Текст книги "По обе стороны любви"
Автор книги: Елена Лобанова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
Глава 20
Курсы располагались в ином измерении, где не действовали законы евклидовой геометрии и правила внутришкольного распорядка.
Уже один путь туда, на другой конец города – поистине каждый день она отправлялась в настоящее путешествие! – настраивал на ожидание всевозможных чудес.
Теперь каждый день, вместо того чтобы давиться в троллейбусе под бодрые кондукторские возгласы «А что у нас на проезд!» и «Шесть рублей, родненький! Вкладыш-то просрочен!», Вероника уютно погружалась в миниатюрное креслице маршрутного такси. Ход его был легок и бесшумен, и ничто в нем не мешало мыслям скользить по вольной праздной траектории. Иногда она незаметно разглядывала сидящих лицом к ней женщин и мужчин, стараясь определить на взгляд: кто они по профессии? где проводят отпуск? какого цвета обои у них в гостиной и в спальне? Иногда же переводила взгляд за окно и представляла себе: например, она вдруг оказалась вот на этом углу; догадается ли, что это родной город? а если нет, то какие будут впечатления?
Вот, например, здесь, за незнакомым поворотом, казалось ей, люди выглядели и одевались совсем не так, как в ее районе! И совершенно иная жизнь, без сомнения, шла у подножия громадного супермаркета, напротив визаж-салона и ногтевой студии!
Переживать за опоздания на курсы было не принято. Наоборот, принято было в таких случаях не спеша приближаться к школе, без паники подниматься на второй этаж в нужный кабинет и, с достоинством кивнув коллегам, присаживаться на свою предпоследнюю парту.
Эта экспериментальная школа выглядела с виду совершенно обычно; но стоило только хотя бы всмотреться в лица идущих навстречу девчонок! Да-а, не Стрелкова, не Масина – здесь выращивалась совершенно другая, интеллектуальная молодежь. Немыслимо было и предположить, что они не читали, например, «Войну и мир» и «Мастера и Маргариту». Печать ума и таланта чувствовалась даже на тех, которые обменивались на ходу выражениями ненормативной лексики. В каких особенных семьях, на каких уроках воспитывались они? Небрежные прически, элегантные сумки их говорили о врожденном чувстве гармонии; макияж свидетельствовал о смелости и предприимчивости. Без сомнения, этим юным женщинам суждено было со временем преобразить облик эпохи!
Или… или все-таки и ЭТИ читали не все? И Стрелкова с Масиной в общем-то ТАКИЕ ЖЕ?
И класс, где проводились курсы, был на первый взгляд тоже самым обыкновенным: с доской, мелом и тюлевыми занавесками.
Но здешняя акустика! Как летело и парило под этим потолком каждое слово! Ибо выступали у этой доски Лучшие из Лучших; Первые среди Равных; Мастера и Волшебники! Изучение наречий в их исполнении выглядело игрой для интеллектуалов, урок по творчеству Лескова – беседой соавторов, анализ басни Крылова – театральным спектаклем.
Временами, слушая сочиненную семиклассником балладу или отрывок из сценария, Вероника преисполнялась печальной зависти; временами, разглядывая детские иллюстрации к стихам, туманно представляла и себя тоже – пусть в отдаленном будущем! ну хоть когда-нибудь! – Настоящим Учителем Литературы.
В эти дни мысль о Беспечных наконец-то поблекла и потеряла свою власть над ней, скромно отступив в область досадных, но вполне обыкновенных и даже, пожалуй, банальных воспоминаний.
К тому же вокруг сидели такие же, как она, слушательницы, чувствующие себя отчасти ученицами, отчасти зрительницами в театре. Все как одна были принаряжены, будто на родительское собрание – в мягких свитерах пастельных тонов, с тоненькими золотыми цепочками, с маленькими сумочками вместо всегдашних кошелок для тетрадей. И лица их были моложавы, и слова – вдохновенны, а души преисполнены решимости преобразовать, воплотить и, наконец, достичь…
Иногда они посещали открытые уроки – с сочинением стихов, игрой на фортепиано и чуть ли не балетом между рядами; но уже под конец недели чудеса эти мало кого удивляли, учитывая неправдоподобие всего к тому времени увиденного и услышанного.
Зато весьма живой интерес вызвала лекция психолога.
Милая улыбчивая женщина, блондинка, поначалу увлекательно рассказывала о разных комплексах и горячо советовала от них избавляться; для примера же рассказала о собственной многолетней психологической скованности, которую ей удалось победить, признавшись самой себе, а затем и окружающим в любви к мужчинам. То есть она вот так прямо и объявила всей аудитории, обаятельно улыбаясь: «Я так люблю мужчин! Просто оч-чень!»
До сих пор Веронике доводилось слышать подобное как-то больше о животных: «Оч-чень люблю я кошек!» или, допустим, «Оч-чень люблю спаниелей!». Поэтому в признании психологини ей почудилось нечто неприлично-зоологическое.
Затем, не дожидаясь, пока закомплексованная аудитория отойдет от шока, блондинка быстренько раздала всем листки-тесты с кучей неожиданных вопросов вроде «Хотели бы вы очутиться на необитаемом острове?» или «Как часто вы меняете прическу?». Ответы на них дали неожиданный результат: после подсчета каких-то таинственных баллов большая часть слушательниц получила загадочное название «циклоидов», меньшая – того оскорбительнее! – «шизоидов». Вероника же оказалась причисленной к нескольким загадочным «психастеноидам».
Остаток лекции психолог посвятила утешению обиженных, приводя в пример многих выдающихся и знаменитых людей, у которых, оказывается, тоже были серьезные проблемы с психикой.
Под конец всем был предложен новый маленький тест под названием «Семь моих "я"».
И вот тут-то уж слушательницы не оплошали: под номером первым все как одна написали «учительница», а уж дальше в разных вариациях шли «классный руководитель», «гражданка России», «мать», «жена», «женщина» и «циклоид».
Непривычные впечатления прямо-таки распирали Веронику. Ими требовалось сейчас же поделиться хотя бы со Светланой… Хотя бы сбежав с последней пары – каких-то там особенностей какой-то методики.
Светлана встретила подругу неожиданно.
– Видала? – осведомилась она с порога и сунула под нос фотографию.
Вероника послушно всмотрелась в незнакомое лицо, но разглядеть его не удалось: наверное, в момент снимка женщина как раз повернулась и черты расплылись в неясной улыбке. Вероника повертела фотографию, пожала плечами. Светка смотрела на нее странно. Точнее, у нее сегодня было странное лицо. С серым оттенком.
– Ты маску, что ли, делаешь? – спросила Вероника.
Светка махнула рукой, выхватила фотографию, потрясла ею в воздухе и опять сунула Веронике.
– Пассия! Моего! – объявила она. – Мы! Влю! Би! Лись! Нет, ты скажи, как тебе эта рожа?! В бумажнике у него нашла.
И уставилась в лицо Вероники, ожидая эффекта.
Вероника не нашлась что сказать и застыла с «рожей» в руке, перестав другой расстегивать пальто.
– А… нет, ты подожди… почему пассия? – наконец вымолвила она. – С чего это ты взяла? Может, это просто так… случайно.
– Да потому что придурок! – завопила Светка так, что в кухне что-то задребезжало. Или это у нее в голосе задребезжало? – Раздевайся-раздевайся! У меня коньяк есть. Будем пить по такому торжественному случаю!
– Ты, я смотрю, уже… А Надюшка твоя где? – стаскивая сапоги, осторожно заглянула Вероника в дверь «детской».
– Надька где всегда – у подружки. Шестнадцатый год, а кавалеров никак не заведет… Не в меня пошла, а, видно, в папашу. Проснется лет после тридцати. Зато потом наверстает!
В кухне было все как обычно: чистота, блеск и экзотика. На Светлане красовался коротенький кремовый свитерок и тигровые лосины. И синтетическая повязка на волосах. Она походила сегодня на телеведущую утренней гимнастики: вот-вот продемонстрирует какой-нибудь кульбит или встанет на голову.
Вероника осторожно взяла ее за руку.
– Светик! Ну подумай сама… Этого не может быть, – сказала она, – ну никак! Чтобы твой Гена…
– Мой Гена? Не может? – хмыкнула та, вырвала руку и схватила со стола смятый листок. – А это что такое? Почерк хоть узнаешь, русовед?
– Н-ну… вроде бы похож… хотя…
На листке тянулись немного косящие строчки. Вероника разобрала:
– «Я уйду навсегда туда… Где застыли в ночи поезда… Как картонный фонарик светит…» Не поняла… картонный фонарик – какой-то странный образ! Метафора, может?
– Да какая тебе метафора! И не картонный, а карманный! Видишь – «мэ»?
– А-а! Тогда вот что: «Как карманный фонарик светит с неба тонким лучом звезда».
– Ну-у?!
– Ну что, рифма вроде есть… Размер анапест… или амфибрахий, что ли?
Светка прищурилась и вырвала листок.
– Я не пойму – ты издеваешься, подруга, или где?!
– Да почему это издеваюсь! – возмутилась Вероника. – Сочинил человек, ну и что? Тут же не про какую-нибудь… Не про что-нибудь там такое… И вообще, зачем так буквально!
– Ты мне тут не мудри… литератор! – погрозила Светка кулаком. – С чего это ему вздумалось идти?! И куда это он, спрашивается, попрется среди ночи?
– Фу-у… Свет, ну не надо так, а? У меня вот тоже Колька без предупреждения к матери уехал, огород к зиме перекопать. И я ничего, с ума не схожу! Времени, правда, совсем нет…
– Ха! И твой тоже, значит? Ну, неудивительно! Все они… Так я не поняла: ты до сих пор веришь, что ли?
– Светик, ну ты сама подумай, – терпеливо втолковывала Вероника. – Они ж нам не чужие люди! Муж – он же твой спутник жизни. И если даже он ошибся… ну, как-то сбился с пути…
– …или чужой огород вспахать решил… – подсказала Светка. – Ладно-ладно, молчу! Нравится тебе в розовых очках – носи на здоровье! Только не говори потом, что я тебя не предупреждала! Когда застынут в ночи какие-нибудь поезда…
– «Наши поезда – самые поездатые поезда в мире…» – невпопад брякнула Вероника.
– Что-о-о?!
– Извини, Светик, я так… Слушай… Нет, ну я не знаю… А он тебе что-нибудь про… эту… говорил? Вы… обсуждали вообще?
– А чего тут обсуждать? Все и так как белый день. Это секретарша у нас новая. Такая вся из себя девочка из глубинки! С большими запросами, но с виду паинька. Судя по стихам, в любви мы еще не объяснялись – не можем решиться. Только рифмуем. По ночам на кухне. Вот за этой самой стойкой…
И она с фокусной ловкостью извлекла из бара пузатую темную бутылку и опрокинула ее в два бокала.
– Слушай, а может, я тоже им к свадьбе поэму сочиню? Роман в стихах! На «Евгения Онегина» наша героиня, правда, не тянет, а на какую-нибудь Марью Пупкину… Бери, бери рюмку! Имей в виду, ученые утверждают: алкоголь в малых дозах полезен…
– Да подожди ты со своей рюмкой! Подожди, говорю… Вспомни-ка, ты же сама говорила – запала на кого-нибудь и прочее… – осторожно припомнила Вероника. – Ну, в смысле бывает, что люди влюбляются…
– Так вот именно! – простонала Светка. – Запасть можно НА ЧЕЛОВЕКА! Но не на ЭТО же! Деревенщина! В секретарши выбилась! Раскручивает шефа-дурака! Да у нее же на голове химия – как у моей мамы!
Исчерпав запас аргументов, она воздела руки и потрясла в воздухе ладонями, словно взывая к люстре с ионизатором воздуха.
Улучив момент, Вероника поймала одну ее ладонь и решительно потащила за эту ладонь к дивану.
Светка послушно села. Больше она не кричала – кажется, выдохлась. Сидела и молча слушала Вероникины уговоры, хмуро разглядывая ковер под ногами.
– Успокойся, Светик! Ну не случилось же еще ничего. Никакой такой катастрофы! Да может, это у него на две недели! Да ты же вон у нас какая! – Не успев подобрать нужные слова, Вероника начертила руками в воздухе неопределенную фигуру. – Мои мальчишки на тебя знаешь как глаза таращат! Что тебе какая-то там секретарша? Подумаешь, стихи! Данте вон тоже не одной Беатриче писал…
Светлана оторвала взгляд от ковра и недоверчиво удивилась:
– Правда, что ли?
– А то! – уверила Вероника. – Исторический факт! Целый цикл – какой-то там «каменной даме», потом еще этой… как ее… «сострадательной донне», потом «даме-ширме»…
– Вот га-ад! Тоже мне классик…
– Но любил-то он Беатриче! По-настоящему я имею в виду, – вступилась Вероника. – И если б только взялась она за дело с умом…
– Да почему она-то? Почему это женщина должна за все браться?! Ты мужик, ну и вперед, завоевывай даму! А то стихи-и-и…
– А если б завоевал – тогда бы, может, до «Божественной комедии» дело не дошло.
– Да ладно, ну его… Выпьем! – приказала Светка уже своим обычным тоном, поднялась и потащила Веронику обратно к стойке. – Подумаю еще, что со своим благоверным делать… Может, не сразу прикончу, а сперва помучаю… Ты, главное, молодец, что сегодня прискакала. Ну, за нас!
Она вздохнула и сунула Веронике рюмку и тарелку с бутербродами. Глаза ее как будто прояснились, и взгляд сконцентрировался.
– Так вас отпустили или ты сбежала?
– С последней методики, – созналась Вероника и предупредила: – Я только пять капель, не обижайся…
Светлана еще раз вздохнула. Лицо ее понемногу принимало знакомый цвет. Заметив это, с облегчением перевела дух и Вероника. Они одновременно посмотрели друг на друга и прыснули, как восьмиклассницы.
– И скоро там у вас конец программы? В школе тоска смертная, – пожаловалась Светка. – Кстати, детки твои про тебя спрашивали.
– Потерпят детки! – беспечно махнула рукой Вероника. – У нас до конца недели еще занятия. Там такое! Открытые уроки, психологи… Завтра в музей поведут, представляешь?
– Как третьеклассников! – фыркнула Светка как ни в чем не бывало, окончательно приходя в себя.
– А еще киновед придет! Новые «Двенадцать стульев» будем смотреть! – похвасталась Вероника. – Да, и режиссер какого-то нового театра!
Услышав про режиссера, Светлана выпрямилась. И похоже, онемела от зависти.
Правда, онемела как-то странно: наклонив голову с ехидно-выжидательным выражением лица.
– Н-ну-у? – после паузы протянула она таким тоном, каким задают дополнительный вопрос двоечнику.
– Чего «ну»?
– Я говорю, режиссер придет, а пьеса-то твоя до сих пор небось даже не напечатана? Название-то хоть придумала?
И тут онемела Вероника.
Глава 21
Слово «режиссер» грянуло в школьном классе, как удар литавр в оркестровой яме перед началом спектакля.
Забытая мечта отрочества – стать актрисой! – встрепенулась на дне каждой женской души.
В этот день все слушательницы как одна помолодели – вплоть до ролей юных романтических героинь. Или хотя бы хорошеньких разбитных служанок.
Режиссер был высок, тонок и юн, как показалось сразу всем.
Правда, со второго взгляда ему можно было дать скорее всего за тридцать, а с третьего даже и под пятьдесят. Лицо его с равной искренностью выражало две мысли: что-то вроде «я весь перед вами душа нараспашку» – и одновременно нечто наподобие «ну уж не-е-ет, не проведешь!».
Остальные детали внешности как-то ускользнули от Вероникиного внимания.
Вообще с его приходом в классе как бы изменилась плотность воздуха и в пространстве образовались некие колебания, отчего фигура его виделась то далекой, как из последнего ряда партера, то прямо-таки угрожающе вырастала совсем рядом. То же самое творилось и со звуками: слова, произносимые им, парили как-то по отдельности, с трудом связываясь во фразы и предложения. Впоследствии она не могла вразумительно объяснить Светке, о чем шла речь, хотя явственно слышала названия спектаклей и даже помнила, что несколько раз он повторил: «А в общем-то мы с вами делаем одно дело!» – причем сердце у нее каждый раз уходило в пятки при мысли, что это уже завершающая часть лекции и что вот сейчас, сейчас придется… Но все-таки самый конец она умудрилась прозевать и спохватилась только, когда режиссер попрощался с аудиторией легким поклоном – и мгновенно скользнул в дверь!
И тогда ей пришлось чуть не бегом кинуться к двери – и что только люди подумали? – потом буквально нестись по коридору – поскольку он через три шага был уже за поворотом! – и, наконец-то почти догнав его, обнаружить, что дар речи в очередной раз изменил ей!
Он сразу же совершенно остановился, повернулся к ней и слушал с вежливым вниманием и терпением (которое, впрочем, конечно же, имело пределы!) и почти не выказывая удивления (повидал человек разного люда – и сумасшедших с манией величия, и графоманов тоже!). Наяву, а не во сне настоящий РЕЖИССЕР СЛУШАЛ ЕЕ, а она несла невообразимый бред:
– Извините, я… вот здесь… понимаете, это как бы такое… ну, не то чтобы пьеса, конечно, а… даже не знаю, как… хотя, наверно, не в свои сани… и в смысле сюжета тоже… но если бы хоть посмотреть… может быть, когда-нибудь можно? Хотя у вас, я понимаю, время… извините…
С каждой изрекаемой глупостью она становилась все мельче, все ниже; он же взирал на нее с недосягаемых высот, где обитают небожители. Под конец речи смотреть на него было невозможно – кружилась голова.
И вдруг небожитель явил истинное чудо смекалки и милосердия. Он сказал:
– Пьесу принесли? Ну что ж, давайте! Почитаем… Телефон есть у вас? Ну, тогда пишите мой в театре.
И Вероника, взяв непослушными пальцами протянутую ей ручку, записала на ладони семь цифр – код высшего, недосягаемого мира.
– Извините… а ваше имя-отчество? – умоляюще крикнула она вслед небожителю. И запоздало устыдилась: ведь наверняка в классе его представляли!
– Святослав Владимирович! – Снова обернувшись, на ходу представился он и улыбнулся.
И от этих слов и улыбки сияющие лучи – света ли? славы? – озарили полумрак коридора и устремились далее овладевать остальным миром.
На прощание он кивнул Веронике: в лице его осталось теперь только первое, простодушно-ясное выражение. И белая канцелярская папка с завязочками – а в ней пьеса «Портрет синьоры Вероники» на тридцати семи страницах! – как-то удивительно подходила ему.
Остаток дня в памяти не сохранился.
Как, впрочем, и последующие курсовые посещения.
Помнилось только ощущение внезапной легкости и покоя. Почему-то Веронику совершенно перестало вдруг волновать, что думает о своей учительнице Беспечное семейство, а заодно и завуч, директриса, психолог и весь белый свет.
И хотя по-прежнему остались при своей хозяйке бренное тело весом семьдесят два кило, корявый почерк и голос с признаками дестабилизированного тонзиллита, душа одним рывком перенеслась в Иные Сферы – туда, где отныне решалась ее судьба.
Будничные же заботы проходили по касательной, как отдаленная гроза на горизонте.
В эти дни иногда она вместо маршрутной остановки по привычке направлялась в сторону школы и при виде знакомых стен спохватывалась: где же поурочные планы? И только после этого окончательно приходила в себя и, резво повернувшись, спешила к остановке.
Иногда же обнаруживала себя в неожиданном месте – например, на том самом перекрестке, где строился терем из светлого кирпича. Хрупкая фигурка копошилась на самом верху, там, где полагалось бы уже появиться крыше, но до сих пор виднелись только деревянные балки-перекрытия, что-то вроде скелета. По этим балкам-костям вприсядку передвигался все тот же неведомый строитель, и при виде его у Вероники каждый раз начиналось что-то вроде головокружения.
А иногда она заходила к Светлане.
Светлана была поглощена личными проблемами.
– Нет, ты только подумай! – пылко восклицала она, энергично увлекая Веронику в кухню. – Теперь мы, значит, подли-и-изываемся… Мы ведро-о выносим без напоминаний! Представляешь? Впервые за пятнадцать лет! Спешите видеть!
– Так ты с ним поговорила, значит? Насчет ТОЙ? – понижала голос Вероника. – И он… признался? Что-нибудь объяснил?
– Да никакой ТОЙ и в помине не было! – отмахнулась Светка. – Фотографию попросили передать кому-то, случайно… Ну уродина же. Любовницу надо заводить такую, чтоб не стыдно жене показать! А эта – ну, ты ж сама видела! Скажи: нормальный человек на ТАКУЮ может клюнуть?
Вероника привычно пожала плечами. В который раз жизнь подруги представилась ей полной неожиданностей, недоступных для ее понимания.
– Да ни за что в жизни! – решительно объявила Светлана. – Мой Генка столько водки не выпьет!
– Ох, сурова же ты, подруга! Тебя бы в жюри – на конкурс красоты! Никогда не предлагали?
– А твой, кстати, еще не вернулся? – парировала Светка. – Все огород возделывает? Ну-ну…
И она ехидно хмыкала. А потом возвращалась к прежней теме:
– Но на всякий случай мы теперь примерные такие все из себя мужья и папаши: надо, говорит, Надюху В ГАЛЕРЕЮ СВОДИТЬ! Нет, но ты что-нибудь подобное слы… Верка, ты меня не слушаешь, что ли? Николая вспомнила! Или, может, в своих облаках опять витаешь? В пьесе своей?
Теперь ту часть челки, которая спадала на лицо, она покрасила в сине-фиолетовый цвет и от этого стала похожей на героиню мультфильма про инопланетян.
– Ой, извини! Просто, знаешь, вот отдала этому режиссеру пьесу – и так жутко! Хуже, чем завуч журнал на проверку взяла, – оправдывалась Вероника. – Какую-нибудь фразу как вспомню – мамочки, думаю, неужели своей рукой такую глупость в текст ляпнула! И главное, сделать уже ничего нельзя…
– Расслабься, подруга, – утешала Светлана. – Твой режиссер ее, может, вообще не прочтет. Или глянет так по диагонали… Сейчас пьесы знаешь какие?
– Какие… сейчас? И… ты откуда знаешь? – настораживалась Вероника.
– Н-ну, так… в пределах… тоже почитываем, посматриваем! – напускала туману Светка. – Сейчас, во-первых, модно по принципу ретроспективы: сначала настоящее время, потом лет двадцать назад, потом еще лет десять до того, типа в завязку событий, а уж под конец обратно в наше время… Или разные версии событий, типа рассказы разных персонажей: какого-нибудь маньяка, допустим, потом его жертвы, а в последнем действии от лица детектива. И ввести ненавязчиво так эротический элемент… Ой, ну не смотри на меня такими глазами! Надо же зрителя как-то, я не знаю, интриговать! Зацепить его ты думаешь чем-нибудь или нет? За что он денежки на билет выкладывает?
– Зацепить, конечно… Но… а как же классика? Шекспир, например? Или Островский?
– И Шекспира теперь в современных костюмах играют, Ромео – чуть не байкер… Ты что, не знала? И фильм не видела? Хотя у тебя ж видика нет… Драматургиня, нечего сказать! А по Островскому – «Жестокий романс».
– Ой, точно! Я и забыла. Там еще Михалков молодой!
– Вот-вот, и я о том же. Ну кто б это кино, скажи на милость, смотрел без Михалкова? Без красотки Гузеевой восемнадцати лет? Без цыганских танцев? И без романса про Анапу?
– Про Анапу?
– Ну этот же… Как его: «А на-по-следок я скажу-у-у»?
– Нет, но все-таки… а настоящая классика? Традиционная, я имею в виду? – упиралась Вероника. – Согласно авторским вариантам. Она, по-твоему, умерла? Или… отменили ее?
– Ну как тебе сказать… – вздыхала безжалостная Светка. – Не то чтобы умерла… А скажем так – плоховато себя чувствует. Она, скажем так, давно не в расцвете лет. И умные режиссеры это давно поняли. Да что режиссеры! Сейчас вон даже литературную классику на феню переводят! Попроси-ка свой одиннадцатый тебе продвинутого «Онегина» принести! Уж его-то они знают…
После таких бесед случались с Вероникой приступы запоздалого, но поистине свирепого стыда. Мысль о какой-нибудь дурацкой реплике способна была буквально удушить, испепелить!
Приходилось отвлекаться изо всех сил. Вероника занялась генеральной уборкой. Удивительное дело – время на нее откуда-то вдруг нашлось! Вообще время ни с того ни с сего надумало вдруг остановиться, а потом еле-еле тронуться дальше черепашьим шагом. Так что за неделю она успела перемыть весь кафель в кухне и в ванной, перетереть до блеска всю посуду в серванте и наконец-то перегладить все белье до последнего носового платка.
Туська, застав ее штопающей носок на лампочке, вытаращила глаза и спросила:
– Мам, ты воздушный шарик зашиваешь?
Пачки проверенных тетрадей леденяще-симметрично покоились на столе. Проверялись они теперь как бы сами собой и приносили Веронике даже некоторое облегчение: мысли на время переставали панически метаться, перескакивая с одного на другое, и сосредоточивались в невозмутимой области орфографии и пунктуации.
Однако надо было куда-то девать еще и вечера!
Детективы, насильственно перечитываемые по второму разу, шли туго. Нить повествования то и дело терялась. Герои назойливо твердили одно и то же, пока не вспоминалось, что сцена таинственной болезни леди Браун была прочитана еще позавчера.
Вероника отодвигала книгу, подходила к окну. Но теперь никакие призрачные фигуры, сколько она ни вглядывалась, не оживляли ночной пейзаж. Звезды светили холодно и равнодушно. Ноябрь выдался без сантиментов: ни снега, ни дождя, ни солнца. Изредка срывались легкие белые хлопья, но, не достигнув земли, таяли на глазах.
Где-то за прозрачной завесой этих хлопьев скрывались от нее неведомые театры, в которых ставились спектакли традиционные и новаторские, и придирчивые зрители дотошно разглядывали костюмы персонажей – исторические и современные, а быть может, даже с элементами эротики.
Каким же покажется им платье синьоры Вероники? Какими – ее слова и улыбка?
Режиссер, несомненно, угадает это сразу! Увидит словно наяву!
А может быть, он уже УГАДАЛ? УВИДЕЛ?
Ожидание перемен с каждым днем нарастало, нависало в воздухе над притихшими улицами, как диссонирующий аккорд, как стихотворная строфа без последнего слова…
