Текст книги "Людовик XIII"

Автор книги: Екатерина Глаголева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Несмотря на тревожные письма герцогини де Шеврез, испещренные восклицательными знаками, Вандомы исполнили волю короля. Вечером 11 июня они были в Блуа. Людовик принял их очень тепло, заявив, что сгорал от нетерпения их увидеть. Два дня спустя он опять встал среди ночи, послал за двумя капитанами гвардейцев – дю Алье и де Мони – и велел арестовать своих единокровных братьев и препроводить их в замок Амбуаз[34]34
  В сентябре их перевели в донжон Венсенского замка. Александр окончил свои дни в заточении, а Сезар вышел на свободу в конце 1630 года.


[Закрыть].

Наученный горьким опытом Людовик знал, что заговор подобен раковой опухоли и зачастую одной операции мало. Почти ежедневные визиты к Гастону графа де Шале, распорядителя королевского гардероба, возбудили его подозрения. В самом деле, спаситель кардинала теперь перешел на сторону его врагов, потеряв голову от любви… к герцогине де Шеврез (хотя он был женат и даже совсем недавно дрался на дуэли, защищая честь своей жены). Графу было 27 лет… «Его податливое высочество», как Ришельё называл младшего брата короля, замыслил бежать и встать во главе «партии противников женитьбы». Герцоги де Лонгвиль и де Невер подбивали на бунт Нормандию и Шампань, граф де Суассон и принц Пьемонтский обещали им поддержку. Теперь Людовик уже ясно видел, что женатый Гастон представляет для него меньшую опасность, чем холостой.

Поскольку Бретань осталась без губернатора, необходимо было срочно заполнить вакансию. Не уведомив ни королеву-мать, ни главного министра, Людовик 23 июня отплыл по Луаре в Нант, велев двору следовать за ним. Гастона он не отпускал от себя ни на шаг – они даже спали в одной постели.

Похоже, что верность любви и дружбе, воспеваемую в куртуазных романах, можно было встретить только на их страницах. Во Франции XVII века никто не мог считать себя защищенным от предательства. На королевском судне находился Роже де Граммон, граф де Лувиньи, закадычный друг графа де Шале, которого тот считал почти братом. Он тоже был заядлым дуэлянтом и намеревался драться в Сомюре с Кандалем, старшим сыном герцога д’Эпернона. В секунданты он позвал Шале. По правилам того времени секундант тоже был обязан драться, и противником Шале оказался Франсуа де Монморанси-Бутвиль, который за многочисленные «подвиги» (20 дуэлей со смертельным исходом!) уже был приговорен к заочной казни (вешали чучело преступника или прибивали к виселице табличку с его именем), но явился со своими друзьями на место экзекуции, изломал виселицу и свое изображение и был таков. Шале не мог драться с Бутвилем, поскольку был ему кое-чем обязан, а потому отказался быть секундантом своего друга. Этого оказалось достаточно: Лувиньи пообещал «переменить и друзей, и партию».

Когда 3 июля король прибыл в Нант, Лувиньи, переходя из кабака в кабак, рассказывал всем подряд, что при дворе зреет заговор против монарха, и главный в нем граф де Шале. Его россказни нашли заинтересованных слушателей…

Утром 8 июля Шале был арестован и провел несколько часов в караульне под охраной шотландских стрелков. В это время Мишель де Марильяк допрашивал Лувиньи. Тот заявил, что Шале участвовал в заговоре с целью помешать браку герцога Анжуйского, вел переписку с Лавалеттом и Суассоном и должен был лично устранить Людовика XIII, поэтому якшался с астрологами, хиромантами и гадалками. Если бы эти обвинения подтвердились, Шале заслуживал не только четвертования, но и сожжения на костре.

На следующий день Марильяк допрашивал самого Шале, который, надеясь признанием купить прощение, рассказал про тайные собрания, сношения с заграницей и роль в заговоре некой дамы. Людовик присутствовал при допросе, стоя спиной к подозреваемому и не произнеся ни единого слова. Наивные речи молодого человека, что он состоял в заговоре всего 13 дней, а «этого недостаточно, чтобы нарушить порядок в государстве», явно не пошли ему на пользу. У Шале оставался единственный шанс – заступничество кардинала, который был обязан ему избавлением от смертельной опасности. Ришелье, прибывший в Нант 14 июля вместе с Марией Медичи, согласился выслушать графа. Шале напирал на то, что помешал бегству Гастона в пути, но своими признаниями только губил себя. Ришельё прекрасно понимал: раз заговор раскрыт, кто-то должен быть наказан, но этот кто-то не может быть родным братом короля. Шале был обречен.

Мать и беременная жена Шале приехали в Нант, чтобы попытаться спасти сына и мужа. Госпожа де Талейран посылала королю письма, прося смилостивиться: ее сын служил Людовику с восьми лет, получил раны под Монпелье и Монтобаном, доказав свою преданность монарху…

Между тем Гастон, узнав об аресте Шале, хотел бежать, но было слишком поздно: все дороги перекрыли, и председатель парламента Ле Куанё, один из фаворитов герцога Анжуйского, посоветовал ему покориться. Людовик XIII лично допрашивал брата шесть раз в присутствии матери, Ришельё, Шомберга и Марильяка. Гастон не подписал протоколы допросов, но и в таком виде они служили достаточным основанием для осуждения Шале. Принц, не скрывая своей вины, сдал всех, кому обещал защиту и покровительство. В благодарность за чистосердечное признание король пожаловал ему титул герцога Орлеанского, владение графством Блуа, 560 тысяч ливров ежегодного пенсиона и еще 300 тысяч ренты при условии женитьбы на мадемуазель де Монпансье. Невесту с матерью срочно вызвали в Нант, а жених, предоставив Ле Куанё улаживать все дела с Ришельё, отправился с приятелями на мальчишник в Ле-Круазик верхом на мулах и ослах без седла, «как цыгане».

Пятого августа Шале, заключенный в Речной башне, мог видеть из своего окошка огни, мерцавшие в зале Малого дворца, где праздновали помолвку принца. На следующий день подписали брачный договор, и кардинал Ришельё совершил свадебный обряд в церкви при монастыре ордена минимов. По свидетельству Буа д’Энмеца, «такой унылой свадьбы еще не было видано. На Мадам было платье из белого атласа и жемчуга, одолженные обеими королевами. На Месье был ношеный костюм. Во весь день не слышно было ни скрипок, ни музыки». Однако Малерб писал Ракану, что «весь двор охвачен радостью», а больше всех королева-мать.

Утром 19 августа Шале вызвали в зал суда и велели встать на колени. Марильяк зачитал приговор: виновный в оскорблении величия, он будет обезглавлен и четвертован, его наследники лишены дворянства, а имущество конфисковано. По обычаям того времени приговор должен был быть приведен в исполнение в тот же день.

Людовик, не любивший присутствовать на казнях, собирался покинуть город. Как только он переехал крепостной ров, к нему бросились две женщины, мать и жена Шале, и упали перед ним на колени. Людовик пообещал им, что граф умрет как дворянин; это значило, что его не четвертуют, а только отрубят голову.

Казнь была назначена на шесть часов вечера. Легкомысленный Гастон, словно не понимая всей серьезности происходящего, решил «спасти» человека, которого из-за него отправили на смерть: его сообщники выкрали палача. Тогда секретарь суда отправился в тюрьму и нашел там висельника, согласившегося выкупить собственную жизнь ценой грязной работы. Но в любом деле есть свои профессиональные секреты: меч, который никто не подумал наточить, оказался тупым; первый удар лишь сбросил Шале с плахи на помост, и палач-недотепа принялся бестолково тюкать несчастного по шее. Стоявший в первом ряду зрителей бочар бросил ему долото. До двадцать девятого удара страдалец еще кричал, и только после тридцать четвертого его голова была отделена от туловища.

Однако в деле о заговоре еще не была поставлена точка: главным виновным считался д’Орнано. Судьба избавила его от плахи – 2 сентября он скончался в Венсенском замке вследствие задержки мочи. Недруги кардинала возвели на него обвинения в отравлении, но это была сущая нелепость, так что даже оправдываться не стоило. Со смертью маршала расследование можно было прекратить, иначе обвинения коснулись бы королевы Анны, принцев крови и представителей иноземных держав. Душой заговора была герцогиня де Шеврез, супруга пэра Франции, тоже не подлежащая суду в силу обладания привилегиями. Людовик мог только отправить ее в изгнание, а потому велел ехать в Пуату. Однако непокорная герцогиня, обозвав короля «дураком и бестолочью», а кардинала «олухом и наглецом», отбыла в Лотарингию, которая тогда была заграницей.

Десятого сентября в Париже состоялся Большой совет. Позади кресел короля и королевы-матери расположились Ришелье, Марильяк и другие министры; принцы, герцоги и прочие члены Совета расселись вдоль стен. На середине зала поставили складной стул для Анны Австрийской, на котором было неудобно сидеть; к моральным мучениям королевы добавились физические.

Секретарь зачитал показания Шале, в которых говорилось, что он действовал по личным директивам королевы и герцогини де Шеврез. Присутствующие пришли в сильное волнение. Анна отвечала, что ничего не знала о заговоре и не отдавала приказов преступникам и клеветникам. Тогда огласили признание Гастона, что супруга его старшего брата несколько раз за три дня просила его не вступать в брак.

– Вы собирались замуж за моего брата, сударыня? – спросил Людовик некогда горячо любимую жену.

– Не слишком бы я выиграла от подмены! – гордо отвечала королева.

В конце концов король постановил, чтобы из протоколов изъяли все документы, касающиеся королевы, полагая, что она получила серьезный урок. Следом слово взяла королева-мать, чтобы призвать невестку жить так, как жили все королевы Франции, пообещав любить ее и наставлять, чем она прежде пренебрегала.

Мария Медичи торжествовала: осуществив давно задуманный план, она полностью уверовала в безраздельность и безграничность своей власти, поскольку сын по ее указке безропотно удалил от двора всех несогласных. Это вовсе не значило, что между матерью и сыном возникли доверительные отношения. Преданный женой и братом, Людовик чувствовал себя как никогда одиноким. Ему нужен был человек, которому он мог бы доверять, не опасаясь удара в спину. И таким человеком оказался Ришельё – кто бы мог подумать! Враги кардинала, желавшие его свалить, невольно укрепили его позиции.

Обладая проницательным умом, широчайшими познаниями и железной волей, Ришельё не мог похвастаться крепким здоровьем: он страдал от мигреней, нарывов, геморроя, да и психика его была расшатана: утверждают, что его преосвященство иногда воображал себя лошадью и бегал на четвереньках вокруг стола, издавая ржание. Когда кардинал бывал серьезно болен, заседания Совета проводились у его постели. Если на них присутствовал король, для него ставили кушетку: согласно этикету лежать в присутствии монарха разрешалось, если возлежал он сам. Под предлогом нездоровья Ришельё уже неоднократно подавал прошение об отставке, но король регулярно его отвергал. Впрочем, можно предположить, что главный министр нуждался в письменном подтверждении королевского благорасположения. В 1626 году Ришельё уже дважды, в мае и июне, просил позволить ему удалиться от дел, 14 августа он подал третье прошение, на которое Людовик ответил, что «никого не любил больше его и никому не доверял в большей степени».

Чтобы драгоценная жизнь королевского министра не подвергалась угрозе (стало известно, что на кардинала готовилось третье покушение), Людовик отдельным распоряжением от 27 сентября позволил ему иметь личную гвардию. Помимо пятидесяти аркебузиров, присланных королем, Ришельё нанял еще 30 гвардейцев. У него имелись на это средства: с января 1626 года король стал выплачивать ему ежегодную пенсию в 60 тысяч ливров. В каждой резиденции Ришельё отводилась особая комната для капитана гвардейцев. Охрана должна была постоянно находиться при кардинале во всеоружии; только являясь в Лувр, он должен был оставлять гвардейцев за воротами. Гвардейцами кардинала называли только конную роту, набранную из тщательно проверенных людей по надежной рекомендации. Претендент должен был быть не моложе двадцати пяти лет и отслужить не меньше трех лет в армии. Когда кардинал подбирал достойного командира для своих гвардейцев, Ахилл д’Этамп де Валансе поклялся честью, что его преосвященство не найдет никого храбрее господина де Кавуа, которого некогда сам пронзил шпагой на дуэли. Офицеры были по большей части бретонцы, тогда как королевских мушкетеров поставляли Гасконь и Беарн. Личная охрана Ришельё первой облачилась в униформу – красный плащ-пелерину с белым греческим (четырехконечным равносторонним) крестом спереди и сзади.

После «заговора Шале» Людовик был полон решимости сосредоточить все бразды правления в своих руках. В сентябре скончался Ледигьер, и король окончательно отменил должность коннетабля, чтобы самому оставаться главнокомандующим. В октябре он назначил Ришельё главным сюринтендантом навигации и торговли, однако без права командовать военным флотом и без жалованья. Эта оговорка была сделана по просьбе самого кардинала; он даже отказался от права на невостребованное имущество с затонувших кораблей, которое теперь переходило в пользу морского флота. Благодаря этому Ришельё вскоре сумел поставить на службу королю около восьмидесяти кораблей, закупленных в Голландии или построенных по их образцу во Франции. В октябре же он по приказу Людовика XIII выкупил у губернатора Нормандии крепость Гавр – ключ к устью Сены. В следующем году герцог де Монморанси покинул должность великого адмирала, получив компенсацию в 1,2 миллиона ливров, и Людовик решил взять на себя и эти обязанности. Мария Медичи уступила Ришельё область Бруаж на Атлантическом побережье, и он вознамерился построить там крупный порт в противовес Ла-Рошели. Пора было покончить с этим оплотом гугенотов.

ЖЕЛЕЗНАЯ ВОЛЯ

 
Всегда, везде для всех да будет правый суд,
Ведь только за него царей без лести чтут.
 

Пьер Корнель. Гораций. Перевод Н. Рыковой

Казна опять была пуста, но у главного министра имелись идеи, как ее наполнить. 2 декабря 1626 года в большом зале дворца Тюильри открылась ассамблея нотаблей. Доклад о финансовом положении делал канцлер Мишель де Марильяк, а не сюринтендант финансов д’Эффиа. Впрочем, компетентность Марильяка в этой области была неоспорима. Он сообщил присутствующим, что король намерен свести дебет с кредитом за счет сокращения расходов; вот почему, в частности, он отменил должности коннетабля и адмирала: каждая обходилась ему в 400 тысяч ливров в год. Из тех же соображений следует снести «ненужные» крепости и избавиться от расходов на жалованье их гарнизонам. Король не хочет поднимать прямые налоги, чтобы не увеличивать тяготы своего народа, а потому предполагается выкупить части королевского домена, заложенные по низкой цене, а также отданное на откуп право собирать налог на соль[35]35
  Соль считалась стратегическим продуктом, монополия на торговлю ею принадлежала королю. Население приобретало соль в небольших количествах со специальных складов. Она облагалась косвенным налогом (начиная с XI века – восемь су с «мино», равнявшегося 39 литрам), сбор которого поручали откупщикам: те выдавали королю авансом ожидаемую сумму налоговых поступлений, а затем собирали эти деньги с потребителей.


[Закрыть]. Затем, явно повторяя слова Ришельё, Марильяк заговорил о необходимости развивать торговлю и флот, а выступавший после него Шомберг свернул на военные дела и заявил, что для стяжания воинской славы необходимо иметь постоянную армию в 30 тысяч солдат. Вкратце повторив основные мысли предыдущих ораторов, Ришельё закончил свою речь словами: «Государству не так потребны многочисленные ордонансы, как их исполнение; пусть слов будет мало, а дел много; так можно будет судить о добрых намерениях и здравомыслии членов ассамблеи».

Направление было задано. По мере заседаний принимались решения, утверждавшие политику правительства: сумму выплачиваемых пенсий сократили с шести-семи до двух миллионов ливров. Список крепостей, подлежавших сносу, составили без труда. Ассамблея даже пошла дальше предложений Ришельё (кстати, между ним и Марильяком наметились разногласия) и умоляла короля карать государственных преступников по всей строгости закона, то есть казнить и конфисковывать их имущество. Всякое сношение с посланниками иностранных государей без особого разрешения монарха было запрещено. (Впрочем, представители духовенства отказались поддержать эту меру, поскольку под нее подпадал папский нунций.)

Тем временем сами иностранные посланники никак не могли увидеться с королем, который за весь декабрь приехал в Париж только на Рождество, а в остальное время охотился на оленей, не давая роздыху своей свите. Это времяпрепровождение начинало тревожить Ришельё, поскольку рядом с Людовиком постоянно находился Бассомпьер, а кардинал весьма ревниво относился к королевским фаворитам, тем более что этот обладал не только физической выносливостью, но и острым самостоятельным умом.

Здесь нужно сделать небольшое отступление, поскольку мы не успели рассказать о стремительной карьере и головокружительном падении Франсуа де Баррада. Бывший паж Шомберга вошел в фавор «не ради дел государства, а ради охоты и особых наклонностей короля», пишет венецианец Морозини. Этот фавор стал достоянием гласности в марте 1625 года. Под влиянием нового любимца король даже изменил свое поведение: целых две недели просидел в Париже, не выезжая на охоту, потому что Баррада предпочитал городскую жизнь и дамское общество сельской местности и погоне за дикими зверями. Королеве-матери Людовик заявил, что взял Баррада к себе на службу, потому что тот ни от кого не зависит. Фаворит садился с ним в карету – большая честь! Король с ним не расставался и даже обнимал рукой за плечи, что дало повод для пересудов. В самом деле, молодой человек был очень хорош собой, к тому же Людовик не позволил ему жениться на красивой фрейлине, в которую тот был влюблен. Однако данное обстоятельство говорит скорее не об извращении, а о собственническом чувстве короля: его слуга должен принадлежать ему целиком.

В апреле Людовик назначил Баррада первым конюшим, купив эту должность за 14 тысяч экю у господина де Лианкура, зятя Шомберга. В декабре 1625 года Баррада уже был обер-камергером (120 тысяч экю уплачено герцогу де Монморанси), а его брат-священник стал епископом Нойона. Затем он сделался капитаном замка Сен-Жермен, наместником короля в Шампани, великим бальи Труа и губернатором Шалона. Но тут наступило головокружение от успехов. Зарвавшийся юнец решил, что ему всё позволено, стал вмешиваться в политику, делал неосторожные замечания по поводу Нормандии и Бретани, находящихся в полном распоряжении королевы-матери и кардинала. Он совершил большую ошибку, перейдя грань дозволенного. 2 декабря 1626 года Людовик дал ему отставку. Баррада вспылил и в присутствии короля вызвал на дуэль господина де Сувре, которого считал виновником своей опалы. Тогда его прогнали с глаз долой. Симон Контарини писал в депеше от 11 декабря 1626 года, что Баррада пал жертвой своего легкомыслия. «Он заслуживает сочувствия и прощения, поскольку ему всего 19 лет и он всего лишь служил своему господину». Надо сказать, что Людовик сильно переживал из-за случившегося: опала Баррада повергла его в состояние глубокой меланхолии. Как человек он был несчастен, но как король не мог допустить, чтобы ему перечили и тем более садились на шею. К чести его любимца надо сказать, что он не затаил зла на своего государя: сколотил пехотный полк и служил королю верой и правдой.

История королевского фаворита даже вошла в поговорку: «фортуной Баррада» стали называть скоротечную удачу. Это выражение главным образом свидетельствует о характере Людовика XIII, способного увлекаться, привязываться к людям, но не позволяющего им переступать черту. К сожалению, пример Баррада никого ничему не научил…

Одобрив выкуп королевского домена и меры правительства в отношении флота и торговых компаний, ассамблея нотаблей завершила работу 24 февраля 1627 года (в следующий раз ее созвали только 22 февраля 1787-го).

Все прежние ассамблеи заканчивались принятием деклараций, которые оставались на бумаге. Пора было начать воплощать их на практике, и случай проявить железную волю представился довольно скоро – и при весьма прискорбных обстоятельствах.

Начиная со второй половины XVI века все французские монархи издавали ордонансы против дуэлей. К ним уже давно привыкли, и никто не верил, что их кто-то будет применять. Уже в правление Людовика XIII были изданы декларации 1613, 1617 и 1623 годов о том, что оскорбленные дворяне вместо дуэли обязаны в течение месяца подать жалобу в суд маршалов. Эдикт 1624 года предоставил Парижскому парламенту юридическое основание для осуждения на заочную казнь. В том же году уже известный нам Франсуа де Монморанси-Бутвиль убил на дуэли графа де Понжибо, племянника маршала Шомберга, и, будучи приговорен вместе с секундантами к заочному повешению, явился на место экзекуции и сломал виселицу.

В среднем за год на дуэлях погибали 220 дворян, и поведение во время поединков было далеко не рыцарским. При этом дуэли не осуждались обществом, а бретеров называли «гладиаторами». Тот же Бутвиль мог вызвать человека на поединок просто для того, чтобы проверить его храбрость.

Новый эдикт о дуэлях был принят в марте 1626 года. Ришелье, несмотря на личную трагедию (напомним, его старший брат был убит на дуэли), советовал королю не казнить дуэлянтов, а лишать их должностей и материальных благ, пожалованных короной, и только в случае смерти одного из участников поединка отдавать второго под суд. Однако Парижский парламент потребовал смертной казни для всех дуэлянтов. Ришельё настаивал: «Никто не может осудить врача, который решился применить новое снадобье, убедившись в недейственности старого». Король в очередной раз прислушался к его мнению и ввел градацию наказаний: за вызов на дуэль – лишение должностей, конфискация половины имущества и изгнание из страны на три года; за дуэль без смертельного исхода – лишение дворянства, шельмование или смертная казнь; за дуэль со смертельным исходом – конфискация всего имущества и смертная казнь; дуэль с привлечением секундантов карается смертью вне зависимости от исхода. При этом Людовик поклялся никогда не миловать дуэлянтов и потребовал от своего секретаря никогда не подписывать грамот о помиловании, а от канцлера – никогда не прилагать к ним печать. Теперь оставалось подтвердить слова делом.

Первым нарушил эдикт герцог де Прален; его удалили от двора и лишили должностей королевского наместника в Шампани, бальи Труа и губернатора Марана. Его пример не остановил Бутвиля – в том же году он убил на дуэли графа де Ториньи, а в следующем ранил барона де да Фретта прямо при дворе и даже не думал скрываться! Это было уже слишком; король послал швейцарских гвардейцев его арестовать. Однако Бутвиля кто-то предупредил, и он со своим родственником и другом графом де Ромадек де Шапелем уехал во Фландрию. Правительница Испанских Нидерландов эрцгерцогиня Изабелла предоставила ему покровительство при условии, что он не станет драться в ее владениях, и даже заступилась за него перед Людовиком XIII. Непреклонный король запретил Бутвилю появляться при своем дворе и в Париже. Тот еще не осознал, насколько всё серьезно: «Раз мне отказывают в прощении, я буду драться в Париже, причем на Королевской площади».

У покойного Ториньи был друг, маркиз де Беврон, который поклялся отомстить за его смерть и со своим оруженосцем Бюке погнался за Бутвилем. Было совершенно ясно, что он не удовлетворится извинениями и словами их конфликт не разрешить. Изабелла всё же попробовала уладить дело миром и поручила эту миссию генералу Амброзио Спиноле, прославившемуся взятием Бреды в 1625 году после долгой осады. 2 февраля тот пригласил обоих врагов к себе на ужин; они для виду обнялись и пообещали забыть вражду, однако сразу после этой сцены Беврон заявил Бутвилю и Шапелю, что вызов остается в силе. Весной Бутвиль приехал в Париж, нашел своего врага и назначил время и место дуэли: 12 мая 1627 года, два часа дня, Королевская площадь.

Секундантами Бутвиля стали Шапель и Ла Берт, а секундантами Беврона – его зять маркиз де Бюсси д’Амбуаз и Бюке. Правда, маркиз был серьезно болен, горел в лихорадке, и ему несколько раз пускали кровь – из руки и из ноги, причем даже в самый день дуэли. Беврон попросил Бюсси остаться дома, но тот возразил: «Простите, сударь, даже если смерть возьмет меня за горло, я хочу драться».

Поединок начался. Бутвиль и Беврон выбили друг у друга шпаги и схватились врукопашную, не пуская в ход кинжалы. Шапель сразил Бюсси, едва державшегося на ногах, а Бюке тяжело ранил Ла Берта. Беврон с Бюке тотчас уехали в Англию, а Бутвиль и Шапель решили бежать в Лотарингию.

Узнав о поединке, Людовик, находившийся тогда в Лувре, немедленно велел главному прево арестовать дуэлянтов. Полиция взяла неверное направление, но ей помогли люди госпожи де Мем, матери погибшего Бюсси д’Амбуаза, которая, несмотря на горе, предприняла немедленные действия, чтобы помешать своей невестке завладеть родовым замком. Два человека, посланные ею в Шампань, совершенно случайно напали на след Бутвиля и Шапеля и сообщили о них куда следует. Их арестовали утром на постоялом дворе, где они остановились на ночь.

Людовик был уже в Версале; Мария Медичи известила его письмом об аресте дуэлянтов. Король немедленно отрядил за ними капитана своих гвардейцев. Преступников привезли в Париж с почетом: в карете, под охраной 140 всадников, к которым по дороге присоединились еще 300 солдат.

В тот же день, 31 мая, король вызвал в Лувр членов парламента и повелел им немедленно расследовать это дело. Наутро начались допросы.

Бутвиль сразу во всём сознался, а Шапель запирался и даже утверждал, что не знает, где находится Королевская площадь.

3 июня графиня де Бутвиль, жена преступника, бросилась в ноги королю, когда тот вышел с церковной службы, и умоляла о милосердии. Но Людовик молча прошел мимо нее, сказав сопровождающим: «Мне жаль эту женщину, но я хочу и должен сохранить свою власть». Бедная графиня попыталась заявить отвод судьям и передать судебное разбирательство в Королевский совет. Она заручилась поддержкой Анри де Конде и герцога де Монморанси, написала королю – всё тщетно. 16 июня генеральный прокурор потребовал для виновных смерти. Епископ Нантский, навещавший узников в Бастилии, передал им бумагу и чернила, чтобы они могли написать письма Ришельё, и лично отнес их кардиналу, за что тот его не похвалил.

Наверняка мольбы молодой женщины (ее мужу было всего 27 лет, а его другу – 29) пробудили в памяти короля сцены перед казнью Шале, и он, скорее всего, колебался. Но кардинал был тверд: «Мы перережем глотку либо дуэлям, либо эдиктам вашего величества». Закон есть закон. «Сколько знатных и достойных родов угасло! – написал Людовик XIII в послании парламенту. – Сколько бесчинств привели к тому, что величайшие люди моего королевства были вынуждены выйти на бой без всякой причины и основания. Все эти злоупотребления, достигшие крайности за отсутствием наказания, побудили меня дать свершиться правосудию, хотя одному Богу известно, как трудно далось мне это решение…»

Суд состоялся 21 июня; Шапель наконец-то повинился. В час дня осужденных приговорили к смерти, но казнь назначили на следующий день – вероятно, оставляя шанс получить королевское помилование. Обоих преступников отправили назад в Бастилию, что показалось им хорошим знаком. На вопрос, готов ли он умереть, Шапель отвечал: «Я-то готов, но мой кузен – молодой, богатый, родня величайших сеньоров Франции – рассердится, если заговорить с ним о смерти».

Тот самый парламент, который требовал от короля суровости в момент утверждения эдикта, теперь рассчитывал на его человеколюбие! Но Людовик только рассердился из-за этой отсрочки. В самом деле, госпожа де Бутвиль явилась в Лувр вместе с принцессой Конде, герцогинями де Монморанси, д’Ангулем и де Вантадур. Герцог Ангулемский просил Людовика XIII их принять. Он согласился выслушать просительниц в спальне Анны Австрийской. (Почему именно там? Думал преподать жене очередной урок, продемонстрировав свою непреклонность? Или это была «честная игра»: раз Анне запрещено принимать мужчин в отсутствие супруга, он сам общается с просительницами только в присутствии жены?) Беременная госпожа де Бутвиль стала молить о пощаде и упала в обморок. Людовик как будто растрогался, однако остался преисполнен решимости быть непоколебимым. Пока будущую вдову приводили в чувство, он сказал принцессе Конде: «Их утрата так же тяжела для меня, как и для вас, но совесть запрещает мне их простить».

Король всё же собрал Совет. Ришельё, по своему обыкновению, изложил письменно все аргументы за и против помилования, предложив заменить смертную казнь тюремным заключением, однако закончил так: «Ваше величество сам примет решение, наиболее полезное для государства». Людовик решил отдать приказ привести приговор в исполнение. Единственная милость, которую король оказал осужденным, – запретил палачу и его помощникам забрать себе их вещи, как тогда было принято.

В пять часов дня 22 июня 1627 года Бутвилю и Шапелю отрубили головы на Гревской площади. Охране был дан приказ: если кто-нибудь в толпе крикнет «Пощады!», немедленно арестовать. Всё имущество казненных было конфисковано.

После этой казни дуэли на некоторое время прекратились. Чем без пользы гибнуть на эшафоте, лучше отдать жизнь за короля, ведь в этом и состоит долг дворянина. А возможность пролить свою кровь на поле брани представилась довольно скоро.