Текст книги "По обе стороны любви"
Автор книги: Елена Лобанова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Глава 30
– Ну че? Оклемались, страдальцы? – Светлана чмокнула ее в щеку и плюхнула в руки колючий ананас. – Тут еще тортик, поставь куда-нибудь. Фруктовый! Любят твои?
– Ой, Светик, ну зачем ты… еще бы они не любили! Проходи-проходи, давай сюда пальто… Вот умница, что пришла! Сейчас будем Новый год встречать. Наконец-то! По-настоящему!
– А твои где же? – заглянула Светлана в комнату. – Детвора, супруг? Пострадавшая ваша?
– Да Коля их гулять повел, в зоопарк… ой, то есть это они сначала в зоопарк хотели, а пошли, кажется, на автодром.
– Образцовый отец! – похвалила Светлана, входя в кухню и разглядывая новенькие прихватки. – Наверстывает дефицит движения и впечатлений… Ну, а мы чего киснем?
Вероника вздрогнула. Все-таки она успела отвыкнуть от Светкиного ясновидения и способности определять НЕЛАДНОЕ даже затылком.
В ту же минуту Светка обернулась и на глазок с точностью до десятой доли градуса измерила угол изгиба ее бровей.
– Чего хмуримся? Колись давай, подружка: какие проблемы? Чего опять страдаем? Туська сильно хромает, что ли?
– Н-нет, не очень так… То есть это, говорят, они все сначала. Главное, что снимок вроде нормальный… А твои как? Надюшка? – торопливо повернула Вероника разговор в сторону, уклоняясь от сеанса психоанализа.
Так хотелось сейчас просто расслабиться!
– Все по графику, – пожала Светка плечами. Сегодня на ней был асимметричный свитер: один рукав обычный, целый, другой – с оголенным плечом, пристегнутый к свитеру тремя блестящими ремешками. – Супруг весь в работе. Ждем повышения! Что называется – РЕАЛЬНАЯ НАДЕЖДА! Роем землю, трудимся до ночи. Короче, никакой личной жизни… Зато у дочечки наконец-то грянул переходный возраст. На повестке дня вопрос: «Кто на свете всех милее?» Красим глаза до бровей, стрелки до висков. На мать плюем, как на выжившего из ума ихтиозавра. Да-а, подруга, вот так она и начинается, старость не радость… Так что цени, пока твои маленькие. Маленький ребенок – он хоть тебя обнимет да доброе слово скажет!
Картина мира, бегло очерченная Светкой, в очередной раз свергла Веронику с небес на землю. Точнее, с земли куда-то в область преисподней. Даже руки с тортом и ананасом опустились.
– Слушай… А может, излупить твою Надьку?! – вдруг предложила она вдохновенно.
– Пробовала уже, – махнула рукой Светлана, – и ремнем, и тапком… Потом сама неделю на корвалоле сидела!
Однако печаль как-то не сживалась с ней надолго.
– Кто-то здесь, кажется, собирался встречать Новый год? – спохватилась она.
Через десять минут Вероника раскладывала по тарелкам шипящую яичницу, а Светлана мазала на хлеб шпротный паштет и отчитывала ее за отсутствие приличного штопора.
– Вот этой кривой ковырялкой?! – громыхала она. – Ее ж в руки брать – риск для жизни! Так, вино свое убирай, отменяется… Шампанского приличного, конечно, нет? Ну, давай хоть водку. Есть в этом доме?!
– Есть, да… Только лично я ее как-то…
– Да никто тебя ее пить не заставляет, успокойся! Сделаем отвертку, как цивилизованные люди. Где-то тут я видела сок…
Застольная беседа органично совместила в себе функции праздника души и сеанса психотерапии.
– За детей! За любимых отпрысков, потомков, нервомотов и спиногрызов! – провозгласила Светка первым тостом. – За их новое счастье, хорошие снимки и целые конечности! А также за полные комплекты зубов и мозгов.
– Вот что меня в тебе восхищает, Светик, – призналась Вероника завистливо, – так это сила духа! Хоть директриса наорет, хоть дочка нахамит – по тебе сроду не скажешь! Прическа, макияж, улыбка – ну прямо на день рождения собралась!
– Ерунда! При чем тут сила духа, – пожала Светик асимметричными плечами. – Просто следую советам японских психологов: небольшие, но регулярные стрессы укрепляют нервную систему. Вырабатывают стрессоустойчивость! Так что имей в виду: в этом деле главное – тренировки. А вот строить воздушные замки, наоборот, очень вредно для здоровья. Чересчур хрупкая конструкция! Обломками может завалить в самый неожиданный момент. Отсюда и истерики, и слезы… Чуешь, о чем я? Сознавайся: вчера ревела?
Вероника вздохнула обреченно. Избежать расследования таки не удалось!
– Н-ну, так… немного.
– С Николаем поругалась, что ли? Милые бранятся?
– Да не с Николаем… Я вчера в церковь ходила, – буркнула Вероника.
По необъяснимой причине говорить со Светкой на некоторые темы было тяжело. А скрывать от нее что-либо – невозможно.
– В церковь? Так-так! Что-то новенькое! – Светлана приподняла бровь и вернула свой бутерброд на тарелку.
– Ой, ну ты только не начинай таким тоном! Психологи – они, конечно, я понимаю…
– Подожди, сейчас угадаю! – перебила Светлана и, вытянув руку благословляющим жестом, прищурилась. – Ты каялась! Исповедалась в смертных грехах! Точно?
– Да почему в смертных? – возмутилась Вероника. – Я молебен заказывала, благодарственный! Так положено, сказали, после больницы… Чайник поставить? Тебе чаю или кофе?
– Чаю. Желательно зеленого. – Светка опять взялась за бутерброд. – Ну а чего тогда было рыдать, я не поняла?
– Да я не тогда, – со вздохом принялась Вероника за объяснения. – Просто там такой отец Петр… Ну, он как бы наш родственник, Колиного племянника шурин, что ли… В общем, у Колькиных родителей раза два встречались. Нашего примерно возраста, простой такой мужик, мы с ним на ты. Между прочим, наш университет кончал!
– М-м, интересно! Познакомишь?
– Ну и вот, – с досадой продолжала Вероника, не отвлекаясь. – Я уже к выходу иду, а он заходит. В рясе, все как полагается… Ну, поздоровались, как живете, слово за слово…
Тут она остановилась. Слова не желали выговариваться дальше. Об ЭТОМ она не рассказала даже Николаю… пока. Хотелось сначала обдумать. Или просто не случилось ОСОБОЙ минуты…
Но Светка смотрела таким взглядом! Рентген-луч, а не взгляд. Уж это она умела виртуозно. Просто как какая-нибудь потомственная колдунья из газеты «Оракул». Реклама «Наследственный дар. Я могу изменить ход вашей судьбы!».
– Ну вот… – наконец промямлила Вероника под привычным гипнозом. – Понимаешь, я давно хотела узнать… Не то чтобы именно у него, а у кого-нибудь такого, сведущего… В общем, типа священнослужителя. И вот думаю: может, это как раз случай? В конце концов решилась поговорить. И спрашиваю: есть у тебя, Петь, свободное время? Он даже не очень удивился, пригласил в маленькую такую комнату, от главного входа налево и вниз, крестильная, кажется…
– Так-так! С этого момента поподробнее! – вскричала Светка, отодвигая тарелку. – Ну и Верка! В тихом омуте! Батюшка хоть симпатичный? Ну ладно-ладно, не злись! Молчу, молчу…
Но спохватилась она поздно. Слова намертво застряли у Вероники в горле. И сама она окаменела на своем стуле, глядя в стол.
В нестандартной ситуации опытному психологу Светлане пришлось-таки повозиться.
Привести подругу в себя бокалом «отвертки» не удалось.
Не помогла делу и чашка зеленого чая, заботливо поставленная перед ней.
И лишь когда половинка фруктового торта была порезана так ловко, что не пострадал ни единый ломтик апельсина и ни одна частица киви не брызнула на клеенку зеленым соком, горло Вероники совершило рефлекторное глотательное движение, и она прокашлялась и вновь обрела способность говорить – правда, предварительно погрозив слушательнице кулаком.
В ответ та клятвенно прижала палец к губам.
– Я у него спросила насчет буддистов…
Светлана вытянула шею и вытаращила глаза.
– И насчет кришнаитов, и всяких индуистов, мусульман и язычников… – довершила картину Вероника.
Сообщение впечатлило подругу.
Лишенная возможности реагировать словесно, она только качала головой, осознавая услышанное.
– Ну, насчет вечной жизни! – раздраженно пояснила Вероника.
Ее простая и понятная мысль, высказанная словами, звучала как-то не так, это она заметила еще вчера. И по Светкиному лицу это было видно еще яснее.
Она сделала еще одну попытку объяснения:
– Я просто спросила: есть ли у этих… представителей конфессий какая-нибудь надежда… ну, на воскресение после смерти… или только прямым ходом в геенну огненную? Ну, то есть в ад, я имею в виду!
В ответ на это Светка сперва опустила глаза, а потом выразительно закатила их к потолку.
– А вот почему? – в упор глядя на подругу, вызывающе осведомилась Вероника. – Почему я, интересно, не имею права узнать?! По-моему, любой человек имеет право задать батюшке волнующий его вопрос. Это, если разобраться, тоже вроде исповеди!
После этого разомкнула уста и Светлана.
– Ну, задала ты. И что он? – опять опустив глаза и внимательно разглядывая чашку, кратко поинтересовалась она.
Почему-то Веронике показалось, что ответ ей известен.
– Ничего хорошего, – буркнула она и мрачно принялась за торт.
Некоторое время прошло в молчании.
– А ягодки – это вишни или черешни? – наконец со вздохом поинтересовалась хозяйка.
– Черт их знает… Ананас зарежем или детям оставим?
Вероника безразлично пожала плечами.
– Ты, Верунь, не обижайся, – осторожно начала Светлана, искоса посматривая на подругу. – Я, может, не в курсе дела… Не догоняю как-то, и вообще… Но ты мне скажи как-нибудь прямым текстом: тебе эти буддисты-то зачем? Вместе с индуистами? Они тебе братья? Сватья?
– Да, братья! По разуму! – выкрикнула Вероника и даже привскочила. – Может, меня в прошлом году мировую художественную культуру преподавать заставили, когда вы все поотказывались! Может, я все это детям объясняла – и про Будду, и про нирвану, и про «черный камень»! И вообще все мыслящие люди об этом задумывались! Толстой, Пушкин, Лермонтов… А «Божественная комедия», по-твоему, что такое, как не философско-религиозная поэма? Я уж не говорю про Уильяма Блейка!
– Блейк – это, надо понимать, тот, которого тебе режиссер велел читать?
– Тот, да! Он же визионером был… ну, видения у него бывали. И стихи писал без черновиков – говорил, что ему ДИКТУЮТ СВЕРХУ! Строк по двадцать, тридцать – ПРОТИВ ВОЛИ! Его стихи спустя сто лет оценили и читают до сих пор – понимаешь почему? А ты говоришь…
Светлана опять отстраненно пожала плечами. Потом оценивающе оглядела Веронику и еще раз пожала. После чего выпрямилась и прокашлялась, словно готовясь к выступлению на педсовете.
– Ну, не знаю насчет твоего визионера, а вот Толстой и все наши – представители, знаешь ли, дворянской культуры! А дворянская культура, дорогая моя, – это, во-первых, сословные привилегии и прочие феодальные штучки, охоты с балами! А во-вторых… Ну, сама сообрази… Это же свобода личности! Другой уровень! Высшее общество, образование самое лучшее, комфорт по последнему слову, хоть и того времени… Тут и порассуждать не грех о высоких материях! Хоть о буддистах. Хоть о мусульманах…
И она остановилась и наклонила голову, словно проверяя: уловила Вероника ход рассуждений или нет?
Вероника безмолвствовала.
– А мы с тобой кто, спрашивается? Шкрабы! – не дождавшись реакции, договорила Светлана.
И рукой в неполноценном рукаве она очертила в воздухе неопределенную фигуру.
– Это ты мне японский стресс устраиваешь? – наконец подозрительно осведомилась Вероника.
– Да зачем мне-то устраивать, когда и так одни стрессы кругом! – вскричала Светка. – Фронтальная проверка вот-вот!
– Какая проверка, когда? А я не слышала…
– Здра-а-асьте! Совещание ж было! Возьмут планы поурочные, календарные, факультативов, индивидуальных занятий, воспитательных мероприятий! Вот так, подруга дорогая!
Вероника окаменела на стуле во второй раз.
– А протоколы родительских собраний, кстати, есть у тебя? – осведомилась Светка инквизиторским тоном.
– Н-не всех…
– Ну вот, значит, и приступай сегодня же! Займись литературным творчеством. Сказали, у кого не в порядке текущая документация – тому конец, готовьте заявления!
– А может быть, конец строки – стиха грядущего начало! – пробормотала Вероника.
– Чего? Ты это… на нервной почве, что ли?
– Да нет, просто есть одна идея… Ничего, что я тебя перебила? Я имею в виду, идея в плане как раз литературного творчества. Знаешь, вчера перечитала свою «Донну Веронику», и так ясно видно: последнее действие какое-то недостаточное… А конец – он все-таки делу венец! Еще Чехов что-то такое сказал… Вот думаю, попробовать, может, переделать?
– Верка! – задушевным голосом попросила Светлана. – Замолчи, а? Вот что меня в тебе искренне бесит – так это твои идеи! То платье шить, то этих… кришнаитов спасать, а теперь опять за свою донну! У тебя ребенок больной, живете чуть не впроголодь… И режиссер отказался – думаешь, почему? Да он видит – не писатель ты, не тот характер! Писателю судьба особая нужна, свобода творчества, среда, условия… А ты… ну не обижайся, конечно…
И в качестве извинения Светлана погладила ее по руке. Побренчала ложкой в стакане с чаем и вздохнула.
– Между прочим, мы с подружкой в школе тоже, помню, роман сочиняли… Не веришь?! Да я даже начало до сих пор помню! Сейчас… Про море там… Напьемся, помню, кофе и пишем: «Море ревело…» Точно! «Море ревело и стонало. Рваные клочья туч проносились над верхушками кокосовых пальм…» А?! Каково?! Можешь использовать – дарю! – И она выпрямилась и лихо тряхнула челкой. А потом опять ссутулилась и погрустнела. – С возрастом мозги, понятное дело, деформируются. Нервы тоже… Я ведь раньше – веришь? – не материлась даже… Но – жизнь! Она ж кого хочешь достанет! Так что детство, дорогая моя, кончилось! И теперь у нас с тобой, Верка, совсем другая пора. Нам если не о душе время думать, то хотя бы о здоровье…
– Вероника, – сказала Вероника.
– Что?
– Я сказала: меня зовут Вероника.
Глава 31
В полдень мраморные горные уступы Луниджаны отбрасывали короткие резкие тени, похожие на неловкие черные стежки по светлому холсту. Чахлые кустарники, умудрившиеся пустить корни в здешнюю неласковую каменистую почву, не способны были укрыть от солнца даже птицу, и только соленый ветер с моря немного смягчал безжалостный зной.
Тем удивительнее было в этот час увидеть человека, спускавшегося по тропе к берегу с быстротой мальчишки-акробата либо с беспечностью слабоумного, не ведающего опасности. Меж тем зрелый возраст его явно опровергал первое предположение, а лицо с печально-сосредоточенным выражением противоречило второму.
Миновав последний поворот тропы, он сошел на берег и приблизился к самой воде. Морской горизонт был пустынен, не оживленный ни четырехугольным парусом торгового судна, ни легким силуэтом боевой галеры; однако человек на берегу вглядывался в даль так упорно и пристально, точно различал среди волн таинственные знаки, смысл которых страстно силился понять. По-видимому, в конце концов послание стихии опечалило его, ибо человек побрел затем в тень скалистого уступа, ссутулившись и опустив голову, причем каждый шаг будто прибавлял ему год жизни. Добравшись до углубления в скале и опустившись на гладкий валун, он погрузился в суровое раздумье – в точности подобно старцу, готовящемуся вскоре представить Всевышнему отчет о своем земном пути.
Однако суетные помыслы, похоже, еще гнездились в его душе: из груди его временами вырывался невнятный звук, а руки закрывали лицо, будто в порыве нестерпимого стыда.
– Ничтожные! – вдруг горестно вскрикнул он, вскочив с места так проворно, точно камень жег его тело сквозь потрепанный плащ. – О Господи, в милосердии своем не лиши справедливого возмездия тех, что прожили, не исполнив Твоей воли и не свершив достойного!
И он принялся большими шагами измерять полоску берега между двумя скалистыми уступами.
– Мессер Данте! – послышалось в это время из-за гребня скалы. Человек остановился и повернулся.
Еще одна фигура показалась на тропе, ведущей вниз. Скупая неловкость движений выдавала в ней человека несомненно почтенных лет, а достоинство осанки и пышность костюма – состоятельного синьора.
В ту же минуту названный Данте вновь обрел молодое проворство и устремился навстречу старцу, чтобы помочь тому преодолеть спуск. Молча осторожно подвел он престарелого спутника к валуну, с которого недавно вскочил сам, и почтительно отступил в сторону.
– Вы осунулись и похудели, друг мой, – промолвил синьор, вглядываясь в лицо собеседника, – даже мои слабые глаза замечают это. Не приказать ли Джованни подать к обеду старого тосканского вина? Говорят, оно оживляет кровь и прогоняет заботы.
– Благодарю вас, синьор маркиз, – отвечал Данте, – но я вполне здоров. Заботы же и печали поистине не способны ужиться под гостеприимным кровом Моруэлло!
– И потому вы каждый день покидаете его, чтобы до ночи пробыть в обществе безжизненных камней? – лукаво прищурился маркиз; но, не дождавшись ответа, со вздохом перевел взгляд на море.
– Говорят, флорентийский караван купцов-суконщиков проходил здесь вчера на рассвете, – негромко проговорил он, словно бы обращаясь к самому себе. – В нашу бухту они не зашли.
Лицо Данте вспыхнуло сквозь загар, но он тут же опустил голову, не вымолвив ни слова.
– То были не истинные флорентийцы, потомки славных римлян, – продолжал маркиз, обернувшись и гневно глядя прямо в лицо Данте, – а грязные торгаши, пасынки великой Фьоренцы! Ибо нет на свете такой матери, которая не гордилась бы доблестями собственного сына!
– Но я вовсе не… – начал было Данте, но старик перебил его, сурово возвысив голос:
– Ваше слово, мессер Данте, вы скажете в тот день, когда достойнейшие из граждан великого города явятся сюда с бумагой, украшенной гербовой печатью Флоренции! Когда они будут молить вас о прощении от имени всех земляков, в ком жива еще гражданская доблесть! Только тогда вы, быть может, найдете в душе столько великодушия, чтобы простить их и вернуться на родину, а уж там принять все те почести, которых достойна ваша божественная – да-да, божественная поэзия!
Долгая речь утомила старика, и он сделал Данте знак подойти поближе, чтобы помочь ему сесть поудобнее.
И никто из них не обратил внимания на третью человеческую – впрочем, человеческую ли? – фигуру, появившуюся на тропе.
Маленькое существо в длинном сером плаще с капюшоном, полностью скрывавшем лицо, и в огромных деревянных башмаках смахивало более на балаганную куклу, изготовленную неумелым мастером. Да и неуклюжие движения этого создания, когда, потеряв равновесие, оно взмахивало руками в широких рукавах, приводили на память ярмарочных марионеток.
Беседующие заметили фигуру, лишь когда она, уже в самом низу тропы, поскользнулась на камнях и с криком ухватилась за ближайший чахлый кустик, по счастью легко выдержавший маловесную ношу.
– Это ты, Карлито? – сердито окликнул синьор Моруэлло. – Что за новые проказы! Сейчас же отправляйся на кухню, не то я прикажу Джованни…
Однако на середине фразы маркиз остановился и в недоумении оглянулся на Данте.
– Нет, это не поваренок! – подтвердил тот, не менее удивленно разглядывая приближающегося, и, в свою очередь, окликнул его: – Доброго пути, синьор! Вы кого-то ищете?
– Слава Всевышнему! Неужто и в этом краю встречаются учтивые люди! – воскликнул пришелец и откинул капюшон.
И здесь слушающие его изумились во второй раз: перед ними стояла женщина! Точнее, такого названия она наверняка заслуживала десятка три лет назад; теперь же это была крохотная старушонка с лицом, сплошь изрезанным морщинами. Она глядела на них снизу вверх с забавной важностью.
– Так не скажете ли мне, добрые синьоры, где в этих местах можно найти досточтимого мессера Дуранте Алигьери? – выговорила она, возвысив голос, старательно и отчетливо.
– Мессера Алигьери? – живо отозвался маркиз и переглянулся с Данте. – Я хорошо его знаю и могу сам отвести тебя к нему – если, конечно, ты сначала расскажешь мне, зачем он тебе понадобился!
– Дело это весьма срочное, ваша милость! Моя госпожа прислала ему важные бумаги. Сама снарядила меня в дорогу, наказала кучеру поспешать что есть духу – да ведь путь-то из Флоренции неблизкий!
– Из Флоренции! – воскликнул маркиз и снова оглянулся на Данте, казалось, окаменевшего на месте. – Так давай же скорее свои бумаги! Ведь вот же он, мессер Алигьери, – стоит перед тобой!
– Мессер Дуранте Алигьери? – с сомнением повторила старуха, недоверчиво оглядывая плащ поэта. – Но моя госпожа сказала – мессер Алигьери молодой, красивый и достойный синьор!
Легкая краска проступила на лице Данте, в то время как маркиз закричал в гневе:
– Поистине лишь скудоумные флорентийцы могут судить о достоинстве человека по его наружности! Так знай же, глупая гусыня, что перед тобой поэт, достойнее и славнее которого нет во всей Италии! И никакие извинительные бумаги с гербами и печатями не загладят того позора, которым навеки покрыла себя твоя неблагодарная отчизна!
От его исступленного крика, казалось, содрогнулись скалы; старуха же, оробев, отступила на шаг и поспешно вытащила из-за пазухи объемистый запечатанный сверток, который затем протянула Данте с неуклюжим подобием поклона.
– Что это… кто же… кто тебя прислал? – прошептал поэт, приняв сверток и пытаясь сломать печать дрожащими руками.
На помощь ему пришел маркиз. В нетерпении он выхватил маленький кинжал и, сверкнув в воздухе синеватой сталью, освободил содержимое свертка.
В руках его очутилось несколько потрепанных тетрадей.
– Так это и есть твои бумаги? – в полном недоумении вымолвил маркиз, разглядывая неровно исписанные, кое-где потертые страницы. – А где же приглашение? Где обращение к мессеру Данте от имени Совета коммуны, скрепленное гербовой печатью?
– Я ничего этого не знаю… Ни про какую печать и разговору не было… – в страхе забормотала старуха. – Грех вам, добрые синьоры, думать на меня… Донна Вероника сказала только: «Франческа, передай эти бумаги мессеру Алигьери, да не забудь поклониться от меня!»
– Донна Вероника Мореска! – воскликнул Данте. – Так, значит, это та самая рукопись, которую я не захватил с собой и к которой мечтал вернуться на родине!..
Быстрым движением он перевернул несколько страниц, и заблестевшие его глаза жадно забегали, узнавая строчки.
Но не прошло и нескольких мгновений, как лицо поэта вновь омрачилось, привычная печаль проступила в глубоких складках меж бровей, и руки с тетрадями бессильно опустились.
– Однако если мудрая донна Мореска прислала ее сюда – значит, даже она не верит больше в мое возвращение…
– Стоит ли принимать близко к сердцу женские причуды, мой друг! – поспешил возразить на это маркиз, осторожно вынимая рукопись из ладони собеседника. – Не лучше ли вернуться с тетрадями в ваш кабинет, чтобы без помех оживить в памяти замысел – наверняка великолепный, как и все, что выходило и выходит из-под вашего пера! И пусть эти невзрачные листы помогут вам скоротать время до возвращения на берега Арно. Ведь в нашем полном превратностей мире уже не раз случалось так, что творцы находили надежное убежище, увы, лишь в своих вымышленных мирах!
С этими словами он, в свою очередь, принялся рассматривать тетради, по очереди приближая к глазам каждую из них и близоруко вглядываясь в слова, начертанные на обложках.
– Я вижу, вы назвали это новое сочинение «комедией»? – заметил он. – Прекрасное имя! Я так и слышу в нем отзвуки грядущей славы…
– Ваши слова – слова истинного друга, и я навсегда сохраню их в сердце, – тихо молвил Данте. – Но порой самые великолепные замыслы не в силах выжить в душе, уязвленной страданиями до кровавых ран – подобно тому как чахнут и погибают от нестерпимого зноя самые изысканные и нежные цветы!
Забытая ими старая Франческа все еще стояла поодаль, ловя каждое слово и поворачивая голову то к одному, то к другому. Печальное недоумение было написано на ее сморщенном обезьяньем личике.
При последних же словах поэта из горла ее вырвался укоризненный звук, напоминающий птичий клекот; однако, опасаясь гнева достойных господ, она поспешно зажала себе рот кулачком и принялась потихоньку пятиться в сторону тропы, нащупывая путь мелкими, неуверенными старческими шажками.
– Даже неопытному стихотворцу, – донеслось еще вслед ей, – знакомы слова «конец строфы». Увы, сердце подсказывает мне, что приблизилась пора вписать их в повесть о моей судьбе…
