Текст книги "Заговор стервятников"

Автор книги: Елена Басманова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА 17

Проснувшись утром в своей собственной постели, Мария Николаевна Муромцева долго не могла поверить, что вчерашние события ей не приснились. Когда Полина Тихоновна сообщила племяннику по телефону, что его срочно ждут Безсоновы, разве могла Мура оставаться дома? Ведь ее милая подруга-бестужевка находилась в опасности. Несмотря на поздний час, родители не возражали, чтобы она поехала вместе с доктором, были уверены, что Клим Кириллович в любом случае доставит их дочь домой в целости и сохранности.

Когда они прибыли к Безсоновым, завезя по дороге Сонечку Смирнову домой, доктор сразу же поднялся на второй этаж в спальню Зины, где сделал все, чтобы очистить девичий организм от сильнейшего яда. Это потребовало немало времени, тазиков, кувшинов с водой, полотенец, молока. Родители девушки не отходили от постели, прислуга носилась как безумная.

Все это время Мура просидела в гостиной в обществе мичмана Таволжанского. Высокий рыжеватый блондин с зелеными глазами, в которых пряталась какая-то сумасшедшинка, ей нравился.

Из сумбурных рассказов зининых родителей, встретивших доктора и Муру в прихожей, следовало, что мичман обнаружил бесчувственную девушку на скамейке в темном Александровском саду, куда она завернула, скорее всего, после рассеявшейся манифестации. Он с трудом привел ее в сознание, едва добился имени и адреса, привез домой, сдал на руки родителям. Пока мать и прислуга укладывали замерзшую Зиночку в постель, отец оставался в гостиной со спасителем дочери, выражал благодарность. Когда девушка успела принять яд – ни мать, ни горничная не углядели.

У Муры накопилось много вопросов. Почему Зина оказалась одна, без друзей, в саду? Почему ее не обнаружил городовой? Успела ли она сообщить мичману что-нибудь по дороге домой?

Мичман мог давно бы удалиться, его присутствие в доме Безсоновых уже не требовалось. Но Павлу Игнатьевичу очень не хотелось покидать симпатичную синеглазую барышню, приехавшую с доктором. В глубине души он сознавал, что скоро уйдет в море, надолго оторвется от берега, населенного нежно благоухающими эфирными созданиями, и приятное воспоминание о встрече с Марией Николаевной Муромцевой согреет его душу, когда он останется на палубе корабля один на один с равнодушным сиянием звезд в ночном бездонном небе.

Барышня же продолжала атаковать мичмана вопросами, и он не выдержал, признался ей, что кое-что скрыл от родителей.

– Вы, вероятно, встречали мою фамилию в газетных отчетах, – вполголоса говорил он, – в разделе полицейской хроники. Был свидетелем подозрительного убийства китайца. Уверен, китаеза намеревался встретиться в ресторане с японским разведчиком. Но был застрелен неизвестным.

– Да, я читала, – Мура кивнула, – дерзкое убийство произошло на глазах следователя Вирхова.

– Как я понял из хода дознания, следователь шпионаж исключал, – сказал недовольно Таволжанский, – впрочем, может быть, правильно делал. Это не его епархия. Я счел своим долгом подать рапорт. Мы, российские люди, страшно медленно перестраиваем свое сознание. Вообще-то, мы люди терпимые к инородцам. Но если начинается война, возникает совершенно иная перспектива…

– Шпионы-японцы были бы сразу замечены, – предположила не слишком уверенно Мура, – скорее они действуют чужими руками, через третьих лиц, англичан или немцев… Вам не приходила в голову такая мысль?

– Приходила, – подтвердил Павел Игнатьевич, – но я еще не успел в ней разобраться. Немцев в столице слишком много. А вот японцы… Одного я нашел и решил проследить.

– А при чем здесь бедная Зиночка? – не утерпела Мура.

– О Зиночке я не думал, – признался мичман, – и даже ее не знал. А вот камердинера генерала Фанфалькина решил проверить.

– Что!? Вы следили за генеральским слугой!?

– Что вас так изумляет? – Новоиспеченный офицер насторожился. – Или он вам тоже знаком?

– Нет-нет, – Мура поспешила погасить подозрения собеседника, – просто вы могли сообщить в контрразведку…

– А… – Таволжанский махнул рукой, – это слишком долго и ненадежно. Я доверяю себе больше, чем другим.

– Мудрая позиция, Павел Игнатьевич, – поддержала собеседника Мура, – продолжайте, прошу вас.

– Короче, сегодня вечером я выследил этого скользкого Басу, – сообщил брезгливо мичман. – И как вы думаете, куда он направился?

– Я все жду, когда же в вашем рассказе дело дойдет до Зиночки, – Мура проявляла небрежение.

– Я к тому и веду. Подозрительный японский фигаро направился на запасные пути Николаевской железной дороги. Слава Богу, искусству маскировки учили и нас. Кое-как пробрался во мраке за ним. И в одном из тупичков обнаружил небольшой эшелон. В двух вагонах света не было, в третьем, как удалось мне разглядеть, милые скромные барышни разбирали корпию. А в самом дальнем вагончике, куда этот Баса и нырнул, увеселялась золотая молодежь содомитского толка. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Да, вполне, – Мура покраснела.

– Хоть я и сказал, что пронырливый Баса юркнул в блудливый вагончик, но на самом деле он забрался на крышу и полз на брюхе, свешиваясь и заглядывая в окна. Видимо, выполнял тайное поручение, следил, собирал информацию. А я наблюдал за ним. Очень хотелось себя обнаружить и вступить в единоборство с неприятелем, но я не успел. В дверях вагончика появился роскошный красавец и сказал какому-то верткому гнусному типу, чтобы тот привел сестричку посимпатичней. А то мужское баловство, к которому он не склонен, слишком его разгорячило.

– Да это, да это, – возмущение перехватило горло Муре, и она с трудом подбирала слова, – в такое время… такой разврат…

– Вот тут-то я и увидел вашу подругу, которая, видимо, попалась на удочку патриотических негодяев и собиралась ехать на фронт спасать раненых. Но попала она в логово низких тварей. Собственными ушами слышал, как гнусный типчик вел ее в притон на колесах и ныл, что одному из героев нужна помощь и сострадание…

– А японец? – заинтересовалась Мура.

– Не заметил, как исчез, потерял из виду, – сказал Таволжанский. – Ну а когда бедная девушка оказалась в кругу насильников и негодяев и начала кричать, оказывать сопротивление, тут-то я и вмешался. Открыл стрельбу! Схватил ее за руку и кое-как помог выбраться из этой грязной дыры. Едва добился имени и адреса, привез сюда, сдал на руки родителям. Думал, беда миновала. А она, оказывается, бедняжка, решила с горя наложить на себя руки.

Мура утирала набежавшие слезы. Она не знала, говорить ли зининому спасителю о том, что ее подруга сегодня потеряла жениха, – имя Глеба Каротыгина стояло в списке погибших на крейсере «Паллада», он умер от отравления газом при взрыве мины, снаряженной мелинитом.

Мичман неожиданно вскочил и вытянулся. В гостиной появился усталый Клим Кириллович в сопровождении господина Безсонова. Жизнь Зиночки была вне опасности, и доктор со спокойным сердцем перепоручил пациентку заботам матери и прислуги. Отец несчастной девушки предложил мужчинам выпить и закусить – рюмка водки была принята ими как успокоительное лекарство.

Только после этого в сопровождении доктора Коровкина Мария Николаевна, убеждаемая родителями подруги, что сиделок в доме и так достаточно, отбыла домой. Обратная дорога разочаровала Муру. В тайне она надеялась, что доктор Коровкин вернется к прерванному объяснению. Или претендентом на руку Муры он назвал себя шутя? Но Клим Кириллович молчал. Объяснения так и не состоялось. Доктор высадил ее у дома, сопроводил в квартиру. Елизавета Викентьевна встретила дочь вопрошающим взглядом и, выслушав отчет о Зиночке, тяжко вздохнула…

Бледный зимний рассвет едва рассеивал сумрак спальни, и Мура бездумно смотрела в потолок… На соседней кровати мирно посапывала ее старшая сестра, обрученная с генералом Фанфалькиным, чей подозрительный камердинер в темное позднее время вынюхивал что-то на запасных путях Николаевской железной дороги, возможно, считал вагоны с орудиями, с воинским снаряжением…

Теперь в совершенно ином свете виделось Муре страстное желание сестры отправиться на театр боевых действий. И генерал Фанфалькин не возражает против того, что его невеста пустится в такой опасный путь! А если в соседнем вагоне поедет какой-нибудь лощеный красавец, склонный к эротическому насилию?

Когда мичман Таволжанский рассказывал о прихоти ночного красавца, Мура представляла себе Илью Михайловича Холомкова… Может быть, потому что втайне считала его самым красивым мужчиной, встреченным ею в жизни?

Некоторое время Мура размышляла, стоит ли говорить родителям о ночных похождениях камердинера генерала Фанфалькина? Но потом решила, что только напрасно их встревожит. Кроме того она была уверена, что неугомонный мичман не оставит своих попыток выявить японскую резидентуру в столице Российской империи и не спустит глаз с подозрительного Басы.

Поднявшись с постели, Мария Николаевна быстро привела себя в порядок, быстро позавтракала. Она хотела наведаться в свою контору, чтобы проконтролировать действия Софрона Ильича Бричкина, узнать, удалось ли ему выяснить, кто охотится за несчастным королевским отпрыском и в чем тайна Орлеанской девственницы. Наверняка ее помощник провел ночь в засаде на Роменской.

Всю дорогу до Пустого переулка она размышляла о предстоящем замужестве Брунгильды, о скрытности сестры, нашедшей избранника тайком от родителей и от нее, Муры. О горькой судьбе Зиночки, лишившейся если не настоящего жениха, то любимого человека. О счастье Сонечки Смирновой, чей жених, полярный моряк Колчак, был подлинным героем. И о Климе Кирилловиче. Вчера, когда он шутливо назвал себя претендентом на ее руку, она едва скрыла ликование: неужели он влюблен в нее? А ведь его жизнь может быть в любой момент востребована Отечеством, – как она будет жить без него? Неожиданное, пусть и шутливое предложение, внесло в ее отношение к доктору нечто совершенно новое, что она еще и сама не понимала, но мысли о нем заставляли сердце биться сильнее.

К ее удивлению, дверь детективного бюро оказалась на замке, а сам господин Икс вопреки обыкновению отсутствовал. В холодной, непротопленной конторе Мура огляделась. Похоже, Софрон Ильич сегодня не приходил.

Мария Николаевна облачилась в свой служебный наряд и уселась за стол в ожидании Брички-на или клиентов. Время тянулось медленно, желающих воспользоваться услугами детективного бюро не обнаруживалось. Хорошо, что на улице ей попался торговец газетами, – теперь она погрузилась в чтение «Петербургского листка», за который ей пришлось заплатить аж полтинник: из-за японских событий газеты шли нарасхват. «Листок» она читала редко, потому что отец не выписывал желтую прессу, считал ниже своего достоинства и дочерей не приваживал.

От печальной военной хроники она перешла к описанию вчерашней манифестации, патриотический и возвышенный дух которой не смогла затмить даже случившаяся на площади смерть купца. Газетчик расценивал убийство купца как происки врагов России, решившихся на провокацию, дабы поколебать единение Государя с народом.

Потом ее внимание привлек фельетон бойкого борзописца, где в комических красках расписывалось вчерашнее происшествие с болонкой госпожи Бирон. Особенно колоритной вышла фигура следователя: болонка мешала ему выпить с другом, отчего служака разъярялся, грозил револьвером, а в коричневом пакете булькали бутылки. Суд собачьей Фемиды был скор. Владелец оскорбившего болонку пуделя заплатил рубль за лечение пострадавшей, а подсудимый обязан был отныне и навеки ходить в наморднике.

Фамилии следователя не называлось, стояло лишь г-н В-въ, но Мура почему-то представила себе именно Карла Ивановича Вирхова.

У газетчиков не было особенных причин потешаться над Вирховым: он привел на скамью подсудимых уже не одного убийцу и насильника.

А вот автор фельетона, Маныч-К-нъ, над героем потешался! В последнем абзаце он сообщал, что сегодня по приказу господина следователя будет произведена массовая облава на собак, всех пойманных заключат на старую гауптвахту, сохранившуюся с петровских времен. Собак закуют в намордники, и желающие горожане в полдень смогут прийти и бурными аплодисментами приветствовать героического укротителя, когда он после выстрела полуденной пушки на Петропавловке появится на крыльце…

И госпожа Бирон, представительница немецкого населения Петербурга, выглядела в фельетоне весьма непривлекательно. Конечно, столичные жители нередко посмеивались над немцами: над их дотошностью, педантичностью, законопослушанием, но насмешки над немцами свидетельствовали, что газетчики и читатели не считают их врагами России. Да разве можно считать врагами таких замечательных немцев, как Вирхов или Фрейберг?

Мария Николаевна отложила газету. Необъяснимая тревога начала овладевать всем ее существом. С чего это она взяла, что Бричкин идет по следу бурбоновского врага? А если он замерз во время своего дежурства? А если его загрызли бешеные собаки? Да мало ли опасностей подстерегает человека в военное время в ночном зимнем городе!

С каждой минутой она все более и более укреплялась в мысли, что с Софроном Ильичом стряслась беда. Не мог он, будь у него все в порядке, не сообщить хозяйке о своих действиях и перемещениях.

И Мура решилась. Она скинула нелепую кофту, оделась и поехала на Литейный, в здание Окружного суда, рассчитывая с помощью Вирхова поискать в полицейских сводках и отчетах следы ее потерявшегося помощника. В душе она очень боялась обнаружить имя Бричкина в списках замерзших на улице, жертв ограбления, поступивших в покойницкие трупов.

Кабинет Вирхова был заперт. Дежурный курьер сообщил ей, что господин следователь отбыл домой – у него случилось несчастье. Выехал по делу и его помощник господин Тернов.

Мура развернулась, сбежала по лестнице вниз, тяжелая дверь медленно захлопнулась за ней. Она постояла, щурясь от сверкающего снега. Потом подозвала извозчика и, вспорхнув в сани, велела ехать на Кирпичный.

Она еще ни разу не посещала холостяцкое убежище следователя. И весьма робко приблизилась к распахнутым настежь дверям. Несмотря на ощутимый сквозняк, квартиру наполнял химический удушливый запах. Дворник и кухарка копошились возле изразцовой печки в гостиной. На полу на ковре стояли пожухлые комнатные растения в горшках. Сам Вирхов сидел на диване, а пред ним, утопая в подушках, на спине с грелкой под боком лежал кот. Кошачья мокрая голова со слипшимися, темно-серыми клочьями шерсти была повернута вбок, глаза полузакрыты, передние лапы безвольно, как и голова, откинуты влево, а нижние раскинуты в стороны, оставляя открытым белый, с просвечивающей через шерстку розовой кожицей, живот. Карл Иванович одной рукой держал кота за заднюю лапу, а другой, в которой была зажата щеточка для усов с богатым, инкрустированным золотом и слоновой костью черенком, бережно растирал кошачью конечность.

– Добрый день, Карл Иваныч, – Мура нерешительно подала голос. – Что у вас случилось?

Однако увлеченный своим делом следователь не ответил, зато плаксиво заныла кухарка.

– Это я, барышня, я во всем виновата. Сдуру-то вчера печь протопила, а вьюшку до времени закрыла, да и от котла с кухни чад шел. Как разберешь, отчего угар? Ушла домой, а квартира-то и угорела. Вон герани приказали долго жить, почернели. И котик чуть не помер. Под одеялом отлежался.

– Но сейчас-то вьюшки открыты, – Мура жалостливо косилась на пушистый серый комочек, – почему ж запах так плохо уходит? Очень душно.

– Так всю ночь угорало, до самого утра, – вздохнула кухарка, – да и дымоход, поди, засорился.

– А может быть, дрова были отравлены? – предположила Мура.

– Как это? – кухарка перекрестилась.

– Запах мне не нравится, какой-то химический, – настаивала Мура, – может, попалось полено от дерева, которое росло вблизи завода, пропиталось вредными веществами и при температурной обработке выделило опасные токсины? Серную или соляную кислоту, например.

– Полено сгорело, – отрешенно откликнулся Вирхов, не отрываясь от своего занятия.

Мура подошла к печи и заглянула внутрь. Потом она достала из муфты носовой платочек и прихватила им горстку золы – пусть папа проверит на всякий случай.

– Бедный Минхерц, – услышала Мура за спиной скорбный голос Вирхова, – и меня рядом с ним не было. И все из-за поганых собак.

– А вы как же спаслись, Карл Иваныч? – осторожно спросила она.

– Ночевал у Фрейберга, – отозвался Вирхов. – Да с болонками разбирался. Да объявлял розыск пуделей. Будто в дому умалишенных побывал. А у вас что стряслось? Не так же просто пожаловали? Не из сочувствия к старику?

– И из сочувствия тоже, – Мура смутилась. – Но у меня и неприятность есть. Бричкин пропал.

– Найдется, – успокоил ее Вирхов. – Что с ним станется? Небось, у зазнобушки заспался в пуховиках.

Мура покраснела. Ей как-то и в голову не приходило, что ее помощник, мужчина во цвете лет, вполне мог иметь даму сердца, тайную страсть.

– Какая-то сплошная полоса невезения, – жалобно сказал Вирхов, принимаясь за вторую лапу, – сначала в нашем любимом с Фрейбергом ресторане едва не угодил под пулю, предназначенную безухому китайцу. Затем на меня едва не попала слетевшая с крыши ваза. Теперь вот на старости лет чуть не лишился преданного друга, единственного домочадца. Что еще ждет меня впереди?

Мура испытывала нарастающую злость оттого, что этот достойнейший человек, так много сделавший для того, чтобы очистить столицу от преступников, оказался предметом шуток безответственного господина Маныча.

– А вы не собирались сегодня посетить бывшую гауптвахту? – спросила она у Вирхова, внутренне холодея от закравшихся в душу подозрений.

– Зачем? Вон, кота оттереть надо. И дела у меня нерасследованные стоят.

– Вы справитесь, – поддержала старшего друга Мура, – вам нужно только как следует разозлиться. И тогда вы горы свернете, но найдете преступников.

Мария Николаевна протянула Вирхову «Петербургский листок» с фельетоном Маныча-К-на.

Вирхов встал с дивана и погрузился в чтение, и чем дальше он читал, тем свирепее становилось выражение его лица. Он уже дочитывал последний абзац, когда предоставленный самому себе кот приподнял голову, мутным глазом покосился на хозяина, издал тяжелое «уф-ф» и вновь откинулся на подушки. Карл Иванович болезненно скривился и отшвырнул газетенку, уставился на несчастного Минхерца и топнул.

– Гауптвахта? Собаки в намордниках? Аплодисменты укротителю? Да они у меня увидят небо с овчинку! Если эти бестии – Куприн и Маныч! – решили устроить спектакль, водевиль, народ веселить в военное время… Я их в бараний рог скручу! Вы увидите триумф сумрачного германского гения!

ГЛАВА 18

Павел Миронович Тернов, разумеется, не поехал с начальником любоваться на дохлого Минхерца. Прерывать расследование, бросать все дела… Нет, не так представлял себе истинное служение закону кандидат на судебные должности. Теперь основная нагрузка ложилась на него. Он был уверен, что Карл Иваныч займется вплотную похоронами любимого котика и следствие приостановится.

Тернов немного досадовал лишь на то, что Вирхов не удосужился сообщить ему ничего конкретного о немом автомобилисте. Неужели Дмитирий Шевальгин и впрямь так опасен? Почему Вирхов уверен, что мастер имеет отношение к ножу? И к какому из двух? Вряд ли к гаранцевскому. Чертеж исполнен на листе, вырванном из учебника по химии или физике, и учебник предназначен для высших учебных заведений! А Шевальгин, судя по уверениям Кронберга, давно вышел из студенческого возраста.

Тернову было неприятно, что особенности процесса горения иллюстрировались сожжением Жанны д'Арк… Он находил в этом что-то безвкусное… Бесчувственное…

Мастерскую автомобильного клуба кандидат нашел быстро. Объявления об услугах мастерской публиковались в газетах на самых видных местах, хотя самих автомобилистов, особенно в зимнее время, на столичных улицах было не так уж и много. Да и автомобилей в городе насчитывалось, дай Бог, штук четыреста.

В крытом ангаре стояло несколько железных коней, поблескивающих свежей краской. В углу возле верстака крепкий брюнет в черном фартуке возился с мотором. А приветствовал Тернова сухощавый улыбчивый господин средних лет. Он представился как Жильбер Марло, французский специалист, выписанный в Россию для консультаций и обслуживания владельцев «Рено». Но готов оказать услуги и по другим маркам автомобилей. За год работы в России он достаточно хорошо овладел русским языком.

– Я намереваюсь купить автомобиль, – кандидат постарался нагнать на себя побольше солидности, – но прежде хотел бы получить разъяснения о сложностях технического обслуживания. Какие здесь имеются закономерности?

– Особенности устройства автомобиля вы можете изучить на специальной модели, – француз широко улыбнулся, обнажив розовые десны и острые, мелкие зубы, – у нас есть разборная машинка. Она дает представление об устройстве этого чуда техники. Техника техникой, всегда найдутся мастера, которые помогут вам овладеть ею, но главное – ощутить себя единым существом с машиной.

– Я плохо себе представляю, как это?

– О, мсье, – француз закатил глазки-изюминки, – призовите на память поэзию, там все сказано: «Конь слился со своим всадником в единое целое».

Тернов нахмурился, ничего подобного он не помнил.

– А я могу осмотреть автомобили в вашей мастерской? Выбрать наиболее привлекательный экстерьер?

Жильбер Марло повел посетителя мимо молчащих машин, давая на ходу подробнейшие указания. Там были в основном открытые авто с откинутыми брезентовыми и кожаными верхами, в складках которых слабо мерцали слюдяные окошечки. Одна, видно очень дорогая, походила на старинную карету: деревянный кузов ее был сделан из дорогого палисандра, и в таком экипаже можно было запросто сидеть в цилиндре. Колеса с красными и желтыми спицами, с шинами, красными и белыми, радовали глаз своими жизнерадостными красками. Так же весело поблескивали медные и никелированные капоты. Павел Миронович с любопытством приглядывался к забавным фигуркам на радиаторах – все разные, одна даже изображала какого-то святого, и кандидат на судебные должности прикидывал, что поместил бы на капот своего авто он сам.

– Мсье Марло, вас ждут, – послышался нетерпеливый голос откуда-то от входа ангара. Гид виновато улыбнулся и развел руками.

– Должен явиться заказчик? – поинтересовался Тернов.

– Да, мсье, – ответил Марло, – если желаете, можете переговорить и с ним. Автомобилисты охотно беседуют со всеми о своих любимых машинах.

Кандидат вслед за семенящим французом поплелся к входу в ангар, где стоял представительный военный в шинели с генеральскими нашивками и с черной мерлушковой папахой в руках. Рядом с ним топтался низкорослый азиат, закутанный в немыслимые одежды и платки. Определить его национальность Тернов не брался, для него все азиаты были на одно лицо.

– Ваше превосходительство! – француз засеменил быстрее. – Чрезвычайно рады вас видеть.

Он склонился перед генералом и обернулся к Тернову.

– Позвольте представить начинающего коллегу, господин…

– Вирхов, – выпалил неожиданно для самого себя Тернов, пыжась изо всех сил и прибавляя низких нот в голосе.

– Господин Вирхов, – подхватил Марло, – желал бы получить у вас, ваше превосходительство, если вы будете столь снисходительны к будущему коллеге, некоторые разъяснения по содержанию автомобиля в российской столице. И это тем более актуально, что ваша машина, ваше превосходительство, находится при смерти.

– Как при смерти? – равнодушно переспросил генерал, скользя заинтересованным взором по хрупкой фигуре представленного ему молодого человека.

– Увы, двигатель восстановлению не подлежит…

– Но машина только вчера была на ходу, – возразил недовольным голосом клиент, отрывая глаза от тонкой юношеской шеи, едва скрытой теплым кашне.

– Однако я еще вчера обращал внимание вашего превосходительства на тарахтящий звук в моторе, – заявил с неизменной льстивой улыбкой Марло, – а сегодня мсье Шевальгин пытался исправить агрегат и убедился: двигатель ненадежен. Мои ассистенты предлагают поставить на вашу машину другой мотор. Но и это не лучший выход. Приобретение нового автомобиля обойдется не намного дороже. Мы, во Франции, всегда знали, что русские дороги сокращают срок службы техники вдвое, а то и втрое.

– Я должен подумать, – генерал нахмурился. – А пока хотел бы взглянуть на своего железного друга.

– Прошу вас, – француз сделал приглашающий жест и кивнул Тернову, который безуспешно вертел головой в надежде увидеть глухонемого мастера.

Мужская компания пробралась в дальний угол ангара и остановилась перед автомобилем с открытым капотом. Над черными внутренностями колдовали двое молодых людей нелюбезного вида. Один светловолосый, другой брюнет. В отдалении сидели еще двое, один – похожий на Фридриха Герца.

– Если будет на то ваша воля, мсье Фанфалькин, – сказал медоточиво француз, – мы сделаем еще одну попытку. Попробуем подлатать мотор, испытаем его в деле, а затем уж и скажем свое последнее слово, нужен ли новый.

Генерал повернулся к Тернову и с горечью признался:

– Я сейчас, господин Вирхов, чувствую себя так, будто предлагают поставить новое сердце мне или новую голову моему камердинеру Басе. Останется ли автомобиль таким же родным для меня ? Или лучше дать ему умереть?

– Еросику, – осклабился за спиной генерала быстроглазый азиат.

Оба молодых слесаря выпрямились и с хмурым интересом разглядывали беседующих. Тернову показалось, что на него они бросают совсем уж неприязненные взгляды. И зачем он только соврал, что его фамилия Вирхов? Кто его за язык тянул?

Тернов с замирающим сердцем ожидал разоблачения. Однако позорной сцены не последовало. Напротив, генерал осмотрел свой автомобиль со всех сторон, огладил изящной рукой лакированные металлические поверхности. Затем в сопровождении камердинера Басы, семенящего француза и расстроенного Тернова неспешно направился из мастерской.

– Полагаю, – говорил он, – в ближайшее время автомобиль мне не понадобится. А вам, господин Марло, я даю согласие на проведение эксперимента

Француз поклонился и ретировался.

Тернов стоял рядом с элегантным генералом и не знал, что еще спросить, об автомобилях он знал слишком мало.

– А много ли требуется топлива? И нельзя ли избежать бензиновых запахов? Не порекомендуете ли каких-нибудь ароматизаторов?

– Запахов вообще следует избегать, – охотно откликнулся генерал. – Чистый мозг без вмешательства органов обоняния работает много производительнее. Восточная мудрость. Если автомобили вас по-настоящему интересуют, прошу навещать меня без церемоний.

Генерал подал Тернову прямоугольную визитку. При этом задержал кисть руки молодого человека в своей ладони и, облизнув сухие губы острым розовым языком, уставился прямо в глаза начинающего следователя. Тернов зарделся, но из неловкой ситуации его вывело появление Басы, который добыл-таки извозчика. Генерал изволил отбыть, одарив псевдо-Вирхова многозначительной улыбкой.

Пока Тернов смотрел вслед удаляющимся саням, он не заметил, как рядом с ним оказался любезный француз.

– А ведь ваша фамилия, господии Вирхов, нам известна, – сказал он прямо над ухом обомлевшего Павла Мироновича. – Кто же не знает судебного следователя Вирхова? – продолжал льстиво француз. — Даже мои молодые помощники относятся к его деятельности с почтением. Как поживает ваш батюшка?

– Благодарю вас, здоров, – осипшим голосом ответил Тернов и замер.

– Такие известные личности – желанные клиенты для нашей мастерской, – продолжил француз. – И мы готовы установить с вами более теплые отношения, чем обычно.

Тернов похолодел. На что намекает француз с темными глазами-изюминками? На какие теплые отношения?

– Не стоит откладывать дела в долгий ящик, – еще более обольстительно улыбнулся Марло, – предлагаем вам прямо сейчас принять участие в автомобильном эксперименте.

– В каком эксперименте? – Тернов захлопал глазами. Он был настолько сбит с толку, что забыл, с какой целью пришел в мастерскую.

– Вы же слышали, господин Вирхов, мы пытаемся спасти в автомобиле генерала мотор. И сейчас собираемся его испробовать. Пока на улицах светло, можем прокатиться по городу. Вы – в качестве пассажира. А поведет машину господин Шевальгин.

– Но я хотел бы задавать водителю вопросы…

– И задавайте. Дмитрий Львович вам ответит. И вы сольетесь с автомобилем в единое целое. Это очень важно, – доверительным тоном продолжил француз, поглаживая рукав терновского пальто, – иной раз, по себе сужу, встречаются автомобили, которые источают враждебность к седоку… Плохой признак. А бывало и так, сядешь, откинешься на спинку сиденья – и как в родных объятиях…

Тернов услышал за спиной нарастающий гул мотора и посторонился. Из ангара выкатил генеральский автомобиль, кожаный верх скрывал его внутренности. Тарахтящий мотор слуха не ранил – все моторы казались Тернову одинаковыми.

– Прошу!

Господин Марло открыл дверцу, помог своему предполагаемому клиенту устроиться на заднем сиденьи и чересчур заботливо укутал его ноги роскошной медвежьей полостью. Впрочем, никаких подозрительных касаний Тернов не ощутил.

Седок роскошного «Рено» мог видеть только могучие плечи водителя, обтянутые дохой из волчьего меха, да лохматую желто-коричневую шапку. Тернов с облегчением распрощался с французом и вскоре, легонько подпрыгивая на кожаном стеганом сиденьи, вовсю наслаждался радостью быстрой езды. Машина двигалась хоть и с изрядным шумом, но ровно и мягко. Скорость движения, никак не меньше двадцати километров в час, завораживала, и Павел Миронович едва успевал узнавать пробегающие мимо знакомые площади, улицы, дома. Он с удовольствием отметил, что снег скрыл ухабы, а сани отшлифовали его до зеркального блеска… Тем не менее по пути встречались возвышения, в основном мосты, и когда автомобиль скатывался с них, под ложечкой возникала пустота.

Павел Миронович смотрел на неторопливые движения водителя и боялся отвлекать его разговорами от напряженной работы. Он подумал, что автомобиль – символ наступающей новой эпохи, в таком экипаже невозможно представить себе Вирхова, и взгрустнул оттого, что выбрал поприще, вынуждающее его гробить юность в косных обстоятельствах судебного дела да в окружении несовременных людей.

Его размышления прервал резкий звук клаксона и голос водителя.

– Сердечный привет вашему батюшке!

Шевальгин вновь нажал на клаксон.

Потом вдруг выдернул руль, открыл дверцу и вывалился из автомобиля.

Тернов, разинув рот, глянул вперед.

Автомобиль, набирая скорость, мчался по наклонной поверхности вниз – туда, где стояла толпа горожан. Зеваки сыпанули в разные стороны, за их спинами открылось крыльцо здания казенного вида. Автомобиль с беспомощным Терновым стремительно приближался к нему.