Текст книги "Заговор стервятников"

Автор книги: Елена Басманова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА 23

Казалось, тягостный день никогда не кончится, и неприятности, окружившие семейство Муромцевых, не рассеются подобно внезапно прекратившемуся снежному вихрю. Метель утихла, и Елизавета Викентьевна сочла это хорошим предзнаменованием, чтобы немедленно ехать в церковь спасать Брунгильду из тайных сетей генерала Фанфалькина. Другой точки зрения придерживался профессор, на него черный платяной квадрат с черепом и соколиным пером произвел сильное впечатление. Николай Николаевич полагал, что им послано предупреждение: из дома не выходить, иначе грозит смерть. Косвенно профессора поддержал и доктор Коровкин, он некстати напомнил, что фамилия генерала происходит от немецкого слова «сокол». Клим Кириллович даже высказал бестактное предположение, что респектабельный жених Брунгильды Николаевны может оказаться главарем пугавшей столицу банды. Возможно, генерал Фанфалькин недаром находился в ресторане «Семирамида» во время налета: он-то и руководил бандитами! Ранение, скорее всего, случайность или продуманный ход для алиби. Своими неуместными домыслами он еще сильнее встревожил муромцевскую чету.

– Я не верю, что Бруня попала в лапы каких-то бандитов, – Мура осадила доктора, видимо, все еще тайно влюбленного в ее сестру. – И генерал не похож на преступника. Ваши предположения, Клим Кириллович, слишком фантастичны. Вы совсем потеряли голову.

Смущенный мичман не знал, что предпринять. Мария Николаевна вызывала у него трепетный восторг, именно поэтому он приехал предупредить славную девушку об опасности, грозившей ее сестре. Он готов был действовать немедленно и решительно. В то же время, профессор был старше, умнее, ученее, а мичман привык подчиняться старшим по званию. В конце концов, чувствуя себя виноватым, он предложил поступить следующим образом. Сам он продолжит наблюдение за Басой и его хозяином и следом за ними прибудет в церковь, а остальные отправятся в церковь прямо сейчас.

Профессор промолчал. Ему не нравилось, что в семейные неурядицы замешан неизвестный ему молодой человек. А Мария Николаевна предложение одобрила.

Павел Миронович Тернов, который все еще теребил свой нос, будто ощущал потребность поставить его в нормальное положение, выразил желание вернуться на службу. Он давно мечтал побыстрее улизнуть из квартиры Муромцевых. Ему было неловко, что он стал невольным свидетелем деликатного семейного дела. И главное, внутренне он трепетал от страха перед Вирховым. А ну как, действительно, контрразведка разберется, выпустит следователя, и придется бедному кандидату получать нагоняй за бездействие? Он жалел, что сразу не разослал агентов и в автомобильную мастерскую, и в Шахматный клуб. Теперь он считал, что и к Фанфалькину неплохо бы приставить филера, хотя, что бы ни говорил доктор о Фанфалькине, на преступника уважаемый генерал не похож, да и найти его в любой момент не составит труда.

В конце концов, отпустив Товалжанского и Тернова и уже не думая о черной тряпке с черепом, Муромцевы и доктор отправились к месту тайного венчания.

Они поспели в церковь как раз к окончанию службы. В церковке народу было много, но прямоугольное помещение, разделенное на три нефа, из которых каждый венчали низкие, крестовые своды и каждый имел свой алтарь в богатых резных рамах из светлого дерева, казалось просторным. Ощущение простора и светлой радости сообщали и росписи, их нежные розовые, палевые, бежевые краски напоминали о лете и цветении лугов, и только с купола над центральным нефом сурово и строго на православных взирал лик Спасителя.

Клим Кириллович чувствовал, что снова попал в водоворот странных событий. Однако стройные песнопения и мерцание драгоценных камней в окладе Тихвинской Божьей матери, теплые трепетные огоньки свечей, благостный запах ладана и раскаленного воска оказали на него успокаивающее воздействие и незаметно для себя вместе с паствой он стал повторять величественные в своей безыскусности слова молитвы, обращенные к Тихвинской заступнице: «Тем же и мы грешнии со страхом и радостию преклоняющихся, вопием Ти о Пресвятая Дева, Царице и Богородице, спаси и помилуй вся люди и подаждь им победы на вся враги их, сохрани все грады и страны христианские…»

Пока Клим Кириллович молился, Муромцевы настороженно осматривали публику, и как только служба закончилась, профессор направился к высокому благообразному дьякону и спросил, прибыли ли жених и невеста?

Дьякон удивился и ласково сообщил, что сегодня венчания не назначено. Отслужили лишь молебен за упокой души скончавшегося сегодня господина фон Арка… И служба вот-вот завершится, и церковь закроется до завтрашнего утра.

Протомившись в неопределенности, пока в церкви не начали гасить свечи, Муромцевы и доктор вышли в церковный двор, где долго топтались по утрамбованной дорожке вдоль сугробов, под которыми прятались могилы и двухвековой давности, и совсем новые. Дождались, когда все прихожане покинут церковный двор, и ключник в пальто с широкими рукавами, мало чем отличающимся от рясы, но с бобровым воротником, с накрытой скуфейкой головой, неуклюжими руками в темных шерстяных варежках начнет запирать двери. Только тогда, когда ключник повернулся, чтобы удалиться, они вступили из мрака в светлый круг фонаря, и промерзший профессор побледневшими губами едва выговорил хорошо сформулированный вопрос:

– Почему вы, отец, обманули мичмана Таволжанского? Зачем вы ему сказали, что на сегодня назначено тайное венчание?

Ключник смутился и пробормотал:

– Человек я подневольный. Без благословления батюшки нашего, настоятеля, беседовать с мирянами не могу.

– А где настоятель? – сурово перебил ключника профессор.

– Настоятель с обеда отбыл на заседание Синода по вопросам посылки на фронт иереев православной церкви. С тех пор не возвращался.

Ключник бочком спускался по лестнице, намереваясь ускользнуть от грозного прихожанина. И это ему удалось, потому что профессор вздрогнул и обернулся на крик жены.

– Но тогда нас обманул сам Таволжанский! – Елизавета Викентьевна вцепилась в рукав мужниного пальто. – Он направил нас по ложному следу! А сам побежал к генералу и его японцу, чтобы тайно повести под венец нашу Бруню в другом храме!

– Вот-вот, – подхватил доктор, – мне тоже показалось подозрительным, что он не поехал с нами сюда.

Профессор недоуменно обернулся к дочери.

– Ну-с, Мария Николаевна, промолвите золотое словечко. Кто лжет – Таволжанский или дьякон?

Озябшая Мура ответила бестолково:

– Оба они не лгут, а лжет ключник.

– Неужели жених и невеста приедут за полночь, и для них снова откроют храм? – всхлипнула Елизавета Викентьевна. – У меня ботинки уже совсем к земле примерзли, но я готова мерзнуть тут до утра!

– Это ни к чему, – буркнул профессор. – Не исключено, что и этого зеленого мичмана обвели вокруг пальца. Скорее всего, все уже свершилось.

Торчать в церковном дворе и далее было бессмысленно: ни генерал, ни Брунгильда, ни Таволжанский не появились. Домой возвращались в полном молчании. Мура, чувствуя, что в материнском мозгу клубятся самые страшные предположения, время от времени вынимала руку из муфточки и ободряюще касалась матери. По пути высадили из экипажа доктора, который выразил сомнение в том, что его услуги могут еще потребоваться. Профессор просил передать извинения и поклон Полине Тихоновне…

В угрюмом молчании Муромцевы добрались до своей квартиры. Дверь хозяевам открыла улыбающаяся Глафира. Помогая хозяевам раздеться, она сообщила, что Брунгильда Николаевна недавно вернулась домой. Очень удивилась, что все семейство вместе с доктором Коровкиным отправилось в церковь Тихвинской Божьей матери. Все спрашивала, какой сегодня церковный праздник и почему ей утром о нем не напомнили. Глаша ничего объяснять барышне не стала, – Брунгильда Николаевна выглядела усталой и сердитой, сказала, что весь день провела у Сонечки, помогала ей со сборами в дорогу. И, отправившись спать, Брунгильда Николаевна просила ее не тревожить.

Николай Николаевич сразу обрушился на младшую дочь:

– Где же ваши детективные способности, уважаемая Мария Николаевна? Где ваша хваленая интуиция? Почему вы не распознали преступный замысел Таволжанского?

– Потому, что я не уверена, что преступный замысел был.

– Тогда как ты объяснишь мне всю эту бессмыслицу? – не отступал профессор.

– Сама пока не знаю. Ты извини, папочка, что тебе пришлось проехаться, но я действительно пока ни в чем не уверена. Самое главное – все разрешилось благополучно! Брунгильда жива, здорова, спит сладким сном в своей постели! Папочка, она просто тебя боится, надеется, что утром ты подобреешь.

– А ты уверена, Елизавета Викентьевна, что твоя дочь сказала правду? Уверена, что она не побывала под венцом? – скривился профессор.

– У нее нет причин устраивать тайное венчание! – резким отпором Елизавета Викентьевна положила конец мужниным домыслам, и семейство благополучно перешло в столовую, где на столе на серебряном подносе пыхтел пузатый самовар.

– От Софрона Ильича по-прежнему нет никаких известий, – предприняла отвлекающий маневр Мура. – Не случилось ли с ним чего-нибудь?

– Только не говори мне, что ты собираешься в свою контору на ночь глядя! – вскинулся профессор и обратил лицо к горничной: – А вас, милая, я попросил бы не забыть поставить на стол малиновое варенье.

– Я малину не хочу, слишком приторная, – закапризничала Мария Николаевна.

– Хорошо, барин, сейчас поставлю, – кротко ответила Глаша.

– И мед, непременно мед, – заторопилась Елизавета Викентьевна. – Лучшее средство от простуды.

– Барышня, а черничного варенья не желаете? – спросила Глафира.

– Оно бесполезно в нашем случае, – отрезал профессор, принимая из рук супруги стакан в серебряном подстаканнике, над которым поднимался ароматный дымок.

– В нашей деревне все чернику ели, – возразила уже от дверей Глаша. – Говорят, она глазам полезна. Мой дедушка всегда говорил: сокол потому и зоркий, что чернику клюет.

Елизавета Викентьевна, дождавшись, когда Глаша скроется, тяжело вздохнула:

– Но как объяснить соколиное перо и череп на черной тряпке? Брунгильда к ним никакого отношения не имеет, про банду не знает.

– Ума не приложу, – ответил профессор, с наслаждением глотая горячую жидкость. – Кто-то глупо развлекается. Может быть, Мария Николаевна откроет секрет? Версии имеются?

Мария Николаевна, дожидаясь глашиного варенья, сосредоточенно перелистывала книгу, лежащую на коленях.

– Маша, – укорил профессор, – сколько раз говорить, что за столом не читают! Взрослая девочка, тоже скоро замуж пойдешь, а как ребенок! Что это?

– История Франции. Я ее еще утром здесь забыла. Хочу разобраться в Бурбонах. Ты был прав, их слишком много: и Орлеанский дом, и испанская ветвь, и неаполитанская линия. Первый Бурбон упоминается в 921 году, а с 1327 по 1523 они владели герцогством Бурбон, провинция Бурбоннэ, центр Франции. Но о самом интересном, герцоге Бурбонском, который был современником Жанны д'Арк, очень мало, а ведь он не один раз восставал против Карла VII и принимал участие в заключении Аррасского мира, который покончил со Столетней войной. – Мура нехотя отвлеклась от интересующей ее темы. – Так о чем ты спрашивал, папочка?

– Отец интересуется, есть ли у тебя версии, объясняющие глупую шутку с черепом и пером у порога?

– А, это! – безразлично отреагировала Мура. – Проще простого. Если хотите, все сейчас объясню.

– Да, мы готовы, – сурово ответил глава семейства, – и чем быстрей ты это сделаешь, тем спокойней мы будем спать.

Мура вздохнула, отложила толстенный фолиант на соседний пустой стул и придвинула к себе вазочку с черничным вареньем.

Но объяснения не последовало; в передней раздался многократный, тревожный перезвон, и в дверях мелькнуло встревоженное личико горничной.

– Глафира, открой, – распорядился профессор, – только сначала спроси, кто.

Напуганная девушка поспешила к дверям. Взоры чаевничающих обратились к часам: было недалеко до полуночи. Забыв о чае, они прислушивались к мужским голосам в прихожей, – и, наконец, на пороге столовой появились Карл Иванович Вирхов и Софрон Ильич Бричкин.

– Софрон Ильич! – вскочила обрадованная Мура. – Наконец-то! Где вы его разыскали, Карл Иваныч?!

— В Главном штабе, – охотно пояснил Вирхов, отвесив дамам общий поклон и пожимая руку профессору. – В следственном управлении контрразведки.

– Мы были уверены, что ваш арест какое-то недоразумение и все благополучно разъяснится, – подхватила Елизавета Викентьевна.

– Присаживайтесь, господа, рассказывайте, – напряжение в профессорском голосе спало.

– Рассиживаться особенно некогда, – ответил Вирхов, – дел невпроворот. Но от чашки чая не отказался бы.

Глафира принесла чашки для гостей, и Елизавета Викентьевна поторопилась наполнить их.

– Извините за поздний визит, – начал Вирхов, – однако жизнь наша такая, что не до этикета. Надеюсь на ваше понимание.

– Разумеется, Карл Иваныч, – поддержала гостя хозяйка, – мы рады вас видеть. Тем более что вы привезли с собой Софрона Ильича. Мурочка о нем очень беспокоилась.

– С Софрона Ильича и начнем. – Вирхов отхлебнул чай и положил в розеточку малиновое варенье. – Мед не могу, от него в сон клонит, а мне спать рано. Софрон Ильич – жертва бродячей собаки.

И под изумленные ахи и вздохи старших Муромцевых Вирхов поведал историю ареста Софрона Ильича, не ко времени заглянувшего в квартиру покойного китайца Ерофея Вей-Так-Тао, где контрразведчики устроили засаду. Вирхов винил и своего высокомудрого универсанта, подсунувшего полковнику Ястребову Библию из матраса китайца, чем навел его на мысль о шпионах.

– И я не мог никого назвать, кто подтвердил бы мою невиновность, – лепетал счастливый Бричкин. – На Марию Николаевну мне не хотелось ссылаться.

– И то верно, – одобрил профессор. – Нечего девушку в шпионские истории втягивать. С контрразведкой дел лучше не иметь, переворошили бы все и до моей лаборатории бы добрались.

– Я и вспомнил про господина Вирхова. Он личность известная, достойная, авторитетная…

– С моим арестом господин Ястребов переборщил, пыль в глаза вам, молодым, пускал. Шутка неудачная. Видно, хотел себе авторитету придать. На кого-то он хотел произвести впечатление. – Вирхов с усмешкой глянул на Марию Николаевну. – Да и Тернов мой перестарался, – все начальство взбудоражил, сам министр юстиции на мою защиту бросился. Пригласили-то меня на очную ставку. Словом, засвидетельствовал я, дорогая моя, невиновность вашего помощника, да и контрразведчикам помог кое в чем разобраться.

– Карл Иваныч был грозен, – доложил сияющий Бричкин. – От меня шифр требовали, все трясли Библией с иероглифами!

– Эти штабные вечно хотят в военное время быструю карьеру сделать! – Вирхов не желал делиться лаврами рассказчика. – А ума не хватило синологов привлечь! У них, видите ли, тайны государственные да секреты. Предложил я им связаться с Синодом, пригласить священника, который имел когда-то приход в азиатской части России да разбирается в иероглифах.

– И они вас послушались? – Мура расплылась в счастливой улыбке.

– Послушались, дорогая моя! – ответил Вирхов. – Но если вы будете меня перебивать, я до утра рассказ не завершу. Православный синолог с Библией не сразу, но разобрался. Ветошка получилась, а не шифр! Иероглифы обозначали названия книг, а цифры – номера глав и стихов. «И сказала Далила Самсону: скажи мне, в чем великая сила твоя и чем связать тебя, чтобы усмирить тебя?»

– Представляю себе лица ваших мучителей, – Мура довольно засмеялась. – Версия о шпионской сети строилась на этой Библии и рапорте мичмана Таволжанского.

– Вот именно, – согласился Вирхов. – Мичман с самого начала морочил голову и мне, и Ястребову, считал безухого китайца опасным шпионом. А остался от лукавого мудрствования один пшик. Нас с Софроном Ильичом с поклонами и извинениями сопровождали до дверей.

– Карл Иваныч возмущался, что его от дел отвлекли! И убийство Ерофея, и налет на «Семирамиду», и смерть купца Малютина, и взрыв у бывшей гауптвахты… Все застопорилось, – добавил Бричкин, с удовольствием уплетая холодную ветчину, принесенную заботливой Глашей.

– И падение вазы на голову модного адвоката, и отравление Минхерца, – продолжила Мура.

Вирхов обтер губы салфеткой, отложил ее и встал.

– Вам бы все шутки шутить, Мария Николаевна! А мне пора на Литейный. Дело-то без меня стоит… Жаль, Коровкиным звонить поздно.

– Я очень признательна вам, Карл Иваныч, – покраснела Мура. – Спасибо, что выручили Бричкина. Я очень тревожилась о Софроне Ильиче. Да и наше расследование тоже остановилось…

Вирхов скривился и пожал в знак прощания руку профессору.

– Если вы о Бурбонах, то это не по моей части. У меня другие проблемы: придется завтра облаву организовать. Пора положить конец безобразиям…

– Но облаву можно и отложить, – неуверенно произнесла Мура, отводя глаза от испытующего взора Вирхова. – Могут обнаружиться другие обстоятельства, которые поменяют ваши планы…

– На что вы намекаете? – в голосе Вирхова послышалась тревога. – Вам что-то известно?

– Пока еще нет, – уклонилась Мура, – но завтра станет известно из выпуска «Петербургского листка». Только умоляю вас, примите все меры предосторожности.

ГЛАВА 24

Карл Иванович Вирхов попал на Литейный уже за полночь. Однако его кабинет был заполнен людьми. Павел Миронович Тернов и письмоводитель Поликарп Христофорович принимали кого-то в следственной камере; кого именно, Вирхов сразу не разобрал. Зато тут же отметил, что кандидат восседает за его письменным столом! Ему это не понравилось, но искренняя радость подчиненных смягчила душу, и следователь решил не размениваться на пустяшные выговоры.

– Карл Иваныч, – Тернов выбежал навстречу начальнику и егозил перед глазами Вирхова. – Как я рад, что вы вернулись! Поздравляю! – Пока письмоводитель помогал начальнику разоблачиться, Тернов изливал потоки слов. – Мы уже знаем, что вас отпустили, звонил товарищ прокурора. Но и я не терял даром времени. – Кандидат приосанился. – Я связался с сыскным, потребовал, чтобы всех свободных агентов отправили на поимку преступников: часть – в автомобильную мастерскую, а часть – в Шахматный клуб. Велел им рассредоточиться и занять посты наблюдения. Пока новостей нет, но я уверен, уверен, что кто-нибудь из них да появится!

– Хорошо, – устало похвалил Вирхов, – а что здесь происходит? Почему здесь господин Загнобийло?

Остап Тарасович еще по прибытии следователя вскочил со стула, теперь же он вытянул руки по швам и вращал глазами, не решаясь ответить за Тернова. Вирхов жестом пригласил его присаживаться.

– Господин Загнобийло дал нам новую нить. Он вам сейчас все сам расскажет. А вот ваша кухарка…. – затараторил Тернов.

– В чем дело, Прасковья? – перебил его Вирхов, только теперь опознав в закутанной бабе, сидевшей у стола Поликарпа Христофоровича, свою собственную прислугу, а в мужике рядом с ней знакомого дворника. – Опять забыла открыть печные вьюшки?

– Господь с вами, барин, – Прасковья перекрестилась.

– Господин Вирхов, – подоспел Поликарп Христофорович, – со слов свидетелей мною записаны новые показания, они проливают дополнительный свет на отравление Минхерца.

Расспросив самолично дворника и кухарку, Вирхов выяснил следующее: днем дворник Селифан Клушин поднялся на крышу скидывать снег и обнаружил, у одной из печных труб снег притоптан, а около – крышка от бочки и моток провода с чугунным шаром на конце. Получалось, кто-то орудовал у дымовой трубы, как раз у той, что связана с дымоходами вирховской квартиры, мог и набезобразничать. Впрочем, теперь сама Прасковья во всем сомневалась: в каком положении были вьюшки, когда она уходила вечером и когда она утром вошла в удушливую квартиру, не помнила, двигала ли она их, потеряв голову…

– Тьфу ты, – Вирхова охватило раздражение, – ну и бестолочь. Ничего не понять. А откуда взялась крышка от бочки? Впрочем, все равно. Чтобы с крыши повредить мой дымоход, надо быть сильно грамотным.

Утомившийся Тернов давно перестал молотить языком и восторженно пялился на вернувшегося начальника. Тот отпустил Прасковью и дворника и обернулся к Загнобийло.

– Итак, Остап Тарасыч, докладывай, с чем пришел.

Загнобийло огладил пышные черные усы, концы которых свисали ниже подбородка.

– Вам известно, Карл Иваныч, у меня на участке баловства нет. Народ у меня смышленый, бузить остерегается – научен горьким опытом. Обо всех непорядках мне сообщает. Так вот. Один из моих людей нашел на помойке автомобильный руль. Другой – через несколько дворов – огромные очки в желтой кожаной оправе, автомобильные. А третий углядел в жерле водосточной трубы нечто черненькое и выволок кожаную перчатку.

– Ну и что? – поторопил Загнобийло Вирхов.

– Вычертил я на бумаге траекторию точек, где обнаружены все эти предметы, – Загнобийло снова огладил усы и протянул Вирхову исчерченный лист, – определил направление движения и возможный радиус поисков преступника.

– Похоже, находки связаны с взрывом автомобиля, – Вирхов сосредоточенно изучал самодельную карту.

– Я же говорил вам, Карл Иваныч, – встрял Тернов, – что водитель с рулем вывалился из машины!

Вирхов поморщился, как от зубной боли и изрек:

– Мало ли что кто мне говорит? Вон Кронберг уверял, что Шевальгин глухонемой, а у вас заговорил. Да и Фанфалькина шахматистом аттестовал, а профессор Муромцев утверждал мне противоположное. Продолжайте, Остап Тарасыч.

– Слушаюсь, ваше превосходительство. Попервоначалу я думал, это эсеры балуют, их расплодилось, что крыс. Однако опросил глазастых жильцов и выяснил: кое-кто кое-что видел. И вышел я на известного вам сынка хозяина трактира «Чарочка». Это меня смущает. Сынок-то в связях с эсерами не замечен. Хлопчик правильный, безвредный. В шахматишки играет. С парубками. Собираются в задней комнате трактира.

– А что за дружки? – спросил Вирхов. – Студенты?

– Двое вроде как студенты. А третий рохля, тюха, из рода черепашек, медленный, сонный.

– Так что ж ты хочешь, Остап Тарасыч?

– Тай думку и гадаю, – Загнобийло поскучнел. – То ли идти с обыском? То ли нет? А ну как в лужу сяду? Да и ночь уже, поздно… Хозяин-то «Чарочки», поп-расстрига, гневлив… Так и разбрелись, уж, верно.

– Та-ак… – холодея, протянул Вирхов, – а сынка его не Дмитрием кличут?

Остап Загнобийло помертвел.

Вирхов испытывал хорошо знакомый ему внутренний трепет: он не сомневался, что с помощью ретивого служаки вышел на след банды «Черный сапсан», соединялось все в единую цепь: «Лейнер», «Семирамида», шахматный клуб, автомобильная мастерская, «Чарочка». Посовещавшись с Остапом Загнобийло, решили, что ночью в закрытом и пустом трактире делать нечего, а вот приглядеть за ним стоит, дождаться, когда в «Чарочке» соберутся подозрительные личности, и тогда уж устроить облаву. И привлечь к ней и городовых, и тайных агентов, которых кандидат Тернов отправил мерзнуть по адресам бесполезным.

Отпустив Загнобийло, Вирхов не стал делать никаких внушений своему истерзанному помощнику, а предпочел лечь на черный служебный диван и попытаться, укрывшись шинелью, заснуть.

Горя желанием с утра быть под рукой у начальника, Тернов тихонько выскользнул в смежную комнату, где имелось местечко и для него, и для Поликарпа Христофоровича, чтобы прикорнуть до утра. Засыпая, он предвкушал момент, ради которого пришлось столько вытерпеть, – поимку дерзких бандитов. Он представлял, как с револьвером в руке возникнет на пороге соколиного гнездышка. Последней мыслью его было то, что на несколько дней он станет героем газетных репортажей…

Но утром, когда его поспешно и бесцеремонно растолкал Поликарп Христофорович, мечты его рухнули. Вбежав в вирховский кабинет, он застал свеженького и отдохнувшего начальника в страшном гневе.

– Я же просил, я же требовал, – кричал он на письмоводителя, – достать мне Куприна из-под земли! Вместе с его пуделем! И почему Фрейберг не пришел? Чем он занимается?

– Господин Фрейберг сослался на неотложные дела, – промямлил Поликарп Христофорович. – Сказал, что вы сами справитесь. Только будьте очень осторожны, не ходите один и не обращайте внимания на монгольские черты лица Куприна.

– Что? – взревел Вирхов. – Он надо мной издевается? При чем здесь монгольские черты? Хотя… Да, Куприн имеет азиатский тип лица. Черт! Что все это значит? Павел Миронович! Что вы стоите как столб? Читайте!

Вирхов сунул в руки кандидата смятые страницы «Петербургского листка». Сначала на глаза Тернову попалась статья о событиях на Дальнем Востоке, затем траурное сообщение о безвременно скончавшемся вчера профессоре фон Арке. И рядом на первой полосе объявление возмутительного содержания: «Сегодня в полдень следователь Окружного суда г-н В-въ принесет публичные извинения безвинно посаженному им на скамью подсудимых Трифону Кошечкину. Церемония покаяния состоится по месту жительства Кошечкина, на Петербургской стороне».

– Черт знает что такое! – буркнул Вирхов. – И снова подписано Куприным и Манычем! Как это понимать? Что за шутки?

– Репортера Куприна разыскать не удалось. Сказали, что он вместе с Манычем ищет пуделя, – оповестил дрожащим голосом письмоводитель.

– Может, он специально помещает ложные объявления, чтобы потом писать сногсшибательные репортажи. Наверное, на выпивку не хватает, – предположил Тернов.

– И ради сногсшибательных репортажей и выпивки газетчик собирает толпу, в которую врежется автомобиль с динамитом? – саркастически заметил Вирхов.

– О нет, – Тернов поспешил успокоить начальника, – он просто строчит газетные утки. Карл Иваныч, никаких автомобилей у избушки Трифона Кошечкина, уверен, не появится. Все уже привыкли к купринским шуткам, никто не поверит в эту чушь.

Тернов с презрением швырнул «Петербургский листок» на стол и отряхнул руки.

– Думаешь, не поедут газетчики к Кошечкину? Погода не располагает? – Вирхов презрительно скривился и уставился в окно. – Метет действительно противно, снег сырой, все залепляет. Репортерам фотографий не сделать, а без них – никакой радости.

– О чем это вы, Карл Иваныч? – с тревогой спросил Тернов.

– Христофорыч, – Вирхов решительно встал, – оставляю тебя за главного. Свяжись с сыскной и Загнобийло, напомни еще раз, чтобы все ходы и выходы вокруг трактира «Чарочка» оцепили. Да чтобы ни одна мышь не проскочила. Пусть ждут моего прибытия. А мы с вами, любезный Павел Миронович, отправимся на Петербургскую сторону.

– К Трифону Кошечкину? – Тернов от изумления открыл рот. – А облава?

– К нему, голубчику, к нему. Облава подождет, – Вирхов злорадно потер ладони. – Вы еще слишком молоды, дорогой Павел Миронович, не знаете, что православный россиянин не должен пренебрегать покаянием. Но по совету Марии Николаевны Муромцевой примем предосторожности.

Следователь решительно двинулся к вешалке, облачился в свою форменную шинель и, не дожидаясь пока оденется кандидат, выскочил из кабинета.

Выбежав на Литейный следом за Вирховым, Тернов попал под снегопад, нещадно заваливавший город. Противные мокрые хлопья залепляли ресницы, не давали раскрыть глаза. Чуть ли не на ощупь он забрался в экипаж и привалился под бок начальнику. Дежурный извозчик по указанию Вирхова медленно двинулся к Петербургской стороне. Под снежной завесой смутными тенями вырисовывались дома, встречные экипажи, немногочисленные прохожие у афишных тумб, хлопотливые дворники с бесполезными деревянными лопатами.

Извозчик остановился у покосившегося забора. Вирхов решительно спрыгнул с саней, за ним на тротуар, покрытый пушистым покровом, скатился и Тернов. Сквозь мутную пелену он углядел темное пятно гниловатой избы. Опустив голову вниз, кандидат с горечью подумал, что если даже подлые газетчики пробрались в дом в ожидании сенсации, следов их не обнаружить – все засыпано снегом.

Вирхов взбежал на крыльцо и резко распахнул дверь. Миновав сени, он, слыша за собой поступь помощника, шагнул в просторную полутемную горницу, освещенную тусклой керосиновой лампой. В дальнем углу горницы, под образами, сидел Трифон Кошечкин. Его помятое лицо припухло, мутные глазки слезились. В руках он держал тарелку с двумя поставленными рюмками. У его ног, обмотанных портянками неопределенного цвета, жалобно скулил мокрый пудель, капли растаявшего снега стекали с белой шерсти на затоптанный пол.

– Значит, эти шутники здесь, – Вирхов расстегнул кобуру и вытащил револьвер. – Где они скрываются? Признавайся!

Он шагнул к Трифону и угрожающе взмахнул рукой. Мужичишка вздрогнул и уклонился. Одна из рюмок соскользнула с тарелки на дощатый пол.

На помятом лице Трифона промелькнула сложная гамма чувств: сожаление, страх, злость. Он кивнул на аляповатый, давно утративший краски полог, делящий горницу пополам. Из подпола и с полотка неслись какие-то странные шорохи, будто там не ко времени расшалились мыши.

– Теперь-то они, голубчики, у меня ответят. – Вирхов подмигнул растерянному Тернову и зашептал: – И за дурацкие объявления. И за дурацкие статьи. И за то, что испортили псину. Госпожа Бирон была права, смотрите, Павел Миронович, собачка-то лакает водочку.

Следователь прокрался к ситцевому пологу. Тернов вытащил на всякий случай оружие и на цыпочках поспешил за начальником. По знаку Вирхова он резко отдернул тряпку и сунул дуло револьвера в полумрак.

За пологом, на постели, притаился сухощавый брюнет лет двадцати двух. Он смотрел на следователя, как на ожившее привидение. Вирхов, потрясенный тем, что вместо шутника Куприна и его беспутного дружка Маныча увидел дерзкого убийцу китайца Ерофея, ловил ртом воздух.

– Руки вверх! Сопротивление бесполезно! – резко и оглушительно над самым его ухом завопил Тернов.

В тот же миг по дощатым половицам затопала не одна пара ног, появились сомнительные личности с блокнотами и фотоаппаратами в руках: газетчики высыпали из подпола и с чердака и окружили сенсационную композицию.

Следователь вновь обрел дар речи. По его требованию мельтешащие газетчики связали преступнику руки: шумная братия пустила в ход содранные с постели тряпки и ремень от брюк самого бандита. По ходу дела рыцари пера и фотоаппаратов с удовольствием охлопывали злоумышленника – искали оружие. Они извлекли из его карманов револьвер и подозрительный пузырек.

Когда преступника связали, перед взором вышедшего из столбняка Вирхова возникла хитрая физиономия с монгольскими чертами лица.

– А, господин Куприн! – Левой рукой он схватил газетчика за лацкан пиджака. – Не спешите. Вы тоже арестованы!

– За что? – Куприн прищурился и поискал глазами дружка. – Маныч, меня в чем-то обвиняют. Клянусь, я не виновен. За что меня арестовывать?

– Это вы устроили весь этот спектакль?

– Ей Богу, не я!

– Но объявление в газете поместили вы?