Текст книги "Людовик XIII"

Автор книги: Екатерина Глаголева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

Часть вторая
ЮНОСТЬ

ЛИХА БЕДА НАЧАЛО

Уменье властвовать не черплется из книг.

«Харчевня осталась прежней, только вывеска поменялась», – проворчал герцог Бульонский, узнав о перевороте 24 апреля. «Теперь Люинь будет Анкром короля», – прозорливо заметил папский нунций Бентивольо.

Дворцовые перевороты – то самое колесо Фортуны, которое одних возносит к небесам, а других втаптывает в грязь. Венценосный мальчик не знал других способов выразить свою благодарность, кроме денег и должностей. При этом Людовик XIII обладал цельным характером и не принимал полумер: если он любил, то всей душой, если отвергал, то полностью и безвозвратно. Люиня он любил и считал, что обязан ему обретением независимости, а потому полностью доверял ему и находил удовольствие в том, чтобы делать ему приятное. В этих отношениях не было ничего греховного или противоестественного, как на то намекали фрейлины юной королевы Анны, полагавшей, что Людовик уклоняется от исполнения супружеских обязанностей, потому что предпочитает мужчин (король в самом деле ограничивал общение с женой двумя протокольными визитами в день, утром и вечером, в сопровождении свиты, а к Люиню мог пойти по любому поводу, сколько угодно раз, и обедал чаще всего в его обществе, причем наедине). Людовику вдруг вздумалось женить своего фаворита, и он выбрал ему в невесты Генриетту де Вандом, свою единокровную сестру! Но та отказалась наотрез от такого мезальянса. Люинь ничего не потерял: он попросил руки Марии де Роган, дочери герцога де Монбазона, и получил согласие. Свадьбу сыграли 13 сентября в Лувре; молодые уехали в замок Лезиньи-ан-Бри, который достался Люиню «по наследству» от Кончини. Людовик подарил им 500 тысяч ливров, на которые его фаворит приобрел особняк Сен-Тома-дю-Лувр для своей молодой жены – фрейлины и ровесницы королевы Анны. Кстати, король потребовал, чтобы его супруга предоставила ей право сидеть в своем присутствии.

Уже являясь губернатором Амбуаза, Люинь стал капитаном Тюильри и государственным советником, камергером и комендантом Бастилии[25]25
  Капитаном Бастилии Людовик сначала назначил Франсуа де Бассомпьера, полковника швейцарских гвардейцев, однако всего неделю спустя тому пришлось передать эту должность Люиню.


[Закрыть]. Король передал ему всё движимое и недвижимое имущество Кончини. Город Анкр в Пикардии теперь стал называться Альбером. Ближайшее окружение фаворита – его двоюродный брат господин де Моден, родом из Дофине, который имел сильное влияние на кузена, и господин д’Эсплан из Франш-Конте, такой же любезный и обходительный, как Люинь, – тоже было обласкано королем.

Однако достоинства Люиня ограничивались его обходительностью и терпеливостью в общении с королем и способностями к дрессировке ловчих птиц. В государственных делах он, в отличие от Деажана, не смыслил ровным счетом ничего. После апрельского переворота Деажан проводил в Лувре день-деньской, возвращаясь к себе уже за полночь. Король ввел его в Совет и прислушивался к его мнению. Осенью 1617 года зашла речь о том, чтобы создать специально для него должность пятого статс-секретаря (четверо уже имевшихся были, соответственно, министрами двора, иностранных дел, военным и военно-морским); но Деажан метил на должность сюринтенданта финансов. Он был энергичный и волевой человек – полная противоположность Люиню – и очень скоро навлек на себя ненависть министров, ревновавших к нему короля.

Людовик не переоценивал своих возможностей: он понимал, что еще крайне неопытен, и учился управлению государством, участвуя в заседаниях Королевского совета, которые старался не пропускать. Если он был на охоте, за ним посылали, и он немедленно возвращался; в случае его болезни министры собирались у его постели, чтобы принять необходимые решения.

Заседания Совета с участием короля проходили по утрам; два-три раза в неделю после полудня собирались канцлерский, судебный и финансовый советы. Людовик бывал и на этих заседаниях, но менее регулярно. Во время совещаний он сидел в шляпе; четыре государственных советника и секретарь тоже были в шляпах, а прочие должны были стоять с непокрытыми головами. Король передавал слово всем по очереди и внимательно выслушивал каждое мнение, следил за порядком, не позволяя прерывать выступающего. Решения принимали большинством голосов; в случае разногласий последнее слово оставалось за королем. Людовик больше слушал, говорил мало, но всегда четко и по делу. Он сознавал свою ответственность за королевство, вверенное ему Богом.

Король также давал аудиенции иностранным послам. Обычно их принимал статс-секретарь по иностранным делам (после смерти Вильруа в ноябре 1617 года эту должность исполнял Пюизье, сын канцлера Брюлара де Силлери); но если посол настаивал наличной встрече с монархом, тот ему не отказывал и вел себя подчеркнуто учтиво. «Воистину, оказалось, что он лучше понимает в делах, чем можно было себе представить», – удивлялся Бентивольо. На длинные и витиеватые речи дипломатов Людовик отвечал так же кратко и четко, как и на заседаниях Совета. Проявить твердость ему пришлось уже в начале июня, когда Испания попыталась спровоцировать конфликт с Савойей – своим бывшим сателлитом, перешедшим под крыло Франции. Посла Филиппа 111 вызвали в Лувр; король заявил ему, что окажет помощь Савойе. На ядовитую ремарку дипломата, что это решение ему, верно, подсказали два его советника, Людовик резко ответил: «Я прислушиваюсь только к интересам своего служения».

Внешняя политика Франции вновь резко изменилась. Людовик обещал руку своей сестры Кристины принцу Савойскому, тем самым сдержав слово покойного отца, и даже не спросил мнения матери! (Кстати, и гувернер принца Гастона господин де Брев, назначенный Марией Медичи, получил отставку.)

Папские легаты, послы испанского короля и великого герцога Тосканского донимали Людовика просьбами вернуть мать ко двору (им так не хватало союзницы в правительстве), но он был неумолим – даже запретил поднимать этот вопрос в Королевском совете. Он не хотел, чтобы его вновь водили на помочах. А у Люиня, щедрого на изъявление покорности королеве-матери, были свои причины держать ее подальше от Парижа: он опасался ее главного советника епископа Люсонского, превосходившего его по всем статьям.

Но даже опытный и прозорливый человек может угодить в ловушку. В июне министры короля устроили провокацию: Шатонеф сообщил маркизу де Ришельё, старшему брату епископа, что того, скорее всего, отправят в изгнание. Разумеется, Анри де Ришельё немедленно известил брата. Перепугавшись, тот испросил у королевы недельный отпуск, чтобы наведаться в свое приорство Куссей. Как только в Париже стало известно об отъезде епископа, король по наущению Люиня отправил ему письмо с предписанием не покидать Куссей без разрешения и посвятить себя заботам о своей епархии. Напрасно Мария Медичи умоляла сына и Люиня вернуть ей сюринтенданта – даже их переписка казалась подозрительной. В конце октября Людовик приказал Ришельё отправляться в Люсон: место епископа – подле его паствы.

В окружение Марии Медичи вместо удаленных сторонников вводили людей, которые должны были за ней присматривать. Она оказалась в западне: окрестности Блуа охранялись, гонцов обыскивали, все приезжающие и уезжающие подвергались досмотру. Ходили слухи, что ее переведут в Амбуаз – крепость, которую можно использовать как тюрьму. Мария опасалась высылки в Италию, а то и заключения в монастырь, однако сдаваться не собиралась. На Новый, 1618 год Людовик прислал матери подарок – богатую цепь с собственным портретом, который привез Кадне, брат Люиня. Мария воскликнула: «Что означает сей портрет? Если иные полагают, что я больше никогда не увижу короля, моего господина, и по таковой причине присылают мне его портрет, то я его увижу скорее, чем некоторые думают».

Королева всё еще считалась правительницей Нормандии, однако Людовик назначил Люиня своим наместником в этой провинции. По случаю вступления в должность тот решил собрать ассамблею нотаблей в Руане. Ассамблея нотаблей – Генеральные штаты в миниатюре, с той разницей, что депутаты – 11 прелатов, 13 дворян и 27 чиновников – не избирались, а назначались королем. Вопросы, поднятые на Генеральных штатах 1614 года, так и не были решены. Однако прежде чем заняться делом, королю надо было разрешить извечную проблему местничества: дворяне хотели, чтобы с чиновниками обращались как с представителями третьего сословия, хотя многие чиновники, в особенности магистраты, держали дворян в своей власти. Чтобы раздать всем сестрам по серьгам, пришлось проявить чудеса изобретательности: дворянство усадили полукругом по обе стороны от короля; за ним по правую руку были места духовенства, а по левую – чиновников. Первыми должны были выступать те, кого рассматриваемый вопрос касался напрямую.

Ассамблея открылась 4 декабря 1617 года, а 28-го числа король ее распустил. На рассмотрение собрания был представлен составленный правительством проект исправления злоупотреблений из двадцати статей. В нем говорилось и о сокращении пенсий и военных расходов, и об уменьшении подушной подати. Главным пунктом была отмена традиционной продажи должностей. Чтобы обойти деликатный вопрос о полетте, чиновники ограничились запретом ее замены новым налогом. Но казна была пуста, и рано или поздно полетту всё равно пришлось бы восстановить. Эдиктом от 1618 года король отменил продажу нескольких придворных должностей, но пока не имел возможности распространить эту меру повсеместно, в чем сам признавался. Таким образом, ассамблея нотаблей закончилась ничем.

К тому времени наделало шума дело Барбена. Осенью 1617 года Марии, неоднократно заступавшейся за него, вдруг разрешили с ним переписываться. Конечно, письма перлюстрировались. В них, впрочем, не было ничего крамольного (Барбен был не дурак); однако сам факт обращения к королеве за поддержкой вызвал гнев короля. Был устроен громкий процесс; Барбен чудом избежал эшафота, но его изгнание Людовик заменил пожизненным заключением. Этим дело не ограничилось: Ришелье, тихонько сидевшего в Люсоне, весной 1618 года выслали в принадлежащий римскому папе Авиньон, то есть практически за пределы Франции. Туда же велели отправляться брату епископа Анри де Ришельё и его шурину Дюпону де Курле. Когда папа Павел V отправил запрос французскому королю, чтобы узнать, чем же провинился епископ Люсонский, добрый католик, ревностно служивший своему государю, ему сообщили в письме, составленном Люинем, что Ришельё пренебрегал своими пастырскими обязанностями и способствовал общественным беспорядкам. Жена маркиза де Ришельё умерла родами; его новорожденный сын скончался месяц спустя.

Вокруг королевы-изгнанницы сплотилась горстка людей, сохранивших преданность ей и не желавших мириться с таким положением вещей. Душой компании был аббат Руччелаи – флорентиец из знатного рода, обладавший кипучим темпераментом и легко приходивший в возбуждение. Ему хотелось действовать. Другой итальянец, бывший секретарь Кончини Винченцо Лудовичи, отправился в Мец к герцогу д’Эпернону, чтобы сообщить ему: Мария Медичи заручилась поддержкой герцогов де Гиза, де Монморанси и де Бульона, не хватает только его. Тот согласился вызволить бывшую регентшу из плена и взять под свою защиту.

Герцог обладал большим влиянием на армию, поскольку являлся командующим французской пехотой. В качестве губернатора Меца, находившегося на восточных рубежах страны, он легко мог привлечь германских наемников. Кроме того, он был губернатором западных провинций Онис (с центром в Ла-Рошели) и Сентонж, населенных преимущественно протестантами, которых всегда мог подбить на мятеж. Наконец, д’Эпернон поссорился с двором, после того как его третьего сына, архиепископа Тулузского, обошли кардинальской шапкой. Теперь архиепископ и его брат маркиз де Лавалетт вместе с отцом разрабатывали план побега из Блуа, намеченного на начало следующего года.

К Марии Медичи отправили королевского уполномоченного де Руасси, который должен был взять на себя все прежние обязанности Ришельё, замуровать малые ворота замка, запретить все посещения, кроме специально оговоренных, ограничить передвижения королевы в городе и следить, чтобы во время прогулок она придерживалась определенного маршрута. В начале ноября Марию заставили подписать письмо, полное самоуничижения, смирения и покорности, в котором она уверяла сына, что единственное ее желание – нравиться ему и поступать согласно его воле. Он ответил, что питает к ней «почтение и уважение», и попутно сделал Люиня губернатором Пикардии.

Людовику приходилось в это время сносить упреки другого родственника – испанский король был недоволен, что его дочерью пренебрегают, и требовал действительного свершения королевского брака. О том же постоянно твердили папский нунций Бентивольо и королевский исповедник отец Арну. Бракосочетание Кристины и принца Савойского было назначено на 10 февраля 1619 года; если бы сестра короля родила сына прежде, чем на свет появится дофин, это серьезно осложнило бы политическую ситуацию. Посол Монтелеоне даже как-то намекнул: не научить ли Анну неким приемам обольщения? Вероятно, ее неопытность мешает делу продолжения рода… Людовик и сам был неопытен, а брачная ночь, вероятно, стала для него психологической травмой. Недавно женившийся Люинь, который желал войти в милость и к королеве (он выучил для нее кречета, чтобы она могла ездить на охоту вместе с мужем), предложил сделать условием для свершения брака высылку испанской свиты Анны Австрийской, которая действовала на нервы королю. Людовик сначала не соглашался, ведь в таком случае из Испании выслали бы французскую свиту его сестры Елизаветы и она осталась бы совсем одна; но в конце концов он дал себя убедить. 4 декабря испанские фрейлины и статс-дамы покинули Францию, где остались только духовник, личный врач, камер-фрау и кормилица Анны. Обер-гофмейстериной королевы была назначена Мария де Люинь (уже беременная), получившая под свое начало около пятисот человек.

В начале января 1619 года д’Эпернон испросил у короля позволение выехать в свои западные земли, не заезжая в Париж. Людовик, напротив, велел ему оставаться в Меце. Герцог ответил, что на границе с Германией всё спокойно, его присутствие там не требуется, дела он передал своему сыну Лавалетту, тогда как его пребывание в Сентонже необходимо для службы королю. По дороге он известил Марию Медичи о скором приезде и велел ей ждать его в Лоше.

Двор веселился: 23 января отпраздновали свадьбу мадемуазель де Вандом с герцогом д’Эльбёфом, по этому поводу в Малом Бурбонском дворце давали «Балет Аполлона». Вечером Людовик отправился к единокровной сестре и, присев на кровать, смотрел, как ее супруг справляется со своими обязанностями. Пара ничуть не была этим смущена, Генриетта весело предложила брату последовать ее примеру.

Через день Людовик, как всегда, зашел к Анне пожелать спокойной ночи и вернулся к себе. Около одиннадцати к нему явился Люинь. Вслед за камердинером, державшим факел, оба прошли через темные залы и галереи в покои королевы. Анна уже лежала в постели. После минутной заминки Люинь сорвал с короля халат, схватил его в охапку и положил рядом с женой, после чего поклонился и вышел. Но и эта ночь не прошла без свидетелей: кормилица Эстефанилла случайно заперла в гардеробной камеристку госпожу дю Белье. По счастью, Людовик и Анна не догадывались о ее присутствии. У них начался настоящий медовый месяц: Анна, до тех пор чопорная и надменная, стала милой и приветливой; каждый день она ждала своего супруга, сгорая от нетерпения, а тот даже забросил охоту ради жены. Но такая жизнь действительно продлилась не больше месяца.

В ночь на 22 февраля 1619 года в лучших традициях приключенческих романов королева-мать бежала из Блуа: в шестом часу утра, когда было еще совсем темно, вылезла в окно и спустилась по приставной лестнице до крепостного вала, на полпути к земле. Мария никогда не занималась подобными физическими упражнениями, боялась высоты, а потому категорически отказалась спускаться по второй лестнице. Ее вместе со шкатулками с драгоценностями завернули в мантии и на веревках спустили вниз по насыпи, как тюк. Затем она пешком дошла до Луары, села в приготовленную карету и выехала в Лош, откуда д’Эпернон отвез ее в Ангулем.

Король узнал о побеге следующим вечером, когда со всем двором был в Сен-Жермене. Игры, танцы и смех резко оборвались; все немедленно выехали в Париж. Неужели снова война?

Воевать сыну с матерью неэтично. Решили вести переговоры, но при этом собрать три армии: одну отправить в Шампань, против герцогов де Бульона и де Гиза, другую – в Гиень, чтобы не взбунтовались гугеноты, а третью король сам поведет в Сентонж. Блуа был занят королевскими войсками, д’Эпернона обвинили в похищении королевы-матери.

Мария строчила письма сыну и его министрам, грандам и иностранным послам – без особого успеха. Тогда она велела напечатать эти письма и распространять их вместе с памфлетами против королевского фаворита. Этим она лишь настроила общественное мнение против себя: Люинь любовью не пользовался, но и память о регентстве еще была свежа. Послов Людовика она приняла очень холодно; ее советники подбивали ее сопротивляться, при этом д’Эпернон и Руччелаи терпеть друг друга не могли. В Париже поняли, что к упрямой флорентийке нужно отправить ловкого человека, способного втемяшить в ее голову здравые мысли. Деажан, который с декабря прошлого года вышел из Королевского совета, но продолжал «консультировать» Люиня по делам государственной важности, посоветовал обратиться к Ришельё.

Седьмого марта в Авиньон прибыл королевский гонец господин де Трамбле, брат монаха-капуцина отца Жозефа, покровительствовавшего Ришельё. Епископ Люсонский был в этот момент чуть ли не при смерти и диктовал завещание. Узнав о возложенной на него миссии, он вернулся к жизни и в тот же день выехал в Ангулем, куда добрался через несколько дней не без приключений (его ошибкой арестовали в Лионе).

Двенадцатого марта Людовик написал матери суровое письмо, в котором заявил о своем намерении освободить ее из рук похитителя. Руччелаи уговаривал королеву не сдаваться и даже выступил с совершенно сумасшедшим проектом предложить ее руку вдовому английскому королю, чтобы заново получить французский трон. Между тем королевские войска под командованием Шомберга шли на Ангулем; Ришельё привел этот неотразимый аргумент в пользу переговоров и, конечно же, победил. 30 апреля в Ангулеме был подписан мирный договор: в обмен на Нормандию королева-мать получила управление провинцией Анжу с городами Анже, Пон-де-Се и Шинон, сохранила за собой все свои должности, доходы и титулы. Король соглашался заплатить долги матери – 600 тысяч ливров. Герцог д’Эпернон получил полное прощение и тоже сохранил все свои посты.

Людовик вежливо предложил матери занять положенное место при королевском дворе. Она согласилась на встречу с ним в окрестностях Тура. Тем временем Ришельё укреплял свои позиции. Его брат Анри был назначен военным губернатором Анже, хотя на эту должность претендовал господин де Темин – бывший комендант Бастилии, уступивший это весьма доходное место Кончини. Интриган Руччелаи спровоцировал ссору между Темином и маркизом, распуская слухи о том, что епископ Люсонский якобы состоит в интимной связи с королевой-матерью. 19 июля Темин вызвал Анри де Ришельё на дуэль и убил его. Род Ришельё пресекся. Епископ тяжело переживал смерть брата, однако рук не опустил: губернатором Анже стал его дядя по матери Амадор де Ла-Порт, а Руччелаи прогнали с глаз долой.

Свидание Людовика с матерью состоялось 5 сентября в замке Кузьер, принадлежавшем герцогу де Монбазону. Накануне Марию Медичи встречал Люинь со своим тестем; он опустился перед ней на одно колено и уверял в своей преданности. Королева сказала, что прошлое забыто, и поцеловала его. С сыном она увиделась на следующий день в аллее парка. На деревья взгромоздились многочисленные зрители, чтобы лучше видеть происходящее. Людовик приехал вместе с женой, Гастоном и сестрами. Подойдя к нему, Мария сняла черную бархатную полумаску, которую всегда носила на улице, присела в реверансе и, заливаясь слезами, трижды поцеловала его – в губы и в обе щеки. Они обменялись любезностями; присутствующие разразились ликующими криками; под самыми вертлявыми ветки обломились, и эта неожиданная комическая сцена окончательно разрядила обстановку.

Ришельё рассчитывал на кардинальскую шапку, но Мария попросила ее… для архиепископа Тулузского! С изощренной издевкой Люинь поручил написать представление на него епископу Люсонскому. Мария Медичи отказалась ехать в Париж. Пребывание двора в Туре было омрачено постоянными стычками между невесткой и свекровью: Анна Австрийская уже привыкла к роли королевы, а Мария Медичи претендовала на старшинство. Ситуация, когда король был вынужден делать выбор между любимой супругой и матерью, была для него невыносима. Скрепя сердце он предоставил место за столом рядом с собой Марии, после чего буквально выбежал из замка и до поздней ночи пропадал на охоте, так что встревоженная Анна даже выслала на дорогу факельщиков, чтобы муж не заблудился.

Итак, Мария отправилась в Анже, вытребовав напоследок, чтобы Барбен был освобожден из Бастилии. Одновременно в середине октября из Венсенского замка выпустили принца Конде: пусть служит противовесом честолюбивой флорентийке. Люинь же стал герцогом и пэром[26]26
  Люинь методично удалял из ближайшего окружения Людовика всех людей, которые были симпатичны королю, а потому могли занять место фаворита. Так, он вынудил капитана легкой кавалерии королевской гвардии де ла Кюре 1 мая 1619 года уступить свою должность его брату Бранту, а Франсуа де Бассомьера, к которому король всегда прислушивался, отправили послом в Мадрид.


[Закрыть].

Между тем в Европе назревали грозные события. В августе 1619 года императором Священной Римской империи и королем Чехии и Венгрии был провозглашен Фердинанд Штирийский, ярый поборник католичества. Чехи категорически отказались признать его своим королем и возвели на трон 23-летнего Фридриха Пфальцского, зятя английского короля Якова I и своего единоверца, венгры же призвали на престол трансильванского князя Бетлена Габора, тоже кальвиниста. Потерпев поражение от Габора под Пресбургом, Фердинанд был вынужден искать убежища у Максимилиана Баварского. Чешская и венгерская армии угрожали Вене. Император в отчаянии взывал к папе римскому, Филиппу III и Людовику XIII. Рим выслал денег на наемников, Мадрид обещал военную помощь из Испанских Нидерландов, Париж молчал. И дело не только в том, что за помощью к Франции обратился чешский король Фридрих V, напомнивший Людовику о союзе его отца с протестантскими князьями против засилья Габсбургов (кстати, в пользу Фридриха агитировал состоявший с ним в родстве герцог Бульонский). Трон, на котором восседал Людовик, был еще слишком шаток; чтобы спокойно заниматься внешними делами, нужно иметь надежный тыл, а в тылу у французского короля были Мария Медичи и крупные феодалы, не желавшие покоряться его руке.

В ноябре Людовик издал декларацию по поводу освобождения из заключения принца Конде, в которой говорилось, что в тюрьму принца привели происки людей, желавших погибели и самого Конде, и французского королевства. В декабре Мария Медичи заявила сыну протест. Тем временем противница Конде графиня де Суассон подговорила герцогов де Майена, де Лонгвиля и братьев Вандомов устроить новый мятеж. Мария с Эперноном и молодой герцог де Монморанси, правивший в Лангедоке, примкнули к ним. На сей раз на сторону мятежников перешли гугеноты во главе с герцогом де Роганом, которых встревожило разрешение иезуитам вновь открыть в Париже Клермонский коллеж. В довершение всех бед у Анны Австрийской случился выкидыш; отсутствие наследника существенно ослабляло позиции короля.

В январе 1620 года Анна серьезно заболела: 16 дней она металась в горячке, отказываясь принимать лекарства, а кровопускания, которые врачи применяли при любых заболеваниях, только больше ослабили ее организм. Пришлось обратиться к другим проверенным средствам – крестным ходам и молебнам о здравии. Людовик перебрался жить поближе к жене, три дня и три ночи не отходил от ее постели, плакал, не скрываясь, при всех, на коленях умолял Анну принять лекарство, лично готовил для нее всякие «вкусности». Возможно, именно эти проявления искренней любви вернули молодую королеву к жизни: она пошла на поправку. Однажды она взяла мужа за руку и осыпала ее поцелуями. Как только стало ясно, что болезнь отступила, Людовик заказал светильники и изображения Мадонны из золота и велел отослать в церкви Нотр-Дам-де-Лорет и Нотр-Дам-де-Льес, которым принес обеты.

Превратности личной жизни короля сказались на внешней политике Франции. Если в конце 1619 года Людовик был готов оказать военную поддержку императору и даже объявил его послу, что не позднее весны соберет в Шампани армию и лично поведет ее на помощь Фердинанду II (на него подействовала рождественская проповедь его духовника, иезуита отца Арну), то в январе военную поддержку было решено заменить дипломатической – отправить посольство для переговоров.

В середине мая на Королевской площади устроили «карусель»; король участвовал в одном из конных состязаний и снял пикой три кольца. Он собирался поблагодарить Плювинеля, своего учителя верховой езды, но тот направил его к ложе Анны Австрийской: королева должна была вручить победителю золотое кольцо с большим бриллиантом. На ее глазах заблестели слезы радости, когда победитель поднялся по ступенькам, заключил ее в объятия и поцеловал под ликующие возгласы присутствовавших. Люинь в турнире не участвовал, предоставив это своим братьям (они даже сражались вместо него на дуэли, если королевский фаворит получал вызов).

В конце мая 1620 года королевское посольство во главе с графом Овернским выехало из Парижа, чтобы посетить как можно больше германских княжеств и сообщить, что Людовик XIII отказывается признать права Фридриха V на чешскую корону, однако не будет сражаться за права Фердинанда II. 3 июля был подписан Ульмский договор, по которому Протестантская уния обязалась воздерживаться от вмешательства в чешско-австрийский конфликт, а Максимилиан Баварский обещал удерживать испанские войска в пределах нидерландских провинций. Однако уже через два дня он отправил Тилли на помощь императору, а саксонский курфюрст отхватил кусок чешской территории.

Французскому королю сейчас было не до этого – на западе страны разрастался мятеж. Искрой, упавшей на пороховую бочку, стал пустячный эпизод: однажды во время обеда Конде, первый принц крови, намеревался подать Людовику салфетку, однако молодой граф де Суассон (Луи де Бурбон, троюродный брат короля) воскликнул, что это право принадлежит ему. Началось выяснение, кто знатнее. Королю надо было принять решение, причем самостоятельно и немедленно, что было для него как острый нож. В конце концов он вроде бы вышел из положения, велев подать себе салфетку брату Гастону. В тот же день Суассон с матерью покинули двор.

Конде решил, что его час настал. Он намеревался возглавить военную операцию, сделаться незаменимым и оттеснить Люиня. Тот почувствовал опасность и попытался уладить дело миром, задействовав епископа Люсонского. Однако у Ришелье ничего не вышло, а может быть, он и не слишком старался. Впоследствии он объяснял в мемуарах, что его «подхватило потоком». «Партия войны» побеждала, и Ришельё вел переговоры с грандами, собирал налоги от имени королевы-матери и сочинял ее манифесты и декларации.

В начале июля поднялся весь запад и юг – от Нормандии до Лангедока. Королевские министры советовали вести переговоры, но Людовик был иного мнения. «Когда всё настолько ненадежно, нужно идти на самых сильных и самых ближних, то есть в Нормандию, – заявил он 4 июля 1620 года. – Я намерен идти прямо туда и не ждать в Париже, пока моим королевством овладеют, а моих верных слуг будут угнетать. Я верю в правоту своего оружия. Моей совести не за что меня упрекнуть: я был достаточно почтителен к королеве-матери, справедлив к своему народу и щедр к вельможам. Значит – вперед!»

Три дня спустя король во главе восьмитысячного войска выступил в поход. 10 июля он был в Руане, из которого спешно выехал герцог де Лонгвиль – и был лишен своих должностей. Воодушевленный успехом, юный король пренебрег предостережениями своего Совета и пошел дальше; Кан сдался ему 17 июля. Теперь перед ним стояли две армии: одна в Пуату, под командованием д’Эпернона, вторая возле Анже, под командованием герцога Майенского. Людовик спустился на юг к Луаре и 7 августа атаковал войска матери при Пон-де-Се. Под началом короля было четыре-пять тысяч пехотинцев, в том числе гвардейские полки, шесть сотен всадников и две пушки. Пон-де-Се обороняли герцоги де Рец и де Вандом и граф де Сент-Эньян, у которых было три тысячи пехоты, 400 всадников и три пушки. Узнав о приближении короля, они послали к королеве-матери за приказаниями. Мария велела обороняться, но не атаковать. Это не понравилось Рецу, и он ушел, забрав с собой тысячу пехотинцев и половину конницы. Сент-Эньян держался три часа, но в конце концов королевские войска захватили траншеи и ворвались в крепость, а затем туда торжественно вступил Людовик. Граф де Сент-Эньян попал в плен; Сезар де Вандом сбежал, переплыв через Луару.

Королева запаниковала и согласилась на переговоры. Ее интересы вновь представлял епископ Люсонский. Очередной договор был подписан 10 августа: полная амнистия мятежникам, 300 тысяч ливров Марии Медичи и обещание кардинальской шапки для Ришельё (уже 22-го числа король отправил представление в Рим). Кроме того, Люинь сосватал своему племяннику де Комбале племянницу Ришельё Мари Мадлен Дюпон де Курле. (Идея этого брака принадлежала отцу Жозефу; девушка была уже помолвлена, но помолвку пришлось расторгнуть; Ришельё сделал ее фрейлиной королевы-матери.)

Вторая война матери и сына также закончилась примирительной встречей – в замке Бриссак, вернее, на полдороге к нему: королева сошла с носилок, поцеловала Людовика и Гастона; Люинь облобызал край ее платья. Зато в Пуатье, куда затем переехал двор, Мария, к всеобщему удивлению, явилась проведать Люиня, у которого заболело горло. Оттуда она отправилась в Париж, а Людовик – в Беарн, усмирять гугенотов.