Текст книги "По обе стороны любви"
Автор книги: Елена Лобанова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
Глава 13
Ночью Веронике приснилось, что ее учили плавать.
Собственно говоря, этот процесс даже нельзя было назвать плаванием.
Поразительный способ передвижения по воде совершенно не походил на тот произвольный стиль, который она практиковала до сих пор. Ничем не напоминал он также ни кроль, ни брасс, ни иные известные ей стили.
Незнакомый мужчина в синем спортивном костюме – по всему видно, инструктор – молча показал ей поразительна простой вариант скольжения по морским волнам. Оказалось, что если, ничего не боясь, встать обеими ногами на воду и вскинуть руку под определенным углом вперед и немного вверх, как бы указывая направление или держась за невидимую веревку, то мощный порыв ветра тут же подхватит тебя и понесет со скоростью моторной лодки или еще быстрее!
Надо сказать, Вероника почему-то не удивилась, обнаружив себя на берегу моря. Она, правда, не поняла, происходило ли дело в специальной спортивной секции или же организовано было нечто вроде учительской спартакиады, но инструкцию преподавателя старалась выполнять, как могла, добросовестно. И была тут же вознаграждена: нужный угол у нее получился сразу, буквально с первой же попытки! Она даже испугаться толком не успела, как ее уже отнесло в шквале легких брызг на добрую сотню метров от берега!
Очутившись посреди водной стихии, она вытаращила глаза и оглянулась растерянно. Незнакомый инструктор кивнул ободряюще, после чего повелительным жестом подозвал ее обратно. Вероника повиновалась приказу и, так и не успев прийти в себя, птицей полетела по волнам к берегу.
На суше она внезапно без всяких объяснений поняла, к чему ее, собственно, готовят: ей предстояло отправиться в дальнее и, быть может, нелегкое, но исключительно важное путешествие! Неясно было, правда, кто и почему выбрал для этого именно ее, обычную школьную учительницу, но, кажется, главное испытание она преодолела успешно!
Радость и гордость опьянили ее.
Все страхи и нерешительность сразу улетучились – пожалуй, она готова была двинуться в путь хоть сейчас! Однако главного приказа, или команды «на старт», или чего-нибудь подобного от инструктора пока что не поступало – в окружении нескольких других тренеров в таких же синих костюмах он, похоже, улаживал последние формальности.
Тем временем на берегу уже собралась довольно многочисленная толпа – по-видимому, отдыхающих. Курортники изумленно разглядывали ее, показывали на нее пальцами и негромко переговаривались между собой. Похоже было, что они не верят собственным глазам. И тогда, чтобы скоротать время ожидания, Вероника решила обучить чудесному способу передвижения и других. Но странно: сколько она ни вытягивала руку и сколько ни скользила по воде взад-вперед – никто так и не отважился последовать ее примеру. Люди в толпе жались друг к другу, переглядывались и отступали. Надо было как-то объяснить им, убедить попробовать и свои силы, но объяснение на словах у Вероники никак не выходило…
Чем кончился необыкновенный сон, утром вспомнить не удалось.
Однако небольшое чудо, а точнее, даже два произошли в тот день и наяву!
Собравшись к первому уроку, Вероника у самой двери обнаружила, что с каблука туфли отлетела набойка.
Отправиться на урок в одиннадцатый в таком виде было немыслимо.
Что же, разыскивать белые туфли с бантиками, которые на первое сентября и последний звонок? Но они идут только к бело-голубому костюму. Или взять к ним белую сумку? Но попробуй найди ее на ходу…
– Мам, нам сказали по сто сорок рублей сдать на каток! – невинным голоском сообщила Маришка.
– Что-о? Это ты сейчас вспомнила?!
– Просто я вчера не успела…
– Ничего себе! Сто сорок рублей! Да ты себе представляешь…
– Ладно, не заводитесь! Я дам, – сказал муж.
…Или надеть босоножки? В октябре-то месяце?
Или розовые лжезамшевые лодочки, ни к чему не идущие и купленные будто специально в подтверждение пословицы «Дешевая рыбка…»? Надетые за два года ОДИН РАЗ?
– У меня пуговица оторвалась, – известила младшая дочь.
– Где?!
– На куртке, вот!
– Очень радостно! А я сколько раз просила…
– Так, ну вы тут сами… А я пошел! – объявил муж, одним шагом перемещаясь за порог.
– Ну подожди! Туся, иди так… Один раз можно! Коля, отведи ее!
– Па-ап, ну куда ты?! У тебя же ноги большие!
…На решение дилеммы оставалось тридцать секунд. Вероника решительно полезла в шкаф, нащупала коробку с босоножками…
Тут-то и начались чудеса!
Блокнот вдруг выпал из сумки и раскрылся на том самом месте, где синим по белому красовалось: «3 – л11», что означало: «Третий урок – литература в одиннадцатом»! Она закрыла глаза, снова открыла и перечитала, не веря себе: «третий»!
И тут со всей ясностью всплыло в памяти вчерашнее совещание на перемене:
– Кол-ле-ги-и! Все меня слышат? Я спрашиваю – все слышат или нет?! Дружно смотрим на расписание… Открыли блокноты… Блокноты, я сказала, а не листки! Когда я сказала – завести приличные блокноты?! Так, пишем: завтра – изменения в расписании. Восьмые и десятые – после второго урока в парк Горького убирать листья! Выдача инвентаря на месте. В остальных классах уроки сдвигаются. Диктую…
…Ее уроки начинались через ДВА ЧАСА!
Вероника прижала блокнот к сердцу.
За эти два часа она успела:
перемыть посуду, оставшуюся с завтрака;
найти белую сумку и уложить в нее туфли, приготовленные к ремонту;
вспомнить, что собиралась прочитать детям отрывок из «Божественной комедии», и захватить с собой тяжелый желтый томик.
Тем временем чудо номер два поджидало ее за порогом.
Едва переступив его, она заметила: что-то непривычно поблескивает на тротуаре у самых ступенек. Оказалось, то была коротенькая нитка бус! Вероника наклонилась, взяла в руки холодную тяжеленькую змейку. Таких бус ей сроду не случалось видеть – удлиненных, как индийский рис, только покрупнее, кирпичного цвета с золотистыми искорками. Бусы выглядели совершенно целыми, даже новыми, с застежкой из светлого металла!
Но как умудрились они попасть В ЕЕ ПОДВОРОТНЮ?!
Вероника держала их в руке, ощущая забытое детское чувство. Кажется, с таким чувством она бросалась к новогодней елке, заметив под ветвями белый сверток с бантиком.
– Авантюрин вроде?.. Точно, авантюрин! – определила в школе Светлана. – Не хило! Но учти, подруга, это значит – несет тебя в какую-то авантюру! – И она предостерегающе покачала головой.
Но подруга в ответ только расхохоталась – чуть-чуть истерично.
Бусы не шли ни к блузке, ни к свитеру, но понравились безумно, прямо-таки заворожили Веронику. «А-ван-тю-рин!» – повторяла она, то и дело доставая тяжеленькую нить из сумки и разглядывая прищуренными глазами. Искорки так и играли, мгновенно загораясь и тут же исчезая.
– Слушай, Свет, – вспомнила она на перемене. – Ты в снах разбираешься?.. Мне сегодня море снилось, и вроде как кто-то учит плавать!
Светка отбросила челку назад и изучила лицо Вероники на сей раз обоими глазами. Удостоверившись, что все в нем по-прежнему, снова свесила челку на лицо и сосредоточенно нахмурилась.
– Вода мутная или прозрачная? – деловито уточнила она.
– Не помню… синяя.
Светлана досадливо фыркнула и объяснила:
– Мутная – начальство будет ругать, прозрачная – какой-то приятный разговор. А синяя… да вроде ни к чему плохому. Забудь, короче!
– Почему это «забудь»? – вступилась за свой сон Вероника. – Я вот, между прочим, недавно прочитала: когда Данте умер, все, оказывается, думали, что «Комедию» он так и не дописал! Окончание никак не могли найти. А он явился во сне своему старшему сыну и говорит: так и так, сынок, последние три песни вмурованы в стену в доме друга, у которого я жил! Сын проснулся, быстренько записал сон – и к тому дому! И представь себе – там, точно в указанном месте, тайничок. А в том тайничке и лежат все тетради! Некоторые даже портиться уже начали… да, да! Документальный факт, между прочим! Зафиксирован свидетелями! А ты говоришь – «забудь»…
– Сдаюсь, синьора! – покорно приподняла Светка ладони с роскошными наращенными ногтями. – Пишите свою комедию, сделайте милость! Или наоборот, свою трагедию. Осчастливьте человечество, будьте так добреньки…
А еще через два дня Вероника нашла сто рублей – на сей раз на дороге, прямо на проезжей части. Смятую купюру отнесло к самым кустам на краю тротуара.
Почему-то она удивилась теперь меньше. Просто дошла до угла и купила в магазине торт и гроздь бананов.
– Шикуем?! Нет чтобы – мяса! – возмутился муж. Но торт похвалил: – Сама когда такие будешь печь?
И в этот момент, посмотрев на перемазанную кремом детвору, она вдруг догадалась: в ее жизни наступила полоса везения! Ей ПОШЛА МАСТЬ – так это, кажется, называется?!
И верно: вскоре судьба, расщедрившись не на шутку, преподнесла ей еще несколько подарков!
Через три дня ее седьмой «Б» занял второе место в параллели на конкурсе стенгазет.
Через неделю в школу завезли наконец плафоны для светильников, которые обещали второй год. И вскоре можно было не бояться, что длинная белая лампа рухнет на кого-нибудь посреди урока.
А в довершение ко всему ее супруг наконец-то выбрал свободный вечер и собрался починить в ее кабинете стулья – в общем-то почти новые, завезенные в прошлом году, но уже наполовину с отвинченными сиденьями.
– Чего им – руки некуда девать? – негодовал он, вставляя на место болты и прикручивая гайки. – Чем они у вас вообще на уроках занимаются?
– Всем они у нас занимаются, – невозмутимо объясняла Вероника. – Дети исключительно разносторонние.
– А вот я им резьбу посбиваю, разносторонним этим! – злорадно обещал Николай и свирепо колотил молотком по хвостам болтов. – Бездельники здоровые!
Под грохот ударов и супружеское ворчание Вероника расставляла готовые стулья по местам и, улыбаясь, прохаживалась по классу.
Похорошевший кабинет ласкал ее взгляд. Одинаковые прямоугольные плафоны светильников сверкали первозданной белизной. Все до единой лампы сияли, отражаясь в чисто-начисто вымытой доске. На панелях нельзя было отыскать даже крохотного пятнышка. Обновленные стулья, казалось, приглашали опуститься на сиденья и, не шелохнувшись, просидеть до самого звонка.
Пожалуй, в таком кабинете и она. Вероника, могла бы давать НАСТОЯЩИЕ УРОКИ… А почему бы, собственно, и нет? Чем она, в конце концов, так уж хуже других?
Вероника повернулась к окну, окинула беглым взглядом свое отражение. Его линии показались ей на этот раз менее смутными и более строгими, чем обычно. Движения тоже изменились: они выглядели как будто увереннее и убедительнее. И было еще что-то такое в этой призрачной отраженной женщине… Вероника не успела разглядеть, что именно.
– Шабаш! Одеваемся, – объявил Николай, швыряя молоток и плоскогубцы в сумку. – Домой!
Она быстро задвинула на место два оставшихся стула, громыхнула оконной створкой, поворачивая тугой шпингалет, и, прихватив пальто, по дороге к двери щелкнула тремя выключателями.
– Ну де-е-етки! – обобщил впечатления Николай, спускаясь по лестнице к выходу. – Ну ученички-и-и… Вот бы сюда нашу Ольгу Федоровну! Та бы с ними живо управилась!
– Подожди, – вдруг попросила Вероника.
– Что?
– Не спеши… Смотри, как красиво!
Они с минуту постояли на крыльце, и торжественная тишина пустынного в этот час школьного двора окружала их. За решетчатым забором шла привычная вечерняя городская жизнь: в машинах и пешком люди спешили домой с работы, несли в шуршащих пакетах хлеб, пачки замороженных пельменей и кефир, везли на задних сиденьях куриц-гриль и минеральную воду – торопились к столу, разборкам с детьми, телевизору, сериалам, вечерним шоу и программе «Время». И только они вдвоем, Вероника с Николаем, выключившись на минуту из общей суеты, провожали их глазами и безмолвно, невидимо участвовали в их жизни.
И этот кусочек жизненного пейзажа они, кажется, увидели одинаково.
А потом Вероника взяла мужа под руку, и они двинулись вдвоем по улицам в последних отблесках алого осеннего заката, предвещающего завтра ветреный день. Отчего-то ее перестало волновать, что Туська продрала сегодня новехонькие теплые колготки, а Маришка в очередной раз забыла про посуду. И даже некоторые оставшиеся Вероникины недоделки, в сущности, не стоили того, чтобы не спать из-за них по ночам.
Тем более что в последнее время ее привычные ночные страхи – тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! – куда-то подевались. Быть может, включилась какая-то дополнительная система защиты в организме? Ведь, кроме привычных своих забот, Вероника теперь несла ответственность и за – страшно вымолвить! – ФЛОРЕНТИЙСКИЕ ПРОБЛЕМЫ! И теперь, не дожидаясь даже, пока уснет детвора, она деловито выкладывала тетрадь с пьесой на кухонный стол и, раскрыв ее, в тот же миг переносилась на благословенные берега Арно…
…Но увы! Полной гармонии, как пришлось ей с грустью убедиться, недоставало и ТАМ!
Ибо ни богатство, ни слава, ни могущество не приводят человека прямой дорогой к счастью. И потому – увы! – распри и раздоры не оставляли жителей достославного города среди обилия сукна, шелка и венецианского стекла, на мощенных каменными плитами главных улицах и живописных изгибах набережной.
И самые выдающиеся флорентийские умы, красноречивейшие из риторов, произносившие блестящие речи и побеждавшие во множестве диспутов, а также упорнейшие из мыслителей, сочинявшие философские труды и составлявшие большие и малые энциклопедии, были не в силах помочь своему отечеству разрешить противоречия, все сильнее раздиравшие его граждан. Бесполезны оказались и изображения трех главнейших наук – грамматики, риторики и диалектики – на стенах знаменитого собора Санта Мария Новелла, ибо даже они не могли примирить верных сторонников папы с убежденными приверженцами императора, не говоря уже о нобилях по крови и нобилях по случаю – этих не могла сплотить даже ненависть к нищим пройдохам, умудрившимся-таки учредить в городе свой пополанский Совет!
О самом же главном в жизни – о том, что за сила приводит в движение Солнце и светила – предстояло Флоренции узнать лишь через много лет, прочтя лучшее из творений одного из своих пока что никому не приметных сыновей.
А до тех пор самые мудрые и просвещенные из флорентийцев, умевшие весьма красноречиво рассуждать о любви и даже слагать о ней сонеты и канцоны, все же относились к ней в жизни без подобающего почтения, а порой, увы, и вовсе не замечали ее…
Глава 14
Глубокая и сладкая дремота охватила город после утомительно знойного дня. Ни возгласа, ни смеха, ни отдаленного стука копыт не доносилось из темноты, и ни один влюбленный не пытался тронуть сердце прекрасной донны неровным перебором лютни. Лишь молодой соловей, пробуя силы, робко подал голос из оливковой рощи у Южных ворот.
И в эту минуту, словно в ответ на его застенчивое приглашение слушателей, две женские фигуры показались на одном из балконов обширного палаццо.
– Теперь постоим здесь, Беатриче, и помолчим, – промолвила старшая из женщин, в которой внимательный наблюдатель без труда узнал бы синьору Мореска. – Обычно в этот час они бродят в окрестностях и, как утверждают сами, ищут тишину… Хотя, найдя, тут же разрушают ее потоком слов.
– Но, донна Вероника, мой отец может вернуться, – шепотом возразила девушка лет шестнадцати, пугливо косясь в сторону башни Синьории.
– Чепуха, Биче! – фыркнула ее собеседница. – Всем известно, что совет приоров заседает допоздна, и значит, мессер Фолько вернется не раньше моего мужа, то есть к полуночи! А разве не хочется вам, монна Биче, услышать стихи, которые столь искусно слагает известный вам молодой синьор, столь же учтивый, сколь и ученый?
В этот момент ночной певец перепорхнул поближе и исполнил пассаж по всем правилам искусства бельканто, так что ответ девушки расслышала только донна Вероника.
– Ох, Беатриче! – со смехом воскликнула она. – Поистине прав мессер Алигьери, называя тебя Учтивейшей и Невиннейшей! Да ведь любая девушка старше одиннадцати лет давно догадалась бы, кому посвящены…
Но тут вдали послышались голоса, и отблески приближающегося факела заплясали по плитам мостовой.
И резная балконная дверь, скрипнув, скрыла две фигуры, прежде чем трое идущих обменялись двумя первыми фразами.
Смеющиеся голоса их перебивали друг друга:
– А неверная походка?! Посмотри, посмотри же, Гвидо! А могильная бледность, впалые щеки и загробный голос? Да ведь он ни разу не улыбнулся сегодня, – скажи, Гвидо, прав ли я? – обращался к одному из спутников юноша с лютней в руках.
– Не прав и еще тысячу раз не прав ты, о, Каселла! Ведь наш друг Данте стал в Болонье настоящим ученым мужем! А где, скажи на милость, видел ты ученого мужа, румяного, как помидор, и откормленного, точно породистый гусь?
– Так вот, значит, до чего доводят человека философия с римским правом! – в шутливом ужасе воскликнул названный Каселлой и взмахнул лютней. – Нет уж, после этого я в Болонью ни ногой! По мне, уж лучше прожить век неучем в благодатном воздухе Флоренции.
– Друзья мои, вы даже не подозреваете, насколько близки к истине ваши слова! – приглушенно донесся голос третьего из идущих. – Город Болонья слишком холоден для флорентийцев, ибо слишком открыт северным ветрам. К тому же в нем такое количество остроконечных башен, что за их шпили то и дело цепляются облака, а потому там всегда пасмурно и тоскливо!
– Древние называли твой недуг «амор патриэ» – любовь к отечеству, – наставительно молвил Гвидо, – судя по голосу, старший из троих. – И это, бесспорно, весьма похвальное и возвышенное чувство! Но уж теперь-то ты, Дуранте, наконец можешь вволю насладиться зрелищем горбатых флорентийских улочек и башен с разломанными верхушками.
– Нас дурачат, Гвидо! – поспешно вмешался Каселла. – Когда я шел мимо, он и не думал любоваться улицами, а стоял у Старого моста в полной темноте и бормотал что-то нараспев и в рифму!
– Так значит, мы помешали тебе, Данте? Быть может, тебя поджидает прекрасная донна? Каселла, мы уходим сию минуту!
– Да нет же, друзья! – поспешно воскликнул Данте. – Это просто болонская привычка. Вся Болонья нынче помешалась на сонетах. Верьте не верьте, но даже торговцы виноградом на тамошнем рынке пустились осквернять искусство своими убогими рифмами!
– Ну так удостойте же наш слух этого болонского дива, мессер сочинитель! Если надо – моя лютня всегда к вашим услугам, – с готовностью предложил Каселла.
Однако молодой поэт замешкался с ответом.
– Вы хотите слушать сонеты прямо сейчас, здесь? Но я…
– Не уподобляйся же капризной донне, Алигьери, – промолвил Гвидо в нетерпении. – Чем этот спокойный час хуже любого другого? Или память твоя так ослабла в ученых занятиях?
– Осмелюсь надеяться, что… Постойте-ка, – насторожился вдруг Данте. – Вы ничего не слышали? Мне показалось, со стороны того палаццо…
Отблеск факела сделал несколько пляшущих шагов в сторону, но взобраться вверх по стене дома оказалось ему не под силу.
С минуту друзья напряженно вслушивались в тишину. Но даже соловей, будто сочувствуя им, не смел ее нарушить.
– Каселла! Что различает в окрестностях твой изощренный слух? – полушепотом осведомился Гвидо.
– Как будто пока ничего похожего на скрип двери, отворяемой нежной рукой! – шутливо вздохнул Каселла, трогая струны. – Но не отчаивайся, Данте, читай свой сонет! И быть может, к твоим словам придет мелодия – а уловив мелодию, явится и слушательница!
– Что ж! Дайте вспомнить начало, – отозвался Данте, принимая вызов, и, передав свой факел Гвидо, выпрямился и воздел руку на манер участника поэтического турнира. Голос его, хотя негромкий и юношески неустойчивый, был гибок и выразителен.
Столь благородна, столь скромна бывает
Мадонна, отвечая на поклон,
Что близ нее язык молчит, смущен,
И око к ней подняться не дерзает…
При этих звуках соловей, прежде вежливо умолкший, присвистнул скорее удивленно, чем виртуозно.
– Просторечный вольгаре? – изумился Гвидо. – Весьма легкомысленно! Однако, похоже, эта дерзость вполне вознаграждена. Тебе почти удалось искупить ее богатством созвучий и строгостью рифм… «Что близ нее язык молчит, смущен…» Но позволь спросить, друг Данте: неужто ты и впрямь вздумал применить этот обет молчания в жизни?! Если так, имей в виду: безмолвие влюбленного кавалера может быть истолковано дамой совершенно превратно!
– Как знать, Гвидо! – лукаво возразил Каселла. – Быть может, среди болонских красоток принято особое толкование любовных признаков…
– Болонские красотки? – расхохотался Данте. – Увы! В этом городе, столь изобильном пищей для ума, поистине нечем усладить зрение. Скажу вам по чести, друзья, во всей Болонье не сыскать и полдюжины дам, достойных хотя бы звучной терцины! Можете поверить мне на слово: рожденному на берегах Арно не найти на чужбине ни красоты, ни счастья!
– О да, зато уж здесь-то этого добра хоть отбавляй! Так признайся же, Данте: которая из флорентийских вертихвосток посягнула на ясность твоего рассудка? Что за ядовитый побег от корня Евы…
– Ты не переменился, друг Гвидо! Но не трать попусту своего красноречия: нежная донна моей души – всего лишь бесплотная мечта, – поспешно заверил Данте.
Гвидо с сомнением покачал головой, вглядываясь в лицо друга, озаренное неверными факельными всполохами.
– Частенько эта самая мечта – ловко сплетенная нежной донной сеть, невидимая для кавалера! – с усмешкой заметил Каселла. – И сколько достойных людей замечают ее, лишь когда у них уже нет сил сбросить шелковистые петли со своей шеи!
– А иной раз самые призрачные мечты сбываются, мой друг, – к счастью либо к несчастью, – в раздумье возразил Гвидо. – Ну что ж, настрой-ка свою лютню, Каселла! Быть может, при звуках нежной канцоны какая-нибудь жалостливая дама пристойного вида подаст-таки знак привета этому пилигриму, изнуренному любовным паломничеством!
В это самое мгновение на балконе вновь показались две фигуры, взявшиеся за руки, словно в танце павана. Обернись молодые синьоры вовремя, и они, пожалуй, разглядели бы, что одна из двух дам, схватив другую за руку, что есть силы тянет ее к перилам, в то время как вторая сопротивляется отчаянно и безмолвно.
Однако проворный Каселла уже извлек из своей лютни печальный аккорд…
Нежный напев канцоны разнесся вокруг, в одно мгновение завладев улицей и молчаливыми домами. При звуках ее сладчайшие сны сгустились у изголовий юных щеголей и престарелых донн, и прекрасные видения посетили почтенных отцов семейств и чумазых подмастерьев.
– Святая Мадонна! Да вот же она, твоя мечта, гляди! – тихо вскрикнул Каселла, схватив друга за руку.
– Кто там? Неужто… донна Лукреция? – В голосе Данте прозвучал скорее некоторый испуг, чем радость.
– Что же вы перестали петь, благородные синьоры? – послышалось в то же мгновение с высокого балкона, и дама в том расцвете красоты, что порой верно указывает на скорый ее закат, показалась у лепных перил.
– В минуты восторга дар речи покидает нас, уступая место безмолвному созерцанию! – без задержки раздался учтивый ответ Гвидо.
Казалось, в темноте глаза донны Лукреции метнули две молнии, искусно направленные в сторону горящего факела.
– Как счастлива должна быть дама, к которой обращены столь возвышенные речи, – заметила она с легким вздохом.
Каселла ткнул Данте в спину, принуждая поклониться, и сам отвесил глубокий поклон.
– Ослепление любви порой уподобляет бессловесному камню даже самых речистых из нас, – продолжал Гвидо, не без укора оглядываясь на друзей. – Правда, мессер Каселла скорее привык, что за него говорит его сладкозвучная лютня… зато наш ученый друг Алигьери при случае способен показать пылкость и красноречие! Не угодно ли продолжить ваш сонет, мессер Данте?
И, получив новый чувствительный толчок в спину, Данте еще раз склонился в поклоне – на сей раз не без грации.
И в тот же миг донна Вероника на своем балконе вскрикнула шепотом:
– Беатриче! Вернись! – И скользнула в дверь, ибо внезапно обнаружила рядом с собой пустоту.
Тем временем соловей попробовал было завести новую трель, но вдруг смолк – не то от недостатка опыта и мастерства, не то от неверия в собственные силы, столь свойственного юности.
