Текст книги "Заговор стервятников"

Автор книги: Елена Басманова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Глухой выстрел крепостной пушки вывел кандидата из паралича.

Он с истошным воплем бросился всем телом на дверцу автомобиля и вместе с дверцей вылетел на снег за несколько мгновений до неизбежной автокатастрофы.

ГЛАВА 19

Проводив Муру, Клим Кириллович рассчитывал, что как только он доберется домой, до своей постели, заснет мгновенно. Однако сна не было.

Он долго ворочался в постели под душившим его одеялом, вставал, подходил к окну, отодвигал тяжелую портьеру, вглядывался в ночной мрак.

Он размышлял о Марии Николаевне Муромцевой. То, что девушка всерьез восприняла неудачную шутку о притязании доктора на ее руку, не удивляло его. В конце концов, ее старшая сестра собирается замуж, в невестах уже и подруги. Правильно сказал Николай Николаевич о помешательстве, в такой атмосфере, естественно, девичье воображение распаляется. Гораздо больше его потрясло его собственное поведение: он терял контроль над своими поступками. Как мужчина, он обязан был взвесить все. Он думал, что слишком стар для такой юной особы, Мура еще не знает себя, на ее пути встретится много молодых людей, более привлекательных, чем доктор Коровкин. Зачем далеко ходить, какой возбужденной и раскрасневшейся застал он Муру в гостиной Безсоновых! О чем она беседовала с Таволжанским, что этот красивый молодой человек нашептывал ей наедине? Муре еще надо учиться. И Клим Кириллович не был уверен, что он действительно готов дать ей свободу действий: жена уважаемого доктора – владелица частного сыскного бюро. Нонсенс! Но в глубине души доктор понимал, что все его здравые рассуждения – чепуха, он просто боится, робеет как ребенок, что Мура откажет ему. И как он тогда будет жить дальше?

Забылся он только под утро, а проснулся уже засветло и все в том же смятенном состоянии духа. Дольше обычного провалялся в постели: в его воображении витал образ Марии Николаевны. Представив ее улыбку, обращенную к Таволжанскому, он резко вскочил. Так и самому недолго до помешательства.

В это утро он с особым рвением занимался гимнастикой. Привычные упражнения, последовательно разогревавшие определенные группы мышц, успокаивали. Он переключил свои мысли на дела прозаические: сегодня предстояло выполнить просьбу Муромцева и разузнать хоть что-то о будущем муже старшей профессорской дочери. Придется нанести визит генеральше Зонберг. Вполне возможно, немотивированная неприязнь семейства Муромцевых к жениху обретет под собой какой-то фундамент. Кто знает, может, Зонберг сообщит о герое турецкой кампании нечто такое, что заставит Брунгильду не торопиться с окончательным решением.

Клим Кириллович усмехнулся. Его собственный опыт свидетельствовал, как непрочны чувства юных: не сам ли он года три назад воображал себя влюбленным в златоволосую красавицу-пианистку? Перст судьбы… Брунгильду Николаевну привлекают яркие, экзотические мужчины, в которых есть некая тайна, загадочность! Она не могла бы отдать свое сердце заурядному, частнопрактикующему врачу, пусть и очень хорошему специалисту. Доктор с грустью вспомнил, как страдала Брунгильда Николаевна, влюбившаяся с первого взгляда в юного Глеба Тугарина, наследника одного из строителей Успенского собора в Кремле! Затем вокруг нее увивался англичанин Чарльз Стрейсноу, кое-кто даже предполагал, что он потомок Петра Великого! А сейчас – романтический генерал Фанфалькин! Одно имя его чего стоит – Эраст! Предел девических вожделений!

А может, сам он охладел к Брунгильде потому, что рядом с ним всегда была живая, непосредственная, неожиданная Машенька, вовлекающая его в свои дикие приключения? Он явственно представил, как обычно все начинается: возбужденный шепот Муры «Клим Кириллович», ее округлившиеся глаза – и радостно рассмеялся. В приподнятом состоянии духа он прошел в ванную, быстро умылся, побрился, оделся и направился в столовую. По квартире разносился запах готового завтрака, но только теперь он понял, что сегодня еще не слышал привычного топотания тетушки. Неужели она куда-то ушла?

Полину Тихоновну он обнаружил в гостиной. Она приткнулась с шитьем в руках в уголок дивана. На столе, лишенном нарядной скатерти, лежали куски белой ткани.

– Доброе утро, дражайшая тетушка.

– Завтрак давно готов, – отозвалась она, отрываясь от шитья и внимательно взглянув поверх очков на племянника, – если надо подогреть, скажи кухарке.

– Чем же вы занимаетесь? – Клим Кириллович с теплой улыбкой поддразнивал свою единственную домочадку. – Я так привык видеть вас утром с газетами в руках. А вы вдруг шитьем увлеклись.

Тетушка нахмурилась.

– Газеты, Климушка, читать не хочется. Ерунда какая-то! Представляешь? «Русь» ратует за поражение России, считает за благо! Якобы тысячи погибших русских солдат и моряков заставят Государя встать на путь либерализации. Это что же, чем больше людей погибнет, тем больше либералы обрадуются?

– Разновидность политического сумасшествия, – отмахнулся доктор. – Таких людей надо в лечебницы отправлять, да медицинская наука еще не квалифицировала эти явления как патологические. – И с любопытством глядя на сосредоточенную швею, продолжил: – Знал бы, что вы шитьем займетесь, подарил бы вам к Рождеству швейную машинку «Зингер».

– О, Климушка, – укорила племянника порозовевшая тетушка, – дороговатый подарок. Да и мое увлечение, как ты его называешь, кратковременно. Вчера наведывались женщины из комитета по поддержке фронту, просили помочь нашим защитникам – сшить хотя бы несколько рубах… Разве я могла отказать?

– Вы великодушны, тетушка, я всегда это знал, – ответил доктор и отправился в столовую, завтракать в непривычном одиночестве.

Быстро управившись с картофельным пудингом и ветчиною, он договорился по телефону с генеральшей Зонберг о визите и вскоре с саквояжем в руках покинул дом.

Сухой, солнечный морозец бодрил, сани как-то особенно весело поскрипывали полозьями по укатанной колее, снежные шапки на приворотных тумбах, на подоконниках, на дверных козырьках радовали своей округлостью, – и хотя на краю империи шла война и гибли люди, казалось, что начинающийся таким сиянием день сулит бесконечно доброе.

До дома, где квартировала генеральша Зонберг, Клим Кириллович добрался быстро. Он щедро расплатился с удивленным неожиданными чаевыми извозчиком, пошарил в кармане и сунул гривенник знакомому швейцару и, как мальчишка, преодолевая несколько ступенек за раз, взлетел на второй этаж по мраморным ступенькам, устланным ковровой дорожкой.

Горничная помогла ему снять тяжелое пальто и проводила в гостиную. Генеральша и ее дочь, обе в скромных темных платьях, сидели за столом, на котором был разбросан полотняный крой, и что-то шили.

– О, милый доктор, – приветствовала гостя хозяйка, – прошу без церемоний. Я понимаю, вы хотите успокоить свою врачебную совесть и убедиться в полном нашем здравии. Видите, обе целехоньки, шьем рубахи для солдатиков. И прислугу заставили исполнить барщину – по штуке белья изготовить. Вы нас осуждаете?

– Напротив, сударыня, всецело поддерживаю и одобряю, – галантно ответил доктор, усаживаясь в некотором отдалении и бросая взгляды на генеральскую дочь. – Вижу, и Татьяна Эдуардовна пребывает в добром расположении духа. И простуда вас миновала.

С некоторых пор в дочери генеральши Зонберг произошла разительная перемена. Своенравная барышня, доводившая своими выходками и свободомыслием бедную мать до сердечных приступов, неоднократно дерзившая и доктору, успокоилась. Она реже покидала дом с неизвестными матери целями, потеряла интерес к друзьям и подружкам, питающим тайную симпатию к эсерам, охотнее посещала светские рауты. Она больше не эпатировала доктора внезапным чтением горьковской песни о Соколе. Бедная мать даже поделилась с Климом Кирилловичем своими ужасными подозрениями – не готовится ли ее дочь встать в ряды цареубийц?

Спокойствие, кротость и смирение замкнутой, темноглазой девушки казались подозрительными и доктору. Он прекрасно понимал, что фрондирующая молодежь или играет в революционеров, или психически ненормальна. Правда, доктор еще не решил, что же произошло с Татьяной Эдуардовной: или ее болезнь уже перешла грань, стала необратимой и девушка действительно готовится к чему-то недоброму, или все-таки наступил очистительный кризис и она возвращается к нормальной жизни. Поэтому по просьбе ее матери он регулярно навещал семейство Зонберг и, хотя поверхностно был знаком с психиатрией, наблюдал молодую пациентку.

– У нас хорошо топят, – отозвалась низким приятным голосом генеральская дочь, – а на улицу я выхожу редко. На прошлой неделе выезжала к графине Саниной, на благотворительный концерт. Впрочем, я музыку плохо знаю, совсем в ней не разбираюсь.

– Значит, проскучали весь вечер? – поддержал разговор доктор.

– Можно сказать и так. – Татьяна повернула тонкое бледное лицо к доктору, метнула сумеречный, темный взгляд. – Впрочем, был забавный эпизод. В дамской комнате две милые барышни, кажется, участницы концерта, заспорили. Нашли место для спора! Одна из них собиралась на фронт, а другая ее подзуживала и говорила, что папа не отпустит.

– Барышни у нас чудные, романтические, – Клим Кириллович усмехнулся, – о них можно поэмы писать. А вы, Татьяна Эдуардовна, вы не собираетесь на фронт?

Генеральша отложила шитье и подняла на него возмущенный взор.

– Вы, доктор, сегодня как генерал Фанфалькин.

– Я? Генерал? – доктор нарочито преувеличенно удивился.

– Не ожидала от вас. А генерал изредка нас посещает: он был знаком с моим покойным мужем. В последний визит он прямо так и спросил у Танечки – не поедет ли она на фронт?

– Может быть, это было неловкое предложение руки и сердца? – неосторожно пошутил доктор. Татьяна смутилась, губы ее обидчиво дрогнули.

– Мне генерал никогда не нравился

– А чем генерал прославился? – осторожно спросил доктор. – Простите мне мое невежество.

– Ничего удивительного, – хозяйка дома не спешила вернуться к шитью, – вы слишком молоды. Он начинал как чиновник особых поручений. Выполнял конфиденциальные задания некоторых высокопоставленных особ, их имена я разглашать не в праве. Дослужился до действительного статского советника – четвертый класс, чин немалый. На хорошем счету у самого Государя. В военном ведомстве служит уже порядочно, в настоящее время возглавляет Управление военно-голубиной почтой. Но вряд ли занимается безобидными птичками.

– Понял, – кивнул доктор, – он связан с разведкой.

– Утверждать не берусь, – генеральша откинулась на спинку кресла. – Однако, как честная женщина, должна вас предупредить, мой покойный супруг относился к господину Фанфалькину с осторожностью. Он знал больше, чем говорил мне. Одно время генерал часто посещал нас, – она кинула многозначительный взгляд на зардевшуюся дочь, – и теперь не забывает, но заходит значительно реже.

– Он не был женат? – безразличным тоном поинтересовался доктор.

– Нет, но, как мне кажется, собирался…

Клим Кириллович досадовал, что присутствие девушки не позволяет ему подробнее расспросить пожилую даму об отношении генерала с женщинами. Татьяна Эдуардовна склонилась над куском ткани, и, держа иголку неумелыми пальцами, пыталась выровнять стежок.

– Я слышал, что у него есть слуга-японец, – сказал доктор

– Есть. Баса зовут. Тоже любитель сакэ. Фигурка колоритная. Я удивляюсь, что в нынешних обстоятельствах генерал не посчитал нужным хотя бы на время расстаться с ним.

– Мамочка, Эраст Петрович совершенно прав. Зачем ему лишать себя преданного слуги? – Татьяна, как показалась доктору, слишком горячо бросилась на защиту Фанфалькина. – А в шпионаже сейчас подозревают всех, даже европейцев. Намекают и на немцев. Между прочим, наша фамилия тоже немецкая. Как вы думаете, Клим Кириллович, не опасно ли нам теперь появляться в людных местах?

Доктор Коровкин опешил. Он никогда не задумывался, что семейство Зонбергов немецкое. Что за глупости? Тогда и Вирхов, и Фрейберг, и сотни тысяч других российских подданных петровского призыва…

– Кстати, – прервал свои размышления доктор, – Зинаида Аполлоновна, а что это за странная фамилия – Фанфалькин?

– Тоже немецкая, – пояснила печально генеральша, – более удачно русифицирована. Происходит от немецкого фон Фальке.

– А-а-а, – протянул доктор, – что-то типа русского Соколова?

– Совершенно верно, – вздохнула хозяйка.

Доктор, дождавшись, когда Татьяна отложит шитье, проверил ее пульс, одобрительно помычал, посоветовал ей и дальше принимать успокоительное и откланялся.

В голове его царила мешанина. Он теперь не исключал, что душевный кризис Татьяны Зонберг связан с любовным разочарованием. Возможно, она была в юности тайно и страстно влюблена в генерата Фанфалькина. Почему нет? Он мужчина импозантный, видный, в героическом ореоле. Недаром, недаром, казалось теперь Климу Кирилловичу, Татьяна Зонберг, находясь в бреду после полученного в поезде ранения, так пламенно декламировала «Песню о Соколе». Он-то считал, что это революционная прокламация. А это был гимн любви! Сокол – это и есть в переводе с немецкого Фанфалькин…

Но если в семействе Зонбергов благосклонно, судя по разговору, отнеслись бы к сватовству генерала, значит, предосудительных пороков у него нет. Старая Зонберг разнюхала бы!

Погруженный в раздумье, доктор брел по улице и даже не чувствовал мороза. Он, оберегая саквояж с медикаментами, автоматически уворачивался от прохожих и экипажей, полной грудью вдыхал колючий воздух, в котором причудливо мешались запахи печного дыма и конского навоза.

Он размышлял и о том, не отправиться ли прямо теперь в квартиру Муромцевых? Не изложить ли профессору все, что удалось узнать о женихе его дочери?

Сомнения грызли доктора Коровкина. Собственно говоря, ничего конкретного он и не выяснил из разговора с генеральшей Зонберг. А немецкие корни Фанфалькина и слуга-японец не повод, чтобы считать служащего в Главном Штабе генерала шпионом. Уж профессор не скатится к шпиономании.

Клим Кириллович шагал по малолюдной улице. Резкий звук автомобильного клаксона сзади заставил его вздрогнуть и обернуться.

По проезжей части, идущей под уклон с моста, мчался, набирая скорость, автомобиль. Доктор взглянул в другую сторону. Там, невдалеке, поспешно разбегалась с тротуара довольно внушительная толпа.

Рев автомобильного мотора приближался, и доктор вновь обратил взор на неизвестного лихача. Разве правила автомобильного движения, принятые городской управой, разрешают носиться по столице с такой бешеной скоростью?

До слуха донесся далекий, приглушенный грохот, выстрел Петропавловской пушки извещал наступление полудня. И в следующий миг из поравнявшегося с доктором автомобиля выпала дверца, а вместе с ней и орущий благим матом медведь.

Доктор Коровкин остолбенел, непроизвольно шагнул назад и уставился на стремительно удаляющийся автомобиль, обдавший его темным, вонючим дымом.

Никуда не сворачивая, автомобиль мчался к крыльцу гауптвахты. Какое счастье, что ни один пешеход не попал под колеса железного чудовища! Но само чудовище, уткнувшись в каменную ступеньку крыльца, мгновенно исчезло в ярком пламени взрыва.

ГЛАВА 20

– С пуделем или без пуделя, но из-под земли добыть мне этого проклятого шутника Куприна! – кричал Вирхов вслед поспешно покидающему его кабинет курьеру.

Такой клокочущей ярости от Карла Ивановича Вирхова не ожидал никто. Ни Мария Николаевна Муромцева, которая вместе со следователем к моменту взрыва находилась в нескольких десятках метров от крыльца бывшей гауптвахты, ни доктор Коровкин, с трудом оторвавший обезумевшего кандидата от лакированной дверцы автомобиля, ни сам Тернов, к этому времени благополучно доставленный в следственную камеру и осторожно помещенный на широкий кожаный диван.

Доктор Коровкин еще на месте происшествия осмотрел бедолагу. По счастью серьезных повреждений тот не имел, спасла медвежья полость, но находился в шоковом состоянии и теперь проявлял явные признаки беспокойства: порывался вскочить и бежать, и доктор только с помощью письмоводителя удерживал пострадавшего на диване.

– Россия вовлечена в кровопролитную войну с Японией! – Надрывался следователь, бегая по камере. – Бомбометатели наводнили столицу! Ни в ресторане, ни на Дворцовой площади нельзя себя чувствовать в безопасности! И в такое-то время безответственные борзописцы своими дурацкими шутками побуждают народ к скоплению! Очень удобно для массовых убийств с помощью взрывающихся автомобилей!

Мало кого из свидетелей трагедии удалось схватить с помощью полиции и дворников на месте происшествия. Народ благоразумно разбежался. А те, кто не успел, ничего путного следователю не сообщили. Теперь десяток-другой горожан понуро сидели на скамейках в просторном коридоре Окружного суда и ждали своей очереди в соседний с вирховским кабинет, где дежурные помощники записывали их показания.

– Вы своего добились, Мария Николаевна! – Вирхов, наконец, отвлекся от Куприна, остановился и навис над затихшей на краешке стула девушкой. – Вы считали, что мне нужно посильнее разозлиться, и вы это получили! Теперь выкладывайте все начистоту. Где и при каких обстоятельствах вы познакомились с господином Куприным? Откуда вам было известно, что у здания гауптвахты произойдет взрыв? Зачем вы подбили меня туда ехать?

– Я ничего не знала, Карл Иваныч, – поспешила оправдаться непривычно бледная Мура, – и с господином Куприным не знакома.

– Это мы выясним, не сомневайтесь, – угрожающе пообещал Вирхов, – как только полиция доставит жильцов подозригельной квартиры, где вчера пил Куприн. Да и господин Фрейберг, надеюсь, пожалует. Не отвертитесь.

– Может быть, лучше, Карл Иваныч, подробней расспросить вашего помощника? – предложил доктор, желая во что бы то ни стало уберечь Марию Николаевну от вирховского гнева.

– Как в автомобиле оказался Павел Миронович? – дерзко подхватила Мура.

– Вы считаете, Мария Николаевна, что господин Тернов в сговоре с Куприным? – мягко спросил Клим Кириллович, избегая встречаться с девушкой взглядом: в ее откровениях слышалась ему ложь.

– Позор на мою седую голову! – Вирхов схватился за остатки жидких белесых волос на голове. – Мой помощник! Кандидат на судебные должности! Чем занимается?! Я направляю его на дознание по уголовным делам, а он?! Неужели вы, милостивый государь, тоже пропитались ядом социалистических бредней и связались с политическими террористами?! Уж не вы ли начинили автомобиль взрывчаткой?

Горькая тирада летела прямо в бледное, с двумя пятнами йода на щеке, лицо пострадавшего. Следователь остановился у кожаного дивана и презрительно смотрел на Тернова.

– Вы полагаете, Карл Иваныч, что автомобиль был начинен взрывчаткой? – теперь Клим Кириллович хотел отвлечь Вирхова от несчастного Тернова.

– А то я не видел взорванных автомобилей! – воскликнул Вирхов. – А это что? – он указал перстом на искореженный кусок железа, валявшийся на зеленом сукне его письменного стола. – Метров за двадцать отлетел! Едва извозчика не прибил! Нет, тут без динамита не обошлось.

– Как хотите, Карл Иваныч, – увещевал доктор, – но что-то здесь не то. Шутки шутками, но я не вижу никакого смысла во взрыве здания бывшей гауптвахты. Тем более в военное время.

– Зато я вижу, – злобно упорствовал Вир-хов, – и теперь припоминаю: еще вчера за кружкой пива Фрейберг предупреждал меня, что в следующий раз я буду иметь дело с динамитом.

– Откуда же он это знал? – продолжал свою миротворческую миссию доктор. – От Куприна?

– Вот это-то больше всего меня и смущает, – сбавлил обороты Вирхов. – Не похоже, чтобы Фрейберг общался с Куприным. И, тем не менее, что-то явно знал или догадывался. Скорей бы он пришел! А я… я… Нет у меня никакой интуиции, ничего я не почувствовал: ни приближающейся опасности, которую чувствовал Фрейберг, ни приближающейся смерти моего Минхерца…

– Ваш кот сдох? – удивился доктор. – Когда?

– Нет, откачали, – Вирхов скорбно вздохнул. – Отравился угарным газом. Мы с Марией Николаевной отвезли его вашей тетушке. – И увидев вытянутое лицо доктора, его перекошенный рот, где замерла задавленная фраза, воскликнул: – Не мог же я доверить его дуре Прасковье! И сам сидеть не мог! А Полина Тихоновна женщина благоразумная, здравомыслящая, да и медицинские познания у нее есть кое-какие, от вас набралась.

– Хоть вас Бог уберег, на ваше счастье вы отправились к Фрейбергу, – облегченно заключил доктор и, видя, что гнев Вирхова несколько утих, решился: – А какой случай свел вас с Марией Николаевной?

Вирхов, припоминая, воззрился на бледную Муру.

– У меня Бричкин пропал, – торопливо подсказала она, кинув благодарный взгляд на Клима Кирилловича. – Надеялась с помощью Карла Иваныча выяснить, не случилось ли с ним чего.

– Ах да, простите, – Вирхов снова заметался по кабинету, – совсем голову потерял. Поликарп Христофорович, погляди-ка, дружок, сводки из моргов, больниц и кутузок. Нет ли Бричкина среди обмороженных, пострадавших от собак…

Письмоводитель отпустил Тернова, который все это время силился приподняться с дивана и что-то сказать, и выскользнул из кабинета. Место сиделки занял Клим Кириллович. По профессиональной привычке он сразу же взял запястье и нащупал учащенный пульс, что совсем не мешало ему внимательно следить за словесным поединком опытного следователя и неутомимой бестужевки.

– Карл Иваныч, – голос Муры звучал совсем тихо, а появившиеся в нем интонации заставили доктора насторожиться, – кто-нибудь знал, что вы заночуете у Фрейберга?

– Никто, – буркнул Вирхов. – Даже я сам. Рассчитывал посидеть с ним часик-другой за пивом, расслабиться, посоветоваться с другом, да устал, сморился. А почему вы об этом спрашиваете?

– Так просто. Соображаю.

– Так просто, дорогая Мария Николаевна, – недоверчиво воззрился на девушку Вирхов, – насколько я знаю, вы ничего не спрашиваете. Не мучайте старика.

– Что вы, Карл Иваныч, – возразила Мура, – я вам все скажу, ничего не скрою. Если вы не сочтете за труд послать кого-нибудь за шапкой купца Малютина. Для полной уверенности я должна найти недостающее звено…

– Посылать незачем, – сурово прервал Вирхов, – у него такая же, как и у меня. Вон висит на вешалке. Любуйтесь, черная мерлушка. А рядом такая же Павлу Мироновичу принадлежит. Размером поменьше. В Гостином дворе куплена.

– А брюки? Могу ли я взглянуть на брюки?

Вирхов остановился перед Мурой, с видимым трудом сдерживаясь от саркастических комментариев не вполне приличного толка, готовых сорваться с его уст.

– Брюки вместе с купцом в морге, – выдавил он из себя. – Но представление о них вы сможете составить, если взглянете на брюки Павла Мироновича.

Мура встала.

– Так я и знала! Мои подозрения подтверждаются… Карл Иваныч, я вам все объясню, но только не знаю, с чего начать. Может быть, с Минхерца?

Пораженный Клим Кириллович на миг ослабил внимание к своему пациенту, и пострадавший Тернов тут же вскочил и бросился к Вирхову.

– Карл Иваныч! Господин Вирхов! Я уже и так чувствую себя трупом! Купцом Малютиным! Котом Минхерцем! Всеми вместе! Но простите и выслушайте! Я во всем признаюсь!

Вирхов разозлился, схватил своего помощника за плечи и готов был как следует его тряхануть. Тернов поник, губы его дрожали, руки безвольно повисли вдоль испачканного костюма. От расправы Тернова спасло вмешательство доктора.

– Вы сделаете его идиотом, Карл Иваныч. Не забывайте, у него тяжелый шок, не исключено сотрясение мозга. Если вы продолжите в таком духе, за последствия я не ручаюсь.

Мягкая укоризна в голосе доктора заставила Вирхова ослабить хватку. И доктор Коровкин, подумывающий, не пора ли дать успокоительное следователю, бережно извлек своего пациента из железных объятий и уложил обратно на спасительный диван. Мария Николаевна Муромцева безмолвствовала.

– Карл Иваныч, – со слезами в голосе запричитал Тернов; его голова со спутанными, влажными волосами покоилась на кожаном валике, глазами он пытался отыскать внушительную фигуру своего наставника, – история нас ничему не учит. А ведь всякое самозванство Богом наказывается.

Вирхов отступил к своему столу, опершись одной рукой о столешницу, – Тернов действительно напоминал ему сейчас кота Минхерца, только в голове угоревшего кота сохранялась большая трезвость рассудка.

– Вы имеете в виду самозванного Бурбона? – подхватил Вирхов, незаметно подмигнув Муре и доктору.

– Нет, Карл Иваныч. Бурбон здесь ни при чем. – Розовые губы, очерченные сверху полоской щегольских, белесых усиков, скривились. – В автомобильной мастерской я сказал, что я – Вирхов.

– Вы Вирхов!? – брови следователя поползли вверх.

Клим Кириллович и Мура переглянулись и поняли друг друга без слов: худенький блондин вполне мог сойти за сына своего плотного, но такого же светловолосого, светлолицего начальника.

– Так получилось, – виновато пробормотал Тернов, – я не хотел, само с языка сорвалось.

– Самозванство без заранее обдуманного намерения, – Вирхов попытался юридически сформулировать поступок юнца. – Кажется, в уголовном уложении такая статья отсутствует. И что же, в мастерской поверили, что вы лучший следователь петербургской столицы?

Тернов вздохнул.

– Во всяком случае, инженер Марло, француз, который меня там встретил, разливался соловьем: и фамилия Вирхова ему известна, и он почел бы за честь иметь такого клиента.

Вирхов немного успокоился и, оставив в покое чернильницу, перешел к существу дела.

– Вам удалось что-либо узнать о Шевальгине?

– Может, он там и был, – ответил Тернов, – я его опознать не мог. Зато, как мне кажется, видел господина Герца.

– А как вы оказались во взрывоопасном автомобиле? – продолжил допрос Вирхов.

– Это автомобиль генерала Фанфалькина. – Тернов несколько взбодрился, на его лице появилось выражение, в точности воспроизводящее мимику Вирхова. – Имел счастье с ним познакомиться. Генерал дал согласие на испытание реанимированного мотора. Господин Марло предложил мне участвовать в этой поездке.

– И вы согласились, – с горечью констатировал Вирхов. – Вашему легкомыслию нет предела. Неужели вы осмелились сесть за руль?

– Вы правы, во всем и кругом правы, господин Вирхов, – заторопился Тернов, – но не до такой же степени я дурак. За рулем сидел один из инструкторов.

– Фамилию знаете?

– Никак нет. – Тернов осторожно передвинул голову на подушке. – Или знал и забыл. Может, у меня сотрясение мозга?

– Вы скрываете от меня истину, – горько констатировал Вирхов.

– Нет, Карл Иваныч, – смутился Тернов, – я был уверен, что за руль сел Шевальгин. Но он заговорил! Выходит, он не глухонемой.

– Вы хотите сказать, что этот ваш автомобилист погиб на месте взрыва вместе с экипажем?

Тернов закрыл лицо руками и заплакал. Клим Кириллович взял наполовину наполненный прозрачной жидкостью стакан, стоявший на стуле рядом с диваном, отвел руки молодого человека от мокрого лица, аккуратно приподнял многострадальную голову кандидата и влил ему в рот успокоительное лекарство.

– Неужели Кронберг лгал? – почесал затылок Вирхов. – Но зачем?

Справившись с очистительным потоком слез, Тернов обнаружил в себе силы продолжить беседу.

– Карл Иваныч, ради Бога, не сердитесь, не добивайте меня окончательно, дайте мне хотя бы договорить до конца. Я и так слишком наказан за свое самозванство.

Вирхов поморщился, но просьбе внял. Он прошествовал к своему креслу, плюхнулся на жесткое сиденье и положил перед собой обе руки с крепко сцепленными пальцами.

– Вы мне не поверите, – Тернов стремился быть кратким и убедительным, – поскольку автомобиль взорвался и сгорел. Все части его не восстановить. Но если бы это удалось, то вы не нашли бы руль.

– Неужели прогресс дошел до такой степени, что можно ездить на автомобиле без руля?

Доктор оглянулся на Марию Николаевну, но она, уставившись на носки своих ботиночек, торчащих из-под юбки, о чем-то сосредоточенно размышляла.

– Дело в том, дело в том, – Тернов заикался от волнения, – что мой инструктор выскочил из машины вместе с рулевым колесом…

– Вы это видели? – Вирхов обратился к доктору.

– Увы, нет, – холодно ответил Клим Кириллович.

– Но это было раньше, и руль с другой стороны! – воскликнул Тернов. – И… и… и… теперь… я… вы… В общем, думаю, они меня разоблачили, то есть мое самозванство… И хотели мне отомстить, напугать, взорвать, убить…

Вирхов смотрел на побелевшие костяшки своих пальцев, и по нахмуренному лбу его, покрывшемуся испариной, было видно, что он пытается и не может переварить полученную информацию.

Однако тишина в следственной камере воцарилась ненадолго.

– Господин Вирхов! – зычно отрапортовал с порога явившийся в дверях Поликарп Христофорович. – Ваше указание выполнено. Среди пострадавших в минувшую ночь от мороза, от собак и прочего трупа Бричкина не обнаружено.

– Превосходно, – машинально кивнул Вирхов, не отрывая глаз от своих рук. – Превосходно. Вы довольны, Мария Николаевна?

Мария Николаевна ответить не успела.

Чьи-то руки в туго обтягивающих перчатках решительно отодвинули письмоводителя с порога, и в дверях возникла новая фигура: подтянутый, строгий господин в штатском с несколько размытыми чертами лица.

– Господин Ястребов? – Вирхов в недоумении приподнялся с кресла. – Чем обязан?

– Господин Вирхов! Вам придется проследовать за мной!

– Куда? – не понял Вирхов.

– В следственную комиссию Главного штаба!

– А в чем, собственно говоря, дело? – Вирхов побагровел.

Полковник Ястребов обвел победоносным взором притихшую публику, задержал его на понурой синеглазой барышне и приосанился.

– Сопротивление бесполезно. За дверью вооруженный конвой. У нас есть неопровержимые улики того, что вы возглавляете японскую шпионскую сеть в российской столице!