Текст книги "Иволга будет летать (СИ)"

Автор книги: Екатерина Годвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Часть первая

***

Полковнику Смирнову нравились настоящие бумажные карты, желтеющие от времени и потертые по сгибам. Несмотря на все недостатки и неудобство в использовании, было в них что-то надежное, весомое – потому в юности Смирнов собирал их и хранил в специальном чемодане вместе с древними железными монетами, а при возможности украшал ими обстановку. Но на Шатранге хороших бумажных карт не существовало: примитивным крокам коренного населения сразу пришли на смену цифровые карты колонистов.

Несколько таких было загружено в декоративную видеопанель, занимавшую в просторном кабинете полковника часть стены: весь Северный Шатранг, горная система Великого Хребта и анимированная схема планетарной системы местного солнца. На ней серо-бежевый шар Шатранга, второй по счету от звезды, казался не больше имбирного пряника; на границе системы кружила черная муха портала нуль-транспортировки. Если расширить схему в том же масштабе, секторальный центр Содружества – пересадочная станция «ТУР-5» – находился бы где-то за дверью кабинета, а Солнце и Земля – в сотнях километров, ближе к генштабу ВКС Шатранга, чем к подчиненной Смирнову колониальной базе «Дармын», о чем он, принимая решения и отправляя рапорты, не забывал себе напоминать. Как и о том, что Шатранг – не полноценный член Галактического Содружества, ежегодно вносящий в бюджет круглую сумму и наделенный за это определенными правами и гарантиями, а одна из десятка убыточных колоний, на которые Земля вот-вот махнет рукой. Но сегодня земное начальство в лице техинспектора Каляева само ступило за порог Смирновского кабинета, а видеопанель, обычно выключенная для экономии энергии, была подсоединена к рабочему компьютеру полковника и вместо карт отображала для инспектора запись с орбитального радара одновременно с наспех сделанной визуализацией аварии.

С момента катастрофы прошло около часа. Все случилось мгновенно: вертолет, словно уклоняясь от неожиданно возникшего по курсу препятствия, резко забрал на тридцать градусов к северу и нырнул вниз, слишком приблизившись к горной стене – и мощный горизонтальный поток опрокинул машину и швырнул на скалы. Обломки разметало по всему ущелью. Бортовой искин – экспериментальная навигационная система «Иволга» – на вызовы диспетчера не откликался. Датчик-пульсомер системы контроля состояния пилота погас в момент столкновения с землей.

«Твою мать. Как же так, Денис». – Поддавшись слабости, Смирнов на секунду закрыл глаза и незаметно ущипнул себя за запястье. Но ничего, конечно, не изменилось. – «Твою же мать, как же так!»

– Несчастный случай? – ровным тоном спросил Каляев.

Смирнов невпопад подумал: осознает ли этот так некстати появившийся на базе человек, насколько двусмысленно звучат его слова, учитывая особенности воздушной навигации на Шатранге. И тут же понял: да, осознает, прекрасно осознает. Как и то, что Смирнов душу бы продал, лишь бы выставить его сейчас с Дармына.

Инспектора звали Михаил Викторович Каляев: так было написано в электронном удостоверении, представлявшем его как «заместителя начальника следственного отдела технической инспекции Содружества в Галактсекторе-5» и подтверждавшим его полномочия совать нос куда угодно, даже во внутренние дела подотчетной ВКС колониальной базы.

«Черт из табакерки», – зло подумал Смирнов, искоса взглянув на инспектора, пододвинувшего стул поближе к панели. – «Натуральный черт без рогов».

При всем при этом, инспекция была неофициальной: Каляев прилетел один и первым делом попросил без нужды не афишировать его присутствие перед гражданскими властями. Сухопарый и остролицый, в идеально отглаженной и застегнутой на все пуговицы белой сорочке под старомодным, грязно-коричневого цвета пиджаком, с уложенной волосок к волоску жидкой шевелюрой, едва прикрывающей плешь на затылке – Смирнову он с первого взгляда не понравился. Из-за взвесей в воздухе почти все инопланетники пользовались на Шатранге носовыми дыхательными фильтрами, компактными, но, все же, немного меняющими профиль; однако у Каляева ничего подобного не было. Как предположил Смирнов, инспектор настолько желал изобразить из себя бывалого космического волка, что плевал на последствия – или, по моде галактических нуворишей, не пожалел денег на имплантацию новомодного бионического фильтра. Изображать радушие Смирнову давалось непросто, но, ему казалось – он справлялся и имел все основания надеяться на благополучное завершение инспекции, какова бы ни была ее истинная причина…

Но на второй день случилась авария.

Полковник Всеволод Яковлевич Смирнов давно уже разменял седьмой десяток лет стандартному календарю. В прошлом командир отделения связи на космическом стратегическом бомбардировщике, с корабля он был списан в неполные сорок лет после превышения предельно допустимой нормы облучения. Но в почетную отставку Смирнов выйти тогда отказался – он хотел работать и сам просил у командования «какую-нибудь небестолковую» наземную должность. Ему не отказали; но перспективных мест на всех ветеранов не хватало – так что Смирнову, вместе с полковничьими звездами, досталась строящаяся колониальная база 91-А «Дармын» в предгорьях Великого Хребта Северного Шатранга: захолустье в захолустье, край мира. Восемьдесят процентов сотрудников Дармына оказались вольнонаемными гражданскими специалистами – учеными, инженерами, строителями. Прибывший на место Смирнов был растерян и зол; в первый год он совсем не знал, что делать, хватался за все подряд, путался, срывался. Но за четверть века он свыкся с этой работой, разобрался в управленческих и, насколько позволяло образование, в научных тонкостях и полюбил ее; полюбил Шатранг с вечно затянутым облаками небом и холодный Дармын, привязался к подчиненным. Погибший пилот был его сотрудником. Как и вдова пилота, которой полчаса назад он сообщил о произошедшем. Как и механики, готовившие машину к вылету. Как и главный инженер Дармына Игорь Белецкий, создатель бортового навигационного искина «Иволга», настроивший показ записи на видеопанели и бледной тенью выскользнувший из кабинета.

Белецкий отвечал за Иволгу; но Смирнов отвечал за все. Любая неудача кибернетиков была его, Смирнова, неудачей. А Каляев – его проблемой, и проблемой большей, чем могло показаться непосвященному наблюдателю.

Северный Шатранг был колонизирован евразийцами, преимущественно – ввиду непростого климата – русскими и скандинавами, тогда как на Южном Шатранге кто только базы не строил: но колонистов на обоих континентах терзала общая головная боль. Из-за загрязненной вулканическими выбросами неспокойной атмосферы планеты для полетов на Шатранге до недавнего времени использовались только неэкологичные, небезопасные, дорогие в эксплуатации бронированные «ТКТ» – трансконтинентальные грузо-пассажирские катера вертолетного типа. Из-за чего по мере развития колония погружалась все глубже и глубже в тяжелейший логистический кризис, в конце концов, гробовым камнем нависший над ее будущим. Нацеленный на разрешение проблемы проект «ИАН» – «Интуитивный Алгоритм Навигации» – был козырной картой Дармына и, в то же время, его слабым местом. Смирнов подозревал, что «ИАН» и экспериментальные искины с самого начала были мишенью инспекторского интереса: догадка эта тревожила полковника почти столь же сильно, как сама авария. Проект был чрезвычайно важен, но небесспорен, и потому очень уязвим…. «Иволга», бортовой искин, обладала мощным эмоциональным модулем и развитой личностью, более совершенной, чем даже у искина-предшественника, «Волхва» – а такое конструкторское решение, как и насколько бы оно ни было с практической точки зрения обосновано, вряд ли могло найти у бюрократов Содружества понимание. Пусть даже начало проекту когда-то положил сам знаменитый-и-заслуженный академик Олег Леонидович Володин: тот давно уже был где-то на другом конце галактики, занимался совсем другими проблемами, и если и помнил о своем детище, то все равно вряд ли стал бы тратить время на то, чтобы за него вступиться.

Иволга являлась личностью в полном смысле слова. Она обладала не только разумом – эмоциями, чувствами, даже эмпатией, позволявшей понимать состояние собеседника, и была частью маленького социума Дармына. Смирнов в общих чертах знал ее устройство и потратил немало времени на общение с ней, и все равно иногда ловил себя на мысли, что не может даже сам для себя объяснить, что же такое Иволга. Сеть наземных метеостанций, помогавшая искину делать свое дело и заодно облегчившая полеты катеров, была полностью готова. Иволгу – пока единственную в своем роде – на специально переработанном под нее высотном вертолете СП-79, лучшей машине из тех, покупку и доработку которых мог выдержать скудный бюджет Дармына, уже подточенный за предыдущие годы переоборудованием СП-45 для нескольких модификаций Волхва. Искин без малейших нареканий отработал почти весь испытательный срок, и вскоре модель должна была пойти в серию: наконец-то удалось получить значительные дотации от правительства и найти дополнительных спонсоров. В химлаборатории на другой стороне Великого Хребта уже приготовлен был субстрат для кристаллов кибермозга следующей «Иволги», уже заказал поставщикам материалы и запчасти для постройки новых СП-79 единственный на весь Северный Шартанг авиазавод. Уже был готов приказ о зачислении шести пилотов в группу переподготовки, уже разработана была конструкция самолета, подходящего для полетов с «ИАН»…

Теперь все это откладывалось на неопределенный срок. В лучшем случае, просто откладывалось.

– Технические неполадки?.. Ошибка пилотирования?.. – Каляев, тем временем, желал комментариев. – Какой-то неучтенный фактор?..

– Все возможно, – буркнул Смирнов. – Расследование покажет.

– Пилот?..

– Погиб.

– Понимаю и соболезную, Всеволод Яковлевич, – вкрадчиво сказал Каляев, – но спрашиваю не о том.

Смирнову послышался в его словах отголосок искреннего сочувствия, и от того почему-то сделалось особенно мерзко.

– Пилот – Денис Александрович Абрамцев, – раздраженно сказал Смирнов и вывел на монитор фотографию. Высокий, атлетического сложения мужчина, чье красивое лицо чуть портили плотно сжатые тонкие губы и тяжелый подбородок, стоял у трапа выкрашенного в желтый цвет вертолета. В черных волосах летчика еще не было заметно седины; взгляд был направлен мимо камеры, в зубах дымилась сигарета на длинном мундштуке: вся поза чем-то неуловимым выдавала недовольство. Это был последний фотопортрет Дениса Абрамцева, сделанный десять дней назад для местной газеты.

– Возраст – сорок один стандартный год, летчик-испытатель первого класса, в прошлом пилот гражданского воздушного флота, – продолжил Смирнов. – Землянин, евразиец. На Земле в основном пилотировал суборбитальные катера «Лейгун-3» и «Лейгун-4», но имел опыт работы и с высотными вертолетами. На Шатранге служил по гражданскому договору. Одиннадцать лет принимал участие в проекте «ИАН», сперва в роли технического консультанта, затем должности первого испытателя и командира эскадрильи. Пилотировал трансконтинентальные транспортные катера «ТКТ», вертолет СП-45 «Волхв» во всех модификациях и СП-79 «Иволга». К моменту заключения договора уже имел два «белых крыла», третье получил уже здесь, на Шатранге. За успешную посадку горящего пассажирского катера.

– Денис был женат, – продолжил Смирнов, дождавшись, пока собеседник скорчит подобающую уважительную мину. – Детей в браке не было. Супруга – Валентина Владимировна Абрамцева, уроженка Шатранга и так же сотрудница Дармына. Магистерскую диссертацию защитила по социальной антропологии, но вскоре после знакомства с Абрамцевым подключилась к работе над проектом «ИАН»: в настоящее время Валентина – старший научный сотрудник лаборатории киберсоциметрии. С начальством и сослуживцами Абрамцев конфликтов не имел. Характеристики в личном деле исключительно положительные, и я готов подписаться под каждой: целеустремленный, ответственный, мужественный, опытный профессионал. Ошибка с его стороны маловероятна. Однако маневр в последние секунды перед катастрофой странный… – Смирнов прокашлялся. – В свою очередь, навигационная система «Иволга» тоже исключительно надежна: за год испытаний не было зафиксировано ни одного существенного сбоя. Потому пока совершенно ничего неясно. Давайте воздержимся от предположений хотя бы до первых данных расследования, Михаил Викторович. Операция по эвакуации обломков и останков пилота уже начата. Телеметрии от Иволги не поступает, но наши инженеры надеются, что защитный кожух выдержал нагрузку и кибермозг не получил критических повреждений.

Каляев сокрушенно покачал головой.

– Недоговариваете, Всеволод Яковлевич. До прибытия сюда я ознакомился с информацией о некоторых из ваших сотрудников. Денис Абрамцев, без сомнения, был способным пилотом. Но его группа годности – 2-Б. – Каляев взглянул Смирнову в глаза. – Надо полагать, именно по этой причине к службе в ВКС он был признан непригодным и начал карьеру в гражданском воздушном флоте, а здесь работал по гражданскому договору… Так что же с Абрамцевым не так?

– Формальность. Для всех, кроме Абрамцева и военных бюрократов. И проверяющих вроде вас, – не сдержался и добавил Смирнов. – У него четыре пальца на левой руке… было. Врожденная аномалия, какие отмечались еще в доатомную эру.

– И что же? – Каляев удивленно приподнял бровь.

– На свою беду, Абрамцев родился на Земле в регионе, прежде не пригодном к заселению, с высокой остаточной радиацией после локального терраформирования. Поэтому безобидный дефект в медицинской карте обозначен как «мутация вследствие перинатального облучения», а это форма 2-Б, и ни буквой выше. Он со своими девятью пальцами превосходно играл на рояле, но кого это волновало?

– Вы были дружны с Абрамцевым?

– Нет. Но я изучил его личное дело подробно, – сказал Смирнов. – И подробно расспросил его самого, перед тем, как предложить ему должность. В техинспекции подходят к подбору сотрудников иначе?

– А что скажете насчет Иволги? – В ответ на пику Каляев перешел в наступление. – Мне известно, что она – не совсем обычный искин, Всеволод Яковлевич. ИАН – не лишенный рационального зерна, но авантюрный, сырой проект, который ваши сотрудники по своей инициативе продолжили в отсутствие главного разработчика! Если желаете знать мое мнение, Володин – гениальный ученый, но его намерение наделить искусственный интеллект личностью было недостаточно взвешенным. А ваше решение дать зеленый свет подобной авантюре попросту безответственно! Учитывая все практические риски, моральные и правовые коллизии… Впрочем, – тон Каляева чуть смягчился, – это мое частное мнение. Расследование покажет. – Он кривовато усмехнулся. – Так что Иволга, Всеволод Яковлевич? Насколько далеко простирается ее свобода?

– То есть, вы хотите знать, не могла ли машина устроить диверсию? – Смирнов усмехнулся в ответ. Теперь, когда игра пошла в открытую, он сразу почувствовал себя свободнее. – Подобное невозможно. Система имеет ограничительный программный код, не допускающий нанесение вреда человеку, и отвечает всем требованиям безопасности. Белецкий и его сотрудники тщательно проработали этот вопрос.

Каляев скорчил недоверчивую мину. Смирнов с неудовольствием подумал, что в сомнениях инспектора в компетенции инженера ничего удивительного нет – Игорь Белецкий, чудаковатый и всегда теряющийся перед начальством человек с манерами рассеянного студента, мало кому внушал доверие с первого взгляда. Нормальной работе это не мешало, но с откомандированными на Дармын проверяющими бывали сложности и раньше. Ограничительный код в Иволге, хоть и «соответствовал всем требованиям» по заключению комиссии авианадзора планеты, тоже использовался не совсем обычный – но об этом, по мнению Смирнова, инспектору знать было совсем необязательно.

– Я слышал, – сказал Каляев, – предыдущая модель, Волхв, была выведена из эксплуатации после того, как заблокировала исполнение приказа пилота-человека. Это ли не диверсия?

– Это была программная ошибка в модуле обучения, связанная с недостаточной интенсивностью положительного подкрепления послушания. При конструировании Иволги она была учтена и исправлена, – отчеканил Смирнов официальную формулировку, скрывая внутреннее замешательство. В меру своих возможностей он старался вникать во все, происходящее на Дармыне: по образованию военный инженер, он неплохо разбирался в компьютерном «железе» и простых нейросетях – но кибербионика и концепции эволюционного и модернизированного байесовского обучения оставались для него темным лесом. Как, впрочем, и матмодели тектоников, и многоступенчатые прогнозы метеорологов, и многое другое. Смирнов тщательно подходил к набору сотрудников и привык верить им на слово, но каждый раз, вынужденный утверждать что-то за пределами своей компетенции, чувствовал себя не в своей тарелке.

– Повторюсь: Иволга год – год! – отлетала без аварий, – сказал Смирнов. – Это очень надежная система; лучшая из существующих на сегодняшний день. Осмелюсь спросить, Михаил Викторович – Вы отдаете себе отчет, сколько труда и средств, сколько надежды в нее вложено? Что она значит для планеты? Иволга должна летать!

– Осмелюсь спросить и я: вы отдаете себе отчет, что в ходе реализации экспериментальной программы в рамках вашего проекта только что произошло ЧП с человеческими жертвами?! – резко сказал Каляев, подавшись вперед. Впервые за два дня инспектор вышел из себя; появилось в его голосе что-то такое, отчего Смирнов на миг почувствовал себя проштрафившимся новобранцем. – Я обязан немедленно доложить на ТУР-5 в секторальное управление, чтобы сюда прислали следственную комиссию. Но не стану этого делать, потому как не хочу терять время и надеюсь на ваше, Всеволод Яковлевич, благоразумие. – Каляев с присвистом выдохнул и снова откинулся на спинку стула. – Произошло ЧП. Погиб человек. Вы, как и я, заинтересованы в скорейшем объективном расследовании; нам обоим не нужна огласка и нужна истина. Нам следует быть союзниками, а не противниками.

– Да. Простите за резкость: нервы. – Через силу Смирнов заставил себя подать ему руку. Каким бы неприятным типом ни был Каляев, сейчас он был прав. Конкретные научные программы, как бы они не были важны, де-юре мало касались командира базы: прежде всего Смирнов отвечал за благополучие сотрудников. Объективное расследование – все, что сейчас должно было его волновать.

– Пока нам остается только ждать, пока горноспасатели поднимут обломки и доставят на базу останки погибшего пилота и искин. – Смирнов подавил вздох. – Хотите взглянуть на лабораторию, где будут вестись восстановительные работы?

На предложение провести его в святая святых лаборатории кибернетиков Каляев отреагировал благодушным кивком.

Выбираясь из-за стола, Смирнов подумал, что постарел. Уставная форма, которую пришлось нацепить из-за приезда инспектора, стала тесна, компактный лучемет в кобуре на поясе неприятно давил на бедро. По настоянию врачей Смирнов предпочитал традиционным блюдам белковые заменители, но Каляев, вопреки пресному виду, оказался гурманом. Сообщение о ЧП пришло прямо во время совместного обеда, и теперь от шатрангских деликатесов – или от нервного напряжения? – Смирнова мучила изжога; болели колени. Хотелось отправиться домой, принять таблетку и лечь, поручив Каляева заботам заместителя.

Но это было бы неправильно. Как сказал бы Каляев, «безответственно».

– Тогда, идемте. – Преодолев секундную слабость, Смирнов распахнул перед Каляевым дверь. – Я сам проведу вас.

Взгляд его упал на монитор с открытой фотографией Абрамцева; погибший летчик смотрел недовольно и недобро, с вызовом, и Смирнов почувствовал легкий укор совести.

Не все так просто и ясно было с Абрамцевым, как он расписывал Каляеву, но совсем не из-за группы годности.

Денис Абрамцев был замечательным пилотом, почти идеальным сотрудником, но далеко не идеальным человеком: жестким, прямолинейным, требовательным, безжалостным к любым человеческим недостаткам, невнимательным к чужим нуждам. За рамками служебных инструкций с ним непросто было иметь дело, и Смирнов чувствовал себя неловко, сознавая, что сожалеет о гибели летчика меньше, чем тот, по справедливости, заслуживал.

***

Тишина в коридорах Дармына казалась Смирнову зловещей. По лицам немногих сотрудников, попадавшихся на пути в научный корпус, было понятно: новость о том, что на Хан-Араке разбился Абрамцев, уже разошлась по всей базе. Каляев шел на полшага позади; в своих безвкусных, до блеска начищенных туфлях он ступал неслышно, как кот. Смирнов время от времени вынужден был оборачиваться, чтобы проверить – не отстал ли он, и каждый раз, вопреки голосу разума, испытывал разочарование, обнаруживая инспектора рядом, все такого же аккуратного и прилизанного. Этот черт был не из тех, что могут сами собой исчезнуть, провалившись в породившую их бюрократическую преисподнюю – но, все же, Смирнову хотелось на что-то такое надеяться; на что именно, он и сам не понимал толком.

Желая немного оттянуть продолжение неприятного разговора и собраться с мыслями, он повел инспектора длинным путем, через стеклянную галерею над зимним садом, где земные пальмы склоняли листья к желтым кактусам с Южного Шартанга, а пушистый лишайник, когда-то привезенный Абрамцевым с Великого Хребта, взбирался по камням у пруда с разноцветными карпами. На выходе из галереи, на балконе с видом на сад, находился маленький кафетерий для сотрудников.

Обычно в послеобеденные часы в нем не было свободных мест, но сегодня оказался занят только один столик. В углу, у самого края балкона, пили кофе трое: женщина и двое мужчин. Женщина, заметив Смирнова, приветствовала его вымученной улыбкой. Главный инженер Дармына Игорь Белецкий ссутулился еще больше и уткнулся в чашку; астенично сложенный, с быстрыми нервными движениями – несмотря на седину на висках и высокий рост, рядом с соседом он выглядел подростком. Тот, крепкий мужчина средних лет в расстегнутой у горла куртке с шитыми «крыльями» на воротнике, встал и размашисто, по-штатски, отдал честь.

– Всеволод Яковлевич! – Его лицо, обрамленное коротко остриженной шкиперской бородой, имело слишком крупные, несимметричные, но располагающие к себе черты. Говорил он грубоватым басом.

Расслышав в приветствии просьбу, Смирнов подошел.

– Слава. Сядь.

– Всеволод Яковлевич. – Садиться летчик не стал. – Разрешите участвовать в эвакуации.

Смирнов вздохнул.

– Слава, Валя, позвольте вам представить: Михаил Викторович Каляев, техинспектор. – Он обернулся к Каляеву. – Михаил Викторович, с Игорем вы уже знакомы. А этот нетерпеливый молодой человек – Вячеслав Витальевич Давыдов, второй испытатель на проекте «ИАН», – представил Смирнов мужчину-летчика, хотя вряд ли, учитывая интерес Каляева к проекту и его осведомленность, в том была необходимость. – И Валентина Владимировна Абрамцева, – Смирнов указал взглядом на женщину. – Старший научный сотрудник лаборатории киберсоциометрии.

Каляев, до того беззастенчиво разглядывавший ее, вздрогнул и смутился. Но тут же принял подобающе-скорбный вид.

– Валентина Владимировна. Мои соболезнования.

– Спасибо, – подобающе-вежливо откликнулась Абрамцева. Ее светлые, по плечи, волосы были небрежно заколоты на затылке. Одета она была просто, в форменные бежево-серые брюки свободного кроя, какие носили большинство сотрудников базы, и длинную рубашку из некрашеного льна, скупо расшитую у ворота черным бисером; однако этот рабочий, почти мальчишеский наряд ей шел. Черты землянина-отца, когда-то строившего первый на Дармыне аэродром, и матери-аборигенки, хрупкой женщины с гор, причудливым образом смешивались в ее облике, оставляя ощущение какой-то неправильности, но не отталкивающей, а, скорее, притягательной. Шатрангский год был всего на девяносто стандартных часов короче земного; к своему тридцать второму дню рождения Абрамцева оставалась очень хороша собой и обычно держалась одинаково доброжелательно и любезно со всеми. Но посчитавший такую непритязательную доброжелательность подлинным свойством ее натуры допустил бы серьезную ошибку. С людьми посторонними Абрамцева проявляла вовне только те чувства, какие считала нужным, и в этом умении с ней мало кто мог сравниться.

Но росла и училась Абрамцева в школе-интернате при Дармыне, так что Смирнов небезосновательно считал себя для нее человеком не вполне посторонним. Когда час назад, отделавшись ненадолго от Каляева, он спустился к ней в лабораторию, чтобы лично сообщить о смерти мужа – на миг самообладание изменило ей, приоткрыв импульсивное недоверие, сожаление, горечь, но, прежде всего другого – безмерное удивление. Смирнов понимал и разделял это чувство: не в ней одной – во многих, и в нем тоже – до сегодняшнего дня глубоко внутри жила уверенность, что в воздухе Абрамцев способен справиться абсолютно с чем угодно.

«Что же там случилось, Денис?» – Смирнов встретился с Абрамцевой взглядом, но тут же отвернулся, боясь выразить больше, чем следовало бы. Абрамцева держалась спокойно, разве что, была чуть бледнее обычного. К чести своей, она не пыталась казаться убитой горем вдовой: Смирнов знал, что тепло из их с Денисом отношений ушло уже давно. Обычно они друг друга едва замечали. Но по-своему муж оставался ей дорог, она уважала его и сожалела о его гибели. Как и давний товарищ Абрамцева по летной практике на Земле, хороший пилот и хороший парень Слава Давыдов.

А прочее его, полковника Смирнова, не касалось. Даже если оно и было в действительности, это «прочее», в чем Смирнов, зная обоих, сомневался.

Давыдов казался встревоженным и угрюмо морщил лоб – что ему, по характеру человеку пессимистичному и склонному к сомнениям, вообще было свойственно и отпечаталось на его лице сеткой привычных морщин, из-за чего он выглядел старше своего возраста. В действительности, ему только недавно исполнилось тридцать семь – но сейчас можно было бы дать все пятьдесят. Белецкий выглядел еще хуже: на инженере буквально лица не было. Игорь Белецкий восхищался Абрамцевым и был с ним, в каком-то роде, дружен, нередко бывал у Абрамцева в гостях, хотя тот, с высоты полета Иволги, считал кибернетиков кем-то вроде обслуги – но Белецкий таких тонкостей не замечал или не хотел замечать; отношения с людьми он строить не умел – зато в разумных машинах разбирался настолько, насколько, возможно, не разбирался даже его знаменитый учитель и бывший руководитель, академик Володин. Основы проекта достались Белецкому от Володина «в наследство», но Иволгу и предшествовавшего ей Волхва он по праву считал своими детищами, и тут с его стороны крылось большее, нежели обычная конструкторская гордость – он переживал за искина, как за живого человека. В первые годы полетов ранних модификаций Волхва аварии случались нередко, было и несколько смертельных случаев, и каждый раз инженер делался сам не свой – но этот удар перекрыл по силе все прочие. Гибель Абрамцева и беспокойство за Иволгу совершенно выбили инженера из колеи; на него было просто жутко смотреть. Он, вероятно, считал, что сидит в кафетерии, чтобы помочь Валентине справиться с первым шоком, но, как предполагал Смирнов, на самом деле все было наоборот: это Абрамцева и Давыдов вытащили его из лаборатории и отпаивали кофе, чтобы он не надумывал себе лишнего. «Хочешь помочь себе – помоги другому»: Валентина Абрамцева была мудрой женщиной.

– Всеволод Яковлевич, – напомнил о себе Давыдов – Разрешите провести эвакуацию на Волхве. Это значительно ускорит дело.

Удивляться его настойчивости не приходилось; если бы Смирнов не велел секретарю отклонять все вызовы, кроме срочных, просьба наверняка последовала бы еще раньше. В отношении некоторых вещей второй испытатель был катастрофически недогадлив.

– Разве Волхв не выведен из эксплуатации из-за ошибок в работе модуля обучения? – немедленно влез Каляев.

– Эксплуатация навигационного искина Волхв приостановлена, – с нажимом сказал Смирнов. – Но при необходимости может быть возобновлена: производство второй Иволги и переоборудование под нее СП-45 было признано нецелесообразным по финансовым соображением, так что система с вертолета не была демонтирована. О чем Вячеславу, как второму испытателю и замкомэску, конечно, известно. – Смирнов сердито взглянул на Давыдова. – Подготовь докладную с обоснованием целесообразности твоей инициативы, Слава, с учетом всех инцидентов и обстоятельств: я рассмотрю.

– Понял. Сделаю. – Летчик наконец-то сел.

– Обе нештатные ситуации с Волхвом, после которых было принято решение о приостановке эксплуатации, произошли в дежурство Абрамцева, – неохотно объяснил для Каляева Смирнов. – У Вячеслава с машиной больше взаимопонимания.

– Взаимопонимания с машиной?! – Брови Каляева поползли вверх.

Белецкий дернулся, собираясь что-то ответить. Смирнов поспешил вмешаться:

– Лучше с ней контакт. Игорь! – рявкнул он на инженера. – Мы идем на стенды, после – в твою лабораторию. Проследи, чтобы там был порядок.

– Д-да, к-конечно. – От стресса инженер начал заикаться сильнее обычного.

Едва не опрокинув чашку себе на колени, он ушел. Абрамцева молча прихлебывала кофе, стараясь не слишком задерживать взгляд на Давыдове.

Обменявшись с летчиком парой незначащих фраз, поспешил уйти, уводя Каляева, и Смирнов.

– Похоже, не все гладко складывалось в личной жизни Дениса Абрамцева.– сказал Каляев, едва они отошли на два десятка шагов. – Он знал?

– Личная жизнь сотрудников базы меня не касается, – отрезал Смирнов.

– И все же: он знал? Или, возможно, мог узнать перед вылетом?

Смирнов резко остановился.

– К чему вы клоните?!

– Я всего лишь пытаюсь разобраться в ситуации, – Каляев поднял руку в примирительном жесте. – В которой пока, говоря вашими же словами, совершенно ничего неясно.

– Ваше право. И все же, просил бы вас быть аккуратней с гипотезами, – раздраженно бросил Смирнов прежде, чем двинуться дальше. Грохот его шагов разносился по всему коридору.

Каляев, пожав плечами, поспешил следом.

Валентина Абрамцева проводила Смирнова и вышагивавшего рядом с ним инспектора взглядом; затем повернулась к Давыдову:

– Весь Дармын уже знает об аварии. Сбор материалов для расследования уже начался. Но мне все еще не верится…

– Мне тоже, – тихо, почти шепотом ответил ей Давыдов.

– Что теперь будет, Слава? С проектом, с нами… со всеми нами здесь.

– Хотел бы я знать. – Он сжал под столом ее пальцы; она ответила на пожатие. – Бедный Дэн. Бедный Игорь. И Смирнов. Каляев этот… Как он тебе?

– Непонятный тип. На безобидного бумагомараку не похож.