то большое, распаковал, и передо мной предстал пластмассовый ящичек, в котором помещался целый маленький городок: домик, больше похожий на дворец, бассейн, выложенный разноцветными камушками, замысловатые водоросли и трава. Возле домика, замерев, сидел маленький лягушонок, а на лапках у него красовались два тонких обручальных кольца.
– Вот, – сказал Федор. – Это тебе. Ты ведь уверяла, что тебя спасла лягушка. Вот тебе твое священное животное.
Он снял с лапок лягушонка кольца и протянул одно мне.
– Примерь.
Я надела кольцо, а лягушонок тем временем, оставшись без «наручников», быстренько сиганул в маленький бассейн, растянулся там во всю длину и снова замер.
– Похоже – в самый раз, – сказал Федор, с достоинством принял причитающийся ему поцелуй и, пообещав вернуться пораньше, снова побежал на работу.
Я полюбовалась на маленькое изящное колечко, а потом стала разглядывать розового лягушонка. Даже представить себе не могла, что на свете такие бывают. Прошла минута, вторая, третья, но лягушонок не шевелился и не подавал никаких признаков жизни. Глаза его были широко раскрыты и отрешенно смотрели в пространство. Я решила проверить, не случилось ли с ним чего, осторожно, двумя пальцами вытащила его из воды и перевернула брюшком вверх. Лягушонок ожил, заработал всеми четырьмя лапками, как заводная детская игрушка, и, выскользнув у меня из рук, сиганул на стол Федора и плюхнулся прямо на документы. Под ним тут же расплылось мокрое пятно.
– Эй, что же ты делаешь? – закричала я и стала ловить лягушонка, весело скакавшего по столу.
С третьей попытки мне удалось схватить его поперек туловища и аккуратно опустить в бассейн, где он снова замер. Я кинулась на кухню за тряпкой и осторожно стала стирать мокрые следы с бумаг. Я протерла все верхние бумаги и решила положить их отдельно, чтобы просохли, но задела при этом одну стопку, и листы веером разлетелись по комнате. Пришлось ползать и складывать их в произвольном порядке. Один листочек был самым маленьким, с короткой записью, и я положила его сверху, на собранную стопку. Но он показался мне плотнее других, и я перевернула его.