Текст книги "Добрая Старая Англия"

Автор книги: Екатерина Коути

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

К началу второго процесса стала ясно, что Ринвика Уильямса невозможно обвинить в тяжком преступлении, потому что совершенно очевидно, что Монстр нападал на женщин не ради их одежды. Узнав эти новости, подсудимый воспрянул духом и даже устроил в тюрьме вечеринку, на которую пригласил свою семью, друзей и сокамерников. Несколько часов подряд гости угощались едой и вином, пели и плясали, праздную хотя маленькую, но все же победу. Тем не менее, сам процесс не принес Уильямсу освобождения. У Теофилиуса Свифта были довольно странные методы общения со свидетелями. Так, он старался всячески доказать, что Анна Портер была проституткой, а "Баня Перо" – тайный бордель. Эта тактика лишь раздосадовала судей, искренне сочувствовавших жертве Монстра.

Тем не менее, вмешательство Свифта все же сыграло свою роль – вместо виселицы Уильямса приговорили в 6 годам тюремного заключения, которые он и провел в тюрьме Ньюгейт. Там он мастерил цветы, которые продавал зевакам, пришедшим поглазеть на поверженного маньяка, и время от времени слал письма в газеты, утверждая что пал жертвой клеветы. Интересно, что сразу же после второго процесса Анна Портер вышла замуж за Генри Колмана, так что 100 фунтов в их семейном бюджете были не лишними. До сих пор невозможно с точностью ответить, был ли Ринвик Уильямс тем самым Монстром, или же его просто подставили.

Источник информации – Jan Bondeson, «The London Monster – A Sanguinary Tale.»

Менструация по-викториански

Если женщина имеет истечение крови, текущей из тела ее,

то она должна сидеть семь дней во время очищения своего,

и всякий, кто прикоснется к ней, нечист будет до вечера.

(Левит, 15:19)

Как известно, главной целью женщины викторианской эпохи считалось деторождение. В зависимости от ее общественного положения, к этому основному роду деятельности прибавлялись и другие обязательства. На простолюдинке зачастую лежало все хозяйство – приготовление пищи, изнурительная стирка раз в неделю, уборка дома, раздача подзатыльников детям и прочее. Аристократка же должна была служить украшением гостиной и наносить визиты – тоже обязанность не из легких, если подумать, что тебе каждую неделю придется посещать людей, которые тебе глубоко противны, но от которых зависит карьера твоего мужа. Тем не менее, не смотря на все эти обязанности, женщины считались слабым полом, подверженным всяческим недугам. Королевой заболеваний выступала матка. Само ее наличие приводило людей в священный трепет, так что не удивительно, что эта занимательная часть тела была окружена огромным количеством мифов. Многие из этих мифов касались менструации – загадочного недуга, на которым ломали голову как врачи, так и общественные критики. Популярному мнение гласило, что во время менструации женщина находилась в опасности:

В течении этого времени, женщина не нездорова или не в порядке. Различные неприятные ощущения связаны с ней [менструацией]; но когда она сопровождается сильной болью, что случается нередко, она перерастает в болезнь, и женщина не может зачать, покуда не вылечится. Во время так называемых "месячных" следует избегать трудно перевариваемую пищу, танцы в натопленных комнатах, внезапный контакт с холодом или жаром, а так же эмоциональное возбуждение.

Согласно мнению врачей и общественных деятелей, ничто не ухудшало состояние женщины во время месячного недомогания так, как умственная деятельность. Надо заметить, что и в другое время умственная деятельность у женщин не приветствовалась, но в это время она несла особый вред. Различные "специалисты" по-разному оценивали вред чтения во время менструации. Например, некоторые столпы общества сокрушались лишь из-за чтения романов. В 1870м году Орсон Фаулер, американский критик, прошелся по этому вредоносному чтиву,

Чтение, которое стимулирует эмоции и разжигает страсти, может вызвать или же усилить закупорку матки, что в свою очередь может привести к различным недугам, включая (…) болезненную менструацию.

Припевом ко всем этим сентенциям было "И она сошла с ума." Зная состояние психиатрии тех времен, можно смело сказать, что сходить с ума не хотел никто. Ничего хорошего по ту сторону безумия беднягу не ожидало. Тем не менее, трудно представить что девушка отложила бы, ну скажем, недочитанный "Грозовой Перевал," проникшись предостережениями моралистов.

Некоторые общественные деятели, впрочем, заходили еще дальше, осуждая не только любовные романы, но и вообще высшее образование женщин. Особенно на этой ниве прославились американцы. Так в 1873м году доктор Эдвард Кларк из Гарварда опубликовал книгу под названием «Пол и Образование.» Это труд сообщал, что высшее образование подрывает репродуктивные способности женщин, вынуждая их трудиться в критический момент их физического развития. Покуда американские феминистки строчили опровержения, некоторые общественные деятели по ту сторону Атлантики взяли книгу Кларка на вооружение. Ведь она доказывала, якобы с позиции медицины, что запретить женщинам доступ к высшему образованию – это, оказывается, гуманный акт. Ведь сама Природа создала женщин для других функций, нежели мужчин, и умственное перенапряжение во время менструации может привести к целому сонму заболеваний. Впрочем, и в Англии это мнение встретило ответные аргументы феминисток.

Процесс взросления, перехода из мира детства во полный соблазнов мир взрослых был пугающим. Причем скорее всего пугающим в большей степени для врачей, чем для их пациенток. Множество книг по физиологии и гигиене, посвященные девочкам-подросткам, создавали образ хрупкого ребенка, до смерти перепуганного изменениями, происходящими с ее телом. Такая девочка обычно вздыхала, роняла невольные слезы и вообще дичилась людей.

Яркий пример реакции девочки на менструацию, пришедшую как гром среди ясного неба, предлагает «Детство Люверс» Бориса Пастернака. Первая менструация не принесла Жене Люверс никакой радости. Наоборот, девочка получила нагоняй от гувернантки, считавшей кровотечение чем-то постыдным:

Француженка сперва накричала на нее, а потом взяла

ножницы и выстригла то место в медвежьей шкуре, которое было

закровавлено.

Никаких разъяснений по поводу ее состояния девочка не получает, и весь день мучается от гнетущего чувства:

Ей казалось, что теперь всегда на нее будут кричать, и

голова никогда не пройдет, и постоянно будет болеть, и никогда

уже больше не будет понятна та страница в ее любимой книжке,

которая тупо сплывалась перед ней, как учебник после обеда.

Но первоначальная реакция гувернантки была еще цветочки, ягодки же ждали несчастную девочку на следующий день, когда она нечаянно запачкала ночную рубашку

Женя стала укладываться в постель и увидала, что день долог

от того же, что и тот, и сначала подумала было достать ножницы

и выстричь эти места в рубашке и на простыне, но потом решила

взять пудры у француженки и затереть белым, и уже схватилась за

пудреницу, как вошла француженка и ударила ее. Весь грех

сосредоточился в пудре. "Она пудрится. Только этого

недоставало. Теперь она поняла наконец. Она давно замечала!"

Разумеется, Женя разрыдалась, не столько от несправедливости наказания, сколько от того, что чувствовала за собой еще худшее преступление, возможно, заслуживающее еще более сурового порицания. Поскольку к психологически неприятной ситуации добавляется и физическая боль, девочке становится так плохо что хоть топиться иди (к счастью, ее останавливает тот факт, что вода в реке в это время еще очень холодная – великолепное знание подростковой психологии со стороны Пастернака).

Женя расплакалась от побоев, от крика и от обиды; от того, что,

чувствуя себя неповинною в том, в чем ее подозревала

француженка, знала за собой что-то такое, что было – она это

чувствовала – куда сквернее ее подозрений. Надо было – это

чувствовалось до отупенья настоятельно, чувствовалось в икрах и

в висках – надо было неведомо отчего и зачем скрыть это, как

угодно и во что бы то ни стало. Суставы, ноя, плыли слитным

гипнотическим внушением. Томящее и измождающее, внушение это

было делом организма, который таил смысл всего от девочки и,

ведя себя преступником, заставлял ее полагать в этом

кровотечении какое-то тошнотворное, гнусное зло. "Menteuse!" –

Приходилось только отрицать, упорно заперевшись в том, что было

гаже всего и находилось где-то в середине между срамом

безграмотности и позором уличного происшествия. Приходилось

вздрагивать, стиснув зубы, и, давясь слезами, жаться к стене. В

Каму нельзя было броситься, потому что было еще холодно и по

реке шли последние урывни.

К счастью, мама Жени восстанавливает справедливость и выгоняет злодейку-француженку. Из этого отрывка можно сделать вывод, что, во-первых, Женя Люверс не знает какие меры принимать во время менструации, во-вторых считает это явление чем-то греховным, чем-то что заклеймит ее преступницей. Вполне вероятно, что девочки в 19м веке думали именно так. Особенно это относится к подросткам, проживавшим в крупных городах, где дети были оторваны от природы и не могли наблюдать за физиологическими процессами на том же скотном дворе. Возможно, что в сельской местности дела обстояли по-другому.

Так или иначе, чувство вины, которое ощутила Женя Люверс, было довольно распространено среди женщин викторианской эпохи. Менструацию считали болезнью вообще, а менструацию сопровождаемую сильным дискомфортом – какой-то на редкость мерзкой и противоестественной болезнью: "Если какой-либо этап менструации сопровождается болью, значит что-то не так или с одеждой, или с диетой, или с поведением женщины." Иными словами, общественное мнение придерживалось варианта "сама виновата." Ответственность за болезненную менструацию ложилась на плечи несчастной страдалицы. Ну а поскольку она сама провинилась – например, прочитав душераздирающий роман на ночь – то не имела права жаловаться, чтобы ненароком не обеспокоить окружающих. В 1885 году американка Альмира МакДональд записала в дневнике:

19е апреля – У меня месячные, сильная боль весь день – как жаль, что я чувствую себя так плохо, это может расстроит Ангуса (ее мужа)

20е апреля – В 9:40 Ангус сел на поезд в Чикаго. Чувствую себя лучше. Так тяжело что он уезжает когда мне плохо, но нужно надеяться на лучшее.

Документы той эпохи приоткрывают завесу над гигиеной во время менструации. Исследователи подчерпнули большинство данных из американских источников, но скорее всего, те же самые средства использовали и в Европе. В частности, в материалах по расследованию убийства некой Лиззи Борден описывается прокладка из ткани, размером чуть меньше подгузника. Прокладки прополаскивали в ванне и затем сушили. Легкая работа по дому считалась лучшим способом регулировать менструацию и уменьшить боль. С другой стороны, чтение и любая умственная деятельность, согласно популярному мнению, отнимали слишком много энергии и вызывали отток крови от гениталий, тем самый нанося женщине урон и даже вызывая бесплодие. Кроме того, существовали различные средства, как народные, так и запатентованные, чтобы остановить поток крови. Таков например рецепт кровоостанавливающего бальзама доктора Чейза. Если после употребления сего снадобья пациентка не мечтала о намыленной веревке, то наверняка она обладала завидной нервной системой.

"Налить две с половиной драхмы (1 драхма = 1,77 г) серной кислоты в аптекарскую ступку, медленно добавить одну драхму скипидарного масла, постоянно размешивая пестиком, и одну драхму спирта. Размешивать до тех пор, пока смесь не перестанет дымиться, затем поместить смесь в закупоренную стеклянную бутылку. Смесь должна быть прозрачной, красного цвета, как темная кровь. Если же ее сделать из низкокачественных материалов, она будет бледной, грязно-красного цвета, и негодной в употребление. Доза – добавить 40 капель в чайную чашку, растереть с чайной ложкой коричневого сахара, налить в чашку воды, пока чашка не наполнится почти до краев, и выпить немедленно. Повторять каждый час в течении 3-4 часов, но прекратить если кровотечение усилится. Лекарство не портится , но со временем на нем может образоваться пленка."

Помимо таких жутковатых рецептов, применяли и более щадящие средства – например, имбирный чай от спазмов и горячие грелки. Среди предложений по облегчению менструации попадались и вполне разумные. Например, многие врачи высказывались против корсетов, которые не только ухудшали состояние женщины во время менструации, но и вообще были чрезвычайно вредны, способствуя, согласно не знавшим меры медикам, как рождению детей с маленькими головами, так и выпадению матки. На последнем пункте следует остановится подробней, потому что здесь мы опять замечает некоторую зацикленность викторианцев на матке. Средства от выпадения матки были столь же радикальными и устрашающими, как и средства от болезненной менструации. В частности, для поддержки матки использовались пессарии, изготовленные из дерева, кости, металла, резины и т.д. Обычно эта конструкция состояла из диска, присоединенного к стержню. Пружина в стержне обеспечивала давление на матку, когда пессарий вставлялся во влагалище. Металлическая проволока присоединяла стержень к поясу. Некоторые разновидности пессариев не требовалось вынимать во время полового акта, но как правило врачи советовали вынимать их на ночь. К счастью, пессарии применялись в лечебных целях, так что их носили далеко не все женщины. И это не может не радовать.

А теперь поговорим о самом насущном – о прокладках. Тампоны использовали еще древние египтяне, изготовляя их из папируса. Древние греки пользовались палочками из легкого дерева, вокруг которых был обмотан лен, японцы – бумагой, африканские племена – комками травы. Тем не менее, насколько мне известно в 19м веке тампонами не пользовались, и эра тампонов началась в 20х – 30х гг 20го века. Но чем же тогда спасались несчастные викторианки? Это зависело скорее всего от их общественного положения. Некоторые – о ужас! – не пользовались ни чем вообще, и позволяли крови стекать на сорочку, которую они в добавок не меняли по несколько дней (мол, на затяжную менструацию сорочек не напасешься). Часто в цехах где работали женщины пол выстилали соломой, чтобы та абсорбировала выделения. И не нужно было становиться следопытом, чтобы вычислить, что по комнате только что прошла женщина с месячными. Причем такого принципа – пусть себе течет, никому ведь не мешает– придерживались не только женщины из низших классов, но и представительницы среднего класса. Многие считали, что прокладки как бы застопоривают течение крови, что ужасно вредно. Некоторые женщины для таких дней шили темное нижнее белье.

Однако такие вольности с менструацией могли позволить себе далеко не все . В частности, не могли их себе позволить актрисы – можно только представить, чтобы бы сделал Призрак Оперы, если бы услышал от своей возлюбленной, "Нет, Эрик, я не буду петь для вас Маргариту этим вечером, а буду сидеть дома неделю и пить серную кислоту в умеренных количествах. Так что облом вам вышел, да-с." Если ты актриса, то хочешь не хочешь, но на сцене вечером изволь появиться. Не удивительно, что в первых рекламах прокладок в качестве перспективных клиентов упоминались именно актрисы. Так же трудно представить себе аристократку, которая в разгар сезона уселась бы дома в темном нижнем белье, покуда ее подруги расхватывали бы богатых и знатных мужей.

Поэтому более прогрессивные личности употребляли прокладки.

Прокладки были известны человечеству давно. Поговаривают что Гипатия однажды бросила «женские тряпки» в своего поклонника, чтобы отвадить беднягу (думаю, ей это удалось). В Европе 19го века прокладками пользовались и богатые, и бедные, но в их случае в качестве прокладок служили старые тряпки. Те, кто мог себе это позволить, пользовались прокладками из материала лучшего качества. Обычно у более-менее обеспеченной женщины прокладок было несколько – их замачивали на ночь, и стирали на следующий день, а потом вывешивали сушиться (надеюсь что там, где их никто не мог увидел, хотя скорее всего мои надежды тщетны). Когда женщины путешествовали, они либо брали с собой достаточный запас прокладок из ткани – в этом случае дома их ожидала веселая постирушка, или же сжигали использованные прокладки. В конце 19го века продавались портативные жаровни специально для этих целей! Помимо простых прокладок существовали так же и вязаные, изготовлять которые наверняка было приятным времяпровождением в долгие зимние вечера.

К концу 19го века начали появляться одноразовые прокладки. Интересно, что принцип одноразовых прокладок придумали медсестры, которые использовали бинты с древесной стружкой для своих менструальных целей. В промышленных масштабах одноразовые прокладки выпускала фирма некого Хартманна, называвшего свои детища Hygienic Towelettes for Ladies. Так же начинала выпуск прокладок компания Джонсон и Джонсон, но им пришлось расстаться с этой идеей из-за недостатка рекламы. Да-да, прокладки в 19м веке было довольно затруднительно рекламировать, потому как отношение к менструации было уж очень деликатным. Например, компания Котекс так обошла этот запрет – приходят в магазин, женщины могли опустить деньги в специальную коробочку и взять упаковку прокладок с прилавка. Таким образом, покупательница избегала разговора с продавцом.

Одноразовые прокладки изготовляли из ткани, наполненной опилками, ватой или мхом. В отличии от ткани, сложенной в несколько раз, они впитывали гораздо лучше, и менять их можно было реже. Некоторые были проложены резиной, чтобы предотвратить протекание.

Конечно, одноразовая прокладка – это дело хорошее, но как же удержать ее на месте? Ведь прокладки с липкой лентой будут изобретены гораздо позже, а пришпилить прокладку к панталонам с разрезом посередине уж слишком проблематично. Для этих целей существовали специальные фартуки, пояса и подтяжки. Прокладка могла крепиться к поясу специальными крючками. Или же ее цепляли к подвязкам, что являло громоздкую конструкцию, крепившуюся на груди и спине. Фартук представлял собой пояс и полотнище сзади, которое скорее всего предотвращало протекание. Одноразовые прокладки рекомендовалось менять пару раз в день, а использованные– предавать аутодафе, а то вдруг кто-нибудь увидит ненароком.

Менструация в викторианские времена вызывала множество домыслов и кривотолков. Согласно логике, избавление от этого недуга должно было показаться высшим блаженством. Еще бы – никто тебя кислотой не пичкает, книги не отнимает, не посылает бегать со шваброй по дому когда хочется тихо свернуться в комочек, никто не смотрит на тебя так, словно ты одной ногой в Бедламе и уже занесла вторую ногу. Рай на земле! Но нет, реальность была куда сложнее. Врачи дожидались менопаузы чтобы сказать «Ага!» Ибо менопауза считалась переходом в куда более ужасную пору жизни – это было время пожать то, что ты посеяла ранее. С менопаузой наступала пора расплаты за грехи молодости, такие как половая невоздержанность, любовь к модным нарядам, и участие в движении за гражданские свободы. Врачи обещали целый рой болезней для грешниц, а женщины, уклонившиеся от святой обязанности любой викторианки – рождения детей, могли шить себе саван. Ибо перспективы для них открывались не радужные. Впрочем, они всегда могли последовать излюбленному совету викторианских моралистов – страдать и молчать.

Библиография

"Suffer and be Still. Women in Victorian Age." Ed. Martha Vicinus, 1972

"A History of Private Life. Vol 4" Ed. Philippe Aries

"The Light of the Home." Harvey Green

«Встретимся в суде!» История миссис Уэлдон

Джоржина Томас, 1837 года рождения, с детства бредила сценой. К сожалению, дорога в профессиональный театр для нее была закрыта. Ведь родители Джорджины принадлежали к джентри, а ее отец вдобавок прикладывал все усилия, чтобы попасть в парламент. Родители не не мешали ей заниматься музыкой, даже отправили девочку на несколько лет во Флоренцию и радовались ее певческим успехам в кругу семьи. Но видеть родную дочь на сцене, среди развратных певичек – нет уж, увольте!

Чтобы вырваться из под родительского гнета, а заодно и добиться своих целей, Джорджина прибегла к популярной стратегии викторианских женщин – вышла замуж. Расчет ее был таким, что муж не будет подавлять ее так, как строгий отец. Сметливая девушка не полагалась на авось, а решила прописать эти условия в брачном контракте.

В 1860 году вопреки родительской воле Джорджина вышла замуж за лейтенанта Генри Уэлдона, в следствие чего отец тут же лишил ее наследства. Доход мистера Уэлдона был весьма скромным, но Джорджину это не пугало. Она намеревалась стать великой сопрано и заработать свои талантом целое состояние.

Однако после свадьбы Джорджину поджидало разочарование. Несмотря на свои добрачные обещания, мистер Уэлдон наотрез отказался пускать жену на профессиональную сцену. Пускай развлекает гостей музыкальными номерами или выступает на благотворительных концертах, но петь в опере – фу, это же неприлично! Знал бы он, что жена найдет себе другую отдушину, такую, где хорошо поставленный голос и умение работать с публикой тоже пригодятся, наверное, не стал бы ей препятствовать. Но откуда же ему было знать, на что способна женщина, если как следует ее довести? Это не предугадаешь.

Дела у супругов шли не так блестяще, как рассчитывала миссис Уэлдон. Впрочем, семья не бедствовала. В Лондоне супруги снимали Тэвисток хаус, тот самый дом, где в 1850х проживал Диккенс и где из под его пера вышли романы "Холодный дом", "Тяжелые времена", "Крошка Доррит" и "Повесть о двух городах".

Тэвисток хаус

За девять лет супружества у Уэлдонов так и не появились дети, а ведь миссис Уэлдон очень не хватало топота маленьких ножек! Так не хватало, что она открыла в доме приют, в котором вознамерилась обучать музыке нищих сирот. Свое заведение она гордо назвала «Национальная Подготовительная Музыкальная Школа». Супруг пришел в ужас от перспективы наполнить их семейное гнездышко «грязными, заразными сиротами», но миссис Уэлдон отличалась завидным упрямством.

Занимаясь благими делами, она ни на минуты не забывала про свое призвание – музыку. В 1871 году она познакомилась с композитором Шарлем Гуно, который поселился в доме Уэлдонов. Поговаривали, что хозяйка дома закрутила интрижку с известными композитором, а тот обещал ей главную роль в опере "Полиевкт". Не в силах больше выносить грязные сплетни (и, вероятно, общество музыкально одаренных сирот), в 1874 мсье Гуно вернулся в Париж, а раздосадованная миссис Уэлдон еще долго не возвращала ему рукописи опер, которые он оставил в ее доме.

Гуно и миссис Уэлдон

Не иначе как вдохновленный примером Гуно, мистер Уэлдон тоже решил оставить жену. В 1875 году он выехал из Тэвисток хауса, пообещав платить за его ренту и сверх этого выдавать жене 1000 фунтов в год. К тому моменту мистер Уэлдон получил наследство от богатого родственника и мог позволить себе такие щедроты. Миссис Уэлдон осталась в компании своих приемышей. В обществе шушукались и закатывали глаза, обсуждая ее воспитательные методы. Детей обучали музыке с самых ранних лет, но при этом обходились без жестких правил. Кроме того, миссис Уэлдон кормила их вегетарианской пищей, разрешала им ходить босиком, когда захочется, и вопить, сколько вздумается. Вместе со своими учениками она посещала благотворительные мероприятия, причем детей туда возили в фургоне, на котором огромными буквами значилось "Дружеские Вечера Миссис Уэлдон". Родня не знала, куда глаза девать, а брат даже попросил ее, что она никогда не оставляла это чудище перед его домом.

Как если бы она окончательно желала всех впечатлить и поразить, миссис Уэлдон увлеклась спиритизмом. В те годы контакты с духами, столоверчение и прочие занятия с густым слоем эктоплазмы пользовались огромной популярностью, особенно среди женщин. Для них это была не просто возможность скоротать вечерок в приятной компании, но и обрести голос, пусть и не свой, пусть и призрачный. На женщин-медиумов с трепетом взирали мужчины, почитатели ловили каждое их слово, их уважали, их совет что-то да значил.

Вместе с тем, на спиритов ополчились психиатры, которые называли их безумцами и советовали пресечь на корню "эпидемию заблуждений". Одним из ярых противников спиритизма был доктор Л. Форбс Уинслоу, который в конце 1880х участвовал в расследовании преступлений Джека Потрошителя. В 1870х доктор Уинслоу заведовал двумя частными психиатрическими клиниками и, судя по всему, был не прочь пополнить число своих пациентов. С особым интересом он поглядывал на спиритов. Как-то раз он посетил сеанс "с полной материализацией" и плеснул призраку красными чернилами в лицо, чем очень обидел паранормальное существо – чернила не эктоплазма, их попробуй отмой! В другой раз он опубликовал брошюру "Безумие Спиритов", в которой напрямую обвинял их в сумасшествии и утверждал, что в прогрессивной Америке 40 тысяч спиритов уже сидят по психушкам. Английские собратья всполошились – вдруг и их пересажают? А мистеру Уэлдону пришла в голову гениальная – как ему тогда казалось – идея.

Доктор Уинслоу

К тому моменту мистеру Уэлдону надоело содержать эксцентричную женушку, и он придумал простой способ от нее избавиться – объявить ее сумасшедшей и отправить под надзор доктора Уинслоу. Содержание безумицы в клинике обошлось бы ему в 400 фунтов в год, что, посудите сами, гораздо дешевле. Заманчивая перспектива. Чтобы объявить кого-то сумасшедшим, требовалась справка о медицинском осмотре с подписями свидетелей (в данном случае, мужа) и двух докторов. Поскольку заманить миссис Уэлдон в клинику не представлялось возможным, доктор Уинслоу предложил хитроумный вариант – вместе с коллегой он посетит ее дома, якобы по спиритическим делам, а потом уже выпишет справку. Потом к ней можно присылать санитаров и вести ее под белые ручки в уютную палату.

Что может быть проще? Увы, самые злополучные затеи обычно начинаются именно с таких мыслей.

В 1878 году миссис Уэлдон, которая интересовалась не только спиритизмом, но и любыми проявлениями мистицизма, вместе со своими сиротами навещала монастырь во Франции. Вдруг у нее появилось предчувствие, что ее присутствие требуется дома. Будучи спиритом, миссис Уэлдон уважала предчувствия, поэтому оставила малышей под опекой монахинь, а сама поспешила домой. Там она успела пособачиться с прислугой из-за пропажи нескольких вещей (предчувствия не солгали!), а потом в ее дом зачастили гости.

Ни с того, ни с сего нагрянул друг семьи, генерал де Бат, дочерью которого, как подозревала женщина, интересовался ее муж. Затем пожаловали таинственные незнакомцы. Сначала их было двое. Господа представились спиритами и предложили ей поговорить о спиритизме. Спиритизм – это ведь любимая тема у спиритов. А они настоящие спириты, уж вы не сомневайтесь! Один из них сидел, важно сложив руки на животе, а другой, по словам миссис Уэлдон, напоминал уличного певца, загримированного под негра, и все время моргал, подмигивал и ухмылялся. Через полчаса странные гости ушли, но в тот же день к ней нагрянули новые посетители, причем один из них, как подметила миссис Уэлдон, напоминал "потрепанного жизнью помощника дантиста." Этим господам тоже не терпелось поговорить с ней о высоком, о духовном. Например, встречаются ли среди ее воспитанников медиумы? И есть ли у домашних животных душа?

Когда и за этими странными пришельцами закрылась дверь, миссис Уэлдон стало слегка не по себе. В памяти всплыли рассказы о злосчастных спиритах, которые сидят по американским психушками. Да и знакомые поговаривали, что и их скоро начнут хватать и сажать. Обеспокоенная миссис Уэлдон велела слугам никому больше не отпирать. Буквально через 20 минут к дому подъехал экипаж, а в дверь позвонили. Некий джентльмен в сопровождении двух леди искал встречи с миссис Уэлдон. Хозяйка запретила открывать им дверь и приказала погасить дома свет. Несколько раз визитеры позвонили, но вскоре заскучали и уехали.

По словам миссис Уэлдон, впервые в жизни она занервничала. Теперь уже не оставалось сомнений, что за ней пришли. Дрожащей рукой она написала несколько писем и отправила друзьям. Особенно ей хотелось видеть миссис Лоув, спиритку, которая некоторое время провела в частной клинике и утверждала, что "в Англии нет ничего проще, чем упечь здорового человека в лечебницу для душевнобольных". Особенно если дело касается женщин вообще и опостылевших жен в частности.

На следующий день в два часа пополудни миссис Лоув была у миссис Уэлдон. Пока хозяйка пересказывала гостье историю, в дверь вновь позвонили. Испуганный слуга сообщил, что давешняя троица вломилась в прихожую и не собирается уходить, пока не поговорит с миссис Уэлдон. Миссис Лоув взяла ситуацию под контроль, удалилась, а вернулась уже с двумя полицейскими. Только в их сопровождении миссис Уэлдон отважилась встретиться с гостями. По ее словам, обе женщины тут же вцепились в нее. Женщина пригрозила, что сейчас за кочергу возьмется, но миссис Лоув посоветовала ей не буйствовать – санитарам это как раз на руку – а обратиться к полицейским, которые с философским видом наблюдали эту сцену. "Схватите их, они же на меня напали!" вскричала сообразительная миссис Уэлдон, но полицейские даже не пошевелились. Тем не менее, ей удалось отбиться от недобрых гостей, после чего она забаррикадировалась в спальне.

К счастью, еще прошлым вечером она отправила слугу предупредить знакомого полицейского. Послали за ним, и он потребовал от незнакомцев показать справку о медицинском освидетельствовании. Такая справка у них имелась, причем на ней значились подписи мужа миссис Уэлдон и генерала де Бата. Когда полицейский выдворил троицу, миссис Уэлдон собралась телеграфировать супругу. Пусть приезжает и спасает ее, а то какие-то прощелыги подделали его подпись! Но умудренная опытом миссис Лоув только головой покачала. Общими усилиями миссис Уэлдон уговорили бежать куда подальше. Она наскоро оделась, в сопровождении полицейского покинула дом, поймала кэб и была такова! А когда санитары вместе с доктором Уинслоу опять нагрянули к ней домой, последний не мог сдержать ярости. Ведь миссис Уэлдон – опасная безумица! Нужно срочно ее поймать!

Семь дней миссис Уэлдон пряталась в апартаментах у миссис Лоув, а после того, как истек срок медицинской справки, решила дать о себе знать. Она отправилась в полицейский суд на Боу-стрит и рассказала про свою ситуацию. Женщине посочувствовали, ведь она не производила впечатление сумасшедшей. Ну а что со странностями, так кто нынче без странностей? Однако будучи замужней женщиной она не имела право подавать в суд как на своего мужа, так и на горе-психиатров. Вот если бы они забрали ее в клинику, тогда другое дело. В ее же случае юриспруденция бессильна.