Текст книги "Людовик XIII"

Автор книги: Екатерина Глаголева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Король воспользовался этим разрешением и часто навещал Мари, подолгу с ней беседовал, одевался в ее цвета и даже старался принарядиться, чтобы выглядеть рядом с ней более элегантным (напомним: ему еще не исполнилось двадцати девяти лет). Правда, говорил он с ней больше об охотничьих собаках и ловчих птицах и не смел придвинуться к девушке слишком близко. «Подруга, тебе нечего ловить: король – святой», – потешались другие фрейлины. Людовик повеселел, забросил охоту и даже признался Гастону, что стал рыцарем мадемуазель де Отфор. Впрочем, он воспользовался случаем, чтобы в очередной раз прочитать брату мораль: он-де попросил разрешения у королевы-матери и поклялся ей, что всё будет честно-благородно, поскольку уважает и ее, и честь своей возлюбленной, а Месье поступает наоборот… Тем не менее 23 апреля король выехал в Лион, к армии. А надежды Анны опять не оправдались: у нее в очередной раз случился выкидыш.

Через три дня, будучи в Дижоне, Людовик получил подробную записку Ришельё о взятии Пиньероля. В Монферрато прибыл папский легат, чтобы вести переговоры о мире между Францией и Испанией, однако главным условием мирного договора являлось возвращение Пиньероля. Сохранить его означало стать господином и судьей Италии, но при этом вступить в войну с Савойей, а потом и с Испанией. Но возможно ли это при расстроенном состоянии финансов и неладах с Месье? Если же выбрать мир, тоже нужно действовать без промедления, поскольку речь идет о репутации короля. Выбор за ним.

Людовик вызвал брата на серьезный разговор. Гастон твердо заявил: «Пиньероль не отдавать, Савойю завоевать». Король велел написать Ришельё, что Савойя будет атакована, а Гастона назначил своим наместником в Париже и соседних провинциях на время своего отсутствия. 2 мая он был в Лионе, куда вслед за ним явился весь двор: обе королевы и Мишель де Марильяк, еще надеявшийся повлиять на короля, чтобы тот отказался от войны в пользу непрочного мира. После очередной неудачно завершившейся беременности Анна Австрийская неожиданно для всех (похоже, и для себя) сблизилась со свекровью – их объединяла ненависть к Ришельё, который держал от них в отдалении мужа и сына.

Десятого мая Людовик приехал в Гренобль. Туда к нему из Италии явился Ришельё. Вместе с маршалами Креки и Бассомпьером они изучили ситуацию и приняли окончательное решение: вперед, в Савойю. Чтобы нейтрализовать Марильяка, король отправил кардинала в Лион. В присутствии Ришельё Мария Медичи вдруг стала кроткой, как овечка, и не смела ему перечить, так что при дворе даже поползли слухи о ворожбе (кардинал был суеверным человеком, верил в астрологию и носил амулеты).

Кампания в Савойе оказалась блицкригом. Французские войска перешли границу в середине мая, а уже в июне всё герцогство было завоевано. Людовик по мере продвижения своих войск вел переговоры с Карлом Эммануилом, Спинолой, осадившим Казале, и Колальто, хозяйничавшим в Мантуанском герцогстве. Между противоборствующими сторонами носился секретарь папского легата Джулио Мазарини.

Этот бойкий молодой человек (ему тогда было 28 лет) обладал поразительным обаянием и умел расположить к себе кого угодно. Он воспитывался с детьми знатного итальянского семейства Колонна и получил блестящее образование: три года провел в университете Алкала-де-Энарес в Испании, изучая гражданское и каноническое право, и прекрасно говорил по-испански. Образование позволило ему стать секретарем папского нунция в Милане, а затем примкнуть к посольству легата в Монферрато. Игрок и женолюб, не лишенный талантов художника, Мазарини оказался еще и способным дипломатом, обладавшим проницательным и аналитическим умом. Ришельё оценил его по достоинству.

В отсутствие кардинала Мария Медичи вновь попала под влияние Марильяка, который всё настаивал на заключении мира, даже на невыгодных условиях. Королева-мать под предлогом недомогания дважды отказалась приехать в Гренобль, и Людовик решил сам навестить ее в Лионе вместе с Ришельё. Кардинал же предпочитал отправиться туда один, опасаясь, что в отсутствие короля армия разбежится (в тот момент ее косила дизентерия и дисциплина резко упала). В самом деле, почти сразу же после отъезда Людовика сбежали шесть тысяч солдат! Поездка оказалась бесполезной, поскольку Мария Медичи и слышать не хотела о продолжении войны. Король поспешно вернулся в Гренобль и вызвал туда Марильяка. Тот не приехал, сославшись на возраст (ему было уже за семьдесят) и немощность, в письмах желал успеха королевскому оружию, однако никого не ввел в заблуждение. 18 июля имперские войска захватили Мантую, изгнав оттуда де Невера.

Но тут сам Людовик расхворался и сказал Ришельё, что через Альпы не пойдет. По наущению кардинала личный врач короля Бувар писал в отчетах королеве-матери, что его подопечный чувствует себя хорошо. Людовику между тем становилось всё хуже; 25-го числа он оставил Ришельё руководить операцией и уехал в Лион.

На следующий день скончался Карл Эммануил Савойский, и на отцовский трон взошел Виктор Амедей.

От дурных известий о состоянии здоровья короля кардиналу самому нездоровилось; ему делали кровопускания и промывания желудка. Предоставив отцу Жозефу вести переговоры с савойцами, в конце августа Ришельё тоже поехал в Лион – якобы спасаясь от тифа, но на самом деле чтобы оттеснить от короля Марию Медичи и помешать ему вернуться в Париж. От былого триумфа не осталось и воспоминания: покинутый вельможами, ненавидимый народом из-за новых налогов, кардинал пытался вернуть расположение королевы-матери, которая вновь обрела могущество.

Мария назойливо твердила сыну о том, что новый поход в Италию – опасная и вредная затея, что кардинал мешает ему исполнять королевский долг, заключающийся в том, чтобы избавить свой народ от тягот войны, способствовать возвышению религии и жить в мире с католическими государями. Однако Людовик твердо заявил ей, что кардинал ничего не предпринимает без его одобрения.

В начале сентября в Италии было заключено перемирие, заставившее возликовать Марильяка. Ришельё пытался гнуть свою линию; Мария Медичи пустила в ход слезы; король возражал ей очень слабо – и было от чего. 20 сентября он слег, начались жар и расстройство кишечника. Два дня спустя, направляясь из резиденции архиепископа Лионского, где он остановился, в аббатство Эне, где жила Мария Медичи, чтобы провести там заседание Совета, он почувствовал озноб и вернулся назад – в карете. Королева-мать перебралась к нему, Ришельё тоже. Жестокие врачи ежедневно делали ослабевшему пациенту кровопускания, но температура не спадала.

На тайных собраниях в покоях королевы-матери Ришельё уже вынесли приговор. Врач Марии Медичи Вотье предложил отравление, однако де Тревиль вызвался повторить подвиг де Витри, сразившего Кончини. Зная об этих разговорах, Ришельё несколько дней почти ничего не ел и лишился сна; он исхудал, пожелтел, поседел – его жизнь висела на волоске так же, как и жизнь короля. Правда, Людовик, очнувшись от забытья, попросил Гастона, когда тот станет королем, сохранить за кардиналом должность министра; но стоило ли верить обещаниям герцога Орлеанского?

Марильяк предпочитал говорить об отставке и ссылке. Он уже заготовил список новых министров: первое место – разумеется, себе, второе – своему брату Луи; Шомберга и сюринтенданта финансов д’Эффиа – в тюрьму. Герцог де Монморанси предложил Ришельё укрыться у него в Лангедоке, но это было не слишком надежное убежище. Лучше бежать в Авиньон, в папские земли.

Двадцать третьего сентября неожиданно скончался Спинола, осаждавший Казале. В это время сам Людовик был при смерти. У него постоянно сочилась кровь из заднего прохода, он был не в силах встать с постели. 25-го числа король попросил своего духовника отца Сюффрена вовремя предупредить его о приближении кончины, чтобы он успел исповедаться. Он знал, что умирает, и смирился с этим. В печальном исходе больше никто не сомневался; Анна Австрийская дала согласие выйти замуж за Гастона, когда овдовеет…

Два дня спустя, в два часа ночи, король начал бредить. Едва он пришел в себя, духовник предложил ему исповедаться; кстати, близится день его рождения. После исповеди королю стало много лучше. По распоряжению брата главного министра, кардинала Лионского Альфонса Луи де Ришельё[38]38
  Именно Альфонс Луи дю Плесси де Ришельё (1582–1653) должен был стать епископом Люсонским, но предпочел монашество. Впоследствии младший брат, кардинал и министр короля, добился, чтобы 6 декабря 1625 года его назначили архиепископом Экс-ан-Прованса, а в сентябре 1628-го – архиепископом Лионским. Архиепископ хорошо зарекомендовал себя во время чумы 1629 года и 19 ноября был сделан кардиналом.


[Закрыть], во всех церквях выставили Святые Дары и читали молитвы о здравии; отец Сюффрен дал Людовику приложиться к мощам Франциска Сальского[39]39
  Франциск Сальский (Франсуа де Саль) (1567–1622) – основатель (1610) женского монашеского Ордена посещения (Визитации) Пресвятой Девы Марии, причислен к лику святых в 1665 году.


[Закрыть]. Суббота 28 сентября и ночь на воскресенье прошли спокойно, но около одиннадцати вечера наступил кризис. В понедельник за отцом Сюффреном прислали в три часа ночи, и по совету врачей он решился подготовить короля к «переходу в вечность». Тот снова исповедался и причастился, в его комнате отслужили мессу. Весть об этом быстро облетела весь двор; вельможи, дамы, священники, министры толпились у дверей умирающего. По окончании службы Людовик XIII велел открыть двери и впустить всех.

Король лежал на походной кровати. Профиль его заострился, кожа на лице и руках шелушилась, вздувшийся живот казался огромным по сравнению с худыми руками, лежавшими поверх одеяла, и выпирающими ключицами. «Мне досадно, что у меня нет сил говорить. Отец Сюффрен скажет за меня всё то, что я хотел высказать на смертном одре. Я прошу у всех прощения за нанесенные обиды и не умру спокойно, пока не узнаю, что вы простили меня, и прошу передать то же всем моим подданным». Окружающие рыдали. Анна Австрийская бросилась мужу на грудь, прочие встали на колени: «Это мы, сир, должны просить у вас прощения, простите нас, сир!» Людовик поцеловал жену в губы, а Ришельё в лоб и велел всем выйти. Кардинал Лионский поднес к его губам большой серебряный крест, а врач в очередной раз ткнул в его израненную руку скальпелем. Черная кровь брызнула в подставленную чашку, и в тот же миг через задний проход исторглась зловонная жижа со сгустками крови: вскрылся абсцесс. Живот опал и стал мягким. Священники упали на колени перед распятием и принялись жарко молиться.

Узнав о чудесном выздоровлении государя, Ришельё до самого вечера не выходил из своей комнаты, страдая от приступа жестокой мигрени. Он сам чуть не умер от всех этих переживаний.

Часть третья
ЗРЕЛОСТЬ

ДЕНЬ ОДУРАЧЕННЫХ

 
Зачем должны мы ждать лишь горя и тоски
И вечно трепетать родительской руки?!
 

Пьер Корнель. Гораций

«Ибо на мгновение гнев Его, на всю жизнь благоволение Его: вечером водворяется плач, а наутро радость», – цитировал отец Сюффрен псалом Давида. В состоянии больного короля произошла резкая перемена: если в семь утра 30 сентября 1630 года он практически умирал, то уже в десять вечера в присутствии обеих королев сам встал с постели. С аппетитом поел, прошелся по комнате – в общем, вел себя так, будто и не был болен. В следующие два дня он окончательно пошел на поправку: во время болезни ему приходилось ходить на горшок по 40 раз на дню, испытывая сильные боли, теперь уже отправление естественных надобностей проходило совершенно нормально. Окружающие кричали: «Чудо!» Возможно, именно тогда Людовик XIII и задумал принести обет Богородице. 2 октября он велел перенести себя в особняк Шапоне в квартале Белькур, и хозяйка дома посоветовала ему отблагодарить Богоматерь за выздоровление.

Его собственная мать, похоже, не столь трепетно заботилась о его здоровье. Как только к Людовику начали возвращаться силы, Мария Медичи вновь подступила к нему с обвинительной речью против Ришельё: королевский министр затеял второй поход в Италию лишь ради собственной славы, при желании вопрос о мантуанском наследстве можно было уладить миром; он подверг опасности жизнь короля в краю, где бушуют эпидемии. Но Людовик уже давно не был мальчиком, боящимся порки, а мать не понимала, что, втыкая шпильки в кардинала, ранит его самого. «Кардинал не Господь Бог, а лишь один Бог мог предотвратить то, что произошло, – резко заявил ей сын. – Но даже если бы он был ангелом, он и тогда не смог бы позаботиться обо всём с большей предусмотрительностью и осторожностью, и я должен признать, что это величайший слуга Франции, какой у нее только был!» После этого разговора король признался своему духовнику, что у него очень тяжело на душе, он опасается, что вновь заболеет, а чуда больше не произойдет. Черствая эгоистка Мария опять перешла в наступление и потребовала у сына обещать прогнать Ришельё. Не имея сил возражать, Людовик устало ответил, что сейчас не время принимать такие решения, вернемся в Париж – посмотрим. Уже 6 октября он начал собираться в дорогу, предвкушая охоту в лесах Иль-де-Франс – проверенное средство, чтобы отвлечься, забыться и восстановить душевное равновесие.

Ришельё как будто не знал об обещании, практически вырванном королевой-матерью у венценосного сына. 19 октября он вместе с королем выехал в Роанн, а на следующий день они получили известие, что Брюлар де Леон и отец Жозеф, напуганные известием о тяжелом состоянии здоровья короля, заключили в Регенсбурге мир с министрами императора, по которому Франция отказывалась поддерживать своих союзников в Италии. В Лионе ликовали, Ришельё рвал и метал. Королю не терпелось уехать, поэтому он велел кардиналу подождать в Роанне членов Совета и вместе с ними принять решение.

Мария Медичи с Марильяком добрались туда 26 октября. В отсутствие короля Совет возглавляла королева-мать. Готовил заседание Ришельё – вместе с Марильяком и Бутилье. Произошло еще одно маленькое чудо: Мария не колеблясь согласилась, что договор надо дезавуировать, поскольку его принятие – позор, хотя Марильяк настаивал на продолжении переговоров с императором, «держась за них зубами», лишь бы не было войны. Де Леону и отцу Жозефу были отправлены новые инструкции. Приятно удивленный, Ришельё предложил королеве-матери сопровождать ее в пути и получил согласие.

Для него сейчас важнее всего было продолжить начатое. По счастью, французская армия не приняла в расчет Регенсбургский договор. Как раз 26 октября войска маршала Лафорса выстроились в боевой порядок вблизи Казале, перед которой заняли оборону испанцы. В то же время маркиз де Санта-Крус, представлявший Испанию на переговорах, поддался на уговоры секретаря папского легата. Мазарини понял, что испанец боится потерять армию, и расписал ему в красках, насколько сильны французы. Тот согласился на мир. Когда под Казале уже завязалась перестрелка и Лафорс был готов бросить в бой пехоту, на дороге показался скачущий галопом всадник, размахивавший над головой белым шарфом.

– Alta! Alta! – кричал он. – Расе! Расе![40]40
  Стойте! Стойте! Мир! Мир! (ит.).


[Закрыть]

Новый текст договора, привезенный Мазарини, удовлетворил французское командование: Франция обязывалась возвратить Савойю, оставив за собой Пиньероль и долину Перозы; Карл де Невер становился герцогом Мантуанским; испанцы выводили войска из Монферрато и снимали осаду Казале; крепости, оставленные воюющими сторонами, переходили к герцогу дю Мэну, старшему сыну де Невера. Когда 29 октября Людовик добрался до Версаля, Франция уже могла торжествовать победу.

Однако надвигалась новая гроза. Как часто бывает, победы во внешней политике уравновешивались проблемами в политике внутренней.

На продолжении всего пути в Париж по воде и по суше кардинал вел себя с королевой чрезвычайно предупредительно и услужливо. Но Мария Медичи была флорентийкой, а в Италии искусство притворства, которому в других местах обучаются специально, впитывают с молоком матери, писал в мемуарах статс-секретарь Бриенн. Стоило ли Ришельё обольщаться на ее счет? Улыбаясь королевскому министру, Мария отправила с оказией письмо старшему сыну, в очередной раз настаивая на отставке Ришельё. Она собиралась поквитаться с ним за все унижения.

Расставшись с королевой 5 ноября, кардинал отправился в Фонтенбло, а оттуда в Сен-Жермен, дожидаться Людовика (в Лувре на половине короля велась перестройка, жить там было нельзя), а Мария поехала дальше – в Париж, в свой Люксембургский дворец. Там она совещалась с Марильяком, как лучше избавиться от Ришельё. Тот вернулся в столицу вместе с королем 9 ноября и поселился в Малом Люксембургском дворце, под боком у королевы-матери, а Людовик – в бывшем особняке Кончини на улице Турнон. Политическая жизнь переместилась на левый берег Сены.

В письмах из Версаля король уверял главного министра, что ничуть не переменил свое отношение к нему. Более того, он и от своего брата требовал полюбить кардинала и пытался урезонить его фаворитов: «Я говорил им о Вас очень тепло, заявив им, что величайшее удовольствие в мире, какое мог бы доставить мне мой брат, и величайшее свидетельство привязанности, которое он мог бы мне предоставить, – это любить Вас. Они считают, что в мыслях королевы, моей матери, Вы совершенно погублены; я полагаю, что они преувеличивают».

В воскресенье 10 ноября король с утра отправился в собор Парижской Богоматери, отстоял службу и публично причастился. Затем он навестил обеих королев: мать в Люксембургском дворце и супругу в Лувре. Покончив с протокольными обязанностями, на которые ушло всё утро, Людовик отправился к себе, чтобы устроить примирительную встречу Гастона и Ришельё, а оттуда опять в Люксембургский дворец – на заседание Совета с участием Марии Медичи, Ришельё и Марильяка. Речь шла о Регенсбургском мирном договоре: кое-какие статьи было необходимо пересмотреть. Армия должна была зазимовать в Пьемонте; командование ею решили поручить вместо Лафорса брату канцлера Луи де Марильяку, недавно сделанному маршалом, о чем Ришельё уведомил его письмом.

Казалось, всё шло хорошо, но после заседания Совета королева-мать вдруг сбросила маску, надетую в Роанне, – заявила Ришельё, что тот больше не будет исполнять обязанности сюринтенданта ее двора, поскольку она более не склонна ему доверять. Людовик попытался возразить, но Мария одним духом выпалила целую обвинительную речь: «Ваш любимец – неблагодарный подлец, хитрец и предатель!» Ришельё растерялся, испугался. Король понял, что мать ему сейчас не переубедить, и тихонько велел кардиналу явиться к ней утром, якобы сдавать дела, а он тем временем попытается замолвить словечко в его пользу.

На следующий день в половине двенадцатого (время «туалета королевы») Ришельё поднялся по парадной лестнице Люксембургского дворца на второй этаж и повернул направо. К его удивлению, дверь приемной была заперта. Кардинал вышел в галерею, однако и там дверь, ведущая в королевские покои, не открывалась. Но Ришельё не только знал во дворце все входы и выходы, но еще и исправно платил слугам-соглядатаям. Горничная королевы-матери раздобыла для него ключ от потайной двери в королевский кабинет, куда можно было попасть из дворцовой часовни.

Кардинал проник туда в самый разгар разговора между матерью и сыном: Людовик понуро сидел в кресле, изредка пытаясь вставить свои возражения в поток бранных слов, которые извергала Мария в адрес Ришельё. Тот отодвинул тяжелую красную портьеру, скрывавшую потайную дверь, и неожиданно появился перед ними: «Ваши величества говорили обо мне?»

Королева изумилась, но не настолько, чтобы лишиться дара речи. «Я не желаю ни видеть вас, ни слышать о вас, о вашей родне и ставленниках! Всех вон, до единого!» Она обвиняла кардинала в том, что он плетет интриги за ее спиной, действует против ее воли в государственных делах и даже предпринимает усилия, чтобы вернуть ко двору принца Конде и освободить Вандома из Венсенского замка. Наконец, обращаясь к сыну, она заявила: если Ришельё останется при дворе, уедет она сама. «Я запрещаю вам видеться с ним и даже просто находиться в его присутствии! Ноги моей больше не будет в Совете, если там останется господин де Ришельё!»

Людовик почувствовал спазмы в животе, начинавшиеся всякий раз, когда ему нужно было сделать выбор – немедленный и бесповоротный. Но тут снова произошло неожиданное: Ришельё упал на колени и, рыдая, пополз к королеве. «Простите меня!» – умолял он, целуя подол ее платья.

Мария даже не обернулась. Ришельё постоял немного на коленях, потом поднялся и ушел. Людовик тотчас же вскочил и удалился в противоположную дверь.

В приемной его дожидался Клод де Рувруа. Оба скорым шагом вышли из дворца и сели в карету. Людовик всю дорогу молчал, а дома стремительно прошел в кабинет, велел своему фавориту затворить двери и никому не открывать и с размаху бросился на кушетку, так что от колета отлетели пуговицы и запрыгали по полу. (Эти подробности известны из мемуаров герцога де Сен-Симона, сына фаворита. Одним из самых больших несчастий в жизни короля была невозможность побыть одному…)

Между тем слухи о произошедшем в кабинете уже облетели весь двор. Было ясно как день, что кардинала отправят в отставку. Кстати, Мария Медичи официально объявила об этом послам Милана и Венеции, сообщив, что преемником Ришельё будет господин де Марильяк. Придворные поспешили разнести грандиозную новость по всему Парижу.

Если в Люксембургском дворце царило ликование, то в Малом Люксембурге – тоска и уныние. Опального министра явились поддержать только статс-секретари Бутилье и Шатонёф, обязанные ему своими должностями. Здесь же была племянница кардинала госпожа де Комбале, тоже лишившаяся должности в свите королевы-матери. Они плакали, обнявшись. Пришел Лавалетт, которого Мария презрительно называла кардиналом-лакеем[41]41
  Игра слов: valet – слуга (фр.).


[Закрыть], сообщил, что король уехал в Версаль, и посоветовал отправиться туда же, якобы чтобы попросить об отставке: короля нельзя терять из виду, нужно быть у него на глазах. Ришельё колебался. Но тут явился гонец с королевским приказом выехать в Версаль. Бутилье и Шатонёф поехали со своим покровителем.

Версаль тогда был простым охотничьим домиком, настолько скромным, что в 1632 году его снесли и выстроили заново. Королевские апартаменты на втором этаже состояли из четырех комнат: прихожей, кабинета, спальни и гардеробной; в двух крошечных флигелях могли разместиться не больше двух спутников короля. Людовик постановил, что его охотничий домик не будет официальной резиденцией: никаких заседаний Королевского совета, никаких визитов министров и иностранных посланников. Должны же у него быть хоть какие-то личная жизнь и свобода?

Войдя в кабинет, где находился король со своим фаворитом, обер-камергером де Мортемаром и обер-камердинером де Берингеном, Ришельё тотчас опустился на колени. Людовик подошел, чтобы помочь ему подняться.

– Вы – лучший из господ, – прошептал кардинал.

– Это вы – самый верный и любящий слуга в мире, – отвечал король. – Если бы вы проявили неуважение или неблагодарность к моей матери, я тотчас отвернулся бы от вас. Но это не так.

Чутье в очередной раз подсказало кардиналу верную линию поведения во время объяснения в Люксембургском дворце!

Отведя Ришельё комнату, которую обычно занимал граф де Суассон, король отпустил всех остальных и говорил с ним наедине. (Впоследствии Ришельё сообщил о содержании этой беседы своим преданным ставленникам Гюрону и Сирмону.) Следуя заранее намеченному плану, Ришельё вновь испросил позволение удалиться от дел: он уже немолод (ему было 45 лет), слаб здоровьем, да и королева не потерпит его присутствия в Совете. Он расписал королю все трудности сложившейся ситуации. Но Людовик был с ним не согласен. Позволить кардиналу удалиться от дел – значит признать собственную слабость. Министр не смеет отказаться служить своему королю и государству. Впоследствии Ришельё изложил их разговор в своих мемуарах: «Я приказываю вам остаться и по-прежнему заправлять моими делами, поскольку таково мое решение, и оно бесповоротно. – Но сир, как посмотрят на то, что ваше величество оставило меня при себе, хотя меня публично укоряют в неблагодарности к королеве? – Речь не о королеве, но о заговоре и безграничной власти кое-кого из тех, кто вызвал эту бурю. Я ими займусь». В конце концов Людовик сказал, что уважает свою мать, но «более обязан своему государству».

Разговор продлился четыре часа. Затем король начал действовать. Он вызвал к себе министров и статс-секретарей, находившихся в Париже: Бутилье, сюринтенданта Бюльона, Лавиль-О-Клерка и Марильяка.

Получив приглашение прибыть в Версаль, семидесятилетний Марильяк воспрянул духом. Однако через некоторое время курьер привез новое распоряжение: поскольку в Версале негде разместиться, ему надлежит остановиться поблизости, в деревушке Глатиньи. Канцлер был неглуп и понял: раз в Версале нет места, значит, оно занято Ришельё. Он допоздна жег бумаги, которые могли его скомпрометировать, и прибыл в Глатиньи уже поздно ночью.

В ночь на 12 ноября король провел в Версале заседание Совета – в отсутствие канцлера. В своей привычной манере, кратко и решительно, Людовик XIII напомнил, что уже больше года, начиная с пребывания двора в Труа, против кардинала плетутся заговоры. В одной интриге, сложившейся во время его болезни, он обвинил госпожу дю Фаржи (камер-фрау Анны Австрийской), герцога де Бельгарда, связанного с Гастоном Орлеанским, а главное – Мишеля де Марильяка. Конечно, его следует уважать за строгую жизнь, благочестие и оказанные им услуги, но король, более не намеренный терпеть его присутствие, отрешит его от должностей и отправит в изгнание. Кто мог бы его заменить? После обсуждения сошлись на кандидатуре Шатонёфа, который неоднократно исполнял обязанности посла и был креатурой Ришельё. Одновременно первым председателем Парижского парламента назначили Никола Леже. Оба были открытыми противниками королевы-матери.

Тут встала проблема с Луи де Марильяком. Разумно ли сохранять за братом опального министра пост главнокомандующего? Ведь под его началом семь тысяч солдат, набранных в основном в Шампани, где его любят и уважают. Очень может быть, что родственные чувства возобладают над чувством долга. Осторожность одержала победу над щепетильностью: Людовик подписал тайный приказ об аресте Луи де Марильяка, который надлежало исполнить маршалам Шомбергу и Лафорсу.

Поутру в Глатиньи отправился статс-секретарь Лавиль-О-Клерк. Мишель де Марильяк слушал мессу в часовне. Текст из Священного Писания оказался подобран очень удачно: послание апостола Петра, начинавшееся со слов: «Итак, как Христос пострадал за нас плотию, то и вы вооружитесь тою же мыслью; ибо страдающий плотию перестает грешить», – а заканчивавшееся словами: «Итак, страждущие по воле Божией да предадут Ему, как верному Создателю, души свои, делая добро».

По окончании службы Марильяк передал посланному шкатулку с государственными печатями, ключ от нее, который всегда носил на шее, и свое прошение об отставке. На какое-то мгновение старик подумал, что всё кончено и он свободен, но тут Лавиль-О-Клерк, вышедший на минутку, вернулся в сопровождении командира охраны.

Гвардейцы препроводили Марильяка в Нормандию, в Кан. По новому приказу короля пришлось вернуться и остановиться в Лизье, а оттуда через несколько недель выехать в Шатоден. Именно в крепости этого города опальный канцлер окончил свою жизнь в 1632 году. Стерегли его крепко: даже по нужде приходилось выходить в сопровождении караульного, и это доставляло ему большие неудобства, поскольку он стеснялся посторонних.

Арест его брата 23 ноября тоже прошел без инцидентов. Шомберг вызвал капитанов и сообщил им о новом королевском приказе, полученном всего через два дня после предыдущего (о назначении Марильяка главнокомандующим). Опальный маршал сказал, что подданному не позволено роптать на своего государя, и выразил желание отправиться в тюрьму, которую королю будет угодно ему назначить. Через две недели его конвоировали в Сент-Менеуль.

Передав канцлера гвардейцам, Лавиль-О-Клерк проследовал в Париж, чтобы сообщить о решении короля Марии Медичи. Сын не просто ставил ее в известность о произошедшем, а требовал одобрить его действия. Королева-мать не могла поверить своим ушам и хотела немедленно ехать в Версаль, но Людовик уже сам был в пути. Кишевший придворными Люксембургский дворец мгновенно опустел – его хозяйке нужно было собраться с мыслями и выбрать линию поведения. С легкой руки записного придворного острослова Ботрю, графа де Серрана, 11 ноября 1630 года вошло в историю как День одураченных.