Текст книги "Людовик XIII"

Автор книги: Екатерина Глаголева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

Собственно говоря, вина на нем была одна: он не сдержал данного Ришельё обещания «разженить» принца. Все как-то забыли о том, что у Гастона есть совесть. Он поклялся перед алтарем Маргарите Лотарингской быть ее защитой и опорой в печали и радости, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит их, и не собирался нарушать клятву ради благополучия своего фаворита. Но шел уже 1635 год, а не 1630-й, позиции Ришельё были довольно прочны, и обмануть его ожидания значило подписать себе смертный приговор. Разумеется, требовалось соблюсти приличия, то есть выдумать некую «законную» причину для ареста. Идеальным решением было бы уличить Пюилорана в заговоре против короля. В Брюсселе остался некий господин де Вьёпон, не последовавший за Гастоном во Францию; амнистия на него не распространялась. Он якобы умышлял что-то против Людовика XIII, а Пюилоран вошел с ним в сговор, и если бы не бдительность Ришельё, король не прожил бы и пяти дней. В доме злоумышленника устроили обыск, ничего не нашли, но его это не спасло…

Верил ли Людовик в эти заговоры? Скорее всего да: были прецеденты. Впрочем, в мемуарах маркиза де Монгла (распорядителя королевского гардероба) есть фраза, что мнительные король и кардинал пугали друг друга воображаемыми планами покушения и тем самым свели в могилу один другого…

А «Балет торжеств», в котором танцевал сам король, был исполнен дважды, 18 и 20 февраля 1635 года, в бальной зале Лувра, освещенной восемью сотнями факелов из белого воска и таким же количеством серебряных канделябров с хрустальными подвесками. Музыку для балета написал Антуан Боэссе. В первой картине представали Пьер Ронсар (маркиз Габриэль де Мортемар, обер-камергер) и еще два поэта его эпохи – Этьен Жодель и Реми Белло, роли которых исполняли Пьер де Ниер[45]45
  Де Ниера королю представил Клод де Рувруа. «Клопеныш» тоже участвовал в «Балете торжеств» и двух следующих: «Мерлезонском балете» и «Балете глупостей», который исполнили в Сен-Жермене в январе 1636 года.


[Закрыть] и Антуан Мулинье, два самых знаменитых певца того времени. Во второй картине Людовика прославляла богиня Сены. В третьей его царствованием восхищались музыканты Античности, прославляя добродетели самого справедливого монарха на земле. Впрочем, они исполняли гротескную музыку; вероятно, это был намек на превосходство современных музыкантов над древними. Далее появлялись Тени умерших придворных в шитых серебром костюмах с павлиньими перьями, рыцари, карлики и кокетки, пастухи, посланники, швейцарцы обоего пола, принцессы и фрейлины, шуты и шутихи. Группа лютнистов изображала небесных музыкантов.

В балете участвовал весь цвет французской аристократии, включая королевскую семью: сам Людовик изображал капитана швейцарцев, а потом придворную даму (ему было не впервой переодеваться в женское платье – он уже исполнял такую роль в балете 1627 года «Серьезность и гротеск»), Гастон – придворного; Анна Австрийская вместе с Мари де Отфор, госпожой де Лонгвиль (сестрой графа де Суассона) и еще одной своей фрейлиной, мадемуазель де Лафайет, выходила в большом балете небесных музыкантов. Даже престарелый (ему было 62 года) герцог Ангулемский Карл де Валуа исполнил несколько па. Отчет о балете появился в «Газете» Ренодо 21 февраля 1635 года: трудно определить, чему больше восхищаться – представшим там красавицам, их ослепительным украшениям или фигурам божеств, которых изображали королева, мадемуазель де Бурбон, госпожи де Лонгвиль, де Монбазон, де Шон, де Лавалетт, де Рец, мадемуазель де Роган, де Сенесей, де Отфор, де Лафайет. Покидая Лувр по окончании представления в три часа утра, «каждый уносил из этого места, полного чудес, ту же мысль, что Иаков, который всю ночь видел ангелов и решил, что именно здесь небо сходится с землей».

Впрочем, Людовик определился с выбором предмета восхищения очень быстро: устремленные на него темные, влажные глаза семнадцатилетней Луизы Анжелики Мотье де Лафайет проникли в самую глубину его души. У новой фрейлины королевы к тому же оказался чудный голос – она пела, словно птичка; король быстро нашел ей роль в «Мерлезонском балете», над которым теперь работал и для которого писал музыку.

Балет, состоявший из шестнадцати актов, был создан королем от начала до конца: Людовик придумал его сюжет и название (слова «merlaison» во французском языке не существует, но, по замыслу автора, так должна называться охота на дрозда – «merle»), поставил танцы, сделал эскизы костюмов и декораций. Кроме того, он сам исполнял несколько небольших ролей: жены торговца силками, крестьянина-сборщика налогов, а также самого дрозда, ловко обходящего все ловушки (примечательно, что роль «короля» из 13-го акта была отдана другому исполнителю). Первый раз спектакль сыграли 15 марта в замке Шантильи, после казни Монморанси перешедшем во владение французской короны, а через день – в аббатстве Руайомон. То было время карнавала, и красочный, полный фантазии балет вполне соответствовал духу праздника. Если о его хореографии теперь уже нельзя получить представления, то музыка, к счастью, сохранилась в «Манускрипте Филидора»[46]46
  Фрагменты музыки к «Мерлезонскому балету» в исполнении Парижского ансамбля старинных инструментов общей продолжительностью 12 минут 40 секунд вышли отдельной пластинкой в 1967 году. В XXI веке французский хореограф Кристин Бейль, специализирующаяся на танцах эпох Возрождения и барокко, изучив три трактата о танце того времени, восстановила хореографию балета вместе с труппой «Экла де Мюз». Патрик Блан, возглавляющий труппу «Бель Дане», восстановил и дополнил балет, введя туда новых персонажей: Людовика XIII, Ришельё, мушкетеров и др. Премьера спектакля состоялась 11 апреля 2015 года в Императорском театре Компьена.


[Закрыть]. Не будучи гениальным композитором-новатором, Людовик XIII проявил себя довольно даровитым музыкантом, усвоившим каноны барокко. Придуманные им мелодии в основном минорные, нежные и протяжные, голос скрипки поддерживался струнными переборами лютни и теорбы. Большая роль была отведена духовым, в особенности волынке и флейте; кроме того, свистульки подражали голосам птиц. Наконец, ударные задавали энергичный ритм «Большому балету», завершающему действо.

Неизвестно, какую роль исполняла в нем прекрасная брюнетка, но в жизни короля она мгновенно вышла на первый план. На самом деле их встреча стала результатом хорошо спланированной интриги камер-фрау Анны Австрийской госпожи де Сенесей, Клода де Рувруа, с января 1635 года носившего титул герцога де Сен-Симона (король сделал его герцогом и пэром, а также кавалером Ордена Святого Духа), дворецкого Сангена и трех фрейлин королевы: мадемуазель де Вьёпон, д’Эш и де Полиньяк, которые, вероятно, преследовали какие-то свои цели или просто хотели досадить Мари де Отфор.

У Людовика никогда не складывались отношения с фаворитами. Понятно, что король не может иметь друзей, однако, как любой человек, он испытывал желание видеть рядом кого-то, кто его любит. Но искренность вообще довольно редкое явление, а при дворе она встречается скорее лишь в виде исключения. «Любить» короля значило стараться ему услужить. Конечно, это было нелегко – Людовик обладал довольно тяжелым характером; однако, видя, с каким терпением несет свой крест очередной избранник, король был готов поверить в его сердечность и немедленно принимался его благодарить – поистине по-королевски: щедрой рукой раздавая должности, титулы, награды… Возвысившись, временщик – будь то Люинь, Баррада или Сен-Симон – воображал, что ему теперь всё позволено, король полностью в его власти и не сможет без него обойтись, и из услужливого и подобострастного становился грубым и дерзким. Затем наступало отрезвление. Если бы Люинь не умер, его, скорее всего, ждала бы опала, как и Баррада. Но для Людовика каждое новое разочарование становилось большой душевной драмой, ведь он по-своему любил человека, которого приближал к себе, и доверял ему. Разрыв давался ему нелегко и наступал только тогда, когда чаша терпения в самом деле была переполнена. Возможно, видя это, новый фаворит полагал, что уж он-то удержится на вожделенном месте, – и совершал все ошибки предшественника.

Тем же путем пошла и Мари де Отфор – «склонность» или «создание», как в письмах называл ее Людовик. Бедный король, не позволявший себе переступить черту «невинной дружбы» и ведший себя со своей пассией как благородный рыцарь, терпел от нее массу обид и унижений. Вероятно, жестокосердой фрейлине казалось, что так будет всегда, но тут перед Людовиком явилась Луиза Анжелика. Ее с полным основанием можно было назвать единственной и неповторимой, потому что она действительно любила короля, причем совершенно бескорыстно. Подобное отношение к себе он видел разве что в далеком детстве со стороны кормилицы и гувернантки. Людовик раз за разом приглашал королеву на охоту: в этих выездах должны были участвовать ее фрейлины. От меланхолии не осталось и следа, он стал энергичен, учтив и даже словоохотлив, несмотря на заикание. Жизнь, казалось, пошла на лад. Но 26 марта испанцы оккупировали Трир, пленив курфюрста, находившегося под покровительством французского монарха.

ВОЙНА

Где нет опасности, не может быть и славы.

В апреле 1635 года в Париже принимали важного гостя: шведский канцлер Оксеншерна решил лично отправиться во Францию, чтобы заключить союзный договор. Людовик XIII встретил его с почестями, подобающими чрезвычайному послу, и вел с ним беседу при посредничестве юрисконсульта Гуго Гроция, шведского посланника в Париже. Оксеншерна знал только свой родной язык и латынь, голландец Гроций переводил его слова с латыни на французский. Возможно, Людовик пожалел, что в свое время пренебрежительно относился к урокам: Ришельё, прекрасно владевший латынью, беседовал с канцлером без посредников.

Договор между Францией и Швецией был заключен 28 апреля в Компьене, подтвердив большинство положений договора 1 ноября, не ратифицированного Оксеншерной. Швеция обещала выполнять союзнические обязательства, только если Людовик XIII открыто порвет с Габсбургами. О городах в Эльзасе, де-факто занятых французами, речи не было, но Франция гарантировала Швеции обладание архиепископствами Майнцским и Вормсским, хотя ранее обещала покровительство князьям-епископам.

Император Фердинанд II, побуждаемый происпанской партией при венском дворе, предпринял встречные шаги. Он согласился оказать поддержку католическому королю, поскольку именно участие испанских войск обеспечило победу при Нёрдлингене. Нужно было привлечь на свою сторону протестантских князей, которые уже устали сражаться за религию и больше интересовались светской стороной дела. Они давно поняли, что продолжать братоубийственную войну – значит заниматься самоуничтожением и отдать себя на растерзание чужакам: шведам, французам, испанцам… Во время переговоров Фердинанда с Иоганном Георгом Саксонским в ноябре 1634 года было подписано предварительное соглашение, предусматривавшее всеобщую амнистию и обмен оккупированными территориями.

Война становилась неизбежной, и Людовик начал активно к ней готовиться. В октябре 1634 года капитан королевских мушкетеров де Монтале был отправлен в отставку и капитаном стал сам король, а капитан-лейтенантом – де Тревиль.

Девятнадцатого мая 1635 года герольд в камзоле, расшитом цветками лилии, торжественно проехал под звуки труб по улицам Брюсселя и официально от имени Людовика XIII объявил войну Филиппу IV Испанскому и его представителю кардиналу-инфанту Фердинанду. Возвращаясь в Париж, королевский гонец прибил декларацию Людовика XIII к столбу в последнем бельгийском поселке на своем пути.

На следующий же день французская армия под командованием герцога де Шатильона и маршала де Брезе, переправившись через Мёз (Маас) возле Льежа, чтобы соединиться с голландцами, наткнулась на испанцев во главе с принцем Томасом Савойским[47]47
  Принц Томас, деверь Кристины Французской, к тому же состоял в браке с Марией де Бурбон-Конде, графиней де Суассон (свадьба состоялась в 1625 году в Париже), то есть, по нормам того времени, был связан с Людовиком XIII узами родства.


[Закрыть] и разбила их под Авеном, близ Уи. Голландский союзник принц Оранский подоспел, когда уже была одержана победа. Две армии взяли и разграбили Тирлемон в Брабанте, но Лувен оказался им не по зубам. На этом военные операции были прекращены, и начался грабеж местного населения, которое, вопреки ожиданиям, оказало захватчикам решительный отпор. Французская армия быстро растаяла: ее численность сократилась с двадцати до шести тысяч, да и тех пришлось эвакуировать морем из Голландии в Кале. В общем, началось за здравие, а кончилось за упокой.

Ришельё надеялся, что с испанцами удастся совладать благодаря союзу с голландцами, завоевав и отделив Бельгию, а гарнизонов в Эльзасе будет достаточно, чтобы помешать неприятелю оккупировать Лотарингию и Бургундию. Поскольку император мог объявить войну Франции лишь по решению общеимперского сейма, который пока не решался созвать, союзные договоры с немецкими княжествами оставались в силе. Конечно, Швеция ослаблена и помощи от нее ждать не приходится, однако со стороны Рейна угроза пока невелика; сосредоточим все силы на границе с Испанскими Нидерландами.

Надежды на то, что воевать придется только на одном фронте, довольно быстро улетучились: 30 мая 1635 года Фердинанд II и курфюрст Саксонский заключили Пражский мирный договор, открытый для всех протестантских князей, согласных с его условиями. Многочисленные члены Хайльбронского союза поспешили воспользоваться возможностью выйти из войны. Однако парадоксальным образом этот мир только подлил масла в огонь: Бранденбург подписал его при условии, что Швеция уступит ему Померанию. Естественно, Швеция не собиралась лишаться своего форпоста на Балтике. В ситуации угрозы с востока французская дипломатия попыталась обеспечить надежный тыл на юге: 11 июля в Риволи был заключен договор с герцогами Савойским, Пармским, Моденским и Мантуанским.

На Гастона, по-прежнему находившегося под подозрением, усилили давление. 10 июля Ассамблея духовенства признала недействительным его брак с Маргаритой Лотарингской, поскольку он не был одобрен королем. В том же месяце в Венсенском замке скончался Пюилоран. Герцог Орлеанский оказался совершенно один, без поддержки; он ничего не знал ни о матери, ни о жене, оставшейся в Брюсселе; ответ из Рима по поводу расторжения брака так и не пришел… Не выдержав, он подписал 16 августа в Рюэйе, прямо в кабинете Ришельё, бумагу о признании своего брака недействительным. Однако этот документ мало что значил, поскольку был тайным, к тому же принц всегда мог заявить, что согласие у него вырвали принуждением[48]48
  В июле 1636 года нунций Болоньетти получил из Рима два папских послания, адресованных Людовику XIII и Месье и касающихся брака последнего. Несмотря на присутствие ревностного служителя кардинала Леона де Бутилье, которого Гастон был вынужден сделать своим обер-гофмейстером, Месье просил нунция передать папе Урбану VIII уверения в его глубочайшем почтении и сыновней любви, но отказался утвердить ответ папе, заранее подготовленный от его имени. Ришельё понял, что принца лучше не доводить до крайности – не тот момент.


[Закрыть].

Наконец, 26 октября в Сен-Жермен-ан-Лэ подписали договор с Бернгардом Саксен-Веймарским, который был еще достаточно силен в военном отношении.

Одновременно французская контрразведка усилила бдительность: интендант[49]49
  Интенданты полиции, юстиции и финансов (должности, созданные Ришельё) должны были следить за выполнением королевских ордонансов на местах, бороться с коррупцией, устраивать смотр войскам и заниматься их снабжением, предупреждать и подавлять беспорядки и т. д. Их выбирали из буржуа или незнатных дворян по принципу личной преданности королю и кардиналу.


[Закрыть] Лаффема, курсировавший между Фландрией, Бургундией и Лотарингией, сообщал в Париж о многочисленных арестах испанских агентов. Он же заподозрил существование разведывательной сети, управляемой монахами-минимами из Брюсселя и поддерживаемой францисканцами в Миланской области. Зато графу де Барро удалось сохранить французскую разведгруппу, действовавшую в Испанских Нидерландах, и даже защитить от репрессий маркиза д’Айтона.

Еще до начала активных боевых действий была развязана информационная война: французы сумели подкупить и организовать в единую сеть книготорговцев в Испанских Нидерландах для ведения пропаганды и дезинформации.

Во Франции шла мобилизация. Людовик воспользовался ею, чтобы избавиться от Сен-Симона, который постоянно с ним препирался и сделался совершенно невыносим. Герцог получил приказ отправляться в армию: пусть тратит свой воинственный пыл на врага.

Кардинала эта новость отнюдь не обрадовала: Сен-Симон был его человеком, бесценным источником информации о настроении и мыслях короля, готовым при случае замолвить словечко в пользу главного министра. Фаворит находился при монархе почти неотлучно, Людовик изливал ему душу и порой вел себя с ним, как ревнивый муж с молодой женой (однако подозрения в гомосексуализме лишены оснований; достаточно упомянуть о том, что короля раздражали частые визиты Сен-Симона к продажным девкам). Ришельё попытался заменить его Луизой де Лафайет, однако девушка с гневом и презрением отвергла предложение стать платной осведомительницей кардинала, которого не любила. Она не умела лукавить и во время бесед с королем прямо говорила ему то, что думала: что Людовик на всём экономит, одевается «бедненько, но чистенько», а Ришельё ходит в шелках и кружевах; что война против католиков в союзе с протестантами – разбой и грабеж. Король слушал ее, не перебивая, хотя она выступала против политики кардинала, которую поддерживал он сам. Осведомителем Ришельё стал камер-лакей короля Андре де Буасонваль, обязанный своей должностью именно Луизе. Отставленная Мари де Отфор донимала счастливую соперницу словесными уколами и придирками, из-за малейшего промаха бедную девушку поднимали на смех придворные острословы… Луиза поверяла свои обиды духовнику отцу Карре, настоятелю монастыря Святого Доминика, не зная, что тот каждый год приносил клятву верности Ришельё. Он и подсказал ей выход из положения: уйти в монастырь.

Людовик узнал о намерении своей подруги 17 января и сообщил в письме Шавиньи («господину Младшему»), что не будет противиться. Статс-секретарь известил Ришельё, который тут же написал королю, а тот ответил ему пространным посланием от 20 января, подтвердив, что не станет принуждать «девочку» (так он именовал Луизу) к чему бы то ни было. Однако за спиной Луизы сформировалась энергичная партия противников ее пострига, душой которой была госпожа де Сенесей. Она подключила епископа Лиможского Франсуа де Лафайета, дядю Луизы, который хотел бы использовать влияние племянницы на короля, чтобы погубить кардинала. Действовать надо было осторожно, поскольку «девочке» претили всякие интриги. Госпоже де Сенесей удалось заменить мадемуазель де Вьёпон, не соглашавшуюся выдавать ей секреты Луизы (фрейлины жили по двое в комнате), Денизой д’Эш, которая не была так щепетильна.

Отец Карре договорился с настоятельницей монастыря Визитации Девы Марии, готовой принять новую монахиню. Оставалось сообщить обо всём королю. В первый раз у Луизы не получилось это сделать: она стояла у парадной кровати королевы и не смела поднять глаза на Людовика, которому это не понравилось. Шанс был упущен: дворецкий Санген намекнул королю, что решение «девочки» продиктовано желанием избежать насмешек и злословия, которые ее преследуют, Людовик разгневался, и торжествующая мадемуазель де Вьёпон сообщила об этом отцу Карре. Тот отправился к госпоже де Комбале, племяннице кардинала, и она велела ему как можно скорее довести дело до конца. Но тут к доминиканцу явились госпожа де Сенесей с епископом Лиможским и еще одним дядей Луизы, мальтийским рыцарем. Встреча прошла очень бурно, отцу Карре запретили видеться с подопечной. Напрасно он пытался втянуть в свою интригу надзирательницу за фрейлинами королевы, писал Луизе лицемерные письма, прося ее поскорее исполнить свое намерение; узнав, что ее уход в монастырь был задуман кардиналом, она охладела к этому плану. Зато Людовик был счастлив…

Раньше он был одинок, теперь у него была Луиза – они оказались «одиноки вдвоем», окруженные кликой интриганов: соглядатаи кардинала, сторонники Мари де Отфор, прислуга королевского кабинета и «малого отхода ко сну», ловчие, музыканты, лакеи – все живо интересовались их отношениями. Людовик знал, что доверять никому нельзя, и не воспринимал на веру то, что ему говорили о Луизе.

Отец и брат новой фаворитки явились ко двору, чтобы «ковать железо, пока горячо», и король позволил Франсуа де Лафайету купить офицерскую должность. В самом деле, пора было отправляться на войну. В конце июня Людовик XIII выехал в Пикардию, простившись с Луизой и покинув ее на произвол коварного Буасонваля.

Но у него действительно было полно других забот.

На войну требовались деньги – не меньше пятнадцати миллионов ливров, а казна, как обычно, была пуста. Прямой налог и так уже увеличился втрое за пять лет, так что герцог д’Эпернон даже сделал представление Ришельё, обвиняя его в обнищании населения Гиени. Поскольку подушную подать повышать было уже невозможно, а привилегированные сословия налогов не платили, оставалось только одно средство: налоги на продукты потребления. Король ввел налог в один су с ливра на все товары, а кабатчики должны были платить по экю с бочки вина, из-за чего выросли розничные цены. Парадоксальным образом именно этот налог, небольшой по сравнению с троекратно возросшей подушной податью, вызвал взрыв в Гиени. Уже в мае – июне 1635 года в Бордо начались беспорядки. Но, что хуже всего, произошел обвал цен, торговля шла вяло, налоговые поступления сократились. В апреле-июне 1636 года протесты против увеличения податей прокатились по провинциям Ангумуа и Сентонж.

Когда Людовик XIII лично явился в парламент, чтобы утвердить эдикты о налогах, генеральный адвокат Луи Сервен произнес пылкую речь, обличая несправедливость и неуместность новых поборов. Король разгневался, прервал оратора, стал ему грозить; Сервен же умолял его предать суду парламента авторов и вдохновителей подобных эдиктов, чем окончательно вывел Людовика из себя. Увидев, что король в ярости, Сервен упал без чувств к его ногам: по одной версии, его хватил удар и он скончался на месте, по другой – умер той же ночью, не приходя в сознание. Советник Бугье отозвался на его кончину двустишием на латыни:

 
В один день Сервен говорил во имя свободы
И умер ради свободы утраченной.
 

Более надежным способом быстро раздобыть средства была продажа должностей, но и тут имелись свои подводные камни: массовое создание новых должностей могло, с одной стороны, вызвать недовольство действующих чиновников, а с другой – понизить планку профессионализма, поскольку упор делался на количество, а не на качество. Однако предложение находило устойчивый спрос: став королевским чиновником, богатый буржуа получал не только почет и сиюминутные выгоды, но и постоянный источник дохода, который благодаря полетте мог передать по наследству. В конце 1635 года на утверждение в Парижский парламент были представлены 42 эдикта о создании новых придворных должностей. Магистраты заставили себя упрашивать: королю пришлось присутствовать на заседаниях, чтобы продавить свои эдикты, в том числе и те, которые увеличивали взносы за существующие должности.

Офицерские должности тоже продавались. Будущему маршалу Тюренну (1611–1675) отец купил первый пехотный полк, когда юному виконту было 15 лет (таких военачальников называли «полковниками в слюнявчиках»). Годом позже полк был распущен королевским ордонансом, и Тюренн четыре года служил простым солдатом, пока снова не стал полковником. Перед очередной военной кампанией монарх вручал офицерам предписания, наделявшие их правом вербовать солдат. Командиры рот и полков получали деньги на вербовку, экипировку и выплату жалованья солдатам в течение года, в несколько приемов. Контроля за расходованием этих средств не было никакого, поэтому офицеры записывали в роты «мертвые души», на смотрах предъявляли статистов, а не настоящих рекрутов, а жалованье дезертиров присваивали. Капитаны зачастую не знали своих солдат в лицо, а вместо имен употребляли прозвища. Согласно статистическим данным, в 1635 году французская армия насчитывала сотню тысяч солдат, но сколько из них было налицо, одному Богу известно.

В мирное время ядро королевской армии составляли швейцарские наемники, гвардейские подразделения, несколько старых полков и крепостные гарнизоны. Конницу набирали из венгров, албанцев, сербов и валахов (имперцы прибегали к услугам поляков, казаков и татар). Армия была отдельным сообществом со своими законами, жившим за счет гражданского населения.

Сами капитаны по большей части «не заслуживали чести носить это имя», сокрушался Шарль де Шомберг, произведя смотр офицерам полка, собранного в Лангедоке. Да и в высшем эшелоне дела обстояли не лучше. «Король знает военных, как никто другой, но если он обойдет всё свое королевство, то не сыщет там людей по своей мысли», – писал Ришельё в 1636 году. Лафорс к началу активных военных действий был уже стар; маркиз де Брезе, кардинал де Лавалетт и герцог Ангулемский не могли называться стратегами. Да и на преданность полководцев не стоило слишком полагаться. Опасаясь, что они не выполнят приказ, кардинал стремился отправлять в каждую армию по несколько генералов; кто-нибудь да сделает то, чего от него ждут. Но так получалось еще хуже, поскольку между генералами начинались споры и дрязги.

К началу 1636 года французская армия насчитывала (на бумаге) 170 тысяч человек пехоты и 21 тысячу кавалеристов, плюс артиллерия – в общей сложности 11 армейских корпусов. Самый крупный расположился в Пикардии на границе с Фландрией, принца Конде направили в Эльзас и Франш-Конте, а маршала де Креки – на итальянский фронт. Однако в марте господин де Шон, губернатор Пикардии, сообщил Ришелье, что у него нет ни войск, ни денег. Когда Людовик XIII приказал графу де Суассону, поставленному во главе пикардийской армии, выдвигаться к Рокруа, тот заявил, что у него всего пять тысяч пехотинцев и 1200 конников, тогда как по отчетам их было соответственно девять и три тысячи.

Что делать? Ришельё посоветовал… затеплить неугасимую лампаду у алтаря Парижской Богоматери.

Между тем корпус под командованием принца Конде вторгся во Франш-Конте. 29 мая Конде осадил Доль и письменно объявил его жителям: если они покорятся в течение трех дней, то перейдут под покровительство Людовика XIII. Зачем такая спешка, ответил губернатор Лавернь; годик подождем, а там решим. Видя, что нашла коса на камень, Конде стал проводить одну атаку за другой и, добиваясь даже самого незначительного успеха, выступал с новыми призывами сдаться. В конце концов он выставил себя на посмешище: осажденные прислали к нему трубача-парламентера с предложением снять осаду и отвести войска за шесть дней: «Если ваше высочество отвергнет это предложение, ему придется худо». Более того, жители Доля пригрозили продержать принца под своими стенами столько же времени, сколько он провел в утробе матери, а затем вынудить снять осаду. Конде рассвирепел. Но ярость – плохой помощник. Четыре тысячи защитников города успешно сопротивлялись пятнадцати тысячам королевских солдат, отбивая все их атаки, неделю за неделей. Даже эпидемия чумы, начавшаяся в городе, не ослабила их решимости. В Доль срочно вызвали инженеров, которые принялись рыть подкопы, чтобы взорвать крепостные стены. Взрыв наметили на 13 августа: это был последний шанс, поскольку имперские войска спешили на помощь к осажденным и могли отрезать французам пути к отступлению. Но операция не удалась, и через два дня Доль был освобожден. Хуже того, Фердинанд II объявил войну Людовику XIII.

Ришельё жестоко отомстил за унижение Конде: немецкие наемники герцога Саксен-Веймарского вторглись во Франш-Конте из Эльзаса и прошлись по этой провинции огнем и мечом. Устояли только Доль, Грей, Сален и Безансон. Население массово бежало в Швейцарию и Италию или пряталось в пещерах Юра. Поля были вытоптаны и сожжены, весь урожай погиб, начался голод, потом еще и чума. Дошло даже до каннибализма: сначала ели убитых солдат, в изобилии валявшихся на полях сражений, а затем матери стали убивать своих детей, чтобы не погибнуть от голода…

Францию же в этот суровый час постигла тяжелая утрата: 14 июня маршал Жан де Туара, командовавший армией герцога Савойского, был убит выстрелом из аркебузы во время штурма крепости Фонтането д’Агонья. В 1633 году Туара был произведен в рыцари Ордена Святого Духа, но отказался приехать в Париж, чтобы получить голубую ленту. Ришельё, никогда его не любивший, воспользовался этим предлогом, чтобы оговорить бывшего королевского фаворита (два его брата были замешаны в мятеже Гастона) и лишить его должностей. Но доблестный маршал заслужил себе славу в Пьемонте. Когда он испустил дух, солдаты намочили платки в его крови, говоря, что будут всегда носить их при себе и смогут с их помощью побеждать врагов. Тело доставили в Турин, где Кристина устроила пышные похороны в присутствии всего двора и сената.

Между тем во Фландрии Томас Савойский и Пикколомини, а также наемник Иоганн Верт, получивший от императора Фердинанда II баронский титул за победу при Нёрдлингене, собирали войска. Герцог де Шон получил приказ сосредоточить свои силы к северо-западу от Лана. 2 июля неприятель перешел границу и через неделю занял уже хорошо известную нам крепостцу Ла-Капель, которой командовал барон дю Бек. Под давлением гарнизона и местных жителей он был вынужден капитулировать. Удержать северный фронт нужно было любой ценой; граф де Суассон не внушал кардиналу большого доверия, и он отправил к нему в помощники маршала де Брезе, мужа своей племянницы, который прислал дяде пессимистический отчет о состоянии войск и командирах.

Дорога на Суассон и Реймс была открыта, парижане взволновались. Ришельё напечатал статью в «Газете», преуменьшая значение первого поражения, «чтобы успокоить буржуа», как он объяснял королю. Однако сам кардинал пал духом; душевные силы, которые он слишком долго напрягал, его покинули. Отцу Жозефу приходилось его подбадривать; «серый кардинал» рассказал, будто ему явилась Богородица и пообещала, что за первыми неудачами последуют победы. Ришельё начал спешно собирать новые войска, чтобы довести армию Суассона до восемнадцати тысяч пехотинцев и пяти тысяч всадников. Неприятель между тем всё шел и шел вперед.

В минуту высшей опасности французы умели проявлять мужество. Маршал де Гебриан, защищавший Гиз, отважно сразился с врагом 26 июля и заставил его отступить. Неприятельские войска повернули на Сен-Кантен и атаковали крепостцу Ле-Катле. После двух дней осады ее комендант барон де Сен-Леже открыл ворота. Эта новость вызвала в Париже бурю негодования. Во время заседания Совета Людовик приказал арестовать дю Бека и Сен-Леже и судить их за «оскорбление величия, коварство и трусость». Однако оба успели покинуть страну до приезда курьера с приказом о их аресте. У Ришельё возник справедливый вопрос: кто мог предупредить изменников, ударившихся в бега? Сен-Леже был дядей Сен-Симона, а тот присутствовал на Совете. Фаворит не стал запираться и попросил у короля позволения покинуть двор[50]50
  Сен-Симон удалился в область Блэ, губернатором которой являлся, и занялся хозяйственной деятельностью: осушил болота, что позволило ему извлекать из некогда неплодородных земель неплохой доход – 60 тысяч ливров в год.


[Закрыть].

Граф де Суассон следовал по пятам за неприятелем, чтобы помешать ему форсировать Сомму. Его поведение казалось в Париже позорным и непрофессиональным. 1 августа французы сожгли и оставили Брэ на окраине Нормандии, который тотчас заняли враги. Армии пришлось перейти обратно за Сомму; отход прикрывал шевалье де Монтеклан, засевший на мельнице с тридцатью солдатами. В мельницу угодило 1800 ядер.

Тридцатидвухлетнему Суассону, имевшему под своим началом десять тысяч пехоты и артиллерию без пороха и фитилей, противостояли 37 тысяч немецких наемников с сорока пушками. Немцы сжигали дома и церкви, убивали священников. Иоганн Верт взял Руа, Оттавио Пикколомини опустошал земли между Соммой и Уазой, устраивая вылазки даже в Понтуаз; только Мондидье еще сопротивлялся. В Париже началась паника: люди бежали в Шартр, Орлеан и Тур. В это время Конде продолжал торчать под Долем. Людовик отвел ему три дня на всё про всё, велев в случае неуспеха снять осаду.

Чтобы привлечь на свою сторону общественное мнение, вечером 5 августа Людовик принял в Большой галерее Лувра депутатов ремесленных цехов, всех обнял и расцеловал, даже башмачников, – «настолько невзгоды смиряют людей, даже величайших из королей», как пишет маркиз де Монгла. В тот же день он встретился с членами парламента и велел им собрать и снарядить войска. Через день неприятель осадил Корби в Пикардии.