Текст книги "Алракцитовое сердце. Том II (СИ)"

Автор книги: Екатерина Годвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Великан молча развернулся и ушел, и это было столь же странно видеть, сколь и жутко.

– Тебе не кажется, что ты перегибаешь палку? – осторожно спросил Деян.

– Ему нужно учиться жить одному, – отрезал Голем и потянулся к кувшину. – Если он хочет жить – у него нет выбора.

Чародей все еще сохранял четкость речи, но глаза его пьяно блестели, а лицо от прилившей крови пошло красными пятнами. Деян сокрушенно покачал головой. Никогда прежде он не видел, чтобы человек напивался с таким остервенением и так бестолково; одних с выпивки разбирал смех, других – слезы, Големом же все больше овладевало какое-то мрачное ожесточение. Иногда он пытался шутить, словно надеясь призвать в комнату пьяное веселье, но лучше бы и не пытался. Смотреть на это было тягостно.

– Смешно, – сказал Голем. – Это просто смешно. Мы с Венжаром часто собачились в последние годы, но никогда в жизни, Деян, никогда для меня не было человека ближе, чем Венжар ен’Гарбдад. Тогда я не задумывался об этом; но теперь не могу не признать. Я не мог влезть в его голову, как к Джебу, но и так знал – считал, что знаю, – что в ней творится. И он тоже видел меня насквозь. Мы редко говорили по душам, но после столетья общих побед и провалов разговоры становятся не нужны. Я так и жил бы, запершись в Старожье, и умер бы там, если б не Венжар. Но теперь я совершил две глупости кряду: сгинул и вернулся спустя три столетия; и все идет к тому, что вернулся я лишь затем, чтобы убить его… Никогда у меня не было друга ближе, а теперь, может статься, вообще никого, кроме него, нет; никого, кто хотя бы знал меня: у Джеба ветер в голове, другие умерли. Тот трусливый выродок, твой приятель, что навел на вас бандитов, как его звали – Кереб, Керек? – меня все занимало, отчего же ты не смог решиться на его убийство, несмотря на то, что он натворил…

– Кенек, – сказал Деян. – Его звали Кенек.

– Теперь я понимаю тебя немного лучше. Небо, сто лет, больше ста лет Венж был мне другом, я не хочу с ним драться! Но когда я думаю о нем, обо всем том, что сталось с его попустительства, меня душит ярость, и самому мне охота удавиться. Один из нас убьет второго: отличная шутка, наши прежние враги корчатся от смеха в своих могилах! Смешно и сказать. Но все к этому идет…

«Вот только, когда ты рассказывал про ваши прошлые дела, то много раз поминал, что в ссоре «чуть его не убил». И я отчего-то не уверен, что гроссмейстер ен’Гарбдад тоже считал это «чуть» смешным».

Деян потер засвербевшую отметину на запястье, там, где в первую ночь в хижине кожу сожгли чародейские пальцы. С той ночи он почему-то перестал бояться; но разумом отмечал, что в моменты глубокой задумчивости или гнева Голем частенько сам не замечает, что делает, и упускает над силой контроль. Расплющенное перо и вилка, угол деревянной – деревянной! – столешницы с глубокой вмятиной от ладони, разломанные подлокотники кресла, растекшийся в блин третий стакан… Вокруг чародея царил нечаянно устроенный им разгром, которого он даже не сознавал.

Если такое часто случалось и прежде, несложно было догадаться, почему обычные люди – да хоть бы и жена – боялись его; те же, на кого он обращал свой гнев, тем более вряд ли бы смогли назвать такие ссоры шутливым словом «собачиться».

– Хранители знают, чем теперь все это кончится! Лучше всего было бы тебе убить меня тогда, еще близ Старожья, – сказал Голем. – И не возражай, что не смог бы. Любой может: вопрос нужды и злости. А злости в тебе предостаточно.

– Этот Бервен-старший, который, как ты сказал его внуку, «видел перед собой цель», – кем он был? – спросил Деян, желая переменить тему. – Что это была за цель? Ты вроде не упоминал его раньше.

– Свобода жить как вздумается. Обязательным ее условием он считал славу и богатство. Мы с ним были дружны одно время, когда я еще носил маршальский жезл и мог выпить впятеро больше, чем теперь. – Голем допил стакан и налил себе снова. – Пока Радислав не отозвал его, Влад тоже служил в приграничье; как боевому чародею, мастеру над огнем, ему не было равных. Способности проснулись в нем поздно, но родня, учителя и командование всю жизнь благоволили к нему – и это сказалось на его характере не лучшим образом. Он был старше меня на век, но казался мне невоздержанным мальчишкой: прямота и упорство – лучшие его черты – сочетались в нем с наивностью, тягой к излишествам, черствостью и жестокостью. Если приказы позволяли, он никогда не брал пленных. И никогда не щадил своих – ни солдат, ни гражданских. Если это не вело очевидным образом к будущему поражению, потерять пять тысяч штыков для него было не горше, чем сбросить карты в пас. Порой его решения ужасали даже меня и самых закаленных моих ветеранов.

– Как же тогда вы с ним ладили? – удивился Деян.

– С ним бывало весело. – Голем неприятно усмехнулся. – Влад поддержал наш переворот в Круге, потому как тот сулил новые сражения; на политику ему было плевать. Выпивка, женщины, карты, кровопролитие – вот все, что его занимало… Со временем я потерял тягу к таким развлечением, и на этом наша дружба закончилась; хотя от случая к случаю мы по-прежнему оказывали друг другу мелкие услуги. Младший брат Влада, Кжер по прозвищу Мрачный, отчего-то считал, что это я дурно повлиял на его братца. Ха! Хотел бы я взглянуть на того, кому бы это удалось! Знай тот юноша, Ян, что являл собой его дед, – он бы сильно огорчился… А Влад от такого мягкого и нерешительного внука несомненно отрекся бы, а то и зарубил бы на месте. Если этот Ян вообще ему внук по крови, в чем очень сомневаюсь: пока Влад развлекался вдали от дома, его супруга не теряла времени даром. Когда Влад погиб, вряд ли многие сожалели о его смерти. Такой уж он был человек. Был – и умер… Какой тебе интерес о нем слушать, Деян?

– Да особенно никакого. Но я люблю слушать, – почти честно ответил Деян и, неожиданно для себя, разговорился; то ли хмельная словоохотливость чародея передалась и ему, то ли пиво оказалось крепковато. – Когда сам ничего нового не видишь, ничего сложного не делаешь, голова со скуки пухнет – что еще остается? Слушать, представлять, как оно было… Что представить не можешь – выдумывать. Глупость, а все ж хоть какое занятие и развлечение. Порой такое придумывалось – и смех и грех. Тебя я, неловко вспомнить, чуть ли не бесом с рогами представлял, с которым я, герой в косую сажень ростом, войну воевал. И ведь крепко в голове засело! Когда я понял, что ты и есть Голем, – чуть прямо на Беоновом дворе со страха не кончился. А все от того, что сам себе навыдумывал. Эльма все меня спрашивала, с чего я думаю, что ты чудовище и с нас кожу живьем со всех поснимаешь, если тебе что не так покажется, а я даже ответить ей не мог. Но и страх унять не мог. Вроде давно не ребенок, а все равно воображение власть имеет.

– Надо же: кожу живьем поснимаю! – фыркнул Голем. – Человека со снятой кожей ты тоже можешь вообразить, фантазер?

Деян вздрогнул. Взгляд чародея был холоден и остр, как нож, приставленный к горлу; к его горлу. Едва ли не впервые Голем смотрел на него со столь очевидной неприязнью.

– Воображал, – сказал Деян. – Но, надеюсь, не узнаю никогда – верно или нет.

– Папаша мой давно в земле, но урбоабы на Алракьере; так что надейся и молись своему Господу, чтобы не увидеть и не услышать, каково оно – когда свежуют и потрошат наживую! Ну ладно. – Голем неловко повел рукой и сбросил со стола пустую тарелку. Речь его уже делалась нечеткой, а взгляд, к огромному облегчению Деяна, снова потеплел. – Если ты вообразил Влада Бервена грозным воякой или красавцем-сердцеедом, то тоже ошибся: он был рыхл телом и некрасив – плешив, низок ростом и толст, – сказал он.

– Ясно. – Деян кивнул, умолчав о том, что именно таким Бервен ему почему-то и представился.

– Ему трудно было взбираться на лошадь без сторонней помощи, а в седле он держался, как мешок навоза. Однажды, еще в начале нашего знакомства, ему пришлось карабкаться на норовистого жеребца перед строем моих пехотинцев. Кое-кто не выдержал и засмеялся, так Влад потребовал от меня казнить каждого десятого в полку, чтоб было неповадно. Я, конечно, не стал этого делать, и на время мы рассорились… Влад очень не любил, когда над ним смеются.

– Не встречал никого, кому б это нравилось, – заметил Деян.

– Ну, Джебу, например, все равно: он мудрец. – Голем криво усмехнулся. – Но, ты прав – он исключение из правила. А Влад… Мрак! Еще недавно мы с Владом пили, почти как с тобой сейчас, а теперь я слышу, что он умер и стал частью истории; если эта история лучше, чем была его всамделишняя жизнь, – я рад, и это хороший повод выпить без него… Забери все это мрак! – Голем встряхнул пустой кувшин над стаканом, будто надеялся, что от этого будет толк, и, выругавшись, запустил в стену, где тот рассыпался на десятки осколков. – Если трактирщик будет и дальше так нерасторопен, я все-таки убью его.

– Ты рассказывал про Влада Бервена, – осторожно напомнил Деян. О том, что в другом кувшине еще оставалось «вино», он напоминать не стал, но об этом Голем вспомнил и сам.

– Про Влада… Да нечего о нем рассказывать. И вспоминать нечего. Лучше вот что... – Вылив остатки вина в стакан, Голем, к удивлению Деяна, отставил выпивку в сторону, чтобы взять пустую, принадлежавшую когда-то Владу Бервену флягу и сжать между ладонями.

Несколько мгновений он просидел так в полной неподвижности, словно уснув с открытыми глазами, но во всей позе его угадывалось огромное напряжение; затем с присвистом выдохнул и подбросил флягу перед собой. Снова раздался звук, будто что-то лопнуло в воздухе, и фляга повисла, окруженная золотой сферой.

Изумленный Деян поперхнулся пивом.

– Но Ритшоф и Бервен говорили: кроме владельца, никто не может так…

– Никто, – сказал Голем, ухмыльнувшись, – кроме того, кто придумал и сделал эти дурацкие вещицы. Угадай с одного раза, Деян, кто это был?

– Ты?

– В яблочко! – Голем взял стакан с вином и, сделав глоток, откинулся в кресле. – Ну-ка, познакомься.

– То есть… – Деян осекся, когда окруженная сферой фляга, покачиваясь, подплыла к нему. После короткого замешательства он протянул руку. Сфера то приближалась, едва касаясь пальцев, то отдалялась вновь, то снова приближалась и подныривала под ладонь. Касание было ни на что не похожим, сухим и теплым. – Рибен, она… оно… оно что, живое?!

– Как, скажи на милость, фляжка может быть живой? – Голем раздраженно дернул плечом. – И что это была бы за жизнь… Конечно, нет, Деян: она не мыслит, как человек, не нуждается в пище, как животное, не имеет никаких природных стремлений. Но в ней заключена малая – совсем малая – крупица души, что позволяет ей устанавливать с хозяином подобие чувственной связи. Всего я создал двадцать таких фляг: мне казалось это забавным… Влад дурно обращался с ней, а ты, кажется, ей нравишься. Теперь возьми ее!

В голосе чародея прозвучал приказ огромной силы; прежде, чем разум полностью осознал происходящее и возможную опасность, Деян подчинился и погрузил руку глубоко в сферу. Воздух в ней на миг сделался очень горячим, тогда как металл фляжки на ощупь показался ледяным; символы вспыхнули и погасли. Сфера исчезла: в последний момент Деян успел сжать пальцы и не дал фляге упасть на стол.

– Отлично. Я и не сомневался. – Голем кивнул с удовлетворенным видом. – Теперь, чтобы печать появилась, тебе достаточно мысленно позвать ее… Ну, не начинай! – Он отмахнулся от Деяна, который даже не успел рта раскрыть. – Я не забыл, как ты относишься к чарам. И уж тем паче не пытаюсь связать тебя с Кругом. Но мне Владово имущество не нужно, а тебе печать может пригодиться, чтоб произвести нужное впечатление на какого-нибудь восторженного дурака вроде юного Бервена. Но в остальном это всего-навсего обычная фляжка. Хорошая, прочная. Подарок – ну, или плата за помощь от старого подлеца-колдуна, по чьей блажи тебе пришлось оставить дом: называй, как тебе больше нравится… Хочешь – воду в нее наливай или вино, хочешь – продай какому-нибудь собирателю редкостей: стоимость ее по нынешним временам наверняка велика. Пусть она принесет тебе больше счастья, чем предыдущему хозяину.

При том, что Бервен-старший когда-то выпил из нее смертельное зелье, пожелание было весьма кстати.

– Ну ты даешь… – растерянно сказал Деян, разглядывая фляжку. Она была чуть меньше ладони и весила больше, чем казалось на вид.

А вместо герба со скрещенными мечами и коронованным волком серебристый металл теперь украшала цапля, держащая в поджатой лапе ветку.

Рисунок был небрежен – и все же вполне четок.

– Откуда ты узнал?! – спросил Деян. – Все-таки читаешь мысли?

– Твоя подруга рассказала.

– С чего бы Эльме говорить с тобой о нашем с ней детстве?!

– Понятия не имею. – Голем пожал плечами. – Может быть, оттого, что я немного рассказал ей о своем. Нужно было чем-то занять время до утра, пока приживалась твоя ступня.

– Да уж… Чего только не узнаешь. – Деян покачал головой и сунул флягу в карман куртки. Сперва он намеревался отказаться, но переменил решение: было в этой странной вещице что-то притягательное.

– Твоя подруга повела себя мудрее тебя: она не ходила вокруг да около и не пестовала свои страхи, а сразу выспросила у меня все, что хотела знать. – Голем на мгновение прикрыл глаза. – Жаль, эта мудрость и мне не подвластна. Стоило расспросить Ритшофа подробнее, но я испугался того, что еще могу услышать… Теперь до самой встречи с Венжаром буду мучиться догадками.

– Не так уж долго осталось.

– Да; и вряд ли реальность окажется лучше моих догадок. Так что… – Голем криво усмехнулся. – А девушка – молодец. Напрасно ты на нее сердишься. Она любит тебя.

– Давно уже не сержусь. – Деян подавил вздох. – Рибен. Не первый раз прошу: не лезь не в свое дело.

– Как знаешь. Если…М-мать!

Зазвенело стекло. Голем, неосторожно поставивший стакан мимо стола, витиевато выругался.

– А собрать все назад колдовством ты не можешь? – полюбопытствовал Деян, радуясь возможности снова переменить тему.

– Легко и быстро – нет. Мог бы, если бы наложил чары заранее. Но и тогда пролитое вино осталось бы на полу… Я всегда считал это символичным. – Голем вздохнул. – То, что стакан в это роковое для себя мгновение был уже пуст, символично в той же мере.

Пока Деян раздумывал, стоит ли спрашивать, что тот имеет в виду, отворилась дверь, и разговор завершился сам собой. Прежде вино и закуски приносил сам хозяин; теперь же в комнату вошли три женщины в цветастых нарядах. Каждая из них несла кувшин или блюда, но легкие платья оголяли непристойно много.

– Надо же! – Голем присвистнул. – Пожалуй, я передумал казнить нашего хозяина…

«Хорошо, хотя бы Джеб ушел…» – подумал Деян, как завороженный глядя на вошедших. В Медвежьем Спокоище не было денег и не было женщин, которые отдавались бы за деньги; но от преподобного Тероша он слышал, что такие есть в каждом городе, хотя развлекаться с ними и считается делом грешным.

В глотке пересохло, и он отхлебнул пива.

Все воспоминания о давно минувшей ночи в Волковской «ресторации» ожили в нем, и хорошие, и дурные; желание, наслаждение и стыд, чужой липкий пот на ладонях, который он чувствовал еще много дней после. Проповеди преподобного Тероша о греховности плотских удовольствий в свое время не произвели на него впечатления, но: «Желание без чувства, как брага без хмеля» – говорил священник иногда, и тут, возможно, был прав. Хотя самому Терошу волочиться за юбками это не мешало…

Деян отхлебнул еще.

Пока одна половина его существа страстно хотела повторения Волковского загула, другая не менее страстно этому противилась. Все должно было происходить иначе, не так. Не этого он желал на самом деле! Не мимолетной близости с чужой, охочей до денег и готовой ублажить любого мужчину женщиной, безразличной ему так же, как и он ей. А совсем иного…

«Она любит тебя», – зазвучало в голове голосом чародея.

Это было слишком невероятно; слишком хорошо, чтобы быть правдой.

«Заткнись, – безмолвно выкрикнул Деян. – Заткнись!»

– III –

События разворачивались стремительно.

Статная рыжеволосая девица, покачивая полными бедрами, подошла к креслу чародея; ее обвитая кожаными браслетами рука с кувшином замерла над столом, на котором не осталось ни одного целого стакана: на хорошеньком лице девицы отразилось замешательство.

– Не утруждай себя: не нужно. – Голем принял у нее кувшин и, в подтверждение своих слов, немедля отхлебнул через край. – Я неловкий болван, но, говорят, посуда бьется к счастью. И, глядя на тебя, я готов в это поверить…

Чародей широко улыбнулся ей, запрокинув голову; крупные темно-красные капли стекали по его подбородку.

– Да неужели? – Девица, хихикнув, обвила его шею. – Шутишь, милый. Но доброе слово всякому приятно.

Голосом у нее оказался совсем не под стать лицу, низкий и хриплый.

– Я серьезен как никогда! – Голем коснулся губами ее пальцев.

Вторая девица, самая высокая и самая старшая, топталась на полпути между столом и дверью и озиралась по сторонам, по-видимому, пытаясь отыскать великана.

– Джеб ушел: его не интересуют женщины. Выпей со мной. – Голем поманил ее к себе, не выпуская руки первой девицы. – Кто скуп вам на похвалы, тот или глупец, или слепой…

Третья девица приближалась к столу с кошачьей грацией. Волосы цвета спелой ржи разметались по плечам; расшнурованный ворот платья оголял тонкую шею, острые ключицы и то, что ниже.

– Не надо. Уходи, – сказал Деян, отодвигаясь назад, когда девица потянулась к нему. Кровь бросилась в лицо, но страх снова допустить ошибку и еще больше отдалиться от дома, предать что-то важное для самого себя одерживал верх и заставлял пятиться вместе с креслом.

Девица заулыбалась его попыткам:

– Боишься – жена отругает? Так мы ей не скажем. Или она прячется тут где-нибудь? За занавеской? Нет. Под столом? – Девица картинно заглянула под стол и сама же рассмеялась своей шутке. – Что-то никого не видать…

«Она любит тебя, – снова зазвучал в ушах шепот. – Она любит…»

– У меня нет и не может быть жены, – зло сказал Деян. – Убирайся прочь!

Девица, не ожидавшая такого резкого отпора, отшатнулась. Но не ушла.

– Отчего же не может? Разве вам, колдунам, запрещено жениться? – Не решаясь снова приблизиться, она устроилась на краешке стола.

«Отчего?» – Деян вдруг растерялся. Отвечать было нечего: сказать, что он – хворый калека из захолустья, где и так мужчин больше, чем женщин, значило сказать чистую правду. В которую никто в здравом уме бы не поверил: какой из него сейчас «хворый калека»?

И ради чего тогда он стремится домой, если там он лишний?

Зачем сопротивляется соблазнам?

В правде не сходились концы с концами, как ее не поверни.

– Никакой я не колдун, – буркнул Деян. – Отчего бы тебе просто не уйти?

– Если я так быстро уйду, Лэш посчитает, что я была недостаточно настойчива. И отправит назад к тебе. – Девица белозубо улыбнулась. – А ты снова меня прогонишь, и так и буду я ходить туда-сюда, пока туфли не стопчу.

– Что еще за Лэш?

– Господин Лэшворт, хозяин и дядька мой. – Улыбка ее чуть померкла. – Мне лучше бы его не сердить. Но и тебя сердить нельзя. Вот я влипла, да?

– Н-да. Задачка! – Деян отхлебнул пива. Злость схлынула, а с ней и мистическое наваждение, не дававшее спокойно вздохнуть, и страх выставить себя дураком или наделать глупостей. Теперь он наконец-то хорошенько рассмотрел девушку, ее лицо с пухлыми щеками и слишком крупным ртом, и понял, что она ненамного старше его самого, если вообще старше. За болтовней и шуточками скрывалась опаска и растерянность не намного меньшая, чем у него.

– Как хоть тебя звать? – спросил он, продолжая с любопытством ее разглядывать и замечая все новые детали. Ее пальцы были почти так же грубы от работы, как у орыжских женщин, а румяна на скуле скрывали подживший синяк; хоть она и была совсем еще молода, в густой ржи ее волос встречались уже белые нити.

– Я – Цвета, – ответила она с заминкой.

– Зачем врешь?

– Нам не положено называть постояльцем настоящих имен. – Она настороженно уставилась на него, словно пытаясь угадать, что от него ожидать.

С другой половины комнаты донесся звон и следом пьяный женский смех.

– Ну, ладно. Не положено – так не положено. Цвета так Цвета. Можешь не беспокоиться, Цвета, – Деян изобразил на лице улыбку, как он надеялся, достаточно приветливую. – Поговорим, посидишь здесь столько, сколько захочешь, а потом скажешь своему Лэшу, что все хорошо. Годится?

Она неуверенно кивнула.

– Угощайся, если хочешь. – Деян придвинул ей одну из двух кружек, которые она же и принесла. В Спокоище все знали друг друга с малых лет, так что как следует правильно вести себя с незнакомыми женщинами, он не имел ни малейшего понятия: оставалось руководствоваться здравым смыслом и примером Голема. – Ешь, если голодна, не стесняйся… То, что ты предлагаешь, мне ни к чему. Но не бойся, никто здесь не обидит тебя.

Цвета еще раз кивнула и пригубила пену – скорее из вежливости, чем потому, что действительно хотела пить.

– Спасибо. – Она внимательно посмотрела на него поверх кружки; вся наигранная веселость ушла из ее взгляда, простодушное лицо приобрело выражение серьезное и даже грустное. – Ты чудак. Как к тебе правильно следует обращаться, господин неколдун?

– Раз я твоего имени не знаю, то и своего не скажу. Пусть будет… – Деян на миг задумался. – Пусть будет «Хемриз».

Позже, на следующий день, он никак не мог вспомнить, отчего из всех имен выбрал имя убийцы и негодяя, худшего из всех, кого он знал; но тогда оно оказалось первым, какое пришло на ум.

Образ беловолосого дезертира, чье мертвое тело – пусть лишь малой частью – теперь служило ему, нередко вторгался в его мысли. «Человек суть не тело, а душа», – учили книги и Терош Хадем, но поучение это не находило в жизни подтверждения: душа оставалась чем-то неуловимым и неопределимым, а тело было реально, нуждалось в воде и пище, страдало от хворей и ран или наслаждалось едой, отдыхом, теплом и солнечным светом. Весь обыденный опыт говорил, что человек и есть тело, и Деян против воли ощущал с мертвым дезертиром какую-то мистическую связь. Ее, может, и не существовало на самом деле, но в его чувствах она была реальна, и оттого воспользоваться именем мертвеца вдруг показалось так же естественно, как по утрам напяливать на его мертвую ногу сапог.

– «Хемриз»? – Цвета нахмурилась. – Скверное имечко: тебе не идет.

– Почему? Разве это что-то смешное? – с подозрением спросил Деян. – Или неприличное?

Он смутно помнил, что Голем упоминал, будто это значит «резчик» или что-то подобное на одном из иноземных языков – но и только.

– Да не то чтоб… Ладно. – Цвета встряхнула головой. – Ладно, Хемриз, продолжим разговор: если ты не колдун, то кто?

– Ну, скажем так…. Проводник колдуна. – Деян кивнул на другой край стола, где Голем как раз показывал девицам какой-то колдовской фокус. – Вот он – колдун. А я сопровождаю его.

– Зачем?

«Хороший вопрос! Этого я тоже толком не знаю…» – Деян допил кружку и взял новую. Или он притерпелся, или трактирщик вскрыл новый бочонок, где пиво лучше забродило, но эта кружка определенно нравилась ему больше трех предыдущих.

– Да ни за чем. Просто так получилось, – сказал он вслух.

– Ну да. Понятно. – По лицу Цветы проще простого было догадаться, что она ему не верила.

«Забавно выходит». – Деян усмехнулся. Накануне Голем советовал ему не распространяться о себе: дескать, безопаснее, если его до поры до времени будут считать чародеем, – но об этом Деяну врать не хотелось, тем более какой-то девчонке с постоялого двора. Не случилось бы ничего плохого, если бы она увидела в нем того, кто он есть, однако правда показалась ей фантастичней вымысла. Впрочем, в этом тоже не было ничего плохого. Все сегодня было ненастоящим: грязный, неухоженный город, постоялый двор, обманчиво похожий на «ресторацию»; и он сам, в чужой одежде и с чужим именем, – сегодня он тоже не был самим собой.

– А зачем ты занимаешься этим, Цвета? – спросил Деян. – Прислуживаешь мужчинам, развлекаешь их и… и все остальное.

– Просто так получилось. – Она натянуто улыбнулась.

– А на самом деле?

– На самом деле.

Деян не успел придумать следующий вопрос, как раздался визг. Рыжеволосая девица отскочила от стола, держась рукой за оголенное предплечье. Вторая девушка непонимающе смотрела на нее, не отрываясь от чародея; тот небрежно обнимал ее повыше талии. Разорванное платье не скрывало больше ничего; оголенная грудь в ладони чародея была как огромное перезрелое яблоко; сосок розовел между его обветренными пальцами.

– Прости, прости… Я не нарочно, – неразборчиво сказал Голем, жестом подзывая рыжеволосую обратно. – Впредь я буду осторожней, обещаю.

Девица неуверенно приблизилась на шаг. С виду ей было не столько больно, столько страшно, и Деян готов был поспорить, что знает, что случилось: на бледной женской коже от пальцев чародея едва не остался ожог.

«Да уж. Стоило бы, стоило быть осторожней!», – отвлеченно подумал Деян, не вполне отдавая отчет, кого имеет ввиду – девицу, чародея или же самого себя.

– Цвета, о чем мы говорили? – Деян обернулся к девушке, намеренный продолжить знакомство, но с другой половины комнаты теперь раздался грохот разбитой посуды. Рыжеволосая оправилась от испуга и уже успела расстаться с остатками платья; ноги ее от ступней почти до бедер были затянуты странной черной сеткой, отчего ягодицы казались белее и больше.

Чародей наконец-то решил перейти от подготовки к делу.

– Твою мать, Рибен, не здесь же! – пробормотал Деян, но Голем, очевидно, считал иначе. Стол казался ему вполне подходящей мебелью. Пока рыжеволосая помогала чародею избавиться от штанов, вторая девица, улегшись животом на стол, пыталась дотянуться до кувшина и пьяно смеялась; правда ли ей нравится происходящее или она так умело притворяется, Деян предпочел не думать.

– Идем отсюда. – Он резко отвернулся и встал.

Цвета фыркнула:

– Тебе что, на голых девок и смотреть нельзя? Или стесняешься?

– Мне противно. Ну же, идем. – Он схватил ее за руку и потащил за собой к двери.

– Да погоди ты! – Она извернулась и подхватила с блюда рыбешку. – Ну ладно, идем, идем…

– IV –

Оказавшись наконец за дверью, Деян перевел дух и огляделся. После отъезда епископа трактирщик разрешил громиле-сторожу впускать обычных посетителей: теперь, даже не считая подчиненных капитана Альбута, развлекавшихся в его отсутствие игрой в кости, общий зал, жаркий и душный, был почти полон. На скамьях сидели младшие офицеры, возчики, еще какие-то люди. Часть из них сушилась у камина, тогда как другие собрались в углу, где на дощатом помосте тихо тренькал на лютне долговязый парень в лихо сдвинутой набок суконной шапке. Деян, к своему удивлению, обнаружил в том же углу возвышавшегося даже над музыкантом на помосте Джибанда. Тот не ушел «спать», как велел чародей, но, кажется, у него все было в порядке.

Деян сдавленно выругался. Джибанд, по счастью, не отвлекался от музыки, однако в зале и без великана хватало любопытных. И едва ли не половина из них теперь оставила свои разговоры и смотрела в его сторону; как будто не было в мире картины интересней, чем некто Деян Химжич с кружкой пива в одной руке и с полураздетой девицей – на локте другой!

– Мрак!!! Цвета, мы можем отсюда уйти? – быстро прошептал он.

– Уйти?

– Выйти наружу, на улицу, куда-нибудь. Где не так людно, мрак бы все побрал. И где есть чем дышать! – Деян потащил ее к единственному известному ему выходу, но на полпути она потянула его в другую сторону, к неприметной двери позади стойки.

– Сюда, чудак, там хоть не вымокнешь.

За дверью оказалась кухня и две напуганных неожиданным вторжением поварихи. Цвета, бормоча на ходу извинения, быстро провела его мимо них, через еще одну дверь в благословенную темноту заднего двора.

В темноте накрапывал растерявший силу дождь, пахло сеном и куриным пометом. Когда ударил далекий гром, где-то рядом беспокойно заржала лошадь.

– Ну что, тут тебе больше нравится? – с нескрываемой насмешкой спросила девушка.

– Намного, – искренне сказал Деян, вдыхая полной грудью сырой воздух. – Спасибо.

С легким удивлением он взглянул на кружку, которую все еще сжимал в руке, и отхлебнул, почти не чувствую вкуса. Когда глаза немного привыкли к темноте, он понял, что стоит под маленьким крытым соломой навесом, защищавшим вход на кухню от дождя. Но больше ничего разглядеть было решительно невозможно – только смутные контуры каких-то построек.

– Да было бы за что. – Цвета зябко повела плечами. – Охота ж тебе зад студить и курями любоваться.

– А может и охота! – Деян засмеялся, вглядываясь в наполненную знакомыми запахами темноту. Дышалось легко, ночная прохлада приятно касалась кожи.

Цвета, хмыкнув, отправила в рот прихваченную из зала рыбку.

– Только тебе, наверное, нехорошо вот так тут стоять. – Запоздало Деян подумал о том, что не один и что одежда его спутницы предназначена совсем не для прогулок. – На, возьми, – неловко перехватывая кружку из руки в руки, он стянул куртку и набросил девушке на плечи. – Еще простудишься.

– А сам-то? – нахмурилась Цвета.

– Я привык.

«И к тому же пьян», – Деян, привалившись спиной к косяку, отхлебнул пива. Ноги держали плохо, а в плотной рубахе и впрямь казалось не холодно; уж точно теплее, чем в заваленной снегом лесной хижине.

– Ну, значит, спасибо, Хемриз. – Цвета странно взглянула на него. – А с девчонками… с ними ничего дурного не случится?

Она указала поворотом головы на дверь; беспокойство ее звучало искренне. Что-то переменилось в ней, в ее манере себя держать, и не только оттого, что от сырости со щек потекли белила.

– Все будет в порядке, – сказал Деян.

– Надеюсь, ты знаешь, о чем говоришь.

– Знаю, поверь. Рибен, конечно, пьян в доску, но ни за что не причинит вреда женщинам.

– Я сама слышала, как он угрожал убить Лэша… господина Лэшворта.

– Ну, это он для острастки. – Деяну вдруг стало обидно за чародея, которого эта девушка – как и она сам когда-то – готова была заподозрить во всех грехах. – Он не злой человек, Цвета. Не собирается он никого просто так казнить, поверь. А господину Лэшворту стоило бы хранить королю верность, а не наушничать врагу! Может, Вимил и плох, а все же – он наш король; другого Господь не дал. Если б твоего господина Лэшворта не Рибен, а кто другой раскусил – епископ, к примеру, – в петле бы этому Лэшворту висеть или еще чего похуже! И ради чего совесть свою он пачкает – ради лишней монеты? Глупость и мерзость…

– «Ради лишней монеты»! – зло передразнила его Цвета. – Сказанул тоже! Много ты понимаешь. Еще Лэшев прадед тут, не площади, кабак держал. А дом этот отец его строил, – продолжила она уже спокойнее. – И Лэш, значит, хотел детям хозяйство передать, ну а тот чтоб внукам потом, чтоб и дальше так, значит… А только дочка его в малолетстве от сыпи померла с женою вместе, а сын единственный третий год воюет. Два письма за все время написал, и в тех по две строчки. Жив ли еще, один Господь знает. Но Лэш за семейное дело радеет, гордится, что лучшую на весь Нелов гостиницу держит. Хочет во чтобы то ни стало дом сохранить и сыну передать; а бежать если – так что ж, бродягою на старости лет делаться? Всего имущества – гостиница и харчевня, считай, только и есть, накопления все аккурат перед войною на починку кровли и конюшню новую ушли. Вот поэтому и… – Цвета поджала губы. – Знал бы ты, Хемриз, как Лэш сам себя стыдится – не болтал бы чепухи. Боится, что сын, как вернется, с ним за такие дела знаться не станет: тот-то за Вимила – чтоб Его сраное Величество до гроба бесы поедом ели! – кровь проливает. А только все одно: если хозяйство разорят и пожгут – тогда вовсе никакого разговора не будет. Герцогам да баронам до наших бед дела нету, никто убыток не возместит: крутись сам, как можешь. Вот Лэш и крутится. А ты говоришь – за лишнюю монету! Тут бы своего добра, всею семьей за век нажитого, не растерять без остатка, да голову сохранить…