Текст книги "Глупости зрелого возраста (СИ)"

Автор книги: Елена Муравьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– Я сказал: вернуть! – Василий Кравченкоич повысил тон. Обычно это помогало поставить на место любого нахала. Но Ирина на недовольство начальства не прореагировала. В зеленых глазах осталась та же непроницаемая стальная скука, на лице – маска безучастия. Ну и баба, с такой только на переговоры ходить. Кстати, Рязанов чиркнул пару слов в еженедельнике, неплохая идея.

– Речь идет о сумме приблизительно в сорок тысяч долларов. Вряд ли с таким балластом удастся закрыть журнал, не согласовав свои действия с рекламодателями, – продолжила Лужина.

– Сорок тонн, – ахнул Васили Кравченкоич.

– На счетах издательства, мне кажется, нет таких сумм.

– Конечно, я давно пустил их в дело.

– Это еще не все. Разорвав договора, мы рискуем попасть под штрафные санкции. И тогда сорок тысяч легко превратятся в пятьдесят или сто. Не исключено, что клиенты потребуют исполнения обязательств и тогда придется выпустить все обещанные до конца года номера. Это выльется в изрядную сумму.

– То есть мне придется до конца года содержать этот дурацкий журнал? – не по-хорошему изумился Рязанов.

– Совершенно верно, – признала псевдо-нимфа.

– Или немедленно вытаскивать из бизнеса кучу бабок? Что вы предлагаете?

– Я? – Почти искренне удивилась Ирина. – Почему я должна что-либо предлагать?

– Но это ваши клиенты! Вы их привели!

– Действительно, это наши клиенты. Мы их знаем не первый год. – Плохо скрытый намек грубо указывал на возможности руководителя рекламного подразделения.

– Ирина Игоревна, не забывайтесь! – Василий Иванович опять повысил голос. И снова наткнулся на абсолютное спокойствие.

– Я все помню. Нет журнала, нет рекламы, нет процентов, нет вопроса с оплатой нашего труда.

– Все правильно.

– Раз вопросов ко мне нет, я сегодня же подам заявление об уходе. Менеджеры сделают то же самое.

– Зачем торопиться? – праздно полюбопытствовал Рязанов. – Пока не утрясутся все вопросы, вы можете спокойно работать.

– Я много чего могу.

Многообещающее заявление требовало адекватной реакции.

– Что вы имеете в виду?

– Василий Иванович, я сказала, что подниму журнал, и сдержала слово. Если мы договоримся, я попробую помочь вам. Но не бесплатно. Моя цена – десять процентов.

– С чего собственно вы хотите проценты?

– С суммы аннулированных клиентами договоров.

Пять минут назад Рязанов поразился выдержке Иры. Сейчас изумился собственной. Ему дерзят, а он ничего терпит, улыбается даже. Что за блажь в голову ударила? Однако ставить Лужину на место решительно не хотелось. В угоду внезапно нахлынувшей покладистости Рязанов предложил:

– Ирина Игоревна, помните, нашу первую встречу? Я еще тогда советовал вам быть скромнее и умерить аппетиты.

Лужина кивнула:

– Невзирая на возраст, о котором вы тогда намекали, с памятью у меня все в порядке. Я сказала тогда и сейчас повторю: во-первых, я постоянно сижу на диете, поэтому аппетит у меня более чем умеренный. Во-вторых, если мои условия вам не подходят, мы простимся и точка. В-третьих, если я вам нужна, справедливо привязать результаты моего труда к эффекту, который вы хотите получить.

Рязанов сокрушенно поджал губы.

– Наверное, я не соглашусь.

– Ваш бизнес, ваше право.

– Действительно.

Глядя на Лужину, Рязанов больше не ловил себя на фривольных мыслях. Он почти сердился. Вот стерва! Но какая! Василий Кравченкоич потянулся к еженедельнику и добавил к записанному ранее еще пару строк. Затем прошелся по кабинету. Остановился около окна.

– Кажется, дождь закончился, – сказал задумчиво. И добавил уже с другой интонацией. – А вам палец в рот не клади. Не обижайтесь. Это вроде комплимента.

– Спасибо.

– Ответ я дам завтра. Подсчитаю кое-что, прикину, решу.

– Конечно.

– Тогда, я вас не задерживаю.

Ирина направилась к двери, но, не дойдя пару метров, остановилась:

– Василий Иванович, у меня просьба. Можно?

Красавица-гордячка умела просить? Что-то новенькое!

– Да, пожалуйста.

– Пока вы думаете, я побуду день-два дома? В издательстве все равно теперь нечего делать.

– Добро.

– Тогда, я передам Рубаняку, что по вашему распоряжению нахожусь в местной командировке.

Несколько вольная трактовка озадачила Рязанова. Но в угоду хорошему настроению, с определенным сомнением в голосе Рязанов произнес:

– Как вам будет угодно.

Глава 5. На тонущем корабле

Оборвав минорный дождь, вторник явил миру мажорное солнышко. Оно залило благодатным светом вселенную, пробралось даже в потаенные глубины человеческой души.

Иван проснулся в прекрасном расположении духа. Вчерашняя решительность не ушла, напротив, окрепла. Мысли о поездке в Харьков вызывали радостное волнение. Об Ире Ильин не думал. Красивая женщина с зелеными глазами осталась в прошлом. Там, в прошлом, находилось много всякого и разного. Среди прочего погрязший в сомнениях и растерянности, прежний Иван Ильин. Странный, между прочим, субъект. Изломанный какой-то, жалкий, не чета нынешнему уравновешенному и спокойному. Сейчас Иван не очень понимал как жил прежде. Оглядываясь назад, он чуть не с презрением вспоминал старые мысли и поступки. Неужели это его бросили жена и дочь? Неужели он позволил, чтобы самые дорогие люди относились к нему с презрением? Как он мог, не испробовав все возможные и не возможные способы, думать, что с Томой все кончено? Как смел, так думать? Как позволил себе докатиться до такого?

«А если Тома пошлет меня куда подальше? – Уволенное альтер эго не желало сдаваться без боя и на пути в забвение огрызалось. Старалось напоследок уколоть больнее. – Рано радуешься, еще ничего неизвестно»

Увы, хеппи-энды легко организуются только в кино. Потому исключать печальный финал не приходилось. В угоду ему следовало разработать план Б под названием: «Как жить, если в Харькове ничего не поучится?»

– Не буду я разрабатывать никакие планы! Все будет, так как нужно! – оповестил пустую комнату Ильин и на всякий переключил мысли на работу.

«Жаль журнал, – подумал и вздохнул горько. – Я его поднял, сделал, а они закрывают».

Проекты, как дети, привязываешься к ним всей душей.

«А вдруг я больше никогда не буду главным редактором?» – обнаружив новый объект, сомнения с удовольствием переключились на него.

«Не буду и не надо, – отмахнулось рациональное начало. – Стану обозревателем, буду сотрудничать с несколькими издательствами, как-нибудь выкручусь. А станет совсем трудно, пойду в продажи».

На этой радужной конструктивной ноте Ильин быстро встал и начал собираться на работу.

В офисе царило похоронное уныние и сосредоточенность. Уткнувшись в мониторы компьютеров, народ изучал предложение кадрового рынка и обсуждал вакансии. Так как Ивана вопросы будущего трудоустройства пока не волновали, он отправился к Рубаняку за инструкциями.

– Что я должен делать конкретно? – поставленный ребром вопрос привел Севу в замешательство. Хмурый после вчерашнего, с помятым с похмелья лицом, Рубаняк потер ладонью щеку и сердито буркнул:

– Хрен его знает.

– А точнее?

– Рязанов приказал журнал закрыть, а что делать с последим номером не сказал.

Ильин чертыхнулся в полголоса.

– Замечательно. И сколько мы будем ждать ценные указания?

– Сколько потребуется.

– А как быть с материалами? Их, между прочим, писать надо, вычитывать, верстать. На это, простите, требуется время.

Сева поморщился.

– Писать ничего не надо. В случае чего возьмешь пару-тройку статей из интернета.

– Как из интернета? – возмутился Иван. – У меня приличный журнал, а не дерьмо собачье.

– Был приличный, да сплыл. И вообще, отстань от меня, Ильин. Иди к себе, пей чай, плюй в потолок и ожидай распоряжений руководства. Едва оные появятся, тебя поставят в известность.

– А как же с заявлением об уходе?

– Ни как. Надо будет – отработаешь две недели. Не надо – свободен.

– Но мне надо завтра быть в Харькове.

Рубаняк поморщился, он уже устал от разговора.

– Пиши за свой счет. В понедельник, с утра, чтобы был. Понял?

– Еще бы, – обрадовался Ильин.

Выходя, он столкнулся в дверях с Сологубом. Тот был хмур. Синяк под глазом набрал силы и полыхал отчаянным фиолетовым отливом.

*

– Вызывали?

– Ты меня прости, – Сева поднял виноватый взгляд на Генриха. – Дурак я полный.

Зазвонил телефон, разряжая неловкую паузу. Сева поднял трубку, буркнул «да» и вернул трубку на место.

– Ну что, мир?

– Я с тобой не воевал, – холодно ответил Сологуб.

– Ну, прости, бес попутал. Бывает.

– Ладно, проехали.

– На счет Ирины мы договорились?

– Нет, – Генрих отрицательно мотнул головой.

– Драться нам из-за нее, что ли? Не много ли чести?

– Не надо говорить гадости. Ира этого не заслужила, – парировал с отстраненной интонацией Генрих.

Это было спорное утверждение, но и оно позволяло завершить конфликт.

– Ладно, не буду, – согласился Сева.

Оба понимали, что ссориться сейчас не время, но и восстанавливать прежнее приятельские отношения желания не возникало.

– Василий Иванович тебе уже предложил что-то? – спросил Сева, как можно более равнодушно. Однако плохо скрытую ревность утаить было сложно. Его задело, что Рязанов до сих пор не призвал его пред ясны очи, не предложил новое место. Обычно, если шеф интересовался кем-то, то намерений своих не скрывал.

– Как планировалось, пойду финансовым директором на новый завод, – отмахнулся Генрих.

– Обо мне разговор был? – невнимание Рязанова с одной стороны было не особенно приятно; с другой, развязывало руки. И, наконец, сулило новую перспективу.

У Рубаняка всегда получалось руководить людьми. В тридцать лет он стал начальником цеха крупного предприятия, в тридцать пять занял должность главного инженера. Он уходил на завод к восьми утра, возвращался к ночи; часто выпивал, иногда развлекался в бане с комсомолками-активистками. Завел даже «военно-полевую жену». На возмущенные замечания законной супруги Сева сокрушенно вздыхал: такая работа. Он искренне верил, что по-другому нельзя. Все кто «попал в обойму», то есть так или иначе делали общественную или профессиональную карьеру, жили так же: пили, гуляли и «зашибали» деньги. Последнее оправдывало все. Рубаняк купил машину, дачу, кооператив, возил семью каждый год в Крым и считал себя отличным мужем и отцом.

Нежданно нагрянувший капитализм мало изменил жизнь. Сева легко вписался в новые товарно-денежные форматы и преуспел настолько, что из-за его нефтяной фирмочки затеяли войну две серьезные бандитские группировки. Победил, как водится, сильнейший. Он благородно пожертвовал деньги на похороны павшим бойцам и, к счастью, забыл о тяжело раненом Рубаняке. Это было уже второе везение. Первое случилось за месяц до начала военных действий. Тогда Сева за минуту до взрыва выскочил из своего БМВ за сигаретами.

Следующее коммерческое предприятие Рубаняка – маленькую швейную фабрику, расположенную на большом земельном участке – он буквально зубами вырвал у Родины. Однако едва закончились судебные тяжбы, подоспели рейдеры и объяснили, что к чему. На это раз в Севу стреляли в подъезде родного дома. На следующий день он подписал все бумаги и запил горькую.

Водка в пустой квартире пилась легко, благо поводов к унынию имелось более чем достаточно. Недавний развод в рейтинге занимал отнюдь не первое место, также как и тоска по дочкам. Пока Рубаняк делал карьеру и деньги, он отвык от семьи.

К Рязанову в компанию Севу привел знакомый. После пережитого и выпитого Рубаняк был откровенно плох: вздрагивал от малейшего шума, почти не спал, мало ел.

– Ты уверен, что этот тип справится? – Рязанов с сомнением рассматривал помятую физиономию претендента.

– Да, – ответил знакомый. – Он администратор от Бога. Но сейчас ему нужен шанс.

– Ладно, шанс мы ему обеспечим.

Потихоньку Сева втянулся в работу, показал, на что годен и впоследствии вел в холдинге Рязанова довольно сложные проекты. В журнал он пришел для поправки здоровья после двух, случившихся один за другим, воспалений легких и спровоцированного ими сердечного криза. Почти год Рубаняк восстанавливал утраченные силы: вел размеренный образ жизни, не пил, сидел на диете и интенсивно выплачивал набранные на льготных условиях кредиты. Сейчас он чувствовал себя нормально, был свободен от обязательств перед кем-либо, жаждал новых свершений, а также конструктивного диалога с Рязановым. Или кем-либо другим. Второй вариант устраивал Севу больше первого. На новом месте он мог продать себя дороже. Особенно вместе с Ирочкой Лужиной.

Одно дело быть просто руководителем без команды. Другое – тандем двух ключевых специалистов. Весь последний год Сева усиленно занимался поисками «карманного» начальника отдела продаж. Появление Ирины решило вопрос наилучшим образом.

Ну и баба, поразился Рубаняк, когда в издательство стали поступать деньги от рекламодателей, с такой в пир и мир можно, и в бизнес не страшно. Чем активнее новая сотрудница погружалась в дела, чем настойчивей приставала со своими пионерскими проектами, тем чаще Сева задумывался, не судьба ли привела к нему эту женщину?

Ира была свободна, красива, умна, интеллигентна, энергична. Правда, в возрасте. Но этот недостаток с лихвой компенсировался другими достоинствами. Главным из которых было умение и готовность зарабатывать деньги – качество, интересовавшее сейчас Рубаняка более всего.

Однако, приводя в порядок кабинет после учиненного Ириной скандала, подбирая разбросанные ею бумаги, Сева переменил мнение. Прагматичный взгляд на потенциальный союз с эффектной брюнеткой уступил место романтике и пониманию: эта женщина задела его за живое.

Насколько глубоко показал следующий раунд их отношений. Когда в кафе Ира: не стесняясь, открыто признала, что он ей не интересен как мужчина, что он для нее только средство, возможность реализовать свои идеи, Сева счел себе оскорбленным до такой степени, что три дня пил, как сапожник.

Открытие требовало осмысления. Поэтому протрезвев, Рубаняк заново оценил свои мысли и чувства и пришел к следующему выводу: к такой женщине надо относиться серьезно. Или не надо относиться вообще.

…

– Нет, конкретно мы ничего не обсуждали, разговор был общим, – немного слукавил Сологуб.

– Слушай, Геня, ты столько лет с Рязановым. Неужели никогда не хотелось уйти в другой бизнес или другую компанию? – спросил Сева.

– Думал и даже уходил, но Рязанов меня всегда возвращал.

– Ценит, значит?

– Хорошие специалисты всегда в цене.

– Вот и я о том же… – задумчиво протянул Рубаняк.

– Не понял.

– Меня однокашник в Москву зовет, исполнительным директором.

– Сколько платят?

– Достаточно.

– А жить где?

– Это уж как придется. Некоторые обитают на казенных квартирах, кто-то арендует. Мой дружбан подженился удачно.

– У него, что же семьи нет?

– Есть, но не мыкаться же одному.

Генрих поморщился, он такие темы не любил.

– Значит, ты в Москву собрался? – спросил насупившись.

Рубаняк ответил честно:

– Пока не знаю.

Решение зависело от многих факторов. В том числе и от зеленоглазой женщины по имени Ирина Лужина.

Глава 6. Победа № 1

Утро среды Ильин встречал на подъезде к бывшей украинской столице. За окном мелькали промышленные пейзажи, в голове крутились тяжелые мысли.

«Зачем я сюда приперся. У Томы наверняка кто-то есть. И вообще, я теперь снова безработный. Не лучшее время, для выяснения отношений».

Тамару Ильин увидел сразу, едва вышел из вагона.

– Здравствуй. Зачем пожаловал? – дражайшая половина выглядела встревоженной.

– Есть разговор, – Иван изловчился и чмокнул жену в щеку.

– Почему не предупредил заранее? Сестра затеяла ремонт, ей не до гостей.

– У меня забронирован номер в гостинице.

Тамара знала, что он не собирался никого стеснять, тем ни менее, не удержалась от выпада. Ильин вздохнул. Откровенная враждебность жены усложняла и без того непростую задачу.

В номере, едва дверь за горничной затворилась, Тома поставила вопрос ребром:

– Зачем ты приехал?

Ильин в свою очередь поинтересовался:

– Сейчас Люда придет, и я все объясню. Я попросил ее быть в холле в половине одиннадцатого? – Иван достал мобильный: – Людочка, девочка, ты где? Отлично поднимайся. Номер сто пятый.

Это была маленькая победа. Его амбициозные дамы могли проигнорировать просьбы плохого мужа и никудышного отца. Однако снизошли. Тома явилась на вокзал, Люда в гостиницу.

Дочь переступила порог через пару минут, обменялась с матерью недоуменными взглядами и по привычке попыталась уклониться от отцовского поцелуя. Однако Ильин неожиданно для себя проявил твердость. Взял лицо дочери в ладони, притянул к себе и звонко чмокнул в губы. Получилось очень по-родному, как в прежние времена, когда все еще было хорошо.

– Садись, – Ильин тяжело вздохнул и начал. – Родные мои, мне надо кое-что вам сказать. Я долго собирался и только сейчас решился.

Иван будто увидел себя со стороны и неприятно поразился: жалкая поза, невнятная скороговорка, оправдательные интонации. Не удивительно, что Тома и Люда смотрят на него с надменным снисхождением.

– Я очень перед вами виноват. Но прошлого не вернуть и не изменить. А вот настоящее и будущее в наших руках. Поэтому я здесь и прошу вас. Нет, умоляю – давайте, мириться.

Неожиданно для себя Иван опустился на колени. «Господи, что я творю? – успел он подумать прежде, чем потерял контроль над собой. Случилось практически то же самое, что в момент ограбления. Только тогда из потаенных уголков души выползло на белый свет злодейское альтер эго. А нынче – драматическое, которое и устроило этот сентиментальный спектакль. Настоящему Ивану оставалось только слушать собственный голос.

– Я не хочу жить без вас. Вы моя семья, моя жизнь, вы мне нужны. И я нужен вам. Я стал другим. Томочка, дай мне шанс. И ты Людочка дай. Больше я у вас ничего не прошу.

Дамы молчали. То ли переваривали информацию, то ли выдумывали благовидный повод, чтобы отказать и уйти.

– Впрочем, можете ничего не давать! – Ильин не выдержал – поморщился. Душещипательную прозу он никогда не любил. – Я сам все возьму. Я не уеду из Харькова, пока вы меня не простите.

Между прочим, в поезде, под перестук колес Иван готовил совсем иную речь. Рациональная и убедительная она доказывала необходимость воссоединения семьи и совсем не касалась его переживаний по поводу одиночества. Которые, тем ни менее, мелодраматическая сущность живописала с мастерским красноречием.

– Я не могу и не хочу жить без вас. Вы моя….

Посередине особенно витиеватой рулады некстати возникла мысль:

«И все же стоять на коленях и взывать к милосердию – это слишком. Может лучше подняться?»

Ильин знал, что в критических ситуациях люди не всегда адекватны. Однако то, что вытворяло его внезапно пробившееся режиссерское дарование, было ужасным. Набор дешевых трюков, скопированных из сериалов, застали Ивана врасплох.

Но не бдительную Тамару:

– Ильин, прекрати цирк! – Тома сердито свела брови. – Вставай!

– Ни за что!

«Если уж я, как последний идиот, встал на колени, то выжму из этой ситуации все что можно», – подумал Ильин. А вслух заявил:

– Буду стоять, пока вы меня не простите!

Тома посмотрела на дочь. Та вернула матери удивленный взгляд. Прежде муж – отец не устраивал сцен.

– Милые мои, – Ильин добавил в голос проникновенности и теплоты. – Милые мои…

Наступил кульминационный момент. Сейчас или никогда предстояло сделать прорыв и либо переломить настроение зрителей (зрителей!!!), либо с позором уйти со сцены. Иван сконцентрировался, намереваясь произнести слова, которые уже звучали у него в мозгу.

– Милые мои, родн…

Завершить речь не удалось. Голос надломился, и остаток слова проглотила боль. Острой бритвой она полоснула сердце и разлилась огненным ручьем. В меркнущем свете лица Тамары и Люда расплылись бесформенными пятнами, мысли перепутались, в горле встал ком. Иван попробовал проглотить его и поперхнулся. Под надрывный кашель он потерял сознание.

…

– Ванечка….

– Папа!

– Ванечка…

– Мама, что с тобой?

– Дышать нечем…

Звуки возникали и исчезали, поглощенные кромешной тишиной.

– Мама, успокойся. С папой все в порядке.

– Ты уверена?

– Это обморок. Сейчас он очнется.

Ильин словно вынырнул из омута. Свет яркой вспышкой мелькнул перед глазами и растаял во тьме. А вот тактильные ощущения удалось удержать. Иван чувствовал, что лежит на чем-то твердом и неудобном, попытался изменить положение и от этого окончательно пришел в себя. Реальность предстала в следующем виде:

он лежал на полу,

Тома держала его голову у себя на коленях и гладила по щеке;

Люда сидела рядом и баюкала его руку;

лица у жены и дочки были растерянные и расстроенные.

Идиллия могла иметь только одно объяснение. От жалости к себе и испуга Иван окаменел: «Это конец, они прощаются со мной!»

– Папа! Иван!

Укор, прозвучавший в родных голосах, показался до невозможности неприятным:

«Я умираю, а они как всегда …»

В голове было отчаянно пусто.

«Вот и все. Надо срочно подводить итоги».

Ильин когда-то читал, что перед смертью у человека появляется возможность, оглянуться на прожитые годы и напрягся. Однако вместо глобальных воспоминаний в сознании возникла лишь старая детская обида.

Ему десять лет. Накануне дня рождения родственники, словно соревнуясь друг с другом, наобещали кучу дорогих подарков. Сгорая от нетерпения, он ждал праздника. Время тянулось бесконечно, в мечтаниях и рассказах друзьям-приятелям о будущих богатствах. Тем горше оказалось разочарование. Гости явились к застолью с дешевой не нужной дребеденью. Никто не принес обещанного.

«Наверное, я тогда и сломался. Посчитал их предателями, а себя жертвой и неудачником…»

Разгадывать психологические ребусы, не было времени. Последние мгновения Иван хотел посвятить иному. Было интересно (ох уж эта журналистская натура) с какими ощущениями он перейдет последний рубеж. Действительно ли так привлекателен тоннель, по которому душа улетает на небо? И насколько ярок свет в конце его?

Хотя умирать Ивану не хотелось, уйти именно так – чувствуя на щеке Томины пальцы и ощущая нежность, с которой дочь гладит его руку – было истинным наслаждением.

«Все-таки они меня любят, – грустно порадовался Ильин и посетовал: – когда меня не станет, они будут страдать. Бедные девочки».

– Иван! – круша иллюзии, раздался голос Томы.

«Не любит она меня. Не любит. Любила бы, то хотя бы на прощание сказала что-нибудь хорошее».

– Папа! – дочка вела себя не лучше матери: – Папа, вставай!

– Я умираю, – объяснил Иван и, усугубляя ситуацию, закрыл глаза.

На что он рассчитывал? На сострадание? Ха-ха!

– Папа, ты просто упал в обморок. Вставай. Все в порядке.

Банальный обморок вместо трагического исхода? Ильин недоуменно качнул головой. Не может быть. Может! Он совсем неплохо себя чувствовал. Немного ныло сердце, отчетливо болел затылок (наверняка, ударился при падении). В остальном организм функционировал нормально. В дополнение к очевидным признакам жизни в животе громко забурчало.

– Обморок… – с некоторым сомнением произнес Иван, и попробовал подняться.

– Лежи! – Тамара оборвала попытку резким движением и сердито произнесла. – А ты не командуй. – Это уже в адрес дочери. – Человеку плохо, а ты «вставай, вставай».

Иван снизу вверх посмотрел на жену. Что значит этот неожиданно возникший гуманизм? Может быть, Тамара испугалась за него? Может быть, она готова помириться? Увы, лицо супруги олицетворяло лишь упрек: суровая складка соединяла брови, взгляд полнился безразличием, сжатые губы вытянулись в нитку.

Однако тонкие пальцы, не переставая, нежили его кожу. И дарили надежду. Апеллируя к ней, Иван и произнес:

– Томочка, прости меня, дурака окаянного. Прости, Бога ради. Прости. Прости. Прости. И ты, Людочка, прости. Прости, девочка. Прости. Прости меня.

Для полного сходства с телевизионным мылом не хватало только слез. И они не преминули появиться. Томины глаза наполнились влажным блеском, у Люды по щеке поползла слезинка.

– Папочка, ну, что ты…

Папочка хотел ответить – ничего, я в порядке, но вместо этого разрыдался. Было невероятно жаль разобиженного в пух и прах десятилетнего Ванечку, которого оставили без взлелеянных в мечтах подарков. В том списке потерь был велосипед, футбольный кожаный мяч и (у каждого свои заморочки) детская швейная машинка. Без нее Ивану тогда было особенно плохо. Он так стеснялся признаться тете Маше, что хочет девчачью игрушку, с таким трудом превозмог себя, так обрадовался пониманию и так горько плакал в подушку, засыпая. Вместо машинки тетка принесла бутылку водки, два червонца и сладкую плитку (в те далекие времена они служили дешевой заменой шоколаду). Водку выпил папа. Деньги мама спрятала в кошелек. Имениннику досталась коричневый невкусный эрзац.

Кроме маленького Вани Ильину было жалко и себя нынешнего. То же разобиженного в пух и прах. Нынешнего было даже жальче. Десятилетний пацан и его детские проблемы не шли в сравнение с настоящей бедой, в которой оказался взрослый Ильин. Жизнь шла под откос, семья рушилась, и что делать в этой жуткой ситуации Иван не знал и от этого плакал безутешно и отчаянно.

Истерика закончилась также внезапно, как началась. На смену ей пришел стыд. Иван поднял глаза на жену и дочь. Раньше он не позволял себе подобных слабостей и чувствовал себя препаршиво. Его и так в семье в грош не ставят, а тут еще слезы.

Но, кто разберет этих женщин. Иван ожидал насмешек и издевок, а обнаружил сочувствие. Люда ободряюще улыбнулась и крепко сжала его ладонь. Как отнеслась к его срыву Тома, Ильин не понял. Укор так и остался лежать на ее лице, а вот рука теперь индифферентно лежала на его плече.

«Неужели не получилось? Не может быть!» – режиссер внутри Ивана, снова сказал свое слово. Как всякий творец, препарирующий человеческие эмоции, он был полон цинизма. Иван от удивления даже икнул. Во-первых, он считал, что маэстро, черт его дери, уже ретировался. И что это он сам, без всякой позы и дешевой аффектации из-за волнения (судьба ведь решается – не задачка по арифметике) упал в обморок, а потом закатил истерику.

«Какое там волнение, – отмахнулось творческое начало. – Ты, Ванька, представление устраиваешь, стараешься баб своих растормошить. И правильно делаешь. Люда уже почти готова. А Томку надо еще дожать. Она – кремень баба, ее на дешевые уловки не поймаешь».

Словно в подтверждение, Тамара скептично произнесла:

– Ильин, хватит спектаклей!

Иван не стал спорить и сфокусировал внимание на дочери. «Поддержи меня, маленькая», – попросил мысленно. К счастью, дочь уловила сигнал и просьбу выполнила:

– Мама, – одернула зарвавшуюся родительницу. – Человеку плохо, а ты …

– Человеку плохо, – эхом повторил Ильин и вдруг, вместо того, что аккуратно разыграть партию и добиться желаемого, снова ударился в экстрим. – Девочки, – взвыл чуть не с собачьим надрывом, – мне так плохо без вас. Хуже не бывает. Хоть вешайся. Я от тоски чуть с ума не сошел и …даже преступление совершил.

«Зачем я это делаю? – успел испугаться Ильин, прежде чем выдал себя с потрохами.

– Я нечаянно подслушал один разговор… – краткая версия передавала лишь канву событий. – Баба шантажировала мужика и требовала сорок тысяч баксов. Тот спер почти полмиллиона, но отказывался платить, пока его, как следует, не прижали. Я оказался невольным свидетелем и понял, что могу эти деньги забрать. Вернее, ничего я не понял. У меня снесло крышу, я не думал, не сомневался, не боялся, а только мечтал об этих деньгах. Полное безумие, конечно. Но я проследил за шантажисткой до ее дома, догнал на лестнице, и когда она полезла в сумку за ключом, выхватил пакет с деньгами и убежал.

– А она что? – спросила Тамара.

– Побежала вдогонку. Я чудом спасся. Вы не думайте, там такая бабища – жуть, догнала бы – убила. Дома я часа два приходил в себя. Все ни как не мог поверить, что это совершил ограбление. Даже собирался вернуть деньги шантажистке или пойти в милицию. Но удержался.

– И где теперь эти сорок тысяч? – недоверчиво спросила Люда.

Его прагматичные дамы, как всегда, интересовались главным. Пережитые им укоры совести были темой побочной.

– Увы… – Понимая, что продолжение несколько разочарует слушательниц, Иван, тем ни менее закончил историю: – Половину денег у меня отобрали. Так получилось, что пока я грабил шантажистку, за мной следил один человек. И когда я решил, что все уже утряслось, он явился и потребовал половину.

– Ты отдал? – глаза у Томы возбужденно сияли.

– Я сопротивлялся до последнего, но…

– Почему он у тебя все не забрал? – вмешалась Люда.

– Вы не поверите, – сокрушенно вздохнул Ильин. – Это, конечно, дикая нелепица. Но чистая правда. Жена этого типа гадает на картах. Так вот, перед тем как ее муженек собрался идти ко мне, мадам раскинула колоду и позволила брать ровно половину денег. Тогда, мол, все обойдется мирно. Если бы мужик забрал все – ему бы не поздоровилось.

– Бред какой-то, – фыркнула Тома.

– Все? – Люда жаждала финала.

– Все.

– И где деньги?

Тамара и Людмила смотрели на него с недоверием.

Иван кивнул на дорожную сумку, стоящую у двери.

– Людочка, достань.

Дочь расстегнула молнию, извлекла из клеенчатых недр целлофановый сверток, крест-накрест, перевязанный тесемкой, недоверчиво присмотрелась к содержимому:

– Вроде доллары.

– Дай маме, – попросил Иван.

Тамара взяла пакет, но раскрывать не спешила.

– Неужели ты действительно совершил ограбление? – недоверчиво вскинула брови.

Иван попытался оправдаться:

– Да, это нечестные деньги. Но я их взял у вора.

Тома покачала головой:

– Я не о том. Ты же рисковал.

Ильин суетливо добавил:

– Я без вас совсем одичал и мог и не такое сотворить.

В голосе жены дрогнуло осуждение:

– Так ты украл их из-за нас?

– Нет, – честно признался Иван. – Когда я шел на преступление, то ни о ком и ни о чем не думал. Это был порыв. Может быть дурацкий. Но я ни о чем не жалею. Наверное, иногда, нужно совершать и такие поступки.

– А почему ты не потратил деньги? – раздался из-за спины голос дочки.

– Я с самого начала решил отдать их вам, – признался почти честно Иван.

– Ты хочешь купить прощение? – Тома, кажется, рассердилась. – Но я не торгую индульгенциями.

– Я не покупаю тебя и не продаю себя.

В разговор родителей вмешалась Люда:

– Мама, папа, чтобы вы не ссорились, эти двадцать тысяч я могу, так и быть, забрать себе.

– Нет, дочка, – возразила Тамара. – Папе эти двадцать тысяч нужнее. Видишь, какой он у нас теперь. Умный, решительный, смелый. Не успеешь глазом моргнуть, найдет себе молодую, женится, детишек настругает. Вот деньги и пригодятся. Но ты Ильин не горюй. Я тебе на свадьбу подарок приготовила. Все что ты нам дал, получишь назад. Я ничего не потратила. Собрала копеечка к копеечке, чтобы тебе мало не показалось! Помнишь, как ты мне выдал: «На, подавись! Я бы тебе так же сказала!

Этого не могло быть! Тома выдавливала из него деньги безжалостно и методично. Но не в компенсацию старых обид, а пестуя свои страхи. Она боялась его измены. Воображение мгновенно нарисовало эту картинку: свадьба, застолье, он рядом с круглощекой ядреной молодицей, одетой в белое платье и фату невестой, в зал влетает разъяренной фурией Томка и швыряет в него пачку банкнот. В кромешной тишине, кружась, они опускаются на пол, падают в салаты, на плечи гостей. Красота! Ильин почувствовал, как по телу разливается волна облегчения. Совершить, что там, придумать подобное безумство его прагматичная супруга могла только, осатанев от ревности. Значит, она его по-прежнему любит! Слава Богу!