Текст книги "Ноль эмоций (СИ)"

Автор книги: Екатерина Осянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Глава 17

здесь он курил смотрите ватсон

он дважды стряхивал табак

а здесь он до смерти боялся

собак

© Вороныч

Я провела ночь в местном «обезьяннике», потом меня привезли в родной город и поместили в следственный изолятор в компанию очень разношерстных и разномастных почти в буквальном смысле женщин.

По поводу своего ближайшего будущего я не строила иллюзий.

Однако прожженные и сильно битые жизнью «девчонки» в СИЗО утверждали, что со следователем мне повезло: дотошный и занудный, Клочков не станет оставлять без внимания ни одной мелочи.

Он обрадовался мне как родной, когда понял, что я готова рассказывать все без утайки. Очень удивился, когда я отказалась признать себя виновной в том, что стреляла в двух человек, не отрицая того, что я действительно в них стреляла.

Когда же я заявила, что сделала это в состоянии помешательства, или гипноза, или зомбирования, назовите как хотите, он сначала расфыркался, потом скептически крутил ладонью возле виска и, повернув голову вбок, как голубь, рассматривал меня одним глазом.

– Ты что, из этих, инопланетянами украденных?

– Нет, – спокойно отозвалась я, – со мной работали Левин и Саидов, психиатры.

Он выпучил глаза, однако не поленился, вызвал эксперта, и меня снова, как у Бринцевича, тестировали, проверяли, прощупывали и проверяли на вменяемость, думая, что я собираюсь откосить «по этому делу». Я подтвердила, что в дурке я действительно побывала. А кто бы не побывал на моем месте?

Бринцевича тоже вызывали в качестве свидетеля. Он криво улыбнулся мне, когда я при встрече вяло сделала ему ручкой, и подтвердил, что я провела в его клинике несколько месяцев с диагнозом «посттравматическая амнезия» и еще рядом расстройств.

Клочков после консультации с Бринцевичем стал относиться к моим словам с большим вниманием, и когда я ему указала, что у Левина на участке под кустом гортензии должен находиться предмет, из-за которого и случилась вся та заварушка со стрельбой, он немедленно послал оперативников прочесывать сад.

Под кустом гортензии нашли завернутую в несколько слоев целлофана малюсенькую флешку, на которой было записано несколько гигабайт видео. В основном работа со мной Левина и Саидова, но были и другие фигуранты, которые тоже заинтересовали следователя, и он помчался перекапывать старые дела.

После этого отношение следователя ко мне переменилось. Насколько я поняла, теперь он рассматривал меня не в качестве основной подозреваемой, а скорее как бесценного свидетеля. Правда, выпускать из СИЗО пока не собирался, намереваясь заменить статью обвинения с «покушения на убийство» по крайней мере на «незаконное ношение огнестрельного оружия».

Бесконечные допросы продолжались.

Несколько раз мои показания «пропускали» через полиграф. Это было забавно. Я обнаружила, что могу болтать все, что угодно, и детектор лжи с чистой совестью подтверждал, что я говорю правду и ничего кроме правды. Однако чуть не спалилась, когда первый раз для проверки меня просили солгать. Пришлось убедить себя, что я вру, чтобы прибор зарегистрировал отклонения. Так как я успела уверить всех, что чувствование эмоций мне недоступно, то теперь ровным тоном выдавала те сведения, в которых я была уверена: что я не помню свою настоящую фамилию, кто мои родители, где я росла и кто меня воспитывал. Что я ничего не помню ровно до того момента, когда я очнулась в приемном покое незнакомой мне больницы после взрыва.

Что мужчина, которого я знала исключительно под именем Константин, без всякой фамилии, которую я так и не удосужилась спросить, поместил меня в клинику и несколько раз навещал там. Что потом он же забрал меня оттуда, уверяя, что меня хотят убить.

– И вы вот так запросто пошли неведомо куда с практически незнакомым человеком?

– А у меня был выбор? К тому же для меня абсолютно все люди были незнакомы. Ну кроме доктора Бринцевича, бабы Гали и кое-кого из персонала клиники. Да мне вообще было все равно, куда идти.

– Почему он не отвел вас к вам домой?

– Спросите у него. Я вот, например, до недавнего времени и не знала, что у меня есть дом.

– Спросим, спросим, – многозначительно пообещал Клочков, набычившись и поджав губы.

– Как он, кстати, жив? – сбавив тон, спросила я.

– Жив, жив, – отмахнулся следователь раздраженно и потряс рукой в направлении полиграфа, – не отвлекайся, давай сначала с этим покончим. Вопросы задаю я!

Я пожала плечами и попыталась независимо скрестить руки на груди, но помешала целая куча датчиков, которыми меня облепили и обмотали проводами, как новогоднюю елку.

– У нас есть сведения, что твое пребывание в клинике Бринцевича оплачивал не Костя.

– Да, он мне тоже сказал, что оплачивал Левин… Но я точно не знаю, я же не видела счетов. Спросите у Бринцевича!

– Спросим, спросим, – опять покивал Клочков.

Я придерживалась плана «Z», уверенная, что именно этого добивался от меня Костя, когда, прощаясь, изображал пальцем зигзаг.

Я утверждала, что Левина мы оставили на даче живым и здоровым в компании целой батареи алкогольной продукции, при помощи которой он намеревался зализывать душевные раны после ссоры с женой. Из задаваемых мне вопросов я, в свою очередь, сделала выводы, что убили его из огнестрельного оружия, пули и гильзы которого не имеют никакого отношения к Костиными пистолетам. И незаметно перевела дух, поняв, что убийство Левина на нас никак не повесить.

Допрос с применением детектора лжи продолжался несколько часов, и он был далеко не последний. После этого еще несколько раз ко мне подключали всякие датчики, надевали на голову какой-то стальной обруч и выводили на монитор цветное изображение каких-то загогулин, которые показывали состояние и активность разных долей мозга, когда я выдавала уже известную и новую информацию. Я не смогла сообщить название ни одного населенного пункта. Не сумела показать на карте, в какую сторону и сколько часов мы шли по рельсам. Но Клочков и его коллеги оживились и заинтересованно переглянулись, когда я рассказала им про то, как мы встретили ролевиков-реконструкторов, у которых в начале августа проходила региональная игра. Клочков кивнул, и его молодой помощник умчался куда-то что-то выяснять и подтверждать.

Бывало, что по нескольку дней меня никуда не вызывали, со мной никто не желал беседовать, расспрашивать.

Моя адвокатесса, моложавая, ухоженная и элегантная женщина, была мной довольна. Всегда спокойная и невозмутимая, она не делала лишних, суетливых движений, не шуршала нервно бумажками, не постукивала ручкой. На ее лице, казалось, всегда блуждает полуулыбка, при взгляде на которую иногда возникало ощущение, что женщина задумалась о чем-то своем. Она не кивала, смотрела собеседнику в глаза, не отводя взгляда, и даже почти не моргала. И только когда она задавала какой-нибудь неожиданный, но всегда очень уместный вопрос, чтобы что-то прояснить или уточнить, становилось понятно, что она не упускает ни одного слова, и что она стремится увидеть всю картину.

Костю представляла не она. Но она добилась разрешения на встречу с ним, как только его состояние позволило перевести его из травматологии, где его прооперировали под охраной, сначала в тюремный лазарет, а потом в общую камеру следственного изолятора.

– Он поправляется, – сообщила она мне, хотя я ее не спрашивала об этом, даже зная, что она с ним встречалась.

– Рада это слышать, – сдержанно сказала я, опустив глаза.

– В каких вы с ним отношениях? – спокойно спросила она все с той же благожелательной загадочной полуулыбкой.

Она ничего не записывала, и, видимо, интересовалась просто чтобы понять.

Я была готова услышать этот вопрос от кого угодно: от следователя, от нее… Но все равно, даже зная, что меня будут об этом спрашивать, я не знала, что на него отвечать.

– Мы с ним спали, если вы об этом…

– И об этом тоже, – невозмутимо кивнула она, – но меня интересуют ваши чувства. Вы в него влюблены?

Я пожала плечами.

– Не знаю, способна ли я испытывать любовь… Но мне бы не хотелось, чтобы с ним случилось что-то плохое.

– Что вы чувствовали, когда целились в него? – в ее глазах мелькнула искра живого интереса.

Я попыталась вспомнить и ответить искренне.

– Хотела его спасти, но все, что мне удавалось – это просто не стрелять какое-то время. – Я говорила медленно, стараясь подобрать такие слова, которые бы позволили постороннему человеку хоть на миг представить себя в моей шкуре. – Эта программа, которую активировал Саидов – она блокирует собственные чувства и эмоции. Когда он произнес весь «ключ», я почти перестала видеть, слышать, двигаться, соображать, осязать… Я превратилась просто в пустоту: ничего не вижу, не слышу, не помню, не чувствую, не осязаю. Пять чувств пустоты. И приказ. Который невозможно не выполнить. Если бы он мне приказал стрелять не в Костю, а в себя, я бы точно так же выстрелила и не смогла бы ничего с этим поделать.

Светлана Алексеевна слушала меня и медленно кивала, показывая, что понимает, каково мне пришлось.

– Что произошло, когда вы выстрелили?

– Программа была завершена. Саидов говорил, что я должна была умереть. Не знаю. Я почувствовала спазм, который мешал мне дышать, но это прошло. Голова еще гудела потом, но…

– Мы нашли на записях съемку того, как Саидов работал с вами по этой программе. Как вы и сказали, был зафиксирован набор акустических сигналов… – она замялась, не решаясь повторить вслух слова детской считалочки, которая и послужила ключом активации.

– «Море волнуется раз…» – спокойно выговорила я, и увидела, как адвокатесса заметно вздрогнула, впервые проявляя нормальные человеческие эмоции. – Эта программа больше не действует. Я ее выполнила, хоть и не до конца…

– Щелкунов тоже понял, как нужно завершить программу? Поэтому он сам подставился под ваш выстрел?

– Кто? – не поняла я.

– Щелкунов. Костя ваш.

– Щелкунов? Я не знала… Да, он понял и попытался пробиться к моему собственному «Я», чтобы я продолжала сопротивляться.

Она замолчала, но не спешила уходить.

– Скажите, вы просмотрели все записи… ну, того, как Саидов работал со мной? Есть еще какие-то программы?

– Мы не уверены, но кажется, ничего подобного больше нет. Это «Море» он запрограммировал на всякий случай, это, так сказать, был его козырь в рукаве, – она явственно усмехнулась, – и он придумал это втайне от своих коллег. Он только не знал, что все ваши с ним «беседы» записываются. И мы не смогли определить, какие вещества он вам вводил.

Про «вещества» я тоже не имела понятия, хотя и припомнила, как что-то похожее говорили Левин и Костя.

На прощание она сказала, что постарается убедить следователей рассматривать мой выстрел в ногу Саидова как действия в состоянии аффекта, и что она будет добиваться моего освобождения под подписку о невыезде.

Мне не особенно верилось в подобный исход дела…

«Девчонки» в СИЗО относились ко мне настороженно. Меня никто не задирал и не лез ко мне с расспросами, как и за что я сюда загремела. Видимо, слухами земля полнится… И в подружки тоже никто особенно не набивался. Я держалась особняком, тоже не испытывая нужды ни в чьем обществе.

Только однажды одна из самых дерзких молодых девиц, тощая блондинка с конским хвостом, осторожно обойдя меня кругом, сказала вслух:

– Море волнуется раз…

Все замерли, ожидая моей реакции, и я в том числе. В звенящей тишине было слышно, казалось, как шевелятся уши и хлопают глаза.

Я медленно встала со своей койки, не делая резких движений. Медленно подняла на провокаторшу руку с зажатым в ней воображаемым пистолетом. Девица попятилась, чуть не сбив с ног зазевавшуюся соседку. Глаза ее округлились, рот остался открытым, продолжение «ключа» застряло в глотке. Я, не двигая ни единым мускулом на лице, молча смотрела ей в глаза, выдерживая драматическую паузу. И когда напряжение в помещении достигло пика и стало почти осязаемым, тихо сказала, нажав на воображаемый курок:

– Ба-бах!

Оглушительный визг раздался сразу со всех сторон, и когда в камеру ворвалась охрана, все мои соседки, сохраняя неподвижность и огорошенный вид, даже не смогли толком объяснить, что случилось.

Когда шумиха улеглась, и недовольная охранница удалилась, пригрозив нарушителям дисциплины карцером, дерзкая девица в спортивном костюме осторожно приблизилась ко мне. Я настороженно ждала продолжения инцидента, и вся комната тоже притихла.

– Ты это… не шути так больше, – осторожно сказала она, поглядывая на меня все еще круглыми глазами, часто хлопая короткими светлыми ресничками.

– Ну и ты поосторожнее, – ответила я ровным тоном, – представляешь, если бы это была реально действующая программа? А если бы я успела тут кого-нибудь покалечить?

Дамы переглянулись, и блондинка потихоньку ретировалась, посчитав, что достаточные извинения с обеих стороны принесены и приняты. Больше меня никто не доставал.

За несколько недель моего пребывания в этом месте я прошла несколько стадий: нервного ожидания и желание хоть какой-то определенности; апатии, покорности и готовности принять все, что выпадет на мою странную участь. Я с горечью осознавала, что дурацкая поговорка, бытующая среди моих соседок по камере «судьба такой шершавый» как нельзя более подходит мне.

Со временем я вернулась в то состояние, в котором в свое время пребывала в клинике Бринцевича: каждый день подчинен сложившемуся распорядку, и подчинение этой определенности – это тоже был мой способ выживать после взрыва, с которого началась моя теперешняя жизнь. Меня кормили, одевали, мне было тепло, и спала я не под открытым небом. Вокруг меня снова были люди, каждый со своей историей, со своими особенными «тараканами» в голове, но меня не покидало ощущение, что я по-прежнему борюсь за жизнь.

Потом, когда следствие достигло определенной стадии: то ли оперативники получили какие-то новые данные, то ли подтвердилось то, что я им сообщало до этого, Клочков взялся за меня с удвоенной энергией. Он снова стал выспрашивать, куда мы отправились после встречи с толкиенистами.

Я в очередной раз рассказала, как на лагерь напали двое вооруженных типов, которые интересовались конкретно нами. Как мы сбежали через лаз на речку, как потом додумались выковырять из Костика маячок. На этом месте моего рассказа Клочков задумчиво кивал своей коротко стриженной круглой головой с редким светлым пушком и рылся в своих бумажках. Потом он потребовал, чтобы я вспомнила, куда точно мы направились из лагеря.

– Мне казалось, что мы идем все время на север, – неуверенно сказала я, твердо решив не упоминать про землянку.

– У Щелкунова была какая-то цель?

– Да, – твердо сказала я. – Это заброшенная деревня, где у него был какой-то схрон: оружие, деньги и документы.

– Дошли? – азартно спросил он, вскинув на меня блестящие глаза.

– Дошли. Там Костика подстрелили.

Эффект от моих слов был подобен моему тихому «ба-бах» в камере, только следователь и его коллеги не завизжали, а молча уставились на меня.

– Ты чего молчала-то об этом? – зловещим шепотом спросил Клочков, как-то нехорошо оскалившись.

– Вы не спрашивали, – невозмутимо ответила я, – к тому же это были не те типы, а по-моему, совершенно левые, случайные, люди. Кажется, инкассаторы.

– Случайные? – страшным шепотом переспросил Клочков, и я увидела, как на лицо его покраснело, а на виске вздулись изогнутые вены.

– Да, – с нажимом подтвердила я, тоже слегка подавшись вперед, уставившись в покрасневшее лицо следователя, – уверена, что случайные. Они нас там не ждали, они приехали, когда мы были уже на месте, точно зная, что там никого не может быть, в этой глуши. Они спокойно сгружали свои баулы. Но потом Костя привлек их внимание, и они его расстреляли из автомата. А потом уехали.

Я откинулась обратно на спинку жесткого стула и уставилась в свое взъерошенное отражение в огромном зеркальном окне, гадая, смотрит на меня сейчас оттуда кто-нибудь или все заинтересованные лица находятся тут: Клочков навис над столом со своими бумажками, его помощник прислонился к стене, сложив руки на груди, а мой адвокат Светлана Алексеевна молча сверлила своими проницательными глазами за толстыми линзами очков следователя и всю его братию.

В допросной установилась гнетущая тишина.

– А что было потом? – очень тихо спросил Клочков, глядя на меня исподлобья своими бесцветными глазами.

– Я вытащила Костю из погреба, где его расстреляли. Он был ранен. Мы ушли оттуда к озеру. Это примерно в двадцати километрах от деревни. Потом, примерно дней через пять-шесть, мы услышали выстрелы. Одиночные и автоматные очереди. Потом еще через какое-то время ветер донес до нас запах пожара. Косте было уже получше, и мы решили сходить туда, посмотреть. Пришли – а там пожар. Та деревня сгорела.

– Вы заглядывали внутрь?

– Да, вечером, когда огонь угас, мы сходили, посмотрели.

– И что? – нетерпеливо спросил Клочков.

– Никого живых мы там не увидели…

– А мертвых?

– Два обгорелых трупа в том доме, где в Костю стреляли. И пистолет там рядом с одним валялся. Мы ничего не трогали, ушли сразу.

– Виталий Аркадьевич… – подал голос молодой помощник Клочкова.

Клочком молча обернулся в его сторону.

– Я пошлю…

– Мухой! Пулей! – сквозь зубы рявкнул Клочков.

– Виталий Аркадьевич, – теперь к нему обращалась адвокат.

Он перевел на нее злобный взгляд, но ее это не смутило, и она как ни в чем не бывало достала из своей папки какой-то листок, аккуратно положила перед ним на стол.

– Моя клиентка активно сотрудничает со следствием, я прошу вас, если вы закончили сегодняшний допрос, выписать ей пропуск на выход. Вот постановление о ее освобождении из предварительного заключения под подписку о невыезде. Она обещает соблюдать условия и являться по первому требованию на допросы или беседы в качестве свидетеля. Я буду ходатайствовать о снятии с нее обвинений. Она жертва, а не преступница.

Я не верила своим ушам.

Следователь ознакомился с бумажкой, молча кивнул и поставил подпись на протянутом адвокатом пропуске.

– Завтра прошу явиться, продолжим допрос.

Я кивнула и встала, все еще не веря, что могу быть свободна. Адвокат улыбнулась мне одними губами:

– Пойдемте, Евгения, я вас провожу.

Такси довезло меня, замерзшую, до дома. Я открыла дверь своими ключами, которые мне вернули при выходе из здания Следственного Комитета. Руки мои тряслись, не то от промозглого холода, не то от слабости. Я разулась, прошла, не включая свет, до своей спальни, к которой я так и не привыкла и так и не научилась считать ее своим «гнездом», не раздеваясь, упала на кровать и отключилась.

Следующие несколько дней я провела как в тумане. Я шаталась по квартире, не в состоянии найти в своей голове ни единой годной мысли. Долго раздумывала, но решила, что нет другого выхода, взяла немного Костиных денег из его рюкзака и сходила в магазин за продуктами. Сварила себе пачку пельменей и, не чувствуя их вкуса, съела.

На очередном допросе у Клочкова я узнала, что эксперты-криминалисты нашли сгоревшую деревню. Все, как я говорила: два обгоревших трупа, пистолет, стреляные гильзы, в том числе автоматные. Точно установили, что имел место поджог.

В погребе нашли следы засохшей Костиной крови.

Следы автомобильных шин за это время успело смыть дождями.

Через несколько дней Клочков получил результаты экспертизы. Было установлено, что из пистолета, найденного рядом с обгоревшими останками, был застрелен доктор Левин. Личности погибших установить пока не удалось. Сами они, как выяснилось, были убиты из автомата, гильзы которого были найдены там же.

Подозревали двух инкассаторов, объявленных в розыск за то, что ограбили и угнали инкассаторский броневик с крупной суммой денег, ранив при этом своего же товарища.

Клочков показывал мне фотографии, но я признала, что не смогла бы их опознать, так как видела их только издалека.

Я возвращалась после допросов домой и погружалась в атмосферу мрачной заброшенности, чувствуя себя бесполезной и бесцельной пустышкой, ни на что не годной и лишенной каких бы то ни было желаний.

Еще неделя пролетела впустую.

Потом по телевидению прошла сенсационная информация о том, что нечистых на руку инкассаторов взяли тепленькими, чуть ли не в подштанниках, в какой-то глухой деревне, вычислив по сигналу мобильного телефона. Я сразу вспомнила, как Костя настойчиво не желал иметь дело ни с какими мобильниками, даже со старыми, кнопочными, не оснащенными GPS. Похищенные деньги отыскались, но не полностью. Не хватало пятнадцати миллионов.

Теперь у меня было одно желание – сделать все возможное и даже невозможное, чтобы Костю тоже освободили, и кажется, начал вырисовываться план по его осуществлению. Я боялась сглазить, но мне начало казаться, что план «Z» работает.